Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников

Охотник взглянул на часы и встрепенулся.

– Фу, фу, фу, как я засиделся! – воскликнул он, вставая. – Пора и к поезду торопиться… Собирай-ка все да пойдем, – обратился он к егерю.

– А ведь вы хотели на деревне еще грибов купить…

– Да, да… Ты мне разыщи. Белых грибов, потом черники. Нельзя домой к жене без гостинца явиться.

– Грибы да чернику разыскивать, так к этому поезду не успеете. Оставайтесь до следующего.

– А что ты думаешь? Пожалуй, что и останусь. Поел я теперь с аппетитом и хочется мне на боковую. Всхрапну в охотничьем доме часочек-другой, а ты тем временем грибов и черники отыщешь.

– Раков еще хотели, – напомнил егерь.

– Да, да… Раков… Ну, пойдем. Красотка! Фью! – свистнул охотник, направляясь в путь, и прибавил: – Ведь вот много ли ходил, а устал ужас как… О-хо-хо… – зевнул он.

– Двустволку будете разряжать?

– После… Ужасная лень. Я даже бы здесь в лесу прилег и соснул, ежели бы не боялся сырости… Веди меня, впрочем, на болото. Я хочу сапоги замочить. Новые сапоги… Надо их попробовать… Как они… Думаю, что не должны промокать. Этот мастер славится охотничьей обувью…

Егерь шел. Охотник двигался за ним сзади.

Перепела

Из ольховой заросли на дорогу, ведущую по топкому месту и сплошь изрытую колесами, вышли егерь Холоднов и охотник, коренастый маленький человек с подстриженной бородкой, в порыжелой пиджачной парочке и обыкновенной городской фуражке, которую так любят петербургские дворники и мелкие приказчики. Охотник был весь в грязи. Сапоги, затянутые выше колен ремнями, были мокры, и к ним прилипли целые комки болотного ила. Разумеется, у пояса неизбежная фляжка. Через плечо на зеленой тесьме двустволка хорошая и у пустого ягдташа дикая утка, привешенная за ноги. И егерь, и охотник были с раскрасневшимися лицами и отирали пот платками. Охотник особенно усердно утюжил себе платком и лицо, и шею на затылке и под бородой. Бежала собака, обнюхивая кочки. Охотник говорил:

– Намучились на сто рублей, а дичи и на двугривенный не несем.

– Утку убили, ваша милость, так чего ж вам еще! – отвечал егерь.

– Что утку! Эту утку по-настоящему и есть-то нельзя. От нее рыбой пахнет.

– В квасу настоящим манером вымочить, так все-таки жаркое. Суховато будет, но есть можно.

– Этой утки нам и не попахнет. У меня ceмейство-то сам-шесть. Жена, мать-старуха, трое ребятишек.

– Вторая бы утка была, да вот собака-то ваша…

– Да, да… Воды, подлая, страсть как боится. В воду, хоть ты ее зарежь, не пойдет. Еще если так вот, что только по брюхо вода – она, анафемская тварь, бегает, а чтобы плыть, когда глубоко, – ни за какие коврижки. Уж сколько я через нее дичи зря потерял.

– Учить надо, сударь.

– А ты вот возьми да и выучи. Я бы тебе за это полдюжины носовых платков из нашей лавки.

– Что ж, выучить можно. А на платках благодарим покорно. Да вот еще что. Все я у вас хотел попросить парусины на штаны. Парусина такая есть крепкая…

– Можно и парусины, только собаку поставь на настоящую точку. Я вот тебе собаку оставлю на недельку. – Собака будет действовать. Это что!.. Мы из нее эту упрямую-то шерсть выколотим.

– Ты мне, Холоднов, так, чтобы уж она и всякие штуки умела. Вон у актера Голубцова собака трель поет, сама у парадной двери в колокольчик зубами звонится, с ружьем на карауле стоит. Чудной пес. Дашь ей, к примеру, кость и только скажешь: «Гамлет… Жид ел». Ни в жизнь не тронет. А у меня что за собака! Три хворостины об нее обломал – не идет в воду за уткой, да и все тут. Так вот, Холоднов, ты уж со всякими штуками ее постарайся обучить.

Егерь гордо посмотрел на охотника и с презрительной улыбкой покачал головой.

– Нет, со штуками я не могу обучать, – дал он ответ.

– Отчего? А еще хвастался, что какой-то знаменитый егерь!

