– Брось, приятель, ты для них невкусный – слишком пресный, – успокоил юного товарища Левинсон. – К тому же их наверняка смыло в канализацию дождем. Предлагаю тебе почтить память малярийных комаров, погибших во цвете лет, минутой молчания, а мы с госпожой Майер пока обсудим, как она оказалась в Ла-Гуайре.
Мелисса пожала плечами:
– Примерно как Колумб, – она пригубила скотч, – я думала, что корабль плывет в Индию. Оказалось, в Южную Америку. С испанским у меня всегда были проблемы, ты же знаешь. Опомнилась, когда мы уже болтались посреди Атлантики.
Левинсон расхохотался. История показалась ему отличным анекдотом.
Мелисса, чей взгляд заметно смягчился под воздействием виски, тоже слегка улыбнулась.
– Чертов дон Карраско! Наобещал мне с три короба – лучшие пляжи Гоа, бесплатные коктейли всю дорогу, форму вот красивую подарил – и сунул на эту посудину.
– Специально? – потрясенно спросил Столыпин.
– Не будь ребенком, Семен, – пристыдила его Мелисса. – Естественно, специально. Ему нужно было услать меня как можно дальше. Желательно – в самую опасную точку мира. Боялся, что я вернусь в Россию.
– А ты собиралась? – небрежно поинтересовался Левинсон.
– О черт! Однозначно нет, – сердито отозвалась Мелисса.
– Зачем ты вообще с ним связалась, с этим сомнительным типом, Карраско? – спросил Левинсон. – Чингисхан и Маккиавелли были заняты и не ответили на твой звонок?
– Затем, – объяснила Мелисса. – Только у Испании флот и был на ходу, потому что страна застряла в средневековье. Все европейские страны слишком продвинутые, чтобы справиться с отказом всего оборудования сразу. А конкистадоры – прыг на свои развалюхи-галеоны и скрипучие каравеллы, и вперед, завоевать растерянный мир.
– Так ты тут одна? – уточнил Левинсон.
– Ухаживает за мной один офицер с корабля, охраняет от льянеро, предлагает отвезти на ближайший райский пляж, – пожала плечами Мелисса. – Но пока я предпочитаю испанцу скотч.
Она вдруг подхватила мокрый синий плащ и встала.
– Что ж, милые мои, приятно было поболтать, – сказала она, глядя в окно на дождь. – Успехов вам в вашем приключении. А я пойду, пожалуй. Буду просить моего испанца увезти меня отсюда обратно в Европу. Я все-таки не Колумб. Нечего мне тут делать.
Левинсон вскочил и загородил ей проход.
– Постой, Мелисса.
Она вопросительно смотрела на него с незнакомым выражением в глазах. Зрачки у нее были золотистые, как виски.
Левинсон понял, что у него только одна попытка.
– Мы же все-таки в Южной Америке, – серьезно сказал он. – Давай выпьем по чашке настоящей арабики.
* * *
28 июня
Российская империя. Санкт-Петербург. Зимний дворец
Екатерина
– Я бы все отдала за стакан березового сока, – сказала Екатерина, глядя на свою чашку с кипятком, в которой суетились две чаинки. Чаинки были маленькими, но активными, и всеми силами старались изобразить из себя нормальный чай: группировались то так, то эдак, опускались на дно, поднимались к поверхности. Но все усилия их были напрасными. По вкусу, да и по всем остальным характеристикам, напиток как был обыкновенной невской водой, так ей и оставался.
– Я читал, что еду лучше запивать простой водой, так полезнее, – оптимистично заявил Иван. От своей сегодняшней чаинки он отказался в пользу Екатерины.
– Было бы что запивать, – вздохнула государыня.
На стоящей перед императрицей тарелке из фарфора французской мануфактуры Сен-Клу начала XVIII века высилась горка гречневой каши – настолько маленькая, что можно было в подробностях разглядеть изысканные кобальтовые узоры на дне тарелки.
– А помнишь, какие обеды давала нам Скатерть-самобранка в Царском Селе? – Екатерина мечтательно прикрыла глаза. – На телешоу, где вы с ребятами ко мне сватались… Какие времена были – беззаботные, веселые, простые… Эх, ну и дурочка я была! Надо было тогда брать от жизни всё. И всё меню Скатерти заказать целиком, от жареных груш с голубым сыром до котлет из карпа в стиле гефилте фиш, от чатни из кабачков с изюмом до овсяно-мятного пудинга с яблