Девушки с палаткой

Обычно при виде машины скорой помощи возникает чувство тревоги, но только не у Олеси – посторонившись, она взобралась на бетонный бордюр и проводила её безразличным взглядом, скорее безмятежным – взглядом абсолютного спокойствия. Красная полоса по белому борту вмиг исчезла за углом семиэтажного строения – это был главный угол на всей территории, туда постоянно шныряли скорые, так как за ним находилось крыльцо приёмного отделения.

Девушке надоело балансировать на одной ноге – она соскочила вниз.

После проливного дождя, который хлестал по асфальту как из ведра всю неделю, в ложбинах скопилось обилие зеркальной дождевой воды. Как бы ни старалась Олеся обходить многочисленные лужи и грязь, перебираясь с бордюра на бордюр, всё равно умудрилась забрызгать облюбованные белые кроссовки – единственную удобную обувь в её и без того скромном гардеробе. Воздух щедро наполнился озоном – давно погода не дарила такой роскоши, изнуряя летней жарой, изводя невыносимой духотой. Хотя духота была ещё вся впереди – влага начала активно испаряться благодаря августовскому солнцу, ярко палящему с самого утра над панорамным горизонтом города. Небо сегодня было чистым, безоблачным.

Первый день после отпуска требовал великих усилий – желание идти на работу напрочь отсутствовало. Олеся выбралась из постели на седьмой трезвон будильника, а до того, почти вслепую, с полузакрытыми глазами, запускала повтор и вновь проваливалась в дремоту. Мучительный подъём откладывался до крайнего предела, чтобы с момента спускания ног на ковёр ей пришлось носиться по всей квартире очертя голову, в спешке собираться, скакать в одном кроссовке к стеллажу, на котором валялись забытые ключи, а затем в финале вальяжно, не торопясь, дефилировать перед окнами родного стационара. Опять её ждали длинные сквозные коридоры, впитавшие в себя многолетние запахи санитарной химии, перебинтованные больные с кружками и тарелками, привычно курсирующие из палаты в столовую, из процедурного на процедуры…

Распорядок не менялся годами. Каким он был ещё при Олесиной матери, сорок лет посвятившей профессии операционной медсестры, таким он остался при Олесе, сидящей на посту в травматологии, или «травме», как часто сокращал название персонал. С тех пор не так уж много изменилось. Разве что окна по всему комплексу поменяли на пластиковые, установили кровати современные на колёсах со скользкими клеёнчатыми матрацами, но достаточно широкие, оснащённые регулятором положения спины.

По пандусу крыльца приёмного отделения закатывали каталку со свежим прибывшим – женщину, так как под простынёй топорщилась грудь, только лица было не разобрать, уж очень оно напоминало кровавое месиво. Набрось на лицо край простыни, и тело сошло бы за труп – в таком случае его переправляли бы в морг, расположенный отдалённо в одноэтажной постройке, но эту женщину везли не туда, а внутрь оживлённого корпуса, прямо в сердце стационара.

– Здорово, Олесюндр! – Водитель скорой чуть не оглушил, проорав Олесе прямо в ухо. Девушка притормозила перед входом, развернулась к нему. – Загорелая ты какая-то… В отпуске что ль была?

– Ага! – Этим кратким «ага» она скорее отмахнулась при болезненном упоминании о скоротечном отпуске, но принялась разглагольствовать на ту же тему: – Были бы наши отпуска месяца по три, как ты считаешь? А то получается: хорошего понемногу?

Подмигнув однобокой улыбкой, водитель выразил ей сочувствие:

– Неохота наверно работать?

– А тебе что, охота?! – В диалог грубо внедрилась фельдшер со скорой. Вид у неё был уставший, лицо недовольное. – Залезай, поехали! Хватит лясы точить!

Скорая тронулась – красная полоса прокатилась по кругу, как на цирковой арене, разворачиваясь вокруг газонного островка с пестрящей клумбой по центру – в тот момент Олесю уже затягивало в корпус вместе с попутными посетителями через беспрерывно открывающиеся стеклянные двери.

