Посвящаю моему мужу
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Д. Самойлов
Дизайнер обложки Клавдия Шильденко
Редактор Андрей Дмитревский
Корректор Ольга Рыбина
© Анна Таволгина, 2022
© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2022
ISBN 978-5-0055-1875-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
1
«Отчего люди врут?» – подумала Таня. Она забралась на лавку с ногами, обхватила колени и положила на них голову. «Вот наврала опять. Зачем? И что я за человек такой…»
Седьмой класс сегодня закончен. Школьная форма и пианино отставлены до осени. Впереди – лето и велосипед. Уходя из класса последней, Таня на мгновение задержалась и услышала:
– Танечка, какая ты счастливая, все лето впереди! Что будешь делать? – классная внимательно разглядывала только что накрашенные губы в маленькое зеркальце.
– Как, вы еще не знаете? Мама вышла замуж и родила сестренку, так что будет чем заняться!
– Поздравляю! И что, нравится нянчиться?
– Еще как! – бодро ответила Таня, попрощалась и вышла в коридор. На этажах постепенно затихал грохот ведер и шум воды – обязательная общешкольная уборка была «отгенералена». Можно расправить засученные рукава и на целых три месяца забыть про это жуткое школьное платье! Новорожденное лето пахнет листвой и пылью, даже звуки раздаются иначе, чем в другое время года. Свобода! Скорее к бабушке, а там – хочешь – беги к друзьям, хочешь – на велике катайся…
Поселок, где жила мамина мама, находился в нескольких трамвайных остановках от Таниной школы. Он раскинулся на восточном склоне большой возвышенности с местным тюркским названием, по-русски означавшим «Гора ветров». Застраивать ее начали еще до войны двух-, трехэтажными кирпичными домами для специалистов, командированных на шахты и заводы этого сибирского городка. Одновременно с такими домами появились двухэтажные засыпные бараки1 для шахтеров и рабочих, из которых кто был побойчее – строились здесь же, самостоятельно, на выделенных от производства участках. В послевоенные годы гора обживалась дальше: вереницы хрущевок перешли в «китайские стены» раннего Брежнева, а те, в свою очередь – в типовые девятиэтажки Брежнева позднего. Последующие быстро сменившиеся генсеки своего следа в стиле городской застройки оставить не успели. А в годы горбачевской перестройки стало не до архитектурных изысканий и типовые микрорайоны штамповались и штамповались…
Добравшись до бабушкиного дома, Таня кинула в комнате сумку, переоделась, вышла в проулок, но раздумала куда-то идти и села на лавочку у калитки.
Из дома вышла бабушка. Подойдя к калитке, сказала:
– Отмаялся ребенок! Проголодалась, небось? Поела бы хоть. И в чем только душа держится!
Но Таня все сидела, уткнувшись подбородком в колени, разглядывая бедную глинистую почву в тонких травинках, пробившихся сквозь щебенку и шлак, и мучительно раздумывала о том, зачем же она сказала эту дикую неправду учительнице.
Быть уличенной во лжи она не слишком опасалась. Обсуждать полученные сведения классной было особо не с кем: на родительских собраниях мать появлялась крайне редко, дружбы с одноклассниками Таня не водила, и мало кто знал, где и с кем она живет. После развода родителей матери удалось не только разменять их общую квартиру, но и поселиться недалеко от школы, в которую ходила дочь. Школа имела хорошую репутацию, а образование в их семье ценилось.
Все равно вранье давило камнем на сердце, и Таня чувствовала вину. За те годы, что родители были в разводе, она рассказала двум незнакомым между собой девочкам, что ее мама вновь вышла замуж, родила сестренку, что живут они весело и счастливо. Одна слушательница, простодушная и легковерная, получала от Тани истории с продолжениями, а другая сразу заметила: «Да ты же врешь!» – и была оставлена с этой неинтересной правдой. Выдуманные семейные истории рождались в Танином воображении, и этот вымышленный мир обвивал ее мягким коконом, защищая от неуютной действительности.
