Сармовчане были буквально раздавлены осознанием своей вины перед столь представительной делегацией. Теперь они были готовы на все, лишь бы только угодить Перуну и его высокопоставленным коллегам. Оказалось, что деревенские ребята обладают немыслимой производительностью. Их коэффициенту полезного действия мог позавидовать даже самый энергоэффективный двигатель «русско-балта». Две недели пролетели с огромной пользой. Сармовчане взяли на себя самую тяжелую физическую работу. Это позволило руководству экспедиции немного прийти в себя. Алексей вновь начал шутить, Мустафа – мечтать об очередной Нобелевке и халве, а Николай Константинович – думать о Мелиссе. Впрочем, Мелисса и так всегда была в его мыслях, надо было уже это признать. Всегда, даже в тот момент, когда он изо всех сил гнал лошадь вперед, чувствуя позади обжигающее дыхание вулкана.
Экс-император вздохнул и решил не писать Мелиссе про всю эту ерунду со славянскими богами. С любимой хотелось поделиться более важными мыслями.
«Тебе, наверное, интересно, что мы тут делаем…» – начал было он, но почувствовал, что бедру что-то мешает. А, еще один лабрадорит. До чего же все-таки великолепны эти камни, осколки доисторической лавы. Как из сказки Бажова. Переливаются небесным синим и морским зеленым, вспыхивают солнечно-яркими желтыми всполохами. Вот где истинное чудо.
Лабрадорит здесь повсюду выглядывал из травы – это же был не просто холм, а старый вулкан. Как будто кто-то рассыпал в лесу шкатулку с драгоценностями.
Как человек, родившийся и выросший в мраморно-малахито-лазурито-яшмо-порфирном Зимнем дворце, Николай Константинович умел ценить красоту самородков. И как инженер – умел ценить их плотность и острые края, позволявшие соорудить из камней неплохие топорики и прочие примитивные орудия труда. Ведь все достижения цивилизации, привезенные из Санкт-Петербурга, были уничтожены лавой. Извержение отбросило техническое оснащение экспедиции на десятки тысяч лет назад.
Николай Константинович с удовлетворением прислушался к перестуку топориков, разносившемуся по холму, и вернулся к письму:
«Тебе, наверное, интересно, что мы тут делаем.
Наша новая идея проста и элегантна. Приятно рассказывать об этом.
Сибирская миссия состоит из двух этапов:
1. Строительство гигантского магнита.
2. Обеспечение молний вокруг него.
Так вот этап №1 природа выполнила за нас! Магма – это же жидкий магнит! Наша оплошность при бурении вулкана обернулась блестящей победой. Как часто повторяет Алексей, «мы просто жжем»!
Геолог Савельев сразу после извержения определил, что лава из вулкана Перетолчина необычайно магнитновосприимчива. Он обнаружил в магме огромное количество вкраплений плагиоклаза, гиперстена, железистых разностей оливина и клинопироксена. Такие сложные названия – и какая сладкая музыка для нас! Теперь у нас есть магнит площадью во много квадратных километров. Никакие вагоны не смогли бы дать такого эффекта.
С этапом №2 природа нам тоже помогла. Пара над нашим естественным магнитом предостаточно, благодаря кипящему Байкалу. Облака над берегом плотные, почти грозовые. Осталось только спровоцировать в них молнии».
Николай Константинович почесал карандашом в давно немытых волосах. Пожалуй, стоило чуть подробнее остановиться на том, что такое молния и откуда она берется. Школьный курс, конечно. Но иногда Мелисса могла быть невнимательной. Если только речь не шла о ток-шоу Ангела Головастикова. А это письмо отстояло от привычной тематики ток-шоу примерно на семьсот восемьдесят тысяч световых лет.
«Милая моя Мелисса, позволь тебе напомнить, что молния – это когда грозовая туча дает разряд электричества. Чтобы разряд случился, в воздухе должно быть много ионов. А ионы образуются, если в воздухе есть посторонние частицы, например, пыль. Частицы трутся друг об друга и электризуются. Получается молния. Чем больше частиц – тем больше молний.
