Маленькие женщины

– Оставьте! Вы – девушка, и мы просто забавляемся. Мужчине я этого никогда не позволю!

– Ну, я думаю, никто и не осмелится даже попробовать, если вы будете так похожи на грозовую тучу, как сейчас. Почему же с вами так обошлись?

– Только потому, что я не захотел сказать, зачем ваша матушка меня звала. Я же обещал никому не говорить и, разумеется, не собирался нарушить слово.

– А вы не могли как-то иначе ответить дедушке, чтобы его удовлетворить?

– Нет. Ему нужна была правда, вся правда, и ничего, кроме правды^[100]. Я бы рассказал ему о своей роли в том скандале, если бы мог обойтись без упоминания Мег. А так как я не мог, я держал язык за зубами и выносил брань, пока старый джентльмен не схватил меня за шиворот. Тогда я сбежал, испугавшись, что потеряю самообладание.

– Нехорошо получилось. Но он жалеет об этом, я уверена. Так что пойдите к нему и помиритесь. Я вам помогу.

– Да пусть меня сначала повесят! Я не допущу, чтобы меня тут отчитывали и колошматили все, кому не лень, за пустые проделки. Я жалею, что так обошелся с Мег, и я извинился, как и подобает мужчине, но я бы не сделал этого, если бы не был не прав, и никогда не сделаю.

– Он же этого не знал.

– Ему следовало бы мне доверять и не относиться ко мне как к малому ребенку. Это бессмысленно, Джо! Ему надо понять, что я способен уже сам о себе позаботиться и не нуждаюсь в чьих-то тесемках от фартука, чтобы за них цепляться и не падать при ходьбе!

– Ну и перчик же вы, скажу я вам! – вздохнула Джо. – Как вы предполагаете все это уладить?

– Ну, ему следовало бы извиниться и поверить мне, когда я говорю, что не могу сказать ему, о чем весь этот сыр-бор.

– Да что вы?! Он этого не сделает.

– Без этого я к нему не пойду.

– Погодите, Тедди, будьте же благоразумны! Не обращайте внимания на это, а я вам объясню, что сумею. Вы ведь не можете вечно оставаться здесь, наверху, так что нет смысла устраивать мелодраму.

– А я и не предполагаю здесь долго оставаться. Ни в коем случае. Я выберусь отсюда потихоньку и отправлюсь куда-нибудь путешествовать, а когда дед меня хватится, он быстренько утихомирится.

– Скорее всего. Только вам не следовало бы уезжать и заставлять его волноваться.

– Хватит мне проповеди читать, Джо. Поеду в Вашингтон к Бруку. Там весело, и я прекрасно проведу время после всех этих треволнений.

– Ох и весело же вам там будет! Я бы тоже хотела сбежать туда! – воскликнула Джо, позабыв о взятой на себя роли ментора, сразу заслонившейся яркими картинами «боевой» жизни в столице.

– Так поедем тогда! Почему бы и нет?! Поезжайте, устройте сюрприз вашему батюшке, а я расшевелю старину Брука, вот ведь славная выйдет шутка! Давайте, Джо! Мы оставим письмо, что с нами все в порядке, и тотчас пустимся в бега. Денег у меня хватит. А вам это пойдет не во вред, а только на пользу, раз вы едете к вашему отцу.

С минуту казалось, что Джо готова согласиться, ибо, каким бы безумным ни выглядел этот план, он вполне пришелся ей по нраву. Она устала от забот, от долгого заточения, ей хотелось какой-то перемены, а мысли об отце соблазнительно смешивались с новыми, влекущими к себе возможностями – бивуаками, госпиталями, свободой и веселым времяпрепровождением. Ее глаза загорелись и мечтательно обратились к окну, но там пред ними предстал старый дом, и Джо покачала головой, приняв горестное решение:

– Если бы я была мальчишкой, мы убежали бы вместе и провели бы время с блеском. Но я всего лишь злосчастная девчонка, я должна вести себя как подобает и сидеть дома, у очага. Не соблазняйте меня, Тедди, это просто безумный план.

– В том-то и прелесть! – начал Лори, охваченный приступом своеволия, стремлением вырваться за все и всяческие пределы.

– Да замолчите вы или нет?! – вскричала Джо, затыкая уши. – Моя судьба – жеманство да кокетство, и мне, видно, придется с этим смириться. Я пришла к вам мораль читать, а не слушать о том, чтобы бежать отсюда вприпрыжку!

– Я был уверен, что Мег напрочь заклеймила бы такое предложение, но думал, что у вас-то хватит на это духу… – вкрадчиво начал Лори.

– Замолчите, дурной мальчишка! Лучше сядьте и подумайте о своих грехах, вместо того чтобы заставлять меня совершать новые! Если я добьюсь, чтобы ваш дедушка извинился за трепку, вы согласитесь не убегать? – вполне серьезно спросила Джо.

– Да, только вам этого никогда не добиться, – ответил Лори, желавший примирения, но ощущавший, что его оскорбленное достоинство должно быть прежде умиротворено.

– Если я могу управляться с младшим, то смогу сладить и со старшим, – пробормотала себе под нос Джо, выходя из кабинета, где остался Лори, склонившийся над картой железных дорог и подпиравший буйную голову обеими руками.

– Войдите! – Неприветливый голос мистера Лоренса звучал еще неприветливее, чем обычно, когда Джо осторожно постучала в его дверь.

– Это только я, сэр, пришла вернуть вам книгу, – тихо сказала Джо, входя в кабинет.

– Какую-нибудь еще хотите? – спросил старый джентльмен. Выглядел он мрачным и сердитым, но старался этого не выказывать.

– Да, если можно. Мне очень понравился старина Сэм. Я думаю, может, мне второй том почитать? – отвечала Джо, надеясь расположить к себе старого джентльмена, приняв вторую дозу босуэлловского «Джонсона»^[101], поскольку именно мистер Лоренс рекомендовал ей это веселенькое произведение.

Нахмуренный лоб несколько разгладился, когда мистер Лоренс подкатил лесенку к шкафу, где размещалось литературное наследие Джонсона и книги о нем. Джо быстро вскочила на самый верх лесенки и, усевшись там, сделала вид, что ищет нужный том, однако на самом деле раздумывала над тем, как лучше всего приступить к достижению опасной цели ее визита. Казалось, мистер Лоренс уже заподозрил, что в голове у нее кое-что заваривается, так как, проделав несколько быстрых кругов по кабинету, он поворотился к ней и заговорил так неожиданно, что «Расселас»^[102] упал вниз лицом прямо на пол.

– Что такого наделал этот мальчишка? Не пытайтесь его выгораживать. Я знаю, что он напроказил, видел по тому, как он повел себя, когда явился домой. Не могу ни слова из него вытянуть, а когда пригрозил вытрясти из него правду, он удрал наверх и заперся там, у себя.

– Он поступил нехорошо, но мы его простили и все пообещали никому ни слова об этом не говорить, – с видимой неохотой ответила Джо.

– Так не пойдет! Нечего ему укрываться за обещанием, полученным от вас, мягкосердечных девиц: если он сделал что-то неподобающее, он должен в этом признаться, извиниться и понести наказание. Выкладывайте, Джо, этому не следует крыться во мраке.

Мистер Лоренс выглядел таким грозным и говорил так резко, что Джо с радостью бросилась бы прочь, если бы могла, но она сидела на верхушке лесенки, а он стоял у самого ее подножия, словно лев на тропе, так что девочке пришлось остаться на месте и храбро, лицом к лицу, встретить опасность.

– Но на самом деле, сэр, я не могу этого рассказать. Мама нам запретила. Лори во всем признался, попросил прощения и был вполне достаточно наказан. Мы молчим вовсе не для того, чтобы его выгораживать, но чтобы защитить кого-то другого, а если вы вмешаетесь, это лишь принесет еще больше неприятностей. Прошу вас, не делайте этого. Тут есть отчасти и моя вина, но сейчас уже все уладилось. Так что давайте забудем все и лучше поговорим о «Рамблере»^[103] или о чем-нибудь приятном.

– Плевать я хотел на «Рамблера»! Слезайте оттуда и дайте мне слово, что этот мой безалаберный мальчишка не оказался неблагодарным или дерзким по отношению к вам. Если он таким оказался, я выпорю его своею собственной рукой!

Это прозвучало как страшная угроза, но Джо нисколько не встревожилась – она была уверена, что старый джентльмен никогда и пальцем не тронет своего внука, пусть даже и говорит обратное. Она послушно сошла с лестнички и постаралась всячески преуменьшить значение мальчишеской проделки, хотя не выдала Мег и нисколько не забыла о том, что случилось на самом деле.

– Хмм… Ну, если мальчишка держал язык за зубами оттого, что дал слово, а не из упрямства, я его прощаю. Он – упрямец, с ним трудно управляться, – сказал мистер Лоренс, ероша волосы на голове так, что стало казаться, будто вокруг него только что бушевала буря, а затем ладонью точно стер хмурость со лба и с облегчением вздохнул.

– Да я и сама такая же, но доброе слово со мною управится легче всего даже там, где вся королевская конница и вся королевская рать не смогут ничего сделать, – провозгласила Джо, пытаясь замолвить словечко за своего друга, который, казалось, то и дело попадал из огня да в полымя.

– Вы полагаете, я к нему недостаточно добр, а? – последовал резкий отклик.

– О нет, сэр, нет! Вы, скорее, слишком добры порой, только потом бываете немножко вспыльчивы, когда он испытывает ваше терпение. Вам не кажется, что так оно и бывает, а, сэр?

Джо твердо решила высказать старому джентльмену все сразу и пыталась казаться совершенно спокойной, хотя во время этой дерзкой речи ее пробирала довольно сильная дрожь. К величайшему ее облегчению, да и к неменьшему удивлению, старый джентльмен только с грохотом швырнул свои очки на стол и воскликнул с полной откровенностью:

– Вы правы, девочка, это так и есть! Я люблю мальчишку, но он непереносимо испытывает мое терпение, и я знаю, чем это кончится, если так будет продолжаться.

– Я сама вам скажу – он сбежит.

Джо пожалела о своих словах в ту же минуту, как они вылетели у нее изо рта. Ей хотелось предостеречь деда, сказать ему, что его внук не вынесет слишком строгих ограничений, и она надеялась, что тогда старый джентльмен будет более снисходителен к внуку.

Раскрасневшееся лицо мистера Лоренса вдруг резко изменилось, и он опустился в кресло, бросив тревожный взгляд на портрет красивого мужчины, висевший прямо над его столом. Это был портрет отца Лори, в юности сбежавшего из дому и женившегося вопреки деспотической воле отца. Джо представилось, что мистер Лоренс вспомнил о прошлом и сильно об этом пожалел, а она пожалела, что заговорила о возможном побеге мальчика.

– Лори этого не сделает, если только очень сильно не разволнуется, он просто иногда грозится этим, когда ему зубрежка надоедает. Мне тоже часто этого хочется, особенно с тех пор, как я волосы остригла, так что, если вы когда-нибудь нас хватитесь, помещайте объявления про двух мальчиков и разыскивайте их на кораблях, отплывающих в Индию.

Джо говорила все это со смехом, и мистер Лоренс явно почувствовал облегчение, видимо принимая ее речь как шутку.

– Ах вы, дерзкая девчонка! Как вы смеете со мной так разговаривать? Куда подевалось ваше уважение ко мне, куда делось подобающее воспитание?! Паршивые мальчишки и девчонки! Они просто настоящие мучители, и – надо же – мы не можем без них обойтись! – заключил он, добродушно ущипнув Джо за обе щеки. – Пойдите приведите этого мальчишку вниз, обедать, скажите, все уладилось, и посоветуйте ему не напускать на себя трагический вид при его дедушке. Я этого не терплю.

– Он не пойдет, сэр. Он ужасно расстроился, потому что вы ему не поверили, когда он говорил, что не может сказать вам. И я думаю, трепка очень сильно его оскорбила.