Вопрос «зачем я это сказала?» продолжал прокручиваться в голове, не находя ответа. Как сильно она хотела быть как все – жить в семье с папой, мамой, сестрой или братом! Но после расставания родителей надежды на благополучную семейную жизнь не осталось. Таня довольно быстро поняла, что ее самой как-то недостаточно для счастья в маминой жизни, что они с мамой – не полноценная семья, и мама от этого страдает. Мамины страдания выражались по-разному, и Тане хотелось, чтобы они закончились. Девочка была уверена, что в жизни возможно все, стоит только как следует захотеть, всем хорошенько договориться и приложить усилия в нужное время и в нужном месте… Из этого легко следовало, что им необходим новый папа, который полюбит их с мамой, потом родится сестра или брат, и жизнь наладится…
Вдруг краем глаза Таня заметила, что кто-то вошел в ее проулок. Она повернула голову и увидела парня из гаража по соседству. Все, что она о нем, кажется, знала, было только его имя – Саша. «Чего это он сюда? Может, к соседям?» – подумала Таня.
Поймав ее взгляд, парень остановился. Каждый день эта девчонка ходила мимо их вечно открытого гаража, где он с друзьями и младшим братом возился, собирая-разбирая велосипеды, мопеды и любую технику, что попадала в руки. Кроме ее имени, ему было известно, что она на пару лет младше, что ее родители развелись, что все лето она живет здесь у бабушки, а вообще – где-то в микрорайонах, там и ходит в школу.
Он испытывал к ней упорный интерес. Не слишком внимательный к другим людям, он знал о ней все, что можно почерпнуть из походки, жестов и прочих движений без слов. Весело и беззаботно она поворачивала из своего проулка вниз, в сторону лога, к друзьям, вприпрыжку летела под горку, и ее косички подпрыгивали вместе с ней. Со стороны трамвайной остановки шла не торопясь, рассеянно глядя по сторонам. Легкий сарафанчик висел на худых плечах, подол колыхался вокруг угловатых коленок, выбившиеся волосы сползали на лицо. Со своими друзьями она часто смеялась, рассказывала что-то, махала руками, и каждый ее жест действовал на него завораживающе. Еще она ездила на велосипеде всегда в одну и ту же сторону так же сосредоточенно и деловито, как маленькие собачки бежали куда-то по своим делам…
Таня быстро опустила глаза, соскочила с лавки и направилась к своим воротам. «Все-таки насколько легче идти, когда на тебя никто не смотрит!» – подумал он, сделал еще несколько шагов и сказал:
– Постой.
– Чего тебе?
– Ничего.
Они глядят друг на друга. Таня склоняет голову набок. Вот странно, как это ему удалось так далеко проникнуть на ее территорию. От удивления тягостные мысли разом отскакивают. Она улыбается недоверчиво. Он смотрит на нее, не понимая, как здесь оказался. Раздумав скрываться, она делает несколько шагов навстречу и, поравнявшись, не останавливается, а продолжает уходить от своей калитки дальше и дальше. Он идет рядом, ощущая нереальность происходящего. И только выйдя за пределы своего «королевства», Таня опускается на бревна, сваленные у забора. Он в нерешительности останавливается.
– Что же ты? Садись. Тебя ведь Сашей зовут? Вот видишь, я тебя знаю. А я Таня.
Он садится рядом. Она смотрит на него и улыбается. Ростом не намного выше нее, но какой крепкий. Волосы слегка вьются, лицо обычное, но глаза! Какого они цвета, Таня не разобрала, потому что их выражение заставило ее замешкаться. Как внимательно он смотрит, совершенно непонятно как смотрит… Таня опустила глаза и увидела его руки – крупные, с крепкими пальцами и неожиданно красивой формы продолговатыми ногтями. И быстро спрятала свои, круглые и обгрызенные.
– У тебя два брата. Здорово иметь братьев? – спросила и поняла, что вопрос дурацкий.
Саша замялся: он не знал, здорово ли это. Просто они у него есть и все. Старший, Игорь, уже год как живет самостоятельно. Младший, Ванька, тот еще балбес… Но Саша не помнил себя отдельно от них. Пожав плечами, он спросил:
– А куда это ты ездишь на велике?
Таня хитро прищурилась:
– А что?
– Да так…
– Интересно, да? Покажу, если хочешь.
– Хочу.
– Давай завтра.
Он подумал. На завтра были запланированы домашние дела.
– Часа в четыре можешь? – спросил Саша.
– Заметано!
***
На следующий день их улица под колесами велосипедов осталась позади. Саша до последнего не верил, что ехать рядом с ней вообще возможно. Когда ровно в четыре она вывела из ворот свой не по размеру большой велосипед, он забыл обо всем на свете – даже спросить, в какую сторону они поедут и по какой дороге. Проезжая мимо унылого барачного двора, Таня подумала: «И как они только живут здесь?» Отрывочные сведения о жизни тамошних обитателей были не самой приятной частью ее знакомства с окружающим миром, зато одной из наиболее интригующих. «А ведь Славка так и не вернул насос, надо бы зайти забрать, а то заныкает», – подумал Саша. Житье в бараке было для него обычным делом, ничего особенного.
За мыслью, зачем он дал насос Славке, Саша не заметил, как Таня неожиданно повернула и покатила вниз, вдоль встречки шоссе, которое круто шло на подъем между склонами холмов, сплошь покрытых домами, банями, садами и огородами. Он ринулся вслед и увидел, как Таня с неслабой скоростью катит вниз по обочине, а навстречу в опасной близости пролетают грузовики и легковушки. Мысли, каких раньше не бывало, вдруг замелькали одна за другой: «Какая-то она ненадежная, и велосипед этот слишком для нее тяжелый… Сумасшедшая…» Почему он так подумал, ведь они с пацанами еще и не такое вытворяли? А девчонка, скатившись в самый низ, свернула на деревянный мостик, нависавший над ручьем в логу. Саша быстро нагнал ее. Обернувшись, она безмятежно улыбнулась. И так недружный со словами, он смотрел на нее, забыв, как вообще говорить. Само по себе вырывалось только:
– Ну ты даешь… Сумасшедшая, – услышал себя и удивился.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она спокойно.
Он помолчал.
– Ничего. У тебя мозги-то есть?
– А зачем? – она хитро улыбнулась.
– Покалечишься. И как ты на этой махине ездишь… Одно неверное движение, руль вывернется, а силы у тебя, я смотрю, нет, – он кивнул на ее локти, слегка выгнувшиеся в противоположную природе сторону.
Таня смутилась, Сашин испуг ошеломил ее. Однако, передернув худенькими плечиками с преувеличенным легкомыслием, она бросила:
– Не боись, ничего со мной не случится. Я не ломаюсь, я гнусь.
К чему она ляпнула эти не свои слова? Так говорила мама: «Есть люди, которые гнутся, а есть такие, кто ломается». Таня исподтишка взглянула на парня. Тот катил свой велосипед, смотрел под ноги и отвечать ей, судя по всему, не собирался.
А день стоял ясный и нежаркий. По склонам лога трава тянулась все выше, и ее зелень еще не совсем утратила свой нежный цыплячий оттенок. В траве желтели одуванчики, ручей под мостиком чуть слышно перекатывался через камни. Таня очень любила это место – и овраг, и ручей, и мостик, и каменисто-обрывистый уклон, вид на который открывался, если оглянуться назад на шоссе.
Перейдя мостик, они пошли вдоль железнодорожной насыпи, пока пересекавшая ее дорога не указала путь к большому террикону2 угольной шахты. За считанные минуты домахнули до его подножия. Над розоватыми камнями колебалось легкое марево и сочился едкий запах.
– Куда ты забираешься! Не боишься?
– Честно? Боюсь, – Таня опустила глаза. Сказать ему, как хорошо бывать здесь одной, она не решалась. – Просто место нравится…
Он не спешил соглашаться. Однако и недоумения по поводу того, что же здесь может нравиться, не выказывал. Поэтому она решилась добавить:
– Цвет камней нравится. Ну, их оттенки разные… И вообще, – она смешалась и неопределенно махнула рукой. – Там дальше ручей есть…
Саша быстро глянул на нее и повернул в указанном направлении. Она смотрела вслед с удивлением и благодарностью.
Усевшись у ручья, Таня провела по траве рукой и опустила пальцы в воду.
– И ты одна сюда ездишь?
– Да.
– И никто не знает?
Таня покачала головой.
– А куда ездишь ты?
– Мы с пацанами. В разные места. Где раньше играли в войнушку, – он улыбнулся. – Теперь просто катаемся…
– Курите?
Саша усмехнулся. И вдруг подумал, что сказали бы пацаны, узнай, где он сейчас, и ему стало не по себе.
Она потянулась и сорвала одуванчик, сунула в него нос, нос пожелтел. Саша засмеялся. Тане стало весело.
– Закрой глаза! – она шумно втянула в себя воздух. – Чем пахнет?
Пахло землей, едковатым запахом дымящихся камней от террикона и чем-то еще, он не знал.
– А теперь открой! Что видишь?
Он увидел повернувший к вечеру летний день, небо, землю и ее рядом:
– Вижу твой желтый нос.
Они рассмеялись.
– Ты никому не скажешь? – она вытерла нос о рукав футболки.
– Про нос? Не скажу, я не разговорчивый.
– Я заметила. Тебе уже, наверно, пора. Поехали обратно?
Они вернулись к «железке» -однопутке, уходящей по насыпи вдаль, и дошли до мостка чрез овраг.
– Дальше пойдем по-другому, – сказал Саша. – Не по шоссе. Я покажу.
– Да знаю я тут все. Но там дорога так круто в горку… Я не смогу по таким буграм, – Таня остановилась.
– Я помогу.
Перед подъемом из лога он положил руку на руль ее велосипеда.
Таня застеснялась:
– Тогда я покачу твой, он легче!
Секунду поколебавшись, Саша согласился. Отшагав половину подъема, мельком глянул на Таню. «Просто кузнечик какой-то», – подумал и сказал:
– И как ты только ездишь на этой тяжести…
– Я в космонавты готовлюсь. Ты что, не знал? – тут же отозвалась она.
Он засмеялся и вечером вспоминал и этот смех, и этот день. И потом еще вспоминал.
2
А короткое лето решительно шло в разгон. Солнце пригревало все ласковее, два раза прошел дождь, и первая редиска на грядках круглилась из-под земли крупными розовыми бусами. Танина мама Вера заезжала в поселок после работы. Она преподавала сольфеджио в музыкальном училище. У студентов были экзамены, а у мамы – очередные претензии к новой директрисе, которые обстоятельно выкладывались бабушке. Та слушала внимательно, жевала губами.
Мама жарила картошку, втроем они садились за общий поздний обед, потом Таня убегала на улицу, а мама с бабушкой долго пили чай с дешевыми конфетами, молчали, вздыхали и, если был сухой день, шли поливать.
Сегодня дождик уже пролил и снова распогодилось. Бабушка вышла обойти свои нехитрые угодья, с удовольствием останавливаясь то тут, то там – подполоть, подрыхлить, подвязать. Вера рассеянно смотрела в окно, прикидывая, сколько дней осталось до отпуска и что нужно будет сделать по хозяйству. Копаться в огороде она не любила, зато с азартом могла белить и красить, по-женски подновляя дом изнутри и снаружи. Как бывало приятно, выполнив свой летний план, взглянуть глазами соседей на побеленные стены и свежий цвет ставней. Совсем другой вид. И Вера чувствовала себя хорошей дочерью…
Она задумалась. Снова перебрала в уме то, что нужно сделать. «Как же осточертело все! Ничего меня не радует», – подумала с мрачным удовлетворением и вздохнула.
Грядущий отпуск обещал начаться свадьбой троюродного брата. Их с матерью пригласили еще по весне. Мать не любила семейных посиделок, с родственниками по своей инициативе никогда не встречалась, хотя со всеми была ровна, всегда готова выслушать и помочь, хранила тайны и не задавала лишних вопросов. От приглашения на свадьбу племянника она легко и с ходу отказалась. «Придется одной ехать… Пижон, – подумала Вера про брата. – Начальство свое, небось, позовет». Братик не был красавцем, засиделся в холостяках до тридцати, да и особо умным она его не считала. Он брал за себя девушку из соседнего, более крупного города, где работал на металлургическом комбинате и жил на квартире. Свадьбу решено было играть у его родителей, имевших в здешних местах большой дом.
Вера скинула старенькое платье, в котором ходила у матери, и надела то, в чем пришла. Подошла к зеркалу, повернулась боком. Сшитый матерью летний костюм сидел как надо. Окинула себя критическим взглядом. Из зеркала смотрела красивая женщина с тонкой талией, яркими голубыми глазами и длинными черными волосами в крупных завитках. На бигуди она не спала ни разу в жизни. Подумала: «Ничего еще… Никому я не нужна».
Смочив в кадушке краешек половой тряпки, протерла босоножки.
– Мам, я пошла!
– Хорошо, Верочка, лучше засветло, – бабушка заторопилась ее проводить. До заката оставалось еще добрых три часа. Вера вышла, хлопнула калитка. Дочка оставлялась в компанию бабушке.
***
Тем временем двумя улицами ниже играли в вышибалу. Четыре гаража и два забора служили условными границами этой стихийной спортплощадки. Старый волейбольный мяч летал туда-сюда. Доигрывали по второму разу. Подруга Тани Инка прицелилась и метнула мяч в соперника. Тот ойкнул, подбитый, и Танечка запрыгала, торжествуя победу. Команды поменялись местами. Но на третий круг куража не хватило, и компания разбрелась. Мальчишки потянулись к гаражу, где Инкин отец Павел коротал с соседом вечер над двигателем своего «Москвича». Девчонки столпились вокруг Инки и Тани. Они были центром этого мира, к которому как магнитом притягивалась здешняя ребятня.
– Ну, давайте во что-нибудь, – ныла Инкина сестра Алка и висла на руке у Тани. Девчонки облепили лавочку у забора их соседки тети Поли. Инка раздавала колоду, старенькие карты шлепались на лавку.
– На что раздаешь-то? – спросила одна из девчонок, Ленка, делая вид, что раздумывает, участвовать или нет. Инка продолжала раздавать, шевеля губами. Когда колода закончилась, она обвела взглядом компанию и объявила торжественно:
– Пиковая дама!
Девчонки быстро разобрали свои кучки. Закипели страсти. Плелись интриги и делались ставки. Обстановка накалялась, заразительный смех поминутно назревал и взрывался, а Ленкино раскатистое гоготанье перелетало через лог. К лавочке потянулась малышня, а мальчишки один за другим высовывались из гаража. Леха деловито сплюнул, Серега криво улыбнулся и покрутил пальцем у виска, а Макс счастливо заржал.
Спустился вечер. Небо прояснилось. Стайки мошек играли в воздухе, обещая солнце, тепло и счастье на завтра. По дворам там и сям брехали собаки. Среди темной и жесткой осоки в логу легли мягкие тени. За логом хозяйка развешивала белье, а мужик на завалинке курил и смотрел на нее. В соседней ограде две бабки сидели на лавочке и молчали каждая о своем. Молодое лето раскинуло по земле благодарную зелень. Кое-где над трубами летних кухонь вился прозрачный дымок, подмешивая в воздух запахи домашнего очага. Крыши и верхушки деревьев золотились заходящим солнцем.