По первоначальному плану, «провокаторами молний» должны были выступать конфетти, мы привезли их с собой из Петербурга, много. Но они, конечно, уничтожены лавой вместе со всем остальным.
Ты можешь сказать: «Николас, у вас же там куча пепла в воздухе!» – и будешь совершенно права. Мы сперва тоже на пепел понадеялись. Но он не оправдал ожиданий. Очевидно, частицы мелковаты. Молний у нас нет. Пока нет. Потому что сегодня мы будем испытывать дробилку для деревьев!
Это Мустафа предложил запустить в облака опилки. Ты же знаешь его оригинальный склад ума. Истинного ученого никакое стихийное бедствие не остановит. Наоборот, подарит вдохновение. Он шутит, что опилки – это топливо для молний.
Рубить деревья нам помогают сармовчане – помнишь Ерофеича?
Мы построили дробилку из сосны (недолговечный материал, но других вариантов нет!), режущие элементы выполнили из обломков камня лабрадорита. Приводные ремни сделали из самой надежной ткани, моего рабочего русско-балтовского комбинезона. Распылять опилки будем при помощи кузнечных мехов – мы соорудили их из льняных сармовских рубашек. Машина, к сожалению, чисто механическая. Я хотел сконструировать паровой двигатель, раз уж пара у нас тут сколько угодно. Но времени катастрофически не хватает».
Николай Константинович не на шутку увлекся описанием дробилки и даже набросал для Мелиссы схематичный чертеж своего детища. На этом его листок и закончился. Однако внизу, мелкими буковками, ему все же удалось втиснуть главное:
«Моя дорогая Мелисса, сделай все возможное, чтобы известить венесуэльскую экспедицию о переносе даты запуска магнитов! Сроки миссий резко сокращаются, 17 ноября отменяется. Слишком поздно. Наша лава стремительно остывает. А если лава остынет – озеро перестанет кипеть – облака уйдут – молний не будет и взять их будет неоткуда. У нас остался всего 1 месяц. Новая дата запуска Сибирского и Венесуэльского магнитов – 2 октября
Люблю тебя. Скучаю. Николас».
– Вот вы где! А я вас обыскался, Николай Константиныч, думал, грешным делом, может, вы уже на небо в огненной колеснице вознеслись, – раздался бодрый голос и из зарослей молодого сосняка вывалился закопченный, всклокоченный бородач. Сейчас чумазый Алексей гораздо больше походил на Пятницу, чем на милого романтичного Леля. – Дробилка готова к первому испытанию.
– Превосходно! Идем скорее, – обрадовался Николай Константинович. Поднял дубовую ветку, стряхнул ей сухую траву со своей юбочки и прибавил: – А огненная колесница, если мне не изменяет память, была у Ильи-пророка, Алешенька. Это из другой оперы.
– Пардон, пардон! – расшаркался богатырь. – Вы же у нас из дремучих славянских времен. Тогда таких прогрессивных транспортных средств, как колесницы, не было. Колесо-то уже после Перуна изобрели. Наверное.
– Вообще-то, Алеша, я совсем не в восторге от того, что приходится выдавать себя за мифологическое существо, – признался Николай Константинович, аккуратно ступая между искристыми лабрадоритами и белоснежными эдельвейсами. – Но уж если выбирать, то я предпочел бы быть Тором. Больше симпатизирую скандинавской мифологии.
– Понятно, у вас же мама шведка, – кивнул Алексей.
– О, совсем не поэтому. Понимаешь, мне нравится их идея Скидбладнира, складного корабля, который был настолько вместителен, что мог вместить все воинство Асгарда, и в то же время легко убирался в заплечную сумку. Я в детстве часто думал над его конструкцией… О нет, опять?!
– Батюшка! Свет очей! Родненький! – загундосил знакомый голос. Путь перегородили молельщики под руководством Ерофеича. Несмотря на парилку, староста щеголял все в том же овечьем тулупе. – Бааатюшка! Благослови! – потребовал Ерофеич, подползая к Николаю Константиновичу на коленях.
– Да сколько же можно! Имейте же чувство собственного достоинства! – в очередной раз рассердился на молельщиков новоиспеченный Перун. – Перестаньте валиться передо мной, как подкошенные!