Джо старалась напустить на себя жалостливый вид, но, вероятно, это у нее получилось не очень удачно, так как мистер Лоренс рассмеялся, и она поняла, что битва выиграна.

– Я жалею, что так сделал, и должен быть благодарен, что он не задал мне трепку в ответ. Так чего же этот чертенок от меня теперь хочет? – спросил старый джентльмен, видимо несколько устыдившись своей раздражительности.

– На вашем месте я бы написала ему и извинилась, сэр. Он говорит, что не спустится вниз, если этого не случится, и поднимает разговор о Вашингтоне, и строит абсурдные планы. Формальное извинение поможет ему понять собственную глупость, и он явится вниз в добром расположении духа. Попробуйте так. Он любит позабавиться, а этот способ лучше всяких разговоров. Я отнесу записку наверх и научу его поступить как надо.

Мистер Лоренс одарил ее проницательным взглядом и, надевая очки, сказал раздумчиво:

– Вы – хитрая кошечка, но я не против того, чтобы со мною управлялись вы и Бет. Ну-ка дайте мне листок бумаги, и покончим со всей этой ерундой.

Записка была написана в выражениях, какими один джентльмен пользуется после того, как нанес другому тяжкое оскорбление. Джо торопливо поцеловала старого джентльмена в лысинку на макушке, бросилась наверх, чтобы просунуть записку под запертую дверь Лори и через замочную скважину посоветовать ему быть уступчивым, благопристойным… и упомянула еще парочку приятных невозможностей. Обнаружив, что дверь по-прежнему не отпирается, она решила дать записке время самой делать свое дело и уже тихонько направилась прочь, когда юный джентльмен обогнал ее, съехав вниз по перилам лестницы, подождал у последней ступеньки и сказал с самым добродетельным выражением на физиономии, на какое был способен:

– Ох и молодчина же вы, Джо! На вас накричали? – добавил он, посмеиваясь.

– Нет. Он был довольно покладист, в общем и целом.

– А-а! Так это я все получил сполна. Даже вы меня бросили там, наверху, и я уже просто был готов пойти ко всем чертям, – заговорил Лори довольно жалобным тоном.

– Не надо так говорить, лучше переверните страницу, Тедди, и давайте-ка начните новую жизнь, сын мой!

– Да я только и делаю, что переворачиваю страницы и порчу их, как портил в школьных тетрадках, и уже столько раз начинал сначала, что и конца не видать! – последовал меланхолический ответ.

– Идите-ка съешьте свой обед – вы почувствуете себя гораздо лучше! Мужчины вечно ворчат, когда голодны. – И с этими словами Джо выскочила за дверь дома.

– Это она «клеит» на мою «секту», – произнес Лори, подражая Эми и направляясь в столовую – участвовать в сцене смирения гордыни вместе с дедом, который весь остаток дня был просто ангельски кроток и проявлял к внуку всяческое уважение. (Мои читатели, конечно, успели догадаться, что последнее высказывание Лори означало: «Она клевещет на мужскую касту».)

Все полагали, что тем дело и кончилось и маленькая тучка рассеялась, но вред был нанесен, и хотя другие скоро забыли об этом, Мег забыть не смогла. Она больше никогда не упоминала об определенном человеке, но очень много о нем думала, видела о нем сны чаще, чем прежде, а однажды Джо, роясь в столе у сестры в поисках марок, нашла клочок бумаги с нацарапанными на нем словами «Миссис Джон Брук», при виде которых она издала трагический стон и швырнула бумажку в огонь камина, чувствуя, что озорство Лори ускорило наступление дня, столь для нее злосчастного.