– Сорок пять лет егерем. Тридцать один год господину Расколову выслужил. Спросите старинных охотников – все Холоднова знают. Да вот граф Алексей Павлович Захарин. Впрочем, нет… этот старичок уже померши. Ну, вот еще генерал Панталыков. Этот, должно быть, еще жив, хоть уж и древний старичок. А то их сиятельство Петр Львович Устимович… Этот тоже, надо статься, жив. Они помнят расколовскую охоту, помнят и егеря Холоднова. Они все скажут, какой я егерь.

– Так отчего же ты со штуками пса не хочешь обучить?

– Оттого, ваша милость, что я не умею. Я знаю охотничью собачью науку, знаю, как собаку обучить, чтоб она стойку делала, для охоты была пригодна, а штуки разные, чтобы трель собаке петь и в колокольчик зубами звониться, для охоты не требуются. Зачем для охоты такая собачья музыка?!

– Да просто для удовольствия. Вот гости придут – я сейчас и покажу им, какие штуки моя собака выделывает, – старался пояснить охотник.

– Тогда вы вашу собаку акробату в цирк отдайте, а не егерю, – стоял на своем егерь. – Акробат акробатство знает, он этому самому первый специвалист – вот он и собаку акробатству обучит. А егерь – нет… Егерь не для того существует, чтоб собак в колокольчики звониться приучать. Нет… Насчет этого уж увольте.

В голосе егеря ясно звучала обидчивость. Охотник пристально посмотрел на него и спросил:

– С чего ты обиделся-то?

– Позвольте… Да как же не обидеться-то? Я егерь, настоящий прирожденный егерь, первым господам на охоте служил, а вы вдруг хотите, чтобы я акробатским штукам собаку учил.

– Ничего тут нет обидного.

– Да как же не обидно-то, помилуйте! Ведь вот вы теперича купец и специвалист, чтобы в лавке торговать, а вдруг я вам скажу: иди помойную яму выгребать. Нешто это вам не обидно будет?

– Ну, какое же тут сравнение! Это совсем другая вещь.

– Нет, сударь, как возможно! Совсем то же самое. Зачем я буду супротив своей специвальности? Надо вам собаку на настоящую точку для охоты поставить – я вам поставлю, и собака будет шелковая, а чтобы в колокольчики звониться – нет.

– Да ну тебя! – снисходительно проговорил охотник. – Поставь уж хоть для охоты-то…

– Для охоты могу, а чтобы собака трель пела – увольте. Мало ли какие штуки у иных собаки выделывают! У нас вон ездит адвокат, так у того собака по евонному приказанию водку с блюдечка пьет и потом огурцом соленым закусывает.

– Вот, вот… Об этом тоже я давно воображал… Придут гости…

– Мало ли что вы воображали, а только не охотничье это дело. Собаку я вам обучу охотницкому артикулу, а насчет прочего увольте. Я егерь… Я…

– Да ладно, ладно. Слышу уж… Ну, что с одного заладил! – перебил его охотник.

Минут десять они шли молча и вышли на скошенные овсы. Виднелась уж деревня. Над скошенными овсами целой тучей носились воробьи. Охотник долго следил за ними взором и наконец сказал егерю:

– Холоднов! Я хочу воробьев пострелять.

– Гм… Стреляйте, – улыбнулся тот. – А только какая же это, сударь, охота!

– Отчего же? Та же дичь. За границей их так едят, что в лучшем виде… Да и не за границей… Я сам их ел. Для паштета, так первое дело.

– Не показанная она птица для еды – вот что. А есть такое желание, так стреляйте.

– Да конечно же. Тут уж, брат, без промаха. Одним зарядом можно штук десять положить. Пусть собака их поднимет. Трезор! Пиль! Шерш!

Собака бросилась в овес. Воробьи взвились тучей. Охотник прицелился из ружья. Раздался выстрел, и повалилось несколько воробьев.

– Видишь, как удачно, – сказал охотник, весело улыбаясь.

Снисходительно, как бы с сожалением улыбнулся и егерь.

– Подбирать будете? – спросил он охотника.

– Еще бы. Я их с собой возьму. Все-таки домой явлюсь с дичью. Дома у меня их зажарят.

Охотник и егерь начали подбирать воробьев. Охотник свертывал им головы и клал в ягдташ.

– Смеяться будут домашние-то ваши, когда с воробьями домой приедете, – заметил егерь.