Коллеги встретили её с энтузиазмом – работа была приостановлена и не возобновлялась, пока у медиков не закончились те же вопросы по поводу происхождения её бронзового загара. Никто не верил, что получен он был не на морском побережье, а в родовом гнезде на садово-огородной плантации. Пришлось усмирять разыгравшееся воображение коллектива по поводу поездки на золотые пески с несуществующим кавалером, потому как средства ей этого не позволяли, да и спонсировать было некому.

Олеся отправилась в служебное помещение переодеваться в отглаженный и аккуратно сложенный брючный костюм, переобуваться в мягкие, рассчитанные на долгую смену мокасины. Перед этим она оттёрла влажной салфеткой грязные брызги на щиколотках и кроссовках – аккуратность была ей привита с детства.

Рабочий день как всегда начался с беготни по всему корпусу. В отделении травматологии, где она работала седьмой год, начиная с две тысячи одиннадцатого, недавно затеяли плановый ремонт и часть палат раскидали по разным этажам: по две, по три… Даже в отделении гинекологии самую крайнюю по коридору палату заселили побитыми травмированными мужиками, в которую медсёстрам так же приходилось таскать пешком по лестнице врачебные назначения. Постояльцы этой обособленной палаты обрадовались приходу новенькой – хорошенькой, белокурой, с чувством юмора, быстро поставившей всех на место и сразу завоевавшей авторитет. В ход пошли комплименты – Олеся отвечала ни них достойно: в комплиментах она купалась, работая здесь, не терялась и не краснела. Нигде, как в больнице, особенно в палатах, где обитает мужская публика, не получишь столь эффективного роста самооценки.

В ходе беготни её остановила рентген-лаборант. Обрадовавшись, что не придётся далеко ходить, лаборантка всучила ей свежие, запечатлённые на рентгеновской фотобумаге переломы, а заодно не в службу, а в дружбу, попросила занести пару снимков по пути в реанимацию. Лифт работал один, и тот приезжал не резво – его терпеливо дожидались только загипсованные на костылях, да персонал с обременительной техникой: креслами, каталками. Изредка перед лифтами маячили парни в спецодежде с инструментом в руках. Олеся наматывала круги по лестнице, бегала вверх-вниз куда быстрее основной массы, плетущейся размеренным шагом со ступени на ступень и озирающейся по сторонам – не проскочили ли они нужный этаж… Поэтому фигура у неё, особенно за период ремонта, приобрела подточенную форму – стройную, спортивную, и даже калории от маминых пирогов, накопленные за время отпуска, уйдут в этой беготне куда быстрее, чем они вяло сгорали при сборке колорадского жука на родительских грядках.

В отделении реанимации в безлюдном коридоре, где царили спокойствие и тишь, её встретила улыбчивая Саша – медсестра. Олеся знала её с детства: вместе росли в одном дворе, вместе с переменным успехом увлекались одними и теми же спортивными секциями, вместе подавали документы в медицинский колледж. В больницу тоже устраивались вместе по протекции Олесиной матери. Саша тогда согласилась на вакансию в реанимации лишь на время, а застряла похоже навсегда.

– Ну-у-у… смотрю и не пойму – негра что ль к нам занесло, или это Лопухина идёт по коридору?.. – Саша расплылась в безразмерной улыбке и вскинула руки ладонями вверх от удивления.

Сквозь тонкое полотно белого медицинского костюма на ней отчасти просвечивалось нижнее бельё. Руки, на которых не было ничего – ни колец, ни часов, ни покрытия на ногтях, держались уверенно, словом, у неё были достаточно крепкие руки.

– Ах, снимки нам несёшь… А я-то, наивная, подумала, что ты специально решила ко мне заглянуть. – Два отдельных фотолиста, вложенные в истории болезни, перешли в её руки.