Глава двадцать вторая. Душистые луга

Последовавшие затем мирные недели были подобны солнечному сиянию после бури. Здоровье больных улучшалось с каждым днем, и мистер Марч стал поговаривать о возвращении домой в самом начале нового года. Бет уже могла проводить целый день, лежа на диване в кабинете отца, сначала просто забавляясь с котятами, а позже взявшись шить одежки для кукол. В этом занятии чувствовалось сильное отставание. Ее когда-то ловкие пальцы стали такими слабыми и негибкими, что Джо принялась ежедневно «проветривать» сестру, нося ее на своих сильных руках по всему дому. Мег весело коптила и обжигала свои беленькие ручки, готовя для «нашей любимицы» изысканные блюда, тогда как Эми, преданная рабыня кольца, ознаменовала свое возвращение домой тем, что раздала сестрам столько всего из своих сокровищ, сколько смогла уговорить их принять.

С приближением Рождества в доме, как обычно, начали возникать таинственные явления, и Джо часто доводила все семейство до конвульсий, предлагая устроить либо совершенно невозможные, либо великолепно абсурдные церемонии в честь сего необыкновенно веселого Рождества. Лори был равно непрактичен, он желал бы разжигать костры, и запускать в небо ракеты, и воздвигать триумфальные арки, дай только ему волю. После множества стычек и язвительных замечаний амбициозную парочку сочли вполне укрощенной, они оба ходили с огорченными лицами, которым несколько противоречили взрывы смеха, раздававшиеся, как только эти двое оказывались вместе.

Несколько дней необычайно мягкой погоды явились прелестным введением к великолепному Дню Рождества. Ханна «прям у себя в костях чуйствовала», что это будет необыкновенно прекрасный день, и оказалась поистине пророчицей, так как всё и вся словно сговорились приносить успех. Начать хотя бы с письма мистера Марча, где он писал, что «скоро будет с ними», следом за этим Бет утром почувствовала себя непривычно хорошо и, облаченная в подарок маменьки – мягкий темно-красный пеньюар из мериносовой шерсти, была с высочайшей торжественностью поднесена к окну гостиной, чтобы узреть совместное творение Джо и Лори. «Неукротимые» сделали все возможное, чтобы оказаться достойными этого наименования, ибо, словно эльфы, они работали ночью и создали смешной сюрприз. За окнами, в саду, стояла величавая снежная баба, увенчанная короной из ветвей остролиста, держащая в одной руке корзинку с фруктами, а в другой – большой свиток нот; на ее холодных плечах совершенной радугой сиял вязаный шерстяной плед, а из губ исходил рождественский гимн на длинной розовой ленте.

БЕТ ОТ ЮНГФРАУ

 
Благословение тебе, о королева Бесс!
И пусть ничто тебя не огорчает.
Здоровье и покой, сияние небес
В День Рождества и впредь тебя встречают.
Вот фрукты – нашей пчелке неустанной,
Цветы – порадовать ее носишко,
И ноты, чтоб не смолкло фортепьяно,
И плед, чтоб пальцы ног не мерзли слишком.
А вот портрет Джоанны – посмотри:
Он – кисти Рафаэля № 2,
Трудился Рафаэль не день, не два, не три
И верен был натуре, как всегда.
И ленту алую, прошу, прими скорей,
Для хвостика твоей Мадам Мурлуки,
Монблан мороженого в маленьком ведре,
Его готовили прелестной Пегги руки.
В мою вложили грудь, холодную, из снега,
Создатели мои любовь, что сердце жжет!
Прими ее и гор Альпийских деву
От любящих тебя – от Лори и от Джо.
 

Как же смеялась Бет, когда она это все увидела, как бегал Лори вверх-вниз, вверх-вниз, внося в дом подарки, и какие смешные речи произносила Джо, преподнося их!

– Я так переполнена счастьем, что – если бы еще и папа был с нами – я больше бы ни капельки не выдержала! – вымолвила Бет, чуть ли не задыхаясь от удовольствия, когда Джо несла ее прочь от окна в кабинет – отдохнуть от волнений и поддержать силы восхитительным виноградом, присланным ей от «Юнгфрау»^[104].

– И я тоже, – заявила Джо, похлопывая по карману, где покоились столь давно желаемые «Ундина и Синтрам».

– А я-то! – эхом отозвалась Эми, указывая на гравюру «Мадонна с Младенцем» в прелестной рамке, подаренную ей мамой.