– Ну, вот! Что они, бабы, понимают! Скажу им, что перепела. Так за перепелов и сойдут, – дал ответ охотник.

– На перепелов-то уж вовсе не похоже.

– Я тебе говорю, что они ни уха ни рыла в мелкой дичи не смыслят. Знают глухаря, тетерку, рябчика, а чтобы насчет мелкопитающейся птицы – ни боже мой. Еще несколько выстрелов по воробьям – и охотник с наполовину наполненной сумкой направлялся к деревне. Сзади шел егерь, крутил головой и улыбался.

По болоту

1

Из охотничьей избы вышли на задворок охотник и старик-егерь Холоднов, прошли за калитку плетня, выходящую в поле, и поплелись по задам деревни. Охотник – средних лет мужчина с закругленными усами и наполеоновской бородой – совсем напоминал тирольского стрелка. На нем была надета темно-зеленого поярка тирольская шляпа с пером, серый охотничий, солдатского сукна, жакет с зеленой оторочкой и крупными пуговицами с изображением собачьих голов и высокие сапоги с медными подковками на каблуках. Впереди радостно бежал рыжий сеттер, обнюхивал кочки и кустики и то и дело оборачивался, посматривая на хозяина.

– Так Василий Семеныч вчера был, вчера и уехал? – говорил охотник егерю. – Жалко, жалко, что не подождал меня. А я так рассчитывал с ним встретиться.

– Вчера были, вчера и уехали. Приехали они в субботу с вечера, переночевали, утром побродили по болоту, соскучились и уехали.

– Да что ж он, чудак, меня-то не подождал! Я ведь говорил ему, что приеду. Ну, вчера не мог, задержали, а сегодня все-таки приехал же.

– Не могу знать, Викентий Павлыч… Они об вас вспоминали, но потом соскучились, потребовали тележку и на вечерний поезд…

– Убил он что-нибудь?

– Где убить! Нешто в воскресенье у нас что убьешь? Ни в жизнь ничего не убьешь, коли на одну птицу по три охотника приходится. По воскресеньям все контористы тут, господа адвокаты, немцы – одно слово, все те, кому по будням несвободно. Вы знаете, по воскресеньям наш зеленовский кабак ящиков пять-шесть лишних пива продаст – вот какой съезд бывает.

– Да, да… Это-то, признаться сказать, меня и остановило вчера ехать. То есть оно и задержало меня, но все-таки.

– Как возможно по воскресеньям у нас охотиться! По воскресеньям все равно попусту, по воскресеньям только, будем так говорить, для прокламации охотники едут: во-первых, чтоб моцион сделать, а во-вторых, чтоб пива выпить. Настоящему-то охотнику у нас и в понедельник делать нечего, потому с воскресенья вся дичь распугана, – рассказывал егерь.

– Ну, в понедельник-то еще ничего, – заметил охотник.

– Нет, ваша милость. Ведь они, вот хоть бы эти немцы-контористы, шум-гам в лесу и на болоте делают, ходят по двое да по трое вместе, попусту стреляют, мальчишки деревенские за ними корзинки с пивом таскают. Какая это охота! Это не охота, а безобразие. Опять же, выпьют, сядут на пни и давай свои немецкие песни петь. А птица – она шуму боится, она отлетает. Она после такого переполоха в воскресенье разве-разве к среде на свои любимые места вернется и сядет. В четверг или в пятницу к нам приезжать – вот это настоящее охотницкое дело.

– Так думаешь, что мне сегодня не посчастливится?

– Не думаю, чтобы с хорошей добычей вернулись, – отвечал егерь.

– Я на многое и не рассчитываю, а хоть бы уточек пару.

– Уточек-то, может быть, и порешите. Утка у нас бывает так, что и с другого болота налетает. Ведь эта птица шляющаяся. Она сегодня здесь, завтра там.

– Жаль, жаль, что Василий Семеныч меня не подождал, – твердил охотник. – А я две бутылки хорошей мадеры захватил. Теперь не с кем и выпить будет. Представь себе, мы даже условились и насчет закуски: он решил копченого сига привезти, а я ветчины и сосисок. – Копченый сиг с ними был-с. Копченый сиг и сардинки. Выпили они свою фляжку, скушали сига и сардинки, выспались на сеновале, потом напились чаю и уехали. – Ну, куда я теперь с закусками и с мадерой!.. Одному всего мне не одолеть, запас у меня очень большой. – Да ведь до будущего раза спрятать можно. У нас при охотничьей избе ледник хороший.