– К тебе я лучше зайду в нерабочее время… – сказала Олеся и тут же осеклась. Вытянула шею, уставилась на лежащую в коме молодую, лет девятнадцати, подопечную этого нерадостного отделения, едино связанную с аппаратами – безмолвное тело в многочисленных ссадинах и порезах, недавно обработанное антисептиками, лежало прямо по курсу. Вид у девушки был будто её тащили из-под обломков, вынимали из пожарища, или она вернулась с поля боя, ну в крайнем случае подверглась нападению демонической силы.

Лопухина поинтересовалась:

– А что это с ней?

Сотрудницы больницы повидали всякое: в этих стенах появлялись вновь прибывшие – каждый раз они балансировали между жизнью и смертью, искалеченные внешне, или угасающие изнутри, появлялись и исчезали… Некоторые запоминались надолго – им всегда сопутствовала резонансная история, но травмы их были понятными, объяснимыми в отличие от той, что сейчас наводила ужас одним своим видом.

– Я сама недавно заступила, толком не знаю… – ответила Саша, пожав плечами. – Подождёшь меня здесь? – Сменила она тему. – Угощу тебя яблоками из деревни.

– Давай, только в темпе!

Реанимационная медсестра торопливо удалилась в конец короткого коридора, постукивая зелёными шлёпками из кожзама, ударяя каблучной частью о пятки, – сзади костюм просвечивался вдвойне. Реанимация была отдельным миром, святая святых, спальней стационара, здесь было всё, как в кругу семьи, поэтому персонал и выглядел, как в спальне, одетым по-домашнему… Здесь не сновали больные с тарелками и передачами – гастрономическими изысками от родственников, не вышагивали мастера с перфораторами, перекинутыми через плечо… Возможно здесь кто-то блуждал невидимый – призраки умерших пациентов, но о них никто не говорил, лишь предполагал, что больше всего их в этом, специально отведённом для призрачных скитаний месте.

Олеся снова взглянула на тело, на вид кажущееся бездыханным, выставленное, как на погребальном костре, и у неё мелькнула мысль: может этой девице довелось участвовать в ритуальном обряде и хуже всего то, что ей досталась роль жертвы для заклания… На оголённом плече красовались четыре борозды от длинных ногтей, на скуле явный ожог, от запястья криво тянулись раны, нанесённые таким же кривым предметом, снова ожоги, по форме напоминающие четыре пальца.

Пытаясь понять природу их появления, она старалась прочесть, если это слова, различить сходство с любыми символами. Никогда ей не приходилось видеть ничего подобного за всю многолетнюю практику. Каждый, кто поступал в ту же травматологию особо не удивлял: по кому-то проехалась машина, кто-то улетел с высоты и неудачно приземлился, кому-то просто накостыляли. Но это юное создание подверглось необъяснимому, побывало в эпицентре инопланетной атаки или невесть в каких разборках…

– Что же с тобой случилось… – вырвалось у Олеси вслух.

Со стороны это выглядело как пустое, глупое обращение к бессознательному телу. Жертва заклания молчала. Едва заметно поднималась и опускалась грудная клетка – внутри сохранялась жизнь. Кто знает, может она всё слышит и чувствует, может она намекнёт, даст знак, где кроется ключ к разгадке?..

Внезапно Лопухину обхватили сзади за плечи – кто-то бесшумно подкрался и обнял, чем заставил вздрогнуть от неожиданности. Рентгеновские снимки взлетели вверх, чуть не выпав из рук, при этом они издали звук полёта бумеранга.

– Какие люди и без охраны! – воскликнул грузный усатый врач-реаниматолог, Муромец в плечах и Обеликс в брюшке. Он расплылся в улыбке.

– Здрасте, Пётр Сергеич! – с облегчением выдохнула Лопухина, одновременно успокаивая сердцебиение, держась за грудину одной рукой.

– Что же ты, радость моя, забыла в нашем предбаннике ада? Посмотри какие тут лежат экземпляры, как раз в тему.

На радость Олесе разговор сходу зашёл о поступившей – той самой жертве неслыханного нападения, и завёл его сам специалист. А кто, как не он, должен быть в курсе истории болезни, и как знать – наверняка он давно сделал выводы: что да откуда… Глаза любопытной с рождения Лопухиной сразу загорелись от нетерпения, она вообразила – вот сейчас-то ей всё и откроется.

– Что с ней случилось, Пётр Сергеич?

Тот пожал плечами в точности как Саша – специалисты сами не ведали кого лечат.

– Да шут её знает… Ты дальше под простынёй не видела!

Лопухина сразу ухватилась за появившуюся возможность:

– Покажете?

Реаниматолог издал продолжительные пыхтящие и свистящие вдохи-выдохи, после чего обломал всю затею:

– Шла б ты отсюда, радость моя, от греха-то подальше… – Его увесистая рука снова устроилась на её плече, намекая на выпроваживание: – Кстати, в твоей «травме» сестра её лежит… Говорят, немногим лучше, разве что в сознании.

– Как фамилия?

– Да-а… – Реаниматолог отмахнулся. – Они не родные. Только что следователь приходил вот к этой… – Он злорадно заулыбался, пританцовывая тучным телом и напевая: – А мы его не впустили-и-и…

Закончив плескаться в вверенных ему полномочиях, он снова посерьёзнел и продолжил излагать:

– Тогда он почесал к тебе – сестру допрашивать.

– И сестра такая же? – удивлённо спросила Олеся.

– А я видел?!

Они услышали за спиной знакомое постукивание шлёпок: подруга бережно несла в обеих руках прозрачный пакет, наполненный большими отборными яблоками. Пётр Сергеевич многозначительно уставился на содержимое её рук.

– А-а?! – издал он вопль. – Наши яблоки теперь травматология будет жрать?

У подруги покраснели щёки, она застопорилась – отдавать или нет.

– Да я ещё принесу, Пётр Сергеич… – Саша растерялась.

– Да шучу я, шучу! – Реаниматолог снова расплылся в улыбке.

В стационаре он слыл любителем розыгрышей, в частности неожиданных, на пустом месте, лишь бы вогнать коллег в трепет от очередной его провокации. Массивные ручищи в знак примирения потрясли Сашу за плечи.

– Мне ничего не жалко для таких красивых девушек! – выпалил он. – А если не хватит, своими угощу!

В травматологии в освободившейся палате проводила уборку вечная санитарка – пятидесятилетняя Наина, работающая под слоганом:

«Врачи приходят и уходят, а санитарки остаются!»

Её местонахождение всегда определялось по пронзительному лязгу ручки о металлическое ведро – откидывала она её небрежно, чем часто будила спящих.

Чтобы не сверять дни поступлений больных и даты рождений, и не обходить все палаты подряд, Олеся пошла коротким путём – заглянула к Наине с целью добычи информации: где-то у них в отделении должна проходить лечение недавно поступившая не совсем обычная пациентка, состоянием которой возможно интересовались все, кому не лень…

Санитарка не дала ей даже договорить:

– Одной малолеткой интересуются все, кому не лень… Ходют и ходют, выясняют чего да откуда… Надоели уже! – Ручка с грохотом ударилась о ведро. – Её положили в четырнадцатую.

Наина была в курсе любого события, знала про всех, включая больных, детальные подробности, даже за пределами отделения, так как любила перекинуться словцом с другими санитарками, и за пределами больницы тоже, так как имела массу знакомых, у которых она всегда выступала посредником для подхода к врачам, поэтому была на хорошем счету. Столь высокий авторитет за ней закрепился благодаря огромному стажу работы в одном и том же стационаре. Жалко следователь был не в курсе – к кому здесь надо обращаться в первую очередь.

– Она поступила ещё вчера, – продолжала докладывать санитарка, не отрываясь от дел. – Сначала была напугана, вся в истерике… Теперь вообще молчит, отвернулась, ни с кем не желает разговаривать… Сейчас под капельницей спит лежит. – Не поднимая головы, Наина с усилием тёрла пол, подходила к ведру, отжимала тряпку и снова грубо шлёпала ею о линолеум. – Единственное, чего сказала, пока везли в неотложке: «Помогите сестре». А сестра где-то на речке осталась… Говорят, нашли уже… Правда, без сознания.

Санитарка прервала уборку, вытянула шею из дверного проёма, прищурилась, заговорщицки произнесла:

– Вон он идёт! Журналист!

Молодой мужчина с сумкой через плечо – скорее всего просочившийся в стационар инкогнито, поравнялся с палатой.

– Да спит она! – громко крикнула Наина, обращаясь к нему. – Под капельницей… Нельзя к ней сейчас!

Тот остановился, сообразив, что его разоблачили, резко развернулся и пошёл в обратном направлении. Вечная санитарка была здесь главной, не разрешила – все повиновались.

– Вижу, пока меня не было, у вас тут прямо мексиканские страсти разыгрались… – сказала Олеся, после чего с руками в карманах побрела по коридору. Проходя мимо четырнадцатой она притормозила, затем сделала шаг назад. Поначалу она колебалась, планируя двинуться дальше, но дверь была заманчиво приоткрыта, тогда она бесшумно туда проскользнула.

В двухместной палате царила тишь в отличие от остальных многолюдных палат-муравейников. На данный момент пациентка обитала в ней одна – под одеялом угадывались очертания загипсованного плеча. Видно было, что повёрнута она лицом к стене, на голову был накинут край одеяла. Капельница израсходовалась где-то наполовину – Олеся её проконтролировала, наклонилась над больной, замерла… Эффекта от зрелища, такого же, как в реанимации, не произошло – неродная сестра скучно сопела, выставив напоказ спину. Медсестра так же осторожно прикрыла за собой дверь и лицом к лицу столкнулась с заведующим отделением в сопровождении подтянутого седовласого мужчины с папкой в руках.

– Идите занимайтесь своей работой, Лопухина! – прошипел заведующий.

Олеся втянула голову в плечи, взяв курс на пост, по ходу наблюдая, как эти двое представительно вплывают в четырнадцатую палату. Наина по-шпионски выглянула из туалета, так же следя за ними – на весь коридор было слышно, как изо всех сил хлещет вода, наполняя ведро.

За время рабочего дня Олеся выяснила, что двадцатидвухлетнюю Татьяну Маркус привезли с перелом ключицы, многочисленными вывихами, ссадинами, незначительными ожогами после двухмесячных поисков. Сёстры пропали ещё в июне. Под подозрение сразу попал отец-алкоголик – его до сих пор содержали в следственном изоляторе. Старшую, Татьяну Маркус, обнаружили в шоковом состоянии, когда она выползала к загородной трассе, идущей вдоль леса, где её и подобрали случайно проезжающие мимо люди. Позднее в реанимацию в бессознательном состоянии была доставлена вторая девушка по имени Марьяна.

Юная пациентка отрешённо изучала потолок, когда в палату вошла светловолосая тридцатилетняя медсестра в голубом костюме со стеклянным флаконом в руках, на дне которого пестрила смесь таблеток и капсул. Торчащая из горлышка картонная полоска гласила: «Маркус».

– Тебя ведь Таней зовут? – Олеся поставила флакон на тумбочку. – Все эти таблетки прими прямо сейчас.

Девушка насупилась, она внимательно следила за перемещением медсестры, двигая только зрачками.

– Почему ты не хочешь общаться со следователем?

Медсестра уходить не торопилась, руки нырнули в карманы – она наклонила голову на бок, наблюдая за реакцией травмированной. Может она и лезла не в своё дело, но считала, что это дело общественное – наказать виновных. Маркус не удосужилась ответить ни на один вопрос. Когда Олеся сделала попытку снова открыть рот, девушка психованно отвернулась к стене, привычно натянув одеяло на спину. Медсестре ничего не оставалось, как направиться к выходу, но в дверях она задержалась…

– Видела твою сестру… – сказала Лопухина.

Маркус внезапно обернулась. Олеся сообразила, что нашла рычаг воздействия и сделала вид, что продолжает удаляться.

– Как она? – Чудо произошло – единственная пациентка четырнадцатой палаты заговорила нормальной человеческой речью впервые за время пребывания на больничной койке. – Мне никто про сестру ничего не рассказывает… Все только вопросы задают!