– Так и я, конечно же! – воскликнула Мег, разглаживая серебристые складки первого в жизни шелкового платья, принять которое настоятельно просил мистер Лоренс.

– А как могла бы я чувствовать себя иначе? – благодарно произнесла миссис Марч, переводя взгляд с письма мужа на улыбающееся лицо Бет, в то время как рука ее нежно поглаживала брошь, сделанную из седых, золотистых, каштановых и почти черных волос, которую ее дочери только что прикололи ей на грудь.

В нашем прозаичном повседневном мире время от времени случаются сказочно великолепные вещи, и какое же это утешение! Буквально через полчаса после того, как все объявили, что они так счастливы, что смогут выдержать только еще одну капельку счастья, эта капелька и явилась. Лори приоткрыл дверь гостиной и тихонько просунул в щель голову. Он мог бы с таким же успехом пройтись колесом и издать индейский боевой клич, потому что лицо его так явно говорило о подавляемом возбуждении, а голос был так предательски радостен, что все вскочили со своих мест, хотя он произнес всего-навсего: «Вот еще один рождественский подарок для семейства Марч».

Прежде чем эта фраза была толком завершена, говорящего куда-то вытащили из двери, и на его месте возник высокий человек, закутанный до самых глаз и опирающийся на руку другого высокого человека, который порывался что-то вымолвить, но не мог. Разумеется, началась всеобщая суматоха, и на протяжении нескольких минут казалось, что все и каждый сошли с ума, ибо творились странные вещи, но никто и слова не произнес.

Мистер Марч исчез из вида в объятиях четырех пар любящих рук. Джо покрыла себя позором, чуть было не упав в обморок, и Лори пришлось оказывать ей медицинскую помощь в чулане для столовой посуды. Мистер Брук расцеловал Мег исключительно по ошибке, как он это несколько невразумительно объяснил. А полная собственного достоинства Эми полетела, споткнувшись о скамеечку, и, не сумев нигде остановиться, самым трогательным образом расплакалась над папенькиными башмаками. Миссис Марч первой пришла в себя и предостерегающе подняла руку:

– Тише! Подумайте о Бет!

Но было уже поздно. Дверь кабинета распахнулась, маленький красный пеньюар возник на пороге, радость наполнила силой ослабевшие члены, и Бет бросилась прямо в объятия отца. И не существенно, что произошло сразу после этого, потому что полные сердца перелились через край, и это смыло всю горечь прошлых дней, оставив лишь сладость настоящего.

И хотя еще одно новое впечатление было вовсе не так романтично, смех от души снова привел всех в чувство, ибо они обнаружили, что Ханна рыдает над упитанной индейкой, которую она забыла поставить, когда побежала из кухни наверх.

Смех наконец утих, и миссис Марч принялась благодарить мистера Брука за ту преданную заботу, с которой он ухаживал за ее мужем, и тут мистер Брук неожиданно спохватился, что мистер Марч нуждается в отдыхе, и, схватив Лори, стремительно удалился. Затем двум пациентам было велено тотчас отправиться отдыхать, что они и сделали, усевшись вместе в большое кресло и принявшись неумолчно разговаривать.

Мистер Марч рассказывал, как он мечтал сделать им сюрприз и как, когда началась хорошая погода, его врач разрешил ему воспользоваться этой удачей; как преданно помогал ему мистер Брук и какой он вообще достойный и честный молодой человек. Почему мистер Марч как раз на этом месте вдруг на миг умолк и взглянул на Мег, яростно ворошившую уголья в камине, а потом устремил взгляд на жену и вопросительно поднял брови – догадываться об этом я оставляю вашему воображению. Как и о том, почему миссис Марч только чуть кивнула и спросила довольно неожиданно, не хочет ли он чего-нибудь поесть. Джо увидела и поняла этот взгляд и мрачно зашагала прочь – принести вино и крепкий бульон. Закрывая дверь, она пробурчала про себя:

– Терпеть не могу достойных молодых людей с карими глазами!