– Благослови на тяжкий труд, – пробубнил Ерофеич. – Для тебя же истязаемся, робим день и ночь.
Алексей подхватил старосту под мышки и попробовал его поднять. Ерофеич упрямо поджимал ноги и вставать не хотел ни за что.
– Ну что ты будешь делать, отпусти уже его, – вздохнул Николай Константинович и прикоснулся к плечу сармовчанина веткой дуба: – Благословляю, сын мой. И запрещаю в дальнейшем падать передо мной на колени.
– Сила твоя рубежей не имеет, но почитать нам тебя не запретишь, – самодовольно заявил Ерофеич. – Во веки станем колены преклонить.
Николай Константинович закатил глаза и отправился дальше.
По дороге к озеру их сопровождали приветственные возгласы сармовчан. Большую часть этой публики за две недели удалось-таки отучить валиться на колени при виде любимого бога. Николай Константинович втолковал им, что благоговение не должно мешать работе. Парни и правда трудились в поте лица. Валили не себя на колени, а деревья на землю – медленно, очень медленно, но все же что-то получалось. Несколько стволов уже лежали на траве, с них отсекали ветки. Вспыхивали самодельные лабрадоритовые топорики.
– А я, Николай Константиныч, наконец-то понял, на что похоже извержение вулкана, – сказал Алексей, пробираясь сквозь багряные кусты осенних рододендронов. Парень просто не умел молчать. И это было одно из лучших его качеств. – Однажды меня послали в командировку на ВАЗЗ… Вы бывали на ВАЗЗе? Бесконечно кайфовое местечко!
Николай Константинович кивнул. Он вспомнил светлые просторные цеха Волжского альтернативного завода, где всегда вкусно пахло едой и технологиями. Будучи императором, Николай Константинович не раз посещал презентации значимых новинок ВАЗЗа – стал «крестным отцом» компотовара «Жердель 3000», мини-модели Самобранки «Вот такие пироги», компактного блинного конвейера «Домашний Чичиков с припеком». Каждый раз, когда он аплодировал запуску в массовое производство очередного шедевра от ВАЗЗа, государь преисполнялся гордостью за родную страну. Но, конечно, сердце Николая Константиновича навсегда принадлежало Русско-Балту – предприятию, где мечты рождались, ставились на колеса и оснащались самой прогрессивной в мире пневматической подвеской. РБЗ был его happy place, «счастливым местом», как говорят американцы. Какой контраст по сравнению с тем уголком ада, в котором он сейчас находился!
– Так вот, попал я на испытания «Пшенного безумия» – автоматической кашеварки, – рассказывал Алексей, осторожно обходя толстого сытого полоза, свернувшегося кольцом на усыпанной иголками тропинке. – В общем, не знаю, в чем там было дело, но на этих испытаниях что-то пошло не так, и горшочек начал извергать кашу, как наш вулкан. Они никак не могли его остановить – пульт залило все той же кашей. Ёлки-кашёлки! Вся лаборатория погрязла в разваренном пшене, просто цирк. А каша-то еще, вообразите, сладкая, кнопки у них все залипли… Я там буквально по полу валялся от смеха. Потом сбегал в столовую за ложкой и отобедал, прямо с панели управления, пока они думали-рядили, как все починить. А каша вкусная, как не знаю что! Мед, фрукты, язык проглотишь! Ну, ем я эту кашу и говорю им так в шутку, чтобы разрядить обстановку: «А вы не пробовали приказать своему котелку: «Горшочек, не вари!»?». А сам, представьте, Николай Константиныч, в этот момент случайно ногой задеваю какой-то провод под столом. Ну и горшок тут же выключается. Меня потом вызвали к начальнику отдела. Я думал, он у меня пропуск отберет, а он мне предложил перевестись к ним на ВАЗЗ с повышением, в бригаду инженеров-оперативников. Ну я отказался, меня как раз отобрали для вашего реалити-шоу, поехал я в Петербург к Кате свататься. Кто знал, что в итоге я полюблю другую вашу дочь?
– Ложку-то в столовую вернул? – спросил Николай Константинович, которого Алексей, как всегда, изрядно поразвлек.