– Сосиски не улежат. Ну, вот поди ж ты! А я даже и французской горчицы банку захватил. Кто здесь сегодня из охотников?

– Не ваша компания. Один из немцев остался. Забыли его вчера товарищи. Он на сеновале спал, а они его и забыли. Сегодня проснулся и опять замотался. Теперь он с женским полом бобы разводит. Сегодня там у нас на конце деревни девки и бабы картофель копают, так с ними… Подручный Никитка вторую уж порцию пива из кабака им притащил. Дамский пол угощает.

– А еще кто есть из охотников? – допытывался охотник.

– Тоже замотавшийся. Не то он из купцов, не то управляющий. С субботы он тут. Вчера поехал на последний поезд, пьяный был, начал по дороге заезжать во все места, где можно выпить, опоздал на поезд и вернулся обратно. Приехали – ни он, ни возница лыка не вяжут. Лошадь уткнулась мордой в забор да так и стоит. Сотский уж нашел его. Видит, что лошадь стоит и двое спят в телеге… Ну, разбудил его и привел в охотничий дом.

– Да, действительно, это мне не компания, – согласился охотник.

– Какая компания, помилуйте… И после воскресенья у нас все так, все этот сорт. Еще хорошо, что он вчера по дороге ружье-то свое не потерял, – сказал егерь.

– Да, да… Долго ли! Да и украсть могли.

– Очень просто. У нас здесь народ таковский. Одно слово – подгородние. Эти нос у человека среди двух глаз украдут.

– Где же он теперь? Спит?

– Насилу уложили. На заре проснулся, опохмелился на старые-то дрожжи, да и давай крестьянских кур на задах стрелять. Трех кур положил. Бабы выбежали, галдят, по полтора рубля за куру требуют. Спорили, спорили – на рубле сошлись. Отдал за трех кур.

– Охота хорошая! – улыбнулся охотник.

– Еще бы. Тут можно без промаха. Да главное, далеко и ходить не надо. Дичь – первый сорт.

– Ах, как жалко, что Василий Семеныч меня не подождал! – опять воскликнул охотник. – Он ничего мне передать не велел?

– Банку мази для сапог оставил и сказал: «Коли, – говорит, – Викентий Павлыч попросит свои сапоги смазать, то можешь ему дать».

– Да, да… Мы согласились привезти: он банку мази, а я медный чайник. Медный чайник тоже у тебя здесь останется и ежели Василий Семеныч спросит когда-нибудь, то можешь ему дать. Жалко, жалко, что нет мне подходящей компании. Разве не подъедет ли кто-нибудь? – Господин ветеран этот самый хотели побывать в понедельник или во вторник. Конский доктор… Вот что собаку вашу лечил, – отвечал егерь.

– Ветеринар Крутогоров? Бог с ним. Он у меня двух собак уморил. Начал лечить от чумы, дал какую-то мазь, чтобы грудь смазывать, со щенка вся шерсть слезла, и на другой же день он подох. А щенок хороший, от хорошего отца с матерью. Я над ним дрожал и думал – вот, вот воспитаю. Потом суку… У суки заболело что-то в ухе. Дал он капли… Ты что это, Холоднов, хромаешь? – обратился охотник.

– Да, должно быть, животом стряхнулся! Недели две уж это у меня. Все нет-нет ничего, а потом как хватит! Начнет с живота, передаст в поясницу – и вот что ты хочешь! Верите ли, подчас разогнуться не могу. Вот опять… – рассказывал егерь, согнулся и схватился за живот.

– Так ступай домой… Ступай… Я один по болоту поброжу, – проговорил охотник.

– Обязанность, сударь, уж наша такая, что мы должны при охотнике…

– Что за вздор! Ступай домой.

В это время раздался звон бубенчиков. Вдали по дороге ехала крестьянская тележка, запряженная парой. Егерь оживился.

– Не к нам ли кто? Не из охотников ли? – сказал он. – Вот, может быть, вам и будет компания.

Он приложил ладонь руки над глазами, стал вглядываться и наконец проговорил:

– Господин доктор… Настоящий доктор, а не ветеран.

– Мутусов? Ну что ж… Это человек хороший… С ним можно приятно время провести. Махай ему, махай. Он остановится.

Охотник и егерь замахали руками.

