Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор

© Старова В., перевод, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается Али и Лидии: сестры и друзья навек!

Введение
Сестра, друг, судья

Теперь все стало по-другому. Никакой тебе «Лилибет» по любому поводу и без, а значит, прощай непринужденная простота общения, объединявшая двух сестер перед лицом остального мира. Сейчас их разделяла дистанция – выверенная и едва осознаваемая, но все же дистанция. Она сокращалась, когда сестры оставались наедине. Но при слугах и посторонних приходилось соблюдать формальности. Когда кто-то невзначай говорил «Ваша сестра», принцесса Маргарет надменно и резко поправляла: «Вы имеете в виду королева?» После недавнего вступления Елизаветы на престол сестер, у которых некогда была общая спальня, разделял взвод ревнителей придворного протокола, подсчитывавших каждую минуту в ее плотном расписании. Не могло быть и речи о том, чтобы прийти без предупреждения. От этой привычки с трудом отвыкал их дядя Луис Маунтбеттен – герой войны, советник и назойливый интриган, сующий свой нос во все дела.

Маргарет подгадала удачный момент. В этот холодный декабрьский день 1952 года, накануне поездки на ежегодное семейное Рождество в Сандрингем, молодая королева изучала детали церемонии коронации. Маргарет проследовала за лакеем в красном жакете мимо работ Каналетто и «Дианы и Актеона» кисти Гейнсборо. На пороге роскошных Бельгийских покоев Букингемского дворца ее приход был надлежащим образом возвещен. Она назвала сестру «мадам», присела в неловком реверансе и расцеловала Лилибет в обе щеки. Затем по приглашению сестры села на небольшой диван, обитый золотистым шелком. Кто угодно без труда признал бы в них сестер. Каждая – в скромном дневном платье с безупречно подобранной брошью и ниткой жемчуга на шее. В детстве их одевали одинаково, и время от времени старая привычка давала о себе знать.

Маргарет предстояло сделать признание. Она сообщила сестре о своей любви к капитану Королевских воздушных сил Питеру Таунсенду, бывшему конюшему их отца. Теперь он носил старинное звание контролера двора королевы-матери – второй по старшинству чин в придворной администрации – и ведал повседневными делами недавно овдовевшей королевы. Высокий, стройный, с твердым и пристальным взглядом пронзительных серо-голубых глаз, ее избранник походил на кинозвезду. В придачу он был самым настоящим героем войны, одним из «Немногих» – тех самых пилотов, сражавшихся в Битве за Британию, которая спасла страну от нацистского завоевания. Медали, украшавшие его синий мундир, убедительно свидетельствовали о его доблести.

Со дня безвременной кончины отца, короля Георга VI, Маргарет все больше искала утешения в Таунсенде. Виски, таблетки, транквилизаторы и сигареты мало помогали справиться с захлестнувшей ее тоской. Казалось, что только Питер – мягкий, спокойный, нежный – мог поднять ей настроение.

Взаимная симпатия возникла задолго до смерти короля. Но его уход в феврале этого года подтолкнул их друг к другу. В то первое беззаботное время Питер часто смеялся над шутками Маргарет, сама же она всегда чувствовала его надежное плечо. Они поддерживали друг друга, и со временем их дружба переросла в нечто большее, значительно большее.

Питер был шестнадцатью годами старше и имел двоих сыновей школьного возраста, но не это послужило поводом к разговору с сестрой. Нет, причина, по которой Маргарет сидела здесь, скромно сложив руки, ничем не проявляя своей склонности к театральным сценам, заключалась в его предстоящем разводе с женой Розмари. Она хотела обсудить связанные с этим осложнения.

С прошлого ноября, когда Питер Таунсенд начал судебное дело о разводе, с глазу на глаз они вели очень неопределенные разговоры о своем союзе в неизвестном будущем.