– Вернул; зачем мне ложка-то, я на завтрак больше яичницу люблю, а для нее вилка нужна, – простодушно отвечал Попович. – А я вот знаете что еще понял, Николай Константиныч? Восстание машин – оно совсем не такое, каким мы его себе представляли. Восстание машин – это когда машины сперва приучают людей к своей нужности, делают нас рабами технологий, а потом подленько так ломаются. Когда без них мы уже не можем.
За разговорами друзья незаметно вышли к туманному берегу Байкала. Над пляжем, как всегда, стоял тяжелый рыбный дурман. – Софи! Жар-птица на старте?
– Так точно, пап! – отрапортовала Софи. Кто бы узнал сейчас в этой темнолицей брюнетке, покрытой копотью с ног до головы, наряженной в грязные многослойные тряпки, бывшие когда-то летящим шифоновым платьем, – кто бы узнал в этой дикарке дочь императора и величайшей киноактрисы двадцатого века? Однако Софи была преисполнена оптимизма. Единственное, из-за чего она расстраивалась, – что пропускает начало занятий на своем философском факультете в Барселонском университете. Алексей ее утешал: «Да не кисни, может, твой универ уже вообще закрыли. Твой факультет так точно. Я полагаю, нынешней Испании философы не особо нужны».
Софи вытащила из-за пазухи голубя. Николай Константинович называл его Жар-птицей, Мустафа – Фениксом, Алексей – сизарем, пессимист Савельев – переносчиком заболеваний, а сама Софи – бедняжечкой и еще почему-то Аргошечкой. Она нашла голубя под дубом на вершине холма на следующий день после извержения вулкана. У него была ранена лапка. Софи его выходила, кормила мелкими цветками полевых ромашек, прикладывала к царапине подорожник, и теперь Аргошка был готов к полету. Голубь стал единственной надеждой миссионеров на связь с остальным миром. Аргошка был самым обыкновенным серым городским голубем, поэтому Николай Константинович отчаянно надеялся, что крылатый посланник полетит к людям.
– Где записка? – спросила Софи. Экс-император вытащил из кармана исписанный листок. – Пап, ты что, серьезно? Аргошке такую тяжесть не поднять!
– Пожалуй, ты права, – смутился Николай Константинович. – Что-то я совсем расчувствовался, расписался. Тоже мне, инженер. Полезную нагрузку простой птицы не смог рассчитать. Сейчас все исправлю.
Под сочувствующими взглядами Софи и Алексея несчастный влюбленный оторвал от большого листа узкую полоску с последним абзацем, в котором содержалась самая нужная информация. Скатал полоску в маленькую трубочку, отдал дочери. Пока та привязывала записку к лапке Аргошки, Николай Константинович торопливо скомкал никому не нужное письмо, как следует размахнулся и швырнул бумажный шар в ближайшую пылающую трещину. Указ мгновенно вспыхнул и бесследно растворился в лаве. Тонкая полоска дыма – вот и все, что осталось от робкой романтики экс-императора.
– Командуйте, Николай Константиныч, – пригласил Алексей. – Запускаем нашу пернатую ракету.
Руководитель экспедиции, подавив печаль, подхватил игру:
– Три, два, один – пуск!
Аргошка, хлопая крыльями, взметнулся в облака. И сразу же пропал. Проследить его путь в этом тумане было невозможно.
– Вот и всё, – вздохнула Софи.
– Нет, детка, сейчас самое главное! – И Николай Константинович широкими шагами направился к дробилке, установленной в дальнем конце пляжа, где песок граничил с лавой.
Здесь кипели не только лава и озеро, но и бурная деятельность. Вокруг симпатичного, пахнущего деревом сооружения черной кометой носился Мустафа и унылым орбитальным спутником бродил геолог Савельев. Сама дробилка была чем-то средним между типографским станком пятнадцатого века и космическим кораблем наиболее отсталой расы Галактики Андромеды.
– Николай, мы готовы к тесту, клянусь Аллахом! – восторженно объявил академик.