Никогда еще в этом доме не бывало такого рождественского обеда, как в тот день. Упитанная индейка – о, это надо было видеть! Ханна доставила ее наверх фаршированную, подрумяненную и украшенную. Столь же прекрасен был и пудинг, таявший во рту. И разнообразные желе, которыми Эми наслаждалась, точно мушка в банке с медом. Все вышло просто прекрасно, и это была поистине «милость Господня», как выразилась Ханна.

– У меня так ум расшелся, ма-ам, что прям чудо, что я пудин в печи не запекла^[105] да индюшку изюмом не нафаршила и полотном не обернула.

Мистер Лоренс и его внук обедали с ними, как и мистер Брук, на которого, к великому и тайному удовольствию Лори, бросала мрачно-сердитые взгляды Джо. Два глубоких кресла стояли бок о бок во главе стола, в них сидели Бет и ее папенька, скромно угощавшиеся цыпленком и небольшой порцией фруктов. Все пили за здоровье друг друга, рассказывали всяческие истории, пели песни, обменивались воспоминаниями, как выражаются старожилы, и прекрасно провели время. Планировалось катание на санях, но девочки не захотели оставить отца, так что гости рано ушли, и, когда сгустились сумерки, счастливое семейство собралось вокруг камина.

– Ровно год тому назад мы тут стонали по поводу мрачного Рождества, какого мы тогда ожидали. Помните? – спросила Джо, нарушив недолгое молчание, воцарившееся после беседы об очень многом.

– А получился очень приятный год – в целом! – сказала Мег, улыбаясь огню в камине и поздравляя себя с тем, что вполне достойно обошлась с мистером Бруком.

– А мне кажется, он был очень тяжелым, – заметила Эми, задумчивым взглядом следя за бликами света на бирюзовом кольце.

– Я рада, что он закончился, потому что мы получили вас обратно, – прошептала Бет, сидевшая на коленях у отца.

– Вам досталась довольно ухабистая дорога, маленькие мои пилигримы, особенно в последней части пути. Но вы храбро ее преодолевали, и я думаю, ваши котомки с бременами наверняка вот-вот свалятся с ваших плеч, – сказал мистер Марч, с отеческим удовольствием глядя на юные лица дочерей, теснившихся вокруг него.

– Откуда же вы про это знаете? Мама вам рассказала? – спросила Джо.

– Не очень подробно. Да ведь соломинки подскажут, куда путь ветра ляжет, и я сделал сегодня несколько открытий.

– Ой, расскажите нам какие! – вскричала Мег и села поближе к отцу.

– Вот одно. – И, взяв руку, лежавшую на подлокотнике его кресла, он указал на огрубевший указательный палец, ожог на ее тыльной стороне и два-три затвердения на ладони. – Я помню время, когда эта ручка была белой и гладкой, и твоей первой заботой было сохранить ее такой. Она была тогда очень красива, но для меня она сейчас гораздо красивее, так как в этих кажущихся недостатках я читаю маленькую повесть. Жертвенное всесожжение тщеславия – вот что было совершено тобою, отвердевшая ладонь заслужила нечто большее, чем волдыри, и я уверен, что шитье, сотворенное этими исколотыми пальчиками, очень долго не износится – столько добра войдет в эти стежки. Мег, милая моя, я очень ценю женские умения, которые делают дом счастливым гораздо успешнее, чем беленькие ручки или модные «достоинства благовоспитанной девицы». Я горжусь тем, что могу пожать эту добрую, трудолюбивую ручку, и надеюсь, что меня не скоро попросят отдать ее кому-то другому.

Если Мег и желала награды за часы терпеливого труда, она получила ее в виде сердечного пожатия отцовской руки и одобрительной улыбки, которой он одарил свою старшую дочь.

– А как насчет Джо? Прошу вас, скажите что-нибудь, она так старалась и была так добра, так добра ко мне! – прошептала Бет на ухо отцу.

Мистер Марч рассмеялся и взглянул на рослую девушку, сидевшую напротив него с необычайным для нее мягким выражением на лице.