Хотя Питер был пострадавшей стороной – по крайней мере, в той версии, которая предназначалась для общественности, – факт оставался фактом: Питера Таунсенда ожидал статус разведенного. Это слово на букву «р» повисло между ними, словно заряженная граната, и оба понимали его зловещий смысл. По иронии судьбы, сестры впервые обсуждали вопрос о разводе в Бельгийских покоях. Именно там проживал их дядя Дэвид, король Эдуард VIII, во время своего краткого пребывания на престоле, от которого он отрекся ради любви к Уоллис Уорфилд-Симпсон, дважды разведенной американке.

По Акту о королевских браках 1772 года принцесса Маргарет – третья в очередности наследования престола после принца Чарльза и принцессы Анны – была обязана просить у королевы разрешения на брак с любым претендентом на ее руку, не говоря уже о разведенном. Сестры знали, что учение их церкви резко осуждало развод и что королеве, защитнице веры, не следовало отступать от нравственных устоев. Они представляли даже интонацию, с которой хворающая королева Мария вынесет свой вердикт, если узнает о секрете Маргарет.

Но времена менялись. Позволит ли Лилибет младшей сестре, одной из претенденток на престол, выйти замуж за разведенного? В своей мягкой розовой ладошке она держала счастье, а с ним и жизнь Маргарет. Старшая сестра всегда критиковала младшую. Теперь же, став королевой, она вершила ее судьбу. Предстояло принять серьезное решение, которое раз и навсегда определит направление их судеб и повлияет на репутацию королевской семьи.

Кратко изложив суть дела, Маргарет внимательно наблюдала за сестрой и ожидала большего удивления с ее стороны. Очевидно, влюбленные не проявили достаточной осторожности, хотя Маргарет полагала, что они оба были осмотрительны. По-видимому, придворные языки уже обрисовали картину происходящего сестре и не преминули разукрасить деталями.

Королева ничем не выдала своих чувств, но новость не входила в разряд приятных, особенно учитывая приближение коронации, назначенной на июнь. Церемония воспринималась обществом как один из самых значительных моментов в правлении монарха, и никакая помеха не допускалась. Елизавета знала Питера Таунсенда и хорошо к нему относилась. Она ценила его спокойную манеру во взаимоотношениях с ее отцом, нередко бывавшим капризным. Порой король, расчувствовавшись, называл героя войны сыном, которого никогда не имел.

Королева пребывала в смятении. Во время собственной долгой «темной ночи души»^[1], когда отец пригласил Елизавету сопровождать его в поездке по Южной Африке и просил оставить возлюбленного, принца Филиппа, именно Марго показала себя самой преданной из преданнейших сестер. Она всегда принимала ее сторону и хвалила Филиппа в присутствии родителей. И Таунсенд был совсем не похож на Уоллис Симпсон, американскую жену дяди Дэвида, которую на дух не переносила королевская семья. Он пользовался популярностью во дворце, им восхищались и его уважали за военные заслуги, невозмутимый нрав и организационные способности.

Здесь было над чем задуматься. Елизавета – уже не просто старшая сестра, а королева – имела конституционные обязанности и обязательства. Маргарет не просила у нее официального разрешения на брак. Пока. Она выразила надежду, что Питера начнут чаще приглашать на семейные вечера. Это позволило бы всем взглянуть на него как на подходящую партию. Они с Питером были готовы к постепенному развитию событий. Маргарет намекнула сестре, что удовольствуется маленькими уступками, а не открытой поддержкой брака.

Елизавета перевела взгляд в окно, выходившее в сад. Маргарет усмехнулась про себя: она знала эту привычку сестры смотреть в окно, принимая решения. В тишине, нарушаемой только громким стуком часов севрского фарфора на каминной полке, королева сообщила, что у нее есть идея.

Глава 1
Восход Солнца и Луны

Единственным, в чем проявлялось сходство Дэвида и Берти, было их пристрастие к модной одежде. Однако первый одевался броско, питал слабость к свитерам с геометрическим рисунком в стиле Fair Isle, двухцветной обуви и брюкам с отворотами. Другой же отличался консервативным вкусом и предпочитал одежду, сшитую на заказ у лучших портных. Берти проводил долгие часы в мастерских закройщиков, рассматривая эскизы, обсуждая и примеряя новые фасоны костюмов на все случаи жизни – от придворных раутов и государственных приемов до пантомим¹.

В остальном – и в манере поведения, и по характеру – братья разительно отличались. Один был создан для солнечного света, другой – для сумерек. Один – моложавый и оживленный, с гладкой кожей, почти не требующей бритья. Несмотря на хрупкое телосложение, он шел уверенной поступью и обладал энергичным духом. Другой, тщедушный и нервный, легко впадал в бессмысленную ярость и страдал от множества изнурительных недугов, начиная от проблем с желудком и сильного заикания и заканчивая нервным глазным тиком и судорогами, болезненно кривившими рот. Один веселился ночи напролет, соблазнял незамужних девиц и замужних дам и терпеть не мог венценосного отца. Другой беспрекословно подчинялся воле монарха, проявил благоразумие в выборе жены и вел образ жизни, «более соответствующий королевским традициям». Их отец постоянно сокрушался, что один из сыновей «шел по неверному пути», и отмечал, что другой способствовал укреплению достойного образа монархии, «подавая пример идеальной семейной жизни»². Даже Уоллис Уорфилд-Симпсон, американская пассия принца Уэльского, отмечала полную противоположность двух братьев: ее любовник – «сама непринужденность и энтузиазм… а герцог Йоркский тих и застенчив»³.

Выбор каждого из них – Дэвида, старшего сына и наследника династии Виндзоров, и Берти, бывшего на полтора года младше, – оказал непосредственное влияние на будущее дома Виндзоров. Их решения круто изменили и судьбу дочерей Берти, Елизаветы (Лилибет, как ее называли в семье) и Маргарет. У их деда, короля Георга V, зародилось недоброе предчувствие относительно будущего семьи еще в дни празднования своего серебряного юбилея в 1935 году. Тогда король горестно заметил о старшем сыне и наследнике – принце Уэльском, будущем короле Эдуарде VIII, бывшем на тот момент сорокалетним холостяком, не помышлявшим о браке и продолжении династии: «После моей смерти мальчик загубит себя за год. Я молюсь Богу, чтобы мой старший сын никогда не женился и не имел детей, чтобы ничто не встало на пути Берти и Елизаветы к трону»⁴.

Молитва короля была услышана. Отречение от престола Эдуарда VIII ради брака с дважды разведенной Уоллис Уорфилд-Симпсон перевернуло жизни брата и его дочерей и навсегда изменило семейные взаимоотношения. Решение дяди бросило сестер в пожизненные объятия монархии и сформировало их именно такими, какими они стали.

В массовом сознании существует убеждение, что каждому поколению дома Виндзоров досаждает чья-то тень, как в случае с Дэвидом и Берти. Достойный сын против непутевого. Мятежный экстраверт против благоразумного интроверта. Открытый прямолинейный Уильям и «бунтарское дитя» Гарри. Скромница Диана и неуемная Ферги. Солнце и Луна. Эти стереотипы часто скрывают не меньше, чем разоблачают. И вместе с тем каждый в королевских парах братьев и сестер, подобно всем другим братьям и сестрам, следует этому закону асимметрии, занимая не занятое другим психическое пространство.

Как заметила однажды принцесса Маргарет своему другу и писателю Гору Видалу: «Когда из двух сестер одна – королева, которая должна служить образцом благородства и всего что ни на есть хорошего, другая обречена на самую изобретательную вредность, она – злая сестра»⁵. Безусловно, ее поведение порой выставляло старшую сестру в особенно выгодном свете, и Маргарет с легкостью скатывалась к стереотипу «паршивая овца». Но такая репутация волновала ее не больше, чем пепел на кончике сигареты в неизменном мундштуке. «Строптивость – моя отрада»⁶.