– Готовы-то готовы, да вот только ни черта из этого не выйдет, – буркнул Савельев. – Ерунду придумали. Откуда вы знаете, может, это все уже когда-то было? Может, семьсот восемьдесят тысяч лет назад прямо здесь, на этой планете, существовала цивилизация вроде нашей? Потом – бах, инверсия полюсов, природные катаклизмы, все накопленные цивилизацией знания мгновенно теряются, потому что хранятся в электронном виде… Без этих знаний вернуть электричество невозможно, замкнутый круг… А дальше – темнота, пещеры, и вся история заново… Так зачем нам вообще стараться, если мы все равно обречены, как наши предшественники?
– Что ж теперь, друг мой, прикажешь сесть на берегу и покорно ждать, пока нас всех занесет пеплом? – Николай Константинович пожал плечами. – Не хочу быть похожим на ту вареную рыбу.
Он заглянул в сопло кузнечного меха, сделанное из полого стебля хвоща, и примирительно сказал:
– Лично мне идея с опилочной машиной кажется вполне перспективной.
– А если уж самому Перуну кажется что-то перспективным, то это стопроцентный верняк, – поддакнул сзади Алексей.
– Итак, господа, – торжественно провозгласил Николай Константинович, – церемонию испытания Сибирского Магнита объявляю открытой! Приступим, друзья!
Усатый Савельев с тяжким вздохом сунул в приемную воронку измельчителя первую ветку. Мустафа крутанул рычаг пресса. Машина закряхтела, заскрипели самодельные шестеренки – и на комбинезонном конвейере показалась первая охапка свежих опилок.
– Пошли, пошли, мои сладкие! – возликовал Мустафа, прыгая вокруг агрегата. – Николай, твой ход!
Николай Константинович резко сжал ручки мехов. Воздушная струя вырвалась из стеблевого сопла – и эффектным фейерверком впрыснула опилки в ближайшее облако.
– Люблю грозу в начале сентября, – прокомментировал Алексей. – Когда осенний, первый гром, как бы резвяся и… Ё-о-олки! Ложись!
Облако загрохотало, забурчало, заискрилось – и прямо в раскаленную лаву ударила золотая молния.
Над Сибирским Магнитом расцветало полярное сияние.
Глава 2. Шестеренки
2 сентября
Российская империя. Сибирь. Иркутск. Особняк Бланка
Тишка
Лакей Тишка стоял под дверью Золотого кабинета и ждал приказаний.
Барон предупредил его, что если все сегодня пройдет удачно, то нужно будет сбегать в винный погреб за дивной «Вдовой Клико» 1811-го года, года Большой кометы. «И если ты бутылку, паршивец, по дороге разобьешь, – пригрозил барон, – клянусь, я из тебя ростбиф окровавленный сделаю, строго по Пушкину8». Потом пошутил, что лучше бы шампанское называлось «Вдовец», а не «Вдова Клико», а когда Тишка робко спросил, почему, – обозвал его дураком, сказал «меньше знаешь – лучше спишь» и послал за новой коробкой табака с вишенкой.
Гость пришел во время обеда. Это был юноша в шикарном черном плаще с алой подкладкой. Почему-то Тишке было знакомо его надменное лицо, но он никак не мог вспомнить, откуда. Представляться юноша не стал, процедил, что его ждут. И правда, барон тут же бросил недоеденный черепаший суп и приказал звать.
Встреча в кабинете продолжалась уже полчаса, и пока все было тихо.
Потом из-за дверей донеслось: «Тащи, батенька, тащи, паршивец!» – и Тишка рванул вниз по лестнице.
Бутылку с надписью «Vin de Bouzy 1811 de la Comete»9 на полуистлевшей от времени этикетке он нес, как новорожденного младенца.
В кабинете стояла радостная, расслабленная атмосфера. В воздухе витал легкий аромат вишневого дыма. Гость развалившись сидел в кресле и вертел в руках Перстень. Барон одной рукой вальяжно опирался о каминную полку каррарского мрамора, другой расстегивал тугой коралловый жилет. Тишка поклонился и приготовился открыть шампанское.