Стукнув калиткой, на улицу выбралась обширная тетя Поля с половиком в руках. Она глянула на девчонок, улыбнулась.
– Теть Поль, мы не мешаем? – спросила Инка.
– Бог с вами, ребятишки, – ответила та, отойдя в сторону потрясти половик. – Мой хоть, может, проснется. А то как заложил за воротник часов в пять, да так и дрыхнет. Что ночью-то делать будет?..
Она кое-как свернула половик.
– Паш, а Паш! – крикнула в сторону гаража.
Оттуда вышел, на ходу вытирая руки, высокий, голый по пояс Инкин отец.
– Чего тебе, теть Поль?
– Да я говорю, мой-то опять на грудь принял и знай дрыхнет… А вечер, ты погляди, какая благость! – она улыбнулась и глянула на девчонок. – А девки-то твои, красавицы какие! Чисто куклы германские.
Павел усмехнулся. К его ногам подбежала небольшая собака. Разные масти смешались в ней как-то особенно нелепо. Павел нагнулся и приласкал ее, та лизнула руку в ответ.
Игра закончилась. Таня и Инка поднялись. Алка вдруг, ни с того ни с сего, истошно заорала: «Папа!» – подбежала к Павлу, обхватила его руками и прижалась. Он рассеянно погладил ее по голове и кинул взгляд на остальных девчонок. Таня загляделась на Алку, пока не заметила, что Алкин отец смотрит прямо на нее. Она склонила голову и отошла в сторону.
Павел легонько отстранил Алку и повернулся к мальчишкам:
– А ну-ка дуйте отсюда. По домам, хорош.
Серега щелкнул младшего брата по лбу, и они направились к своей калитке.
Леха подошел к девчонкам:
– Во что резались?
– В «пикушку».
– В «зассыху», значит.
– Я чуть не описалась, – простодушно призналась Ленка. Леха заржал.
– Я пошла, – Таня повернула в сторону дома.
– Придешь завтра? – спросила Инка.
– Конечно! – Таня засмеялась. – Пока!
3
На следующий день шел дождь.
Тане нравилось, когда тепло, дождь и слышно, как он стучит по крыше на веранде. Она накинула старую ветровку и сунула ноги в сандалии. Бабушка копалась в кладовке.
– Ба, я на улицу.
– Куда тебя несет опять, мокрота такая….
Но Таня уже вышла. Хлопнула калиткой. Накинула капюшон. Как хорошо… До конца проулка монотонность заборов разбивали две стайки3, две бани и две калитки. Все умещалось примерно в девяносто шагов. Раньше шагов было больше…
С тех пор, как ей разрешили выходить за ограду, она прогуляла в своем тупичке несколько таких длинных лет, какие могут быть только в раннем детстве. Других детей здесь не водилось, и она ощущала себя полновластной хозяйкой этих мест. Не только очертания заборов и две дорожные колеи, но и запахи, и звуки, что доносились с разных сторон – все стало раз и навсегда таким привычным, таким единственно возможным…
Солнышко было часами и главным дирижером жизни вокруг. Оно поднималось с самой неизвестной и загадочной стороны: оттуда никто не приходил в гости к бабушке, там не громыхал трамвай, не было магазина. Ветер дул оттуда редко, но, если уж подул, не жди ничего хорошего – станет холодно. Неправильная сторона.