Маргарет достаточно знала себя, чтобы осознавать тонкое различие между образом «завистницы королевы», созданным вокруг нее средствами массовой информации, и более сложными чувствами молодой женщины, находившейся в тени старшей сестры. «Я никогда не страдала комплексом «второй дочери». Но я всегда возражала против ярлыка «младшая сестра»⁷. Как проницательно отметил один из друзей: «Она чувствует себя дочерью короля, а не сестрой королевы»⁸. То есть частью главной королевской семьи, а не ее боковой ветви, к которой она стала принадлежать после коронации Елизаветы. Маргарет никогда не говорила, что хотела бы поменяться местами с сестрой. Любого, кто готов был ее слушать, она уверяла, что цель ее жизни состояла в том, чтобы помочь сестре нести тяжкое бремя ее статуса. Однажды она заметила: «Ну не удача ли, что Лилибет – старшая?»⁹ В то время как Маргарет злилась на ограничения, налагаемые королевской жизнью, Елизавета стоически их приняла.

Сестры пререкались и конфликтовали, сталкиваясь лбами как по серьезным поводам, так и по пустякам, но они любили друг друга. Эти переходы от привязанности к отчуждению, от искренней любви к примитивной ревности составляли суть сокровенного мира двух сестер, Елизаветы и Маргарет.

Обе сестры появились на свет в двадцать первый день месяца, но на этом сходство в обстоятельствах их рождения заканчивалось. Елизавета родилась 21 апреля 1926 года в лондонском районе Мэйфер в семье принца Альберта, герцога Йоркского, и Елизаветы Боуз-Лайон. Этот год оказался особенно тяжелым для Британии, зажатой в тисках промышленного хаоса и всеобщей забастовки. К моменту появления Елизаветы на свет градус общественного интереса к ней сильно повысился, так как грядущее рождение младенца королевских кровей отвлекало внимание от национального кризиса. Перед резиденцией под номером 17 на Брютон-стрит собралась толпа, когда наконец, в 2:40 утра, Елизавета пришла в этот мир в результате кесарева сечения. В соответствии с древней традицией во время родов присутствовал министр внутренних дел сэр Уильям Джойнсон-Хикс, дабы избежать подмены новорожденной¹⁰.

Вскоре прелестная голубоглазая малышка превратилась в мощный символ семьи, преемственности и патриотизма. Почти через месяц, 19 мая, Елизавету Александру Марию крестили в часовне Букингемского дворца. Обряд крещения совершил архиепископ Йоркский д-р Космо Гордон Лэнг. Малютка принцесса вызвала такой ажиотаж, что толпа в радостном возбуждении прорвала полицейский кордон у дворца, чтобы хоть краем глаза взглянуть на высокородное дитя. В ее аристократичном имени таилось предзнаменование королевской судьбы. Согласно Акту о престолонаследии 1701 года ее восшествие на престол было бы маловероятным в случае рождения наследника у ее дяди Дэвида. Тем не менее о ней говорили как о будущей надежде нации. Одна из газет отметила, что «перспектива превращения маленькой незнакомки с Брютон-стрит в будущую Королеву Великобритании (возможно, даже во вторую королеву Елизавету) выглядит интригующе»¹¹.

Появление новорожденной прервало относительно спокойное течение жизни ее августейших родителей: они оказались на первых страницах газет и журналов. Прошла уже не одна неделя с момента рождения Елизаветы, а тротуар перед лондонской резиденцией Йорков по-прежнему наводняли восторженные толпы почитателей. Порой, чтобы совершить ежедневную прогулку, коляску приходилось выносить тайком с заднего хода.

Со временем мать Елизаветы стал беспокоить столь резкий всплеск внимания. Впоследствии она писала свекрови, королеве Марии: «Меня почти пугает такая всенародная любовь. Я полагаю, что это хорошо, и надеюсь, что она окажется ее достойной, моя дорогая бедняжка»¹².