– Не трожь пробку, сам сделаю, – сердито сказал барон. – Ведь ты же, паршивец, весь нектар разольешь. Эх, и где найти достойных, выдрессированных слуг старой школы? О времена, о нравы! Ну и лакеи нынче пошли, сплошные непрофессионалы. Но ничего, через пару-тройку лет научатся, деваться им будет некуда… Сейчас, граф, вы испытаете убийственное наслаждение. Позвольте, батенька мой, познакомить вас с «Вдовой Клико» одна тысяча восемьсот одиннадцатого года!
Пробка хлопнула в потолок. Барон собственноручно разлил золотые пузырьки по бокалам.
Гость пригубил сияющий напиток и кивнул:
– Люблю все французское. Особенно если это вино или женщины.
И тут Тишка вспомнил, где он слышал этот высокий ломаный голос. Шоу «Великая княжна. Live». Точно. Честно говоря, Тишка и сам хотел принять в нем участие, но на носу как раз была сдача одного важного проекта, и ему ни на что не хватало времени. Все эпизоды он потом посмотрел в записи, и граф Вяземский на протяжении всего конкурса вызывал у него стойкое отвращение. Тишка отказывался верить, что интеллигентная Екатерина по своей воле взяла в женихи этого хама трамвайного с мелированными прядками и жутким самомнением. Не иначе как дворцовые интриги.
Но зачем граф явился сегодня к барону? И о чем они договорились?
Тишка перекинул через руку накрахмаленное полотенце и с отстраненным видом встал возле камина. Есть в лакейской службе один плюс – тебя считают за предмет мебели и не замечают. И прятаться за шторой не надо. Ты сам как штора.
Барон и правда не обратил на Тишку ни малейшего внимания. Залпом махнул половину бокала, потом стал смаковать шампанское скупыми глоточками, продолжив прерванный разговор:
– До меня дошли слухи, что она изменяет мужу с тем архитектором, Воронихиным…
– С кем, с Иваном? – Граф визгливо расхохотался. – У всех императриц судьба одна. Я знал, что не бывает порядочных женщин! А ведь какой недотрогой прикидывалась. Цену себе набивала, понятненько… Все, распечатана коробочка, пошли фавориты.
– Совершенно согласен, батенька, подпишусь под каждым словом, – удовлетворенно сказал барон, поглаживая лысину. – Где один фаворит, там и другой, и третий. Вот почему я уверен, что вы как по маслу войдете к ней в доверие… и быстро станете близким другом. Вы меня понимаете?
– Еще как! – Граф скабрезно ухмыльнулся и махнул Тишке: – А ну-ка мне еще шампусика, да пошевеливайся.
– Вы ее старый знакомый, сколько всего вместе пережили, темы для долгих задушевных бесед найдутся, – рассуждал барон. – А там, слово за слово, предложите выпить на брудершафт… и выполните задуманное.
– А яд надежный? – Вяземский с озабоченный видом потряс Перстень возле уха. – Не хочу ее казаку в лапы попасться. Он здоровый. Шире меня в два раза, деревенщина волжская.
– Надежный, батенька, надежнее не бывает, – успокоил графа Бланк, набивая трубку вишневым табаком и с наслаждением затягиваясь. – Из запасников испанской инквизиции. Насыплешь ей в березовый сок, – он доверительно перешел с сообщником на «ты», – поболтаешь часик, она почувствует, что у нее слипаются глаза, ляжет спать… и никогда уже не проснется. И вот так, мой милый, благодаря твоему героизму закончится четырехсотлетняя история мучений России под игом семьи Романовых. Катюшка последняя из них осталась. Старика смертельно ранили при обороне Шепси, Николашку смело вулканом – мне Ренненкампф доложил.
– А он-то откуда знает? – без особого интереса спросил Вяземский, поглядывая на свое отражение в мраморной глади полированного камина.
– Сам видел извержение – и как только выжил, паршивец, не представляю! – Барон пожал плечами. – Колдун он, что ли?
– Вот что, дайте мне двадцать рублей подъемных, – прервал его граф. – Куплю себе перекиси водорода. Еще прядок нужно насветлить. Перед встречей-то со старой любовью.
Барон усмехнулся.
– Тишка! Чего столбом стоишь, негодяй? Шкатулку мне с камина, и поживее.