2

– Доктор! Доктор! Остановитесь! – кричал охотник, одетый тирольским стрелком.

Тележка на дороге остановилась. Из тележки выскочила черная собака, и стал слезать охотник, плотный мужчина в форменной фуражке военного врача и в черной венгерке, опушенной мерлушкой. Вылезши из тележки, он рассчитался с возницей, вскинул на плечо ружье в кожаном чехле и стал подходить к охотнику, одетому тирольским стрелком.

– Славу богу! Наконец-то приехал человек, с которым можно провести время! – воскликнул охотник, одетый тирольским стрелком. – Здравствуйте, доктор! – А, Викентий Павлыч! – отвечал доктор, протягивая руку. – Вы это что же, с охоты или на охоту? – спросил он.

– Какое с охоты! Только еще иду на болото. Видите, пустой ягдташ.

– Ну, это, положим, по здешним местам ничего не доказывает. Здесь ведь на одну птицу приходится по два охотника.

– Так зачем же ездите, если знаете, что здесь такие несчастные места!

– Я? А затем, что если не буду ездить сюда, то при моей анафемской сидячей жизни живо жировое перерождение сердца наживешь. Нужен же какой-нибудь моцион. Начал было ежедневно на бильярде играть – убыточно, да и движения без воздуха. С маркером играть – неприятно; так с кем-нибудь начнешь – просят заинтересовать партию. Игрок я плохой – ну, рубли и летят. Что с пациента получишь, то партнеру и отдашь. Практика-то наша не ахтительная. Сами знаете, в Петербурге врачей, что собак. А! Старина, – обратился доктор к раскланивающемуся перед ним старику-егерю Холоднову. – Здравствуй, здравствуй! Зачем это вы, Викентий Павлыч, его с собой взяли? – спросил он охотника, одетого тирольским стрелком.

– Да так… Все-таки он лучше здешние хорошие места знает. Кроме того, и для компании. Вдвоем-то все веселее ходить.

– Отошлите его. Старые кости покоя требуют. Лучше пусть он нам дома яиц на яичницу раздобудет. Мы часика два побродим, да и вернемся закусить. Ступай, старик, ступай домой.

– Я уж и то его посылал. Оказывается, что он болен. Простудился, что ли.

– Не простудился, а животом стряхнулся, – отвечал егерь. – Все нет-нет ничего, а вдруг под сердце и подкатит, и отдаст в пояса.

– Грибами не обожрался ли? Здесь вы живете в грибном царстве, – сказал доктор.

– Говорю, стряхнулся. Дрова колол – вот и стряхнулся. Кабы обожраться – ныло бы меня, а то под сердце подкатывает. Найдет – и подкатит.

– Ну, ступай домой, Холоднов. Да вот про грибы-то я вспомнил. Ты нам раздобудь и грибов на деревне, да и со сметанкой… Сметанка, поди, тоже ведь здесь найдется. Ну, с Богом! Возьми мой чехол от ружья и отправляйся.

– Вы бы, доктор, его полечили да прописали что-нибудь, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком. – В самом деле, человек нездоров. Шел, шел со мной давеча, и вдруг его схватило.

– Ну ладно. Вернемся в охотничью избу, так я его осмотрю. Можно что-нибудь прописать. Только ведь он все равно лечиться не будет. Я его знаю…

– Отчего? – задал вопрос охотник, одетый тирольским стрелком. – Отчего лечиться не будешь, Холоднов?

– Да ведь что ж лечиться-то, коли не поможет. У меня это временем. Найдет – и отойдет. Вот как желтый лист полетит с дерева, каждый год схватывает, так где ж им помочь.

– Да ведь он доктор.

– Эх, сударь! Не в обиду им будь сказано, ученые доктора не знают, как простого человека лечить. Уж я к старухе ходил. Старуха меня растирала и горшок накидывала – и то не помогло. У нас старуха хорошая. Уж ежели старуха не помогла, так где же им-то помочь!

– Вот видите! – кивнул доктор на егеря. – У нас с ним разговоров-то насчет медицины было да и перебыло. Ну, ступай, Холоднов, и хлопочи насчет яиц и грибов. Аякс! Фю-ю! – свистнул доктор собаку.

– Да здесь он, здесь. Вон с моей собакой нюхается, – указал охотник, одетый тирольским стрелком. – Две собаки и два охотника… – прибавил он. – А как будет, если мы утку увидим? Кому стрелять?