Беспрецедентное внимание не ограничивалось толпами на улице. С самого рождения вспыльчивый дед, король Георг V, души не чаял в Елизавете. Вскоре широкое хождение получили рассказы о том, как ангельская малютка покорила сердце непреклонного монарха. Хотя он имел дурную славу тирана как собственных детей, так и служащих, Елизавета была исключением.

Архиепископ Кентерберийский вспоминал случай, когда внучка таскала монарха за седую бороду, а он полз за ней на коленях по полу, изображая лошадь. «Он любил обеих внуков, сыновей принцессы Марии, – вспоминала графиня Эйрли, – но Лилибет всегда шла первой среди его привязанностей. Он играл с ней, чего я никогда не наблюдала в отношении его собственных детей. Он любил, чтобы она находилась рядом»¹³. Король отмечал малейшие достижения внучки. Он послал радиограмму сыну и невестке, которые находились на борту линейного крейсера Renown на пути в Австралию, с сообщением о том, что у внучки прорезался первый зуб. Она завоевала сердце монарха. Однажды на Рождество в Сандрингеме трехлетняя Елизавета слушала рождественскую песенку «Когда пастухи пасли свои стада во тьме ночи». Услышав «вам и всему человечеству» («to you and all mankind»), она, перепутав слова, наивно воскликнула: «Я знаю такого старого и доброго человека (old man kind)! Это вы, дедушка! Вы старый и очень, очень добрый»¹⁴.

Крошка Елизавета внимательно прислушивалась к словам «дедушки Англии» о порядочности, долге и трудолюбии. Эти моральные ценности поддерживались строгими правилами в доме и преданным персоналом в детской, который включал няню Клару Найт, известную как Ала; Маргарет «Бобо» Макдональд, рыжеволосую шотландку, и позднее ее сестру Руби. По требованию бабушки, королевы Марии, Елизавету с младенчества подгоняли под образец идеального королевского дитя. «Научите этого ребенка не вертеться», – постоянно требовала бабушка. Ала старательно приучала трехлетнюю Елизавету стоять абсолютно неподвижно, подобно мраморной статуе. Карманы на ее платьях были всегда зашиты, чтобы она не засовывала в них руки и не сутулилась, а также не пыталась их теребить. Она научилась отвечать на приветствия, махать рукой в белой перчатке с балкона или из открытого автомобиля, грациозно позировать для фотографий и контролировать свой мочевой пузырь в течение долгого времени. Позднее ее научили правильно приветствовать архиепископа Кентерберийского и премьер-министра. Если она точно выполняла инструкции Алы, то в награду получала печенье¹⁵. Провинности карались шлепком по ногам сзади. Даже по стандартам того времени ее детство было эмоционально обедненным, где чувства подавлялись, а поощрялись послушание и покорность.

Будучи еще совсем крошкой, Елизавета уже знала, что двигаться надо грациозно, кланяться и приседать в реверансе перед взрослыми, никогда не терять самообладания и держать дистанцию со всеми. Все в ее жестко контролируемой жизни шло по часам, начиная с завтрака в 7:30 утра и до отхода ко сну точно в 7:15 вечера ¹⁶. Одним словом, она начала жизнь в тепличных привилегированных условиях, где ей с детства вдалбливали понятия о необходимости самодисциплины и подчинения требованиям своего положения.

Хотя в ее детстве хватало правил и ограничений, но привилегий там было не меньше, пусть некоторые из них могли оценить только взрослые. Елизавета курсировала в лимузинах между многочисленными королевскими замками, дворцами и резиденциями, где к ее услугам была небольшая армия дворецких, лакеев, горничных и водителей. На Рождество и на день рождения ее осыпали подарками, многие из них были от обожавших ее простых сограждан, часто со скромным достатком. В четыре года у нее появился первый шетландский пони, Пегги, подарок дедушки, и вскоре начались первые уроки верховой езды. Любое ее появление на публике собирало толпы людей, которые останавливались, с улыбкой приветствуя ее, и даже махали флажками. В ее детстве чередовались повышенное внимание и поразительное одиночество. Елизавету воспитывали как маленькую женщину, а не как ребенка. Затем, когда ей было четыре года, ее господствующее положение в детской пошатнулось.