Тишка с неловким поклоном и неким подобием реверанса подал хозяину резную шкатулку для мелких купюр. Барон возвел глаза к золоченой люстре, всем своим видом выражая возмущение дурными манерами лакея. Затем, не считая, бросил Вяземскому охапку бумажных рублей, которые из-за полной отмены электронных банковский операций ценились нынче дороже, чем когда-либо.
– Да тут не меньше сотни! – радостно сказал граф. Потом нахмурился: – Но это не отменяет обещанный пост посла в Париже!
– Само собой, батенька, само собой, – добродушно подтвердил барон. – Может, лучше в мои советники пойдешь? Я сегодня добрый, на все согласен.
– Нет, в Париж хочу, – наивно сказал граф. – Мне очень нравится Франция. Понимаете, барон, я изумительно смотрюсь в черном берете.
– Ну что ж, тогда выпьем за успех нашего благородного дела! – Бланк поднял бокал. – А, батенька? Чок?
– Чок! – поддержал тост Вяземский.
– Чпок, – сказал Тишка, запирая дверь кабинета со стороны холла. Потом присел на корточки и сказал в замочную скважину: – Вы арестованы за госизмену и попытку покушения на императрицу. Я вас отсюда не выпущу.
В кабинете поднялись страшные крики, в дверь забарабанили.
– Ты что себе позволяешь, паршивец? – возмущался барон. – Это – это же просто незаконно!
Граф вопил, что он опаздывает к брадобрею.
Тишка бросил лакейское полотенце на подоконник и с индифферентным видом уселся на стул возле двери. Он был готов дать отпор любому, кто пожелает освободить пленников. И пусть после этого барон еще раз скажет, что «компьютерщики – армия бесполезных людей».
До Великого электрического краха Тимофей был профессиональным дизайнером виртуальной реальности.
Он твердо решил и сейчас спроектировать ту реальность, в которой хотел бы жить.
* * *
2 сентября.
Российская империя. Сибирь. Иркутск. Парк при особняке Бланка
Флоп
Вот уже шестнадцать дней подряд Флоп каждое утро и каждый вечер приходил к барону Бланку в надежде получить ответ для Екатерины. Кровавые мозоли, натертые седлом с внутренней стороны бедер, давно уже зажили; жуткий насморк, подхваченный где-то на маршруте Петербург-Иркутск, прошел; а ответа все не было.
Новости в империи распространялись медленно и неохотно; слухов было много, но все это было сплошное вранье; единственная газета «Факел» печатала только хвалебные оды Биг Боссу Барону Бланку; потому Флоп не представлял, что творится сейчас в столице. Не сожгли ли город испанцы? Жива ли еще императрица? Не брала ли мадам Столыпина его дворцовый лэптоп, чтобы резать на нем елкокапусту для салата?
Наверняка Флоп знал только одно: ему поручили передать секретное письмо премьер-министру. Он передал, хотя ради этого ему пришлось впервые в жизни сесть на лошадь, настоящую, страшную, огромную лошадь, и сразу же проскакать на ней пять тысяч километров. Точнее – пять тысяч семьсот тридцать два километра. Он их все пересчитал своими бедрами. И теперь Флоп обязан был привезти абоненту ответ. Потому что абонент оплатил и обратную доставку. А еще потому, что на кону стояла судьба родного города.
Но сегодня, как и вчера, и позавчера, бородатый швейцар пожал плечами. Опять ничего. А на прием к барону записаться можно? Велено никого не принимать.
Не в окно же к барону лезть за ответом, в конце концов.
Хотя…
Флоп сошел с дорожки, усыпанной золотистым гравием, и шмыгнул в открыточные кусты роз. Укололся, конечно, и даже умудрился поцарапать многострадальные мозоли на бедрах – штаны порвал, когда лез через дурманящие алые дебри. Кое-как выбрался на аккуратную лужайку с фонтаном, раскинувшуюся под окнами столовой. Заглянул внутрь. Пусто. Много заманчивой еды на столе, в том числе тарелка с прозрачным бульоном, но людей нет.
Зато на лужайке творилось кое-что интересное. Во-первых, здесь работал фонтан. «Без электричества?» – удивился Флоп. Потом сообразил, что фонтаны были придуманы задолго до открытия электричества, так что, возможно, все дело было в хитрой системе труб.