Но солнце почему-то выбрало вставать именно там. И оно обращало все в огромный циферблат, посреди которого и жила Таня. Тени были его часами и стрелками. Когда тень от бабушкиного дома дотягивалась до угольной стайки, приходила с работы мама. А когда солнышко заглядывало на крылечко – наступало время готовить ужин. Порядку этих часов изо дня в день подчинялись и некоторые звуки. Например, пронзительный визг бензопилы с улицы за дальним концом огорода начинался вместе с игрой утренних лучей в цветнике. А грохот ведер и шум воды со всех сторон раздавался, когда тени от яблоней наползали на соседский огород. Другие звуки вроде бы тоже подчинялись раз и навсегда установленному порядку, но не строго. Например, соседские собаки явно предпочитали побрехать в вечерних сумерках. Но иногда они, если находилось о чем полаять, начинали перегавкиваться и среди бела дня.
Жизнь людей из соседних домов была полна тайн. Взять хотя бы то, когда они уходили и возвращались с работы. Это не поддавалось пониманию маленькой Тани. Ладно еще те из них, кто возвращался гораздо позже ее матери – они хотя бы приходили в одно и то же время. Но что делать с другими – они махали Тане, уходя вечером, а возвращались утром. В основном мужики… Бабушка объяснила ей, что они работают на шахте в ночную смену. Мужчин в их доме не было и на производстве никто не работал…
Самой красивой была северная сторона. Там открывался чудесный, захватывающий вид. Тот, кто построил их дом, очевидно, думал так же: весь участок был словно развернут к этому виду. Через улицу на север склон большого холма резко сбегал вниз, ведя в широкий и довольно живописный лог, из глубины которого взмывал подъем следующего холма, большую часть дня залитый солнцем. Дома на той стороне выглядели игрушечными, их крыши теснились вдаль – туда, где в мутной дымке угадывались терриконы.
Когда Тане исполнилось шесть лет, границы ее мира расширились с новыми поручениями и жизнь вышагнула из проулка: сначала до мусорных контейнеров на полпути к магазину, так называемой помойки, а потом уже и до самого магазина у дороги. Все четыре стороны света лежали перед Таней. Надо ли говорить, что пошла она на север. Всего лишь через улицу вниз быстро нашлись друзья – девчонки и мальчишки, что играли там. Они приняли ее в свою компанию, и ее детское уединение закончилось.
В дождливую погоду солнечные часы не работали. И это делало такие дни волшебными. Время путало и замедляло свой ход. Бывало, что, проспав все утренние дела, солнце выныривало к обеду, разгоняя облака, словно пытаясь наверстать упущенное.
Таня улыбнулась: ощущения от дождливой погоды остались теми же, что и в детстве. Дойдя до конца проулка, в глубине открытого гаража она увидела Сашу. Он махнул ей, приглашая зайти:
– Дождь же.
– Ну и что? – она не спешила снимать капюшон.
Он молчал. Таня заметила:
– Ты занят.
– Нет. Подожди. Пойдешь, когда кончится дождь.
– Подумаешь, дождь!
Он знал ее достаточно, чтобы понять: вышла она просто так.
Таня же подумала, что их вечно открытый гараж, этот парень, его братья – часть картинки, которую она видела каждый день. Она засмеялась. Саша посмотрел вопросительно.
– Сколько себя помню, ты всегда здесь… Однажды вы играли в футбол, – Таня махнула рукой в сторону, где улица расширялась, образуя небольшую площадку. – Ты был самым маленьким. Я сидела вон там и смотрела, как вы играете. Замерзла вся, но не уходила. А потом сбегала домой и надела колготки и кофту. И так хорошо было…
– Что, футбол?
– Нет. Колготки и кофта. Человеку для счастья немного надо! – Таня снова засмеялась.
Саша отвернулся, пряча улыбку.
– Это кто тут ржет? – щуплый парнишка заглянул в гараж со двора. – Ну-ну…
– Мой брат. – Саша закрыл дверь во двор.
– Знаю, Ванька.
Саша подумал, что она сейчас уйдет и ему этого не хочется.
– Ты никогда не была с нами…
Она задумалась. Это выглядело бы странно: в их компании девчонки не водились.
– Потому что ты живешь в неправильной стороне! – заявила Таня.