Лопухина вернулась назад.

– Врачи говорят: выкарабкается, молодой организм, – попыталась утешить она.

На самом деле Олеся врала, потому что понятия не имела – как она. Сотрудники реанимации говорили о чём угодно: о яблоках, о загаре, о предбаннике ада, но только не о состоянии несчастной и не о дальнейших прогнозах.

На секунду она задержалась в ожидании ответной реакции, но видя, как Маркус недовольно раздувает ноздри, развернулась и исчезла за дверью.

Контакт с этой девочкой был установлен, главное, не суетиться вокруг неё. Против сестёр было совершено преступление и до сих пор не установлено – кто же виновник. Сёстры молчали: одна в связи с тем, что пребывала в бессознательном состоянии, другая не хотела ни с кем сотрудничать. Отец обратился с заявлением об их исчезновении спустя две недели, как будто это было в порядке вещей, что дочери внезапно исчезли из частного дома без вещей, без денег, без телефонов… Он мялся и не настаивал на розыске: не кричал, не поторапливал… И заявление писал будто для галочки: ну, когда у вас появится время, между делом поищите, а то дочки куда-то запропастились, не понятно только куда…

Учитывая показания соседей и характеристику одинокого родителя-алкоголика его же первым и забрали. Отец запутал всё следствие: на одном допросе он кричал, что не имеет к этому ни малейшего отношения, а на следующем рыдал, сокрушался и твердил, что в этом его вина.

Фотографии девочек силами волонтёров были развешаны по всему городу, но только обе как в воду канули. Не объявился ни один адекватный свидетель, не считая мнительных жителей с воспалённым воображением, которым всякое мерещится. И только по прошествии двух месяцев в службу спасения позвонила пара, проезжающая мимо лесного массива, находящегося на достаточно приличном расстоянии от места проживания сестёр, и сообщила, что на обочине они подобрали измождённую, голодную девушку в оборванном тряпье. Та находилась в состоянии сильного возбуждения и всё показывала в сторону леса, дескать, в густой чаще осталась её сестра.

Вечером Олеся принесла в четырнадцатую палату два наполненных шприца. Пациентка покорно повернулась и дала сделать инъекции не устраивая протестов. По подушке были разбросаны её спутанные каштановые волосы, видимо до сих пор не вычесанные как подобает.

– Вы мою сестру и вправду видели? – Татьяна проговорила в стену, придерживая здоровой рукой спиртовую салфетку.

– Да, видела. У меня подруга работает в реанимации.

Лопухина вставила иглу обратно в колпачок. Пациентка морщилась под воздействием боли в ягодичной области, массировала двумя пальцами место укола.

– А вы не могли бы, когда у вас будет время, осведомляться о её состоянии?

Медсестра присела на свободную кровать.

– Могла бы.

Свободные минуты у Лопухиной выпадали не часто, если только в ночное время, однако, посредничество между двумя участницами местного кипиша, чьи лица красовались на каждом столбе, давало возможность быть в курсе интересного происшествия ближе, чем кто-либо. Никому из журналистов не представился такой уникальный шанс – они могли об этом только мечтать. Больная развернулась к ней лицом и поблагодарила:

– Спасибо вам за содействие!

Постовая не спешила уходить. Она смотрела на пациентку голубыми глазами, изучая расцарапанные руки, многочисленные гематомы и синяки на открытых частях её тела. На первый взгляд пациентка казалась обычной, каких здесь целое отделение, но Олеся чувствовала интуитивно, взглядом эксперта: что-то здесь не то…

– Вас с сестрой втянули в секту?

Татьяна сверкнула белками, контрастирующими с загорелым лицом и отвела глаза в сторону.

– Да вы всё равно не поверите…

Олеся пожала плечами.

– Ну почему мне тебе не верить? Сейчас на каждом шагу через интернет вовлекают молодёжь во всякие сомнительные движения…

– Это не секта, – с уверенностью перебила её Татьяна.

– Так кто же тогда? Маньяк?