– Утка не бывает одна. Их всегда несколько вместе. Вместе и выстрелим. Что убьем, то поделим, – отвечал доктор.

– А одну утку убьем?

– Ну, чья собака принесет – того и утка. Да я, батенька, не из-за дичи. Бог с ней, с дичью. Будет утка – вы ее и берите себе. Я даже не люблю диких уток. То ли дело хорошая доморощенная утка да с груздем.

– Однако вы, доктор, большой охотник до жирного.

– Грешный человек – люблю. Вот оттого-то меня и разносит. Но при моционе – ничего.

– Напрасно вы грибов-то да яичницу заказали Холоднову. У меня привезены с собой ветчина и отличные сосиски.

– Мы и ветчины с сосисками… Доброму вору все впору. Я два-то часа проброжу по болоту, сгоню с себя семь потов, так вернусь как крокодил голодный.

– Нет, я к тому, что грибы в сметане, ветчина, сосиски – все на подбор труднопереваримое.

– У меня есть с собой отличное топливо для усиления варки желудка. – Доктор ударил себя по фляжке.

– И у меня две бутылки мадеры в охотничьей избе осталось, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Так чего ж вы хотите! При такой усиленной топке мы топор переварим.

– У вас настой какой-нибудь во фляжке?

– От семи болезней, как говорит мой один знакомый купец. Про средневековой жизненный эликсир слыхали? Так вот это он самый и есть.

– Нет, в самом деле, какая у вас настойка?

– Все тут. Тут и ипекакуана, тут и трефоль, и александрийский лист, и мята, и полынь. Знакомому калашниковскому купцу я этот настой прописал, так он и сам, и вся его семья от всех болезней им лечатся. А вы зачем?.. – Да так… – улыбнулся охотник, одетый тирольским стрелком, и спросил: – Вы мне скажите: от изжоги он помогает?

– В лучшем виде.

– Ну, так вот я давеча, приехав в охотничий дом, напился чаю с топлеными сливками, и мне что-то не то жжет, не то мутит.

– Так вы бы давно сказали! – воскликнул доктор, хватаясь за фляжку у пояса. – Садитесь. Сейчас я вам отпущу дозу. Садитесь на пенек. Вон пень.

– Да я и так.

– Садитесь, говорю вам. Я и сам сяду на кочку. Стоя нельзя. Никакого действия не будет иметь.

– А закусить есть чем? У меня ничего с собой нет. Я все в охотничьем доме оставил.

– А вот березовым листом. А не листом, так вон куст брусники виднеется. Пейте…

Доктор протянул стаканчик, наполненный из фляжки. Охотник, одетый тирольским стрелком, выпил.

– Ну, что чувствуете? – спрашивал доктор, наливая и себе стаканчик.

– Да пока еще ничего не чувствую.

– А вот сейчас почувствуете и велию радость, и взыграние сердца. Шестьдесят градусов, батенька, в лекарстве-то. Ваше здоровье!

Доктор выпил, сморщился, крякнул и прибавил:

– Закусывайте березовым листом-то, закусывайте.

– Нет, уж я лучше брусникой, – потянулся к кусту брусники охотник, одетый тирольским стрелком.

– А я так листиком… Не вредит. Пожую и сплюну. Ну, теперь на привале скрутить папироску, закурить, да и айда прямо на болото, – сказал доктор, вытаскивая из кармана табачницу.

3

Доктор и охотник, одетый тирольским стрелком, уже около часа бродили по кочковатому болоту, поросшему лозняком и ракитой. Попадались и оазисы осинового молодятника, перемешанного с мелким березняком. В сумках охотников по части добычи лежали только по три красных гриба. Доктор выпустил два заряда, якобы в ястреба, носившегося над их головами, и, разумеется, не попал.

– Вредная хищная птица. Она дичь распугивает. Надо ее уничтожать, – сказал он.

– Только это не ястреб был, – возразил товарищ.

– А кто же?

– Да так, какая-то птица. Ну, вот… Будто я по полету не знаю. Одно только, что очень уж он высоко летел. На таком расстоянии, само собой, убить трудно, но все-таки я его задел. Вы заметили, как он перекувырнулся в воздухе, изменил полет и стал опускаться?

– Да что вы! Ничего подобного не было.