Елизавета родилась в центре фешенебельного района Мэйфер в комфортабельной городской резиденции на Брютон-стрит, 17, а ее сестра появилась на свет в августе 1930 года в страшную грозу в семейном родовом замке «с привидениями» Гламис. Овеянный легендами громадный дом в Шотландии с мрачными извилистыми коридорами, крутыми каменными лестницами, продуваемыми сквозняками спальнями имел собственного «призрака», который, по преданиям, представлял собой обезображенного монстра, запертого в секретной комнате. Елизавета была первым и желанным ребенком, но герцог и герцогиня надеялись, что вторым станет мальчик¹⁷. Они даже не рассматривали женские имена. Хотя им нравилось имя Анна Маргарет, на котором настаивала королева Мария, они все же остановились на имени Маргарет Роуз, так как Маргарет звали шотландскую королеву.

Наутро после рождения Маргарет Ала шепнула Елизавете, что ее ждет большой сюрприз в комнате матери. Потрогав ручку новорожденной сестренки, Елизавета пришла в такой восторг, что притащила в комнату доктора Дэвида Майлза и воскликнула: «Посмотрите на мою малышку, мою собственную малышку!»¹⁸ Она пребывала в радостном возбуждении, когда позднее ее обнаружили около шкафа с игрушками. Вокруг нее лежали синяя бархатная лягушка, пушистый кролик, пара любимых танцующих кукол и несколько книжек с картинками. Девочка взволнованно заявила, что собирает игрушки для малышки.

Такое поклонение нельзя объяснить только реакцией на суматоху по поводу рождения Маргарет. На церемонии крещения 30 октября девочку одели в то же самое кружевное платьице, которое было на Елизавете четырьмя годами ранее. Глядя на сестру с обожанием, Елизавета прошептала: «Я буду звать ее Бутончик. Понимаете, она ведь еще не стала розой»¹⁹. В этих словах заключался больший смысл, чем тот, что вкладывала в него Елизавета. Маргарет Роуз всегда оставалась бутоном неосуществленных возможностей, скованным условностями и жаждущим распуститься. Маргарет, Елизавету и их мать называли «Три белые йоркские розы»²⁰, но на самом деле только Елизавета родилась королевской «розой» – ей одной было суждено стать королевой.

Рождение второй дочери привлекло еще большее внимание к Елизавете как к вероятной наследнице трона. Ее восковая фигура верхом на пони появилась в галерее мадам Тюссо. Шоколадные наборы, столовая посуда, чайные полотенца и больницы назывались ее именем. Ее лицо украшало шестицентовую марку Ньюфаундленда. Популярная «Детская сюита» композитора Эдуарда Элгара прославляла ее вместе с сестрой и матерью. Австралийское правительство назвало часть Антарктики «Земля принцессы Елизаветы». Обожающий ее отец сравнивал девочку со знаменитой королевой Викторией. «С первых своих слов, – говорил он писателю Осберту Ситуэллу, – проявила такой характер, что невольно задаешься вопросом: не повторится ли история»²¹. Маргарет была еще слишком мала, чтобы правильно произносить имя Елизавета, и называла старшую сестру просто «Лилибет».

Всего через несколько лет, в 1933 году, Лилибет уверенно сказала младшей сестре: «Мне три, а тебе четыре». Растерявшись, Маргарет возразила: «А вот и нет, мне три, а тебе семь». Малышка понятия не имела, что Елизавета имела в виду ступеньки, отделявшие их от престола. В семь лет она уже думала о нем, в отличие от дяди и даже от собственного отца. Она торжественно заявила своей шотландской гувернантке Мэрион «Кроуфи» Кроуфорд: «Если я стану королевой, я издам указ, запрещающий верховую езду по воскресеньям. Лошади тоже должны отдыхать»²².