– Как это?
– Так это.
Он вытер руки. Мотнул головой, приглашая пройти. Она сняла капюшон и направилась следом. Часто в дождливые дни родители друзей пускали их шумную компанию на веранды, в летние кухни, в цокольные этажи, которых в домах по этим крутым склонам было немало. Саша толкнул дверь, ведущую из гаража во двор. Там под навесом штабелями были сложены доски. Он устроился на них с ногами, и Таня нерешительно опустилась рядом. Саша сидел молча. Это оказалось легко – молчать с ней.
«Почему я здесь?» – подумала Таня. И вспомнила, как он подошел, когда она сидела на лавочке в своих невеселых раздумьях. Мысли сами собой соскользнули в грустную сторону. Настигнутая знакомыми чувствами, она замерла, глядя в одну точку.
Такое выражение ее лица не было Саше внове. Оно возникало у нее только в минуты одиночества. С друзьями – никогда.
Таня перевела взгляд на Сашу, навес, доски. В ведро, подставленное под слив с крыши, текла вода. «Это то, что есть на самом деле», – подумала она. Зазор между воображаемым миром, куда она пряталась, и реальностью пугал больше всего на свете. «Есть только то, что окружает меня сейчас, и больше ничего, ничего. Только такой, единственный вариант». Этот момент осознания был как всегда ужасен. Ни рассказать, ни объяснить это кому-то она не стала бы и пытаться. В такие моменты Таня всегда старалась переключиться на что-то другое. Быстро, насколько возможно. Саша продолжал молчать. И она спросила:
– Ты знаешь Инку?
– Конечно. Я их всех знаю, мы учимся в одной школе.
– Никогда не видела тебя с ними вместе.
Саша пожал плечами. Он был старше их компании всего на год или два. Но представить себя проводящим время так же, как они, для него было невозможно.
– Что у тебя в голове? – спросил он и смутился.
И она вдруг почувствовала свою власть над ним.
– У меня? У меня – ум. А еще мусор всякий. Белиберда, – Таня расхохоталась, а Саша недоверчиво улыбнулся.
– Слушай, ты когда-нибудь врешь? – вдруг спросила она в лоб.
– Да, – ответил он просто.
– Ого!
– Чего «ого»?
– Откровенно.
– Все врут.
– Ну и зачем?
– А вот ты зачем?
Таня так и замерла. Ее тонкие пальцы сжали край доски, а глаза… как они смотрели… В это невозможно было поверить. И Саша не поверил, оставшись в неведении о впечатлении, которое произвел.
– Я сочиняю. Почему? Не знаю. Хочется.
– Чего хочется?
– Ну, – протянула она уклончиво, – интересно…
Он молчал.
Таня улыбнулась и рассказала историю про молодого человека на военной службе, его любовь и переплет, в который тот угодил, добавив страстей и ужасных сцен. Ловко вырулив к счастливому концу, она вопросительно посмотрела на Сашу.
Он следил за сюжетом, позабыв обо всем на свете. До сих пор ему не доводилось знать об арабской сказительнице. Но вряд ли он мог бы узнать о феномене Шахерезады больше, чем он постиг за те двадцать минут, которые провел, обратившись в слух.
Однако чувство, что все это он уже где-то слышал, не оставляло его…
А Таня вовсю смеялась, наслаждаясь эффектом.
– Сама придумала?
– Ну ты даешь! Это «Капитанская дочка» Пушкина. Ее в школе проходят, – Таня смотрела на Сашу с такой улыбкой, обидеться на которую было просто невозможно.
– И мы проходили?
– Проходили, – она хохотала. – Я пойду.
Выглянуло солнце.
Проводив ее до ворот, Саша сказал:
– Съездим куда-нибудь?
– Конечно!
Он смотрел ей вслед как обычно, из глубины гаража. Дождь кончился. С темной стены вспорхнула бабочка и метнулась на улицу. Солнце сияло.