– Ну, значит, вы плохо глядели. Да и где вам было видеть! Вы в это время свою собаку свистали. Нет-с, это ястреб, и большой ястреб. Я уж к ним в Тверской губернии пригляделся, когда стоял там с полком. Прехитрая птица. А видели, как он нападает на добычу? Словно упадет на птицу. Как камень упадет. Нет, это ястреб был. – Ну, будь по-вашему, – улыбнулся охотник, одетый тирольским стрелком.

– Да что вы словно ребенка меня утешаете. Конечно же, ястреб. Скажу вам более. По полету было заметно, что он сильно ранен и ему уж не жить. Наверное, где-нибудь околеет. Я уверен, что ежели нам пройти вон в ту сторону и побродить часок, то наши собаки даже найдут его.

– Ну, полноте.

– Хотите пари держать, что найдут? – воскликнул доктор. – Положительно где-нибудь в кустах околевает. – Ну, что за пари!

– Ага, боитесь! А я бы в лучшем виде на три рубля пари подержал.

Пауза. Прошли молча с четверть версты. Охотник, одетый тирольским стрелком, нашел еще красный гриб и спрятал его в сумку.

– А ведь нет дичи-то. Егерь прав, что сюда, вскоре после воскресенья, нельзя ездить. Воскресные охотники все распугают. Вчера воскресенье, и здесь, говорят, было такое сборище, что страсть, – сказал он.

– А все-таки я рад, что поразмялся и пропотел, – отвечал доктор. – И, наконец, все-таки не без дела. Я вредную птицу уничтожил.

– Опять про ястреба?

– А вы все сомневаетесь? Удивительно странный человек.

– Ну хорошо, хорошо. Чем бы дитя ни тешилось… Все-таки вы постреляли, ружье попробовали, а я и того нет.

– Так кто ж вам мешает! Жарьте в ворон. Тоже вредные птицы для дичи. Вы знаете, сколько они мелких выводков уничтожают! Вон две вороны. Стреляйте.

– Ну, что! Не стоит. Нет, я думаю здесь голубиную садку устроить… Сговориться человекам десяти, привезти голубей из города и устроить стрельбу в голубей на призы. Это очень интересно. Десять человек по десяти рублей сложатся – сто рублей. Половину на призы, половину на пирушку. А ежели набрать пятнадцать человек, то ведь сто пятьдесят рублей образуется. Нет, право, и устрою… Я сегодня же составлю подписной лист и передам его егерю. Вы подпишетесь?

– Смотрите, смотрите… Ваша собака стойку делает! – воскликнул доктор.

– Ах да… Действительно. Наконец-то кое-что попалось.

– Тише говорите.

Охотники приготовились и взяли ружья наперевес.

– Кому стрелять? – шепотом спросил охотник, одетый тирольским стрелком.

– Да уж стреляйте вы. Ваша собака стойку делает.

– Мне не хочется вас-то обидеть. Давайте уж вместе стрелять. Стреляйте и вы… Однако что же это?.. Смотрите, она уже что-то нюхает в кустах. Нет, это не дичь. – Нет ли барсуковой норы? Осторожнее, осторожнее подходите.

– Да я и так осторожно.

Охотники тихо приблизились к кустам ракитника и раздвинули ветви. В кустах лежал вниз лицом мужик.

– Фу ты, пропасть! Ну, дичь! – воскликнул доктор.

– Мертвый или пьяный? Смотрите, он не дышит. Это мертвый, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком, и тронул мужика ногой в бок.

Мужик пошевелил рукой.

– Пьяный, должно быть, – отвечал доктор, наклонился над мужиком, потряс его за руку и крикнул: – Почтенный! Ты чего тут?

– Постой… Не замай… – послышался отклик.

– Вставай! Нечего тебе тут валяться на сырой земле. Еще простудишься.

Мужика начали расталкивать. Он приподнялся, посоловелыми глазами посмотрел на охотников и стал почесывать у пазухи. Через минуту он зевнул и проговорил:

– Где купец-то?

– Какой купец? – спросил доктор.

– Да наш купец… Купец Аникий Митрофаныч. Фу ты, пропасть! Да как же это я заснул-то? Повел я утречком Аникия Митрофаныча в Калиново к бабенке тут одной… Вы, господа, его ищете, что ли? Аникия Митрофаныча?

– Ничего мы не ищем. Мы охотимся, ну а наша собака и нашла тебя.

– О-хо-хо-хо! – зевал мужик. – Как же это я уснул-то? Вы из Зеленова?

– Да, из Зеленова.