– Несмотря на курчавую шевелюру, я больше не вижу «сынишку Джо», оставленного здесь, когда я уезжал в армию год тому назад, – сказал мистер Марч. – Я вижу юную леди, которая аккуратно пристегивает воротничок, тщательно шнурует башмаки и не только не пытается свистать, но и не пользуется жаргоном, не валяется на ковре, как частенько бывало раньше. Сейчас лицо у нее довольно худое и бледное от бессонных ночей и треволнений, но мне нравится смотреть на него – оно стало нежнее, а ее голос звучит мягче. Она не скачет, ее движения спокойны, и она по-матерински заботится о некой маленькой особе, что приводит меня в восхищение. Я, пожалуй, скучаю по своей необузданной девчонке, но, если у меня вместо нее появится сильная, всегда готовая помочь мягкосердечная женщина, я буду вполне доволен. Не знаю, стрижка ли отрезвила нашу черную овечку, но знаю зато, что во всем Вашингтоне я не смог найти ничего достаточно красивого, что стоило бы купить за чудесные двадцать пять долларов, присланных мне моей доброй дочерью.

Ясные глаза Джо на миг затуманились, а худое лицо порозовело при свете камина, когда она слушала хвалебные слова отца, чувствуя, что они – отчасти – ею заслужены.

– А теперь – про Бет, – проговорила Эми, страстно желавшая услышать о себе, но готовая подождать.

– От нее так мало осталось, что я боюсь много говорить – вдруг она совсем ускользнет, хотя она теперь уже не так застенчива, как раньше, – начал их отец довольно весело. Однако, вспомнив, что чуть было ее не потерял, он крепко обнял девочку и сказал нежно, прижавшись щекой к ее щеке: – Я нашел тебя благополучной, когда опасность уже миновала, моя Бет, и, Бог даст, смогу уберечь тебя и дальше!

После минутной паузы он взглянул вниз, на Эми, которая сидела на скамеечке у его ног, и заговорил, поглаживая ее блестящие кудряшки:

– Я заметил, что Эми за обедом брала ножки, что она выполняла поручения мамы, вечером уступила свое место Мег и ухаживала за всеми терпеливо и с добрым расположением духа. Я также замечаю, что она не очень раздражается и не слишком часто смотрится в зеркало, а о красивом колечке, которое она теперь носит, даже ни разу и словом не обмолвилась, так что я заключил, что она научилась думать о других больше, а о себе меньше и решила попытаться вылепить свой характер так же тщательно, как она лепит свои фигурки из глины. Я радуюсь этому, потому что, хотя я весьма гордился бы изящной статуей, сотворенной руками Эми, я был бы бесконечно более горд достойной любви дочерью, обладающей талантом сотворить красивую жизнь для себя и для других.

– О чем ты задумалась, Бет? – спросила Джо после того, как Эми, поблагодарив отца, рассказала о своем кольце.

– А я сегодня прочла в «Путешествии пилигрима», как после многих бед Христианин и Уповающий вышли на душистый зеленый луг, где лилии цветут целый год напролет, и там они радостно отдыхали – вот как мы сейчас, – прежде чем продолжить путь к цели своего путешествия, – отвечала Бет и добавила, выскальзывая из объятий отца и направляясь к роялю: – Время петь. Я хочу вернуться на свое всегдашнее место. Я попробую спеть песенку пастушка, которую услышали пилигримы. А мелодию я сочинила для папы, потому что ему нравятся эти стихи.

И так, сидя за любимым маленьким роялем, Бет мягко тронула клавиши и нежным голоском, которого они уже не надеялись вновь услышать, под собственный аккомпанемент запела странный старинный псалом, который оказался необычайно подходящей песней для этой девочки:

 
Тот, кто внизу, не боится паденья,
Тот, кто унижен, – не горд,
Тот, кто смиренен, верь без сомненья –
Ведет тебя за руку Бог.
Я удоволен тем, что имею,
Мало иль много – не стану считать,
Ведь к тем, кто доволен, придет благодать –
Таких Ты желаешь спасать.
Изобилие – тяжкая ноша для тех,
Пилигримом кто хочет стать,
В этой жизни – нужда, но из века в век
За Пределом нас ждет благодать!