– Хуже!

Собеседница растерялась в предположениях. Она перебирала в голове многочисленные варианты и единственное, чем смогла дополнить:

– Отец?

– Да что вы все привязались к этому отцу?! – взорвалась с пол оборота Маркус.

Её неожиданная реакция тут же преобразовалась в молчание.

– На самом деле мне он отчим, это сестре отец, – спокойно продолжила она. – Отчим тут ни при чём! Да! Он дурак и алкан! Руки распускает… Любит учить нас жизни, напьётся и гоняет… ремнём грозится выдрать… А когда трезвый, он душка. Начинает вину замаливать, шоколадки нам покупать… Мы с сестрой ему всё простили. – Пациентка нервозно приняла полусидящее положение, губы надулись, здоровую руку она по-хозяйски подсунула под другую, загипсованную. – Следователь, когда пришёл в самый первый раз… я попросила, чтобы отчима отпустили, а он начал меня убеждать в обратном, уговаривать, чтобы я его не покрывала… Я психанула и сказала, что больше вообще ничего не скажу!

– Вот поэтому и не отпускают. Ты же не говоришь, кто вас так покалечил на самом деле.

Лопухина притихла, наблюдая, как девушка нервно обкусывает губы.

– Не говорю, потому что никто не поверит.

Маркус взялась за кожу на околоногтевых валиках, та была изрядно огрубевшей и с трудом поддавалась зубам.

– А если я́ поверю?

Татьяна резко прервала своё занятие.

– Вы? – Она взглянула на медсестру скептически. – Сомневаюсь…

– Я отличаю по лицу, когда врут. У нас в стационаре говорят, что мне врать бесполезно, я чувствую враньё за километр.

Девушка сначала поколебалась, а затем демонстративно выставила вперёд своё круглое лицо, чтобы собеседница видела его лучше.

– Ну тогда смотрите! Буду я сейчас врать?

Она глубоко вдохнула и понесла полную околесицу:

– Это всё тварь в лесу, ведьма, понимаете? Нечисть, злой дух, старая карга! Это она на нас набросилась! Знаете, какая она страшная? – Маркус выпучила глаза. – Да она земли практически не касалась! А на ногах у неё какие-то скобы из металла – я таких никогда не видела. И они нисколько не мешали ей быстро передвигаться. За руку схватит – словно ожог… Вот смотрите! – Татьяна выставила вперёд запястье. – И голос… У неё такой голос, как испорченная звукозапись в другом диапазоне… Она смотрела мне прямо в глаза и говорила басом: «Таня-а-а… что ты здесь делае-ешь?» А потом погналась за сестрой, схватила её пятернёй с длинными скрюченными ногтями за волосы, кричит: «Марья-ана-а… почему ты убега-а-ешь? Я заберу тебя с собо-о-ой…» Она и имена наши откуда-то знает! Всё про нас знает и про отца тоже! Она – настоящий ужас, такой не придумаешь, просто нечто!

У Олеси отвисла челюсть, она смотрела растерянно, не зная, как теперь выпутываться.

– Вы же сами сказали, что отличаете! Врала я сейчас?! – Татьяна настойчиво моргала карими, немного вылупленными глазищами. С таким выражением лица она походила на ребёнка детсадовского возраста, сообщившего взрослым о реальном существовании Бабы-Яги.

В дверь нерешительно постучали – не дождавшись ответа, слегка приоткрыли. В образовавшемся проёме показался длинный нос, а затем загипсованная рука больного Пилипенко. Как оказалось, постовая медсестра срочно потребовалась в одиннадцатую палату. Медсестра уставилась на больного долго соображая – кто понадобился, куда…

– Мы с тобой после договорим, – запинаясь произнесла она и скрылась вслед за Пилипенко, прихватив использованные шприцы.

Таня откинулась на подушку. Потолочный свет казался слишком ярким и режущим глаза – тогда она вытянула подушку из-под себя и закинула на лицо, накрыв ею лоб и веки.