– И я зеленовский. Ах ты, шут! Да где же купец-то?

– Никакого мы купца не знаем. А вот нашли тебя и думали, что ты мертвый.

– Зачем мертвым быть! Мы сегодня рано утречком с купцом загуляли, да и с вечера были хвативши. Купец ваш же, охотник. Он тут с субботы чертит. Хороший купец, ласковый… «Все, – говорит, – мужской пол да мужской пол, а мне, – говорит, – с мужским полом пить надоело и скучно. Приведи, – говорит, – ты меня к такой бабе, которая бы разговорить меня могла». Тьфу! Одолжите, господин, окурочка покурить.

Доктор дал. Мужик затянулся окурком, хотел подняться, но не удержался на ногах и опять упал в кусты. – Вот как разлежался! Ведь это земля меня притягивает, – пробормотал он. – Тьфу! Неужто купец-то ушел? «Желаю, – говорит, – видеть бабу, которая бы меня разговорила…» Ваш же, охотник… Ну, у нас есть такая баба в Калиновке… Василиса Андреевна… Повел я его к ней… Сели тут, выпили…

– Пойдемте, доктор… Ну его… – сказал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Постойте… Погодите, Викентий Павлыч… А молодая и красивая эта баба? – заинтересовался доктор.

– Ах, бабник, бабник! Пойдемте.

– Погодите. Красивая эта баба?

– Да уж баба – одно слово – мое почтение! Самая веселая. Ты ей слово, а она – десять. И песни петь горазда. Ах, купец, купец! Тьфу!

– Постой. Далеко эта баба живет?

– Вдова-то? Василиса-то Андреевна?.. Мы где теперича, барин, будем?

– Да мы на Разваловом болоте.

– На Разваловом болоте? Ну, так вот тут сейчас…

– Можешь ты нас к этой бабе проводить?

– Полноте, доктор, бросьте… – останавливал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Отчего же не пройтиться? По крайности увидим, какая тут дичь есть, которая может купца от скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить нас к этой бабе? – спрашивал мужика доктор.

– Могу, ваше сиятельство, в лучшем виде могу.

– Ну, веди.

Мужик поднялся и, шатаясь, повел охотников.

– Оставьте, доктор… Ну, что вам за охота! – все еще отговаривал доктора товарищ.

– Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?

– В ведро самовар держит, – отвечал мужик. – Вдова, одно слово – ягода.

– Вот видите, Викентий Павлыч, как хорошо. Чаю напьемся у ней, а поесть пойдем к себе в охотничий дом в Зеленово. Веди, почтенный, веди.

Мужик остановился, поправил шапку и, улыбаясь, сказал:

– Ослаб я, ваша милость, очень… Сильно уж земля к себе притянула – вот ноги и шатаются. Ежели бы нам от вашей чести стаканчик в подкрепление…

– Ну, пей, пей… Вот тебе…

Доктор отвинтил от горла фляжки стаканчик, налил настойки и дал мужику. Мужик выпил.

– Вот за это благодарим покорно. Теперь через это лекарствие мы куда угодно можем живо… Одна нога здесь, другая там.

Мужик повеселел. Доктор и охотник, одетый тирольцем, шли за ним.

4

Полупьяный мужик, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленных деревьев, шел впереди охотников и бормотал:

– И куда это купец мой деваться мог, ума не приложу! Пили вместе. Если я был пьян, и он должен быть пьян, коли меня сморило и я уснул в лесу, стало быть, и он должен был уснуть, потому мы с ним душа в душу… Он стаканчик, и я стаканчик. Ах, Аникий Митрофаныч, Аникий Митрофаныч! Вот что, господа честные, ваше благородие… Не завалился ли он как-нибудь в другие кусты? – обратился мужик к следовавшим за ним охотникам. – Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нет. – Веди, веди. Показывай, где твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая от тоски разговорить может, – сказал доктор.

– Бабу мы найдем, насчет этого будьте покойны… А вот Аникия-то Митрофаныча больно жаль. И наверное, он, сердечный, где-нибудь в кустах.

– Да Аникий-то Митрофаныч твой из гостинодворов, что ли? – спросил мужика охотник, одетый тирольским стрелком.

– Во, во, во… Красным товаром в рынке торгует.

– Ну так успокойся. Он уже давным-давно около охотничьей избы соседских кур стреляет. Мне давеча про него наш Егор Холоднов сказывал.