Во-вторых, посреди широкой мозаичной чаши купался голубь. Флоп ни разу не видел в Иркутске нормальных птиц. Иногда по городу метались какие-то сумасшедшие какаду, а как-то раз в окно иркутского отделения Почтового ведомства врезался здоровенный тасманский буревестник. А тут – вот вам, пожалуйста. Самый обыкновенный голубь. С серыми перьями и красными кожистыми лапами.
Хотя нет, постойте. Одна лапа у голубя была белой.
Флоп подкрался поближе. Еще чуть-чуть. Сизарь косил на него желтым глазом, но продолжал плескаться в журчащей воде.
– Лучше квадрокоптер в небе, чем голубь в руках, но выбирать не приходится, – пробормотал Флоп и схватил птицу. – Как гарью-то пахнет от крыльев… Что тут у нас на лапке? Ага! – Он бережно размотал промокшую бумажку – к счастью, достаточно плотную. – Письмо! Ну и дела… Рад знакомству, пернатый коллега!
Голубь всем своим видом показал, что он тоже очень обрадуется знакомству, как только Флоп его отпустит, и почтальон не стал затягивать, посадил птицу обратно в фонтан. Сам стал изучать расплывшиеся буквы: «Моя дорогая Мелисса… известить венесуэльскую экспедицию… Сроки миссий резко сокращаются… У нас остался всего 1 месяц. Новая дата запуска Сибирского и Венесуэльского магнитов – 2 октября!.. Николас».
– Ой, – сказал Флоп. – Ну и дела.
Голубь шумно захлопал крыльями по воде, соглашаясь с коллегой.
– Что ж, дружок, письмо ты принес и правда важное, – сказал Флоп голубю. – Пожалуй, самое важное за последние семьсот восемьдесят тысяч лет. Думаю, ее величество будет не против, если я займусь доставкой этого письмеца. Ответа от барона мы все равно не дождемся… Так, теперь осталось понять – куда его доставить. Адресовано Мелиссе. От Николаса. Ну, тут все ясно. Зря я, что ли, столько лет работал в Зимнем? Сто раз слышал, как Мелисса Карловна называет государя Николас. Значит, это для нее послание. От Николая Константиновича. Вопрос: где искать Мелиссу Карловну? Последний раз я видел ее на Дворцовой площади, в день Великого электрического краха. С тех пор ничего про нее не слышал.
Флоп вздохнул. Очевидно было, что поиски адресата в мире, где не работает Интерсеть, радио и телевидение, могут затянуться. А до рокового 2-го октября времени было в обрез.
– Остается одно. Повезу письмо в Венесуэлу! – сказал Флоп голубю. – Как-никак целый мир на кону. Доставка до джунглей Южной Америки, конечно, подороже будет, чем до Санкт-Петербурга. Но, думаю, абонент потом разницу оплатит. Этому абоненту можно доверять.
Флоп стартовал тем же вечером.
2–12 сентября. Безумный, изматывающий галоп до Атлантического побережья. С каждой минутой седло причиняло Флопу все большие страдания. Он ревел, как девчонка, но терпел. Гнал лошадь и думал о том, как плюхнется в ванну с целебной мазью, как только все это закончится. А в ванну возьмет с собой лэптоп с рыбкой. И будет несколько суток сидеть в Интерсетке, безвылазно. Маглевом его оттуда не выдернут.
12–25 сентября. Незабываемое плавание по маршруту Лиссабон – Ла-Гуайра. Незабываемое – потому что такой кошмар невозможно выбросить из памяти. Португалия, конечно, стала первой жертвой ненасытных имперских амбиций Луиса Второго. Теперь именно отсюда отплывали корабли в Южную Америку. Флоп каким-то чудом устроился гребцом на испанскую боевую шебеку со скошенными парусами. Впрочем, парусов-то он ни разу за все путешествие и не увидел. Потому что сидел скрючившись в затхлом трюме и ворочал неподъемные весла. Отлично, теперь у него был полный комплект кровоточащих, до кости, мозолей – и на руках, и на бедрах. Плюс изнурительная морская болезнь в качестве бонуса. Просто великолепно.