Когда отделение отходило ко сну, Лопухина заглянула. Девушка спала, открыв рот, по-прежнему с подушкой на верхней части лица и издавала посапывающие звуки. Медсестра погасила свет, после чего направилась по коридору в сторону стеклянного поста. Этот разговор не давал ей покоя всю оставшуюся ночную смену.

Утром, когда больница снова превратилась в миниатюрную модель мегаполиса, Лопухина перед уходом заметила ковыляющую в туалет Татьяну. Её волосы, наспех приглаженные рукой в отсутствии расчёски, небрежно топорщились, одета она была в больничный цветной халат. Черепашьим темпом спина с зелёными ромашками и синими стебельками завернула в дверной проём больничного санузла.

По возвращении домой Олесю терзал вопрос: сколько всего может произойти за пару выходных в её отсутствие… Злой дух, о котором обмолвилась девушка мог стать результатом галлюцинаций, что тоже не вызывало облегчения. Подобные симптомы появляются в результате шизофрении или использования галлюциногенов: таблеток, травы, грибов, сорванных в лесу. Ведьма могла быть как абсолютно несуществующим явлением, так и искажённой формой живого человека, например, кого-то из друзей. Досадно, что вторая участница событий пока не могла ничего рассказать – Олеся с удовольствием послушала бы её версию и поставила бы предположительный диагноз. Всё стало бы на свои места, так как одинаковых галлюцинаций у разных людей не бывает.

В следующую смену от двери до двери с грязным постельным бельём сновала Наина. Лопухина остановилась рядом с ней, заправляя волосы под колпак.

– Ну что, Наина Филипповна, какие дела в четырнадцатой палате?

Та мимолётно бросила суровый взгляд, грубо ворочая подушкой. Натянув на неё свежую наволочку, Наина взяла в охапку грязное скомканное бельё и двинулась по коридору, спокойно отчитываясь на ходу:

– Да истерика у неё была ночью. Кричала, вскакивала, порезалась о разбитую тарелку… Я осколки из-под кровати с утра выметала.

В соседнем крыле пронзительно издал «пулемётную очередь» перфоратор, к нему присоединился другой: ремонтники активно взялись за прерванную работу.

– Вот тебе и порезы на теле… – пробурчала Олеся под бесящие звуки и равнодушно прошла мимо четырнадцатой.

После врачебного обхода она понесла туда назначения. Маркус лежала отрешённо, на её теле добавились новые пластыри – на здоровой руке.

– Скоро на тебе живого места не останется. Буянишь?

Олеся высыпала таблетки на пустую поверхность тумбочки, сразу убирая флакон из стекла в карман от греха подальше. Больная сопроводила её действия взглядом, полным разочарования, и когда та застыла в ожидании ответа, самодовольно произнесла:

– Я же вам говорила – не поверите! – На последнем слове она сделала акцент, проговаривая его по слогам.

Медсестра нависла прямо над ней, всем видом давая понять, что пора бы им начать откровенный диалог, считая, что кроме неё самой из этой малолетки, склонной к острым ощущениям, никто правду не выбьет.

– Кто тебе нанёс повреждения, с которыми ты прибыла сюда?

Маркус надула щёки и покосилась исподлобья.

– Вам я могу сказать…

Больная о чём-то подумала, затем спохватилась и пригрозила:

– Но, если вы кому расскажете, я отрекусь от своих слов!

– Ну и?

Татьяна натянула повыше одеяло и как всегда по-деловому скрестила покалеченные руки на груди.

– Это сотворила Марьяна, моя сводная сестра. Она меня била. Но она не хотела этого делать, ею управляла старая ведьма. – Пациентка смотрела в упор, не моргая, не оставляя сомнений, что говорит она сейчас чистейшую правду, или в таковую безоговорочно верит. – Та старуха её заставила меня привязать и глумиться надо мной. Только я вас предупредила – кому расскажете, я всё буду отрицать.

– М-да, девочки-и… – Лопухина собралась на выход. – Чем вы только не занимаетесь, в какие опасные игры вы только не играете… А результат налицо. Значит Марьяну до полусмерти изуродовала ты?