В то время как Елизавета обдумывала будущие указы, в народе ходили слухи, что Маргарет родилась глухонемой, ведь прилюдно ее не показывали. Это так бесило короля Георга, что когда однажды королевская семья стояла на балконе Букингемского дворца по случаю королевской свадьбы, он подхватил маленькую Маргарет с пола и поставил ее на балконную балюстраду. Много позже Маргарет, боявшаяся высоты, призналась своему другу Кристоферу Уорику, что этот случай вызвал у нее ужас. Однако поступок короля сразу пресек слухи.

В семье понимали, что Маргарет красива, забавна и своевольна. Ее мать с гордостью делилась с Космо Лэнгом: «У нее огромные голубые глаза и железная воля – это все, что нужно леди! Если ей удастся скрыть свой характер и просто пошире раскрывать глаза – все будет в полном порядке»²³.

С самого начала стало ясно, что Маргарет была любимицей папочки, несмотря на менее примерное, чем у сестры, поведение. Она часто сбегала после обеда в детской вниз, просовывала свое маленькое пухлое личико в дверь столовой и забиралась к отцу на колени, выпрашивая глоток содовой или ложку сахара²⁴. Ее гувернантка Кроуфи вспоминала: «Она была очень игрива. Дружелюбная и открытая, она любила, когда ее обнимали и играли с ней»²⁵. Малютка рано научилась играть на чувствах родителей. В четыре года она подходила к матери, смотрела на нее с обожанием, целовала и говорила: «Мамочка, дорогая, я, право, думаю, что люблю папу больше, чем тебя»²⁶.

Елизавета взяла за привычку приглядывать за своей жизнерадостной сестренкой. Она считала своим долгом ограждать Маргарет от внешнего мира. Однажды, когда к ним пришел священник с некрасиво торчащими изо рта зубами и спросил Елизавету, может ли он повидать Маргарет, старшая сестра ответила: «Нет, боюсь, ваши зубы напугают ее»²⁷.

В раннем детстве сестры беззаботно и уединенно жили на Пикадилли – в пятиэтажном каменном доме № 145, известном как «дворец с номером, но без названия»²⁸. Отец хотел, чтобы дети росли в атмосфере безмятежности и любви, совершенно не похожей на суровый порядок, царивший в доме его солдафона-отца. Берти заставляли носить причиняющие сильную боль фиксаторы для коррекции коленных суставов. Чтобы мальчика-левшу приучить писать правой рукой, его били. Возможно, именно из-за жестокой системы воспитания в восемь лет он стал сильно заикаться. Теперь, когда он обрел покой и комфорт в семейной жизни с Елизаветой Боуз-Лайон, дочерью графа Стратморского и Кингхорнского, Берти стремился создать сердечную домашнюю атмосферу для своих дочерей и растить их без ограничений. В народе считали Йорков образцом идеальной семьи: «Опрятный, спокойный, трудолюбивый муж, обожаемая жена с обаятельной улыбкой на устах и две хорошо воспитанные маленькие девочки в носочках… ну просто персонажи с рекламного плаката напитка «Овалтин»²⁹.

Жена Берти, Елизавета, была для него превосходным партнером в создании образа идеальной семьи. Ее любили за обаяние и женственность. Увидев герцогиню в театральной королевской ложе, писательница Вирджиния Вулф описала ее как «скромную, мило щебечущую круглолицую молодую женщину в розовом платье. На ее запястьях и плече сверкали бриллианты»³⁰. Но за этим безупречным фасадом скрывался сильный и непреклонный характер. Елизавета горячо пеклась о своей семье и жила по жестким законам христианской морали. Прислуга знала, что ее решения не подлежат пересмотру, но ее благосклонность прочна. Ей приходилось проявлять изрядное терпение и хладнокровие во время частых перепадов настроения своего супруга и его внезапных приступов гнева, известных как «зубовный скрежет». Некоторые считали такие приступы формой эпилепсии.

Удивительно, но в доме на Пикадилли, где проживали члены королевской семьи, не держали специальной охраны. Можно было запросто пройти по вымощенной камнем дорожке и позвонить в один из дверных колокольчиков: первый был с надписью «Для посетителей», второй – «Домашние». Открыв гостю дверь, дворецкий вел его по мягкому коричневому ковру в просторную, наполненную воздухом утреннюю гостиную. Ее окна выходили в зеленый сад, где принцесса Елизавета каталась на трехколесном велосипеде. Неподалеку находился Гайд-парк, где выгуливали принадлежавших семье золотистых лабрадоров»³¹.

Сестер обучали в гостиной герцогини, примыкавшей к главной гостиной. Обстановку комнаты, служившей классной, составляли не только обитые ситцем диваны и персидский ковер, но также огромные географические карты и книги. Обучение девочек проходило под контролем их властной бабушки. Она брала у Кроуфи учебный план и требовала вносить туда изменения, не ставя в известность невестку. Она настаивала, чтобы истории уделялось больше внимания, чем арифметике, потому что принцессам, «скорее всего, никогда не придется вести даже домашних расходных книг», а также потому, что история представляла особую важность для будущей королевы³². Каждый понедельник с утра полчаса отводилось религиозному обучению, что особенно действовало на впечатлительную младшую сестру. Утром первым делом девочки произносили молитву, ею же завершался каждый день.

Королева Мария жестко контролировала образование девочек, поскольку не одобряла подход их родителей к воспитанию. Для нее соблюдение приличий стояло на первом месте. Вид играющих королевских детей раздражал ее. «Не следует ли им заняться чем-то более познавательным, чем игра в «Скачущего Демона»? Меня беспокоит их поздний и беспорядочный режим сна»³³. Особенно строго она относилась к Маргарет, называла ее по-французски «espiègle» (озорница) и считала, что «характер Маргарет значительно более сложный и трудный, чем характер Елизаветы». Неприязнь была взаимной. Маргарет росла в страхе перед своей чопорной и властной бабушкой, которая часто бестактно спрашивала: «Когда ты наконец вырастешь?»³⁴ Маргарет вспоминала, что «перед визитом к королеве Марии у нее сосало под ложечкой»³⁵.

Елизавета, наоборот, восхищалась бабушкой и считала ее хранительницей королевских заветов. Именно королева Мария внушила внучке, что долг стоит выше собственных интересов, а исполнение общественных обязанностей важнее личных нужд. Елизавета с ранних лет разбиралась в тонкостях званий, титулов, процессуальных норм и социальных статусов. Как-то лакей обратился к ней «миледи», и она возразила: «Я не леди, я – принцесса». Августейшая бабушка вмешалась и поправила ее: «Совершенно верно, ты родилась принцессой, и пройдет еще немало лет, прежде чем ты научишься быть леди»³⁶.

Хотя учебная программа составлялась в расчете на Елизавету, Маргарет оказалась более сообразительной и одаренной от природы ученицей. Она постоянно пыталась сократить возрастной барьер между собой и сестрой и доказать, что она так же умна и заслуживает такого же внимания. Когда Елизавета начала брать уроки французского у мадам Мари-Антуанетт де Белег, Маргарет часто стояла под дверью и благодаря природной способности к подражанию говорила с гораздо лучшим произношением, чем сестра. У нее рано проявились актерские способности, и она превосходно имитировала Ширли Темпл^[2]. Когда сестры начали осваивать фортепиано с мисс Мейбл Лэндер, Маргарет снова проявила большую любознательность и артистичность, чем ее сдержанная сестра. Елизавета могла напеть мелодию без фальши, но у Маргарет голос был лучше, а слух был близок к абсолютному. По словам очевидца, уже в девять месяцев она могла напевать вальс из «Веселой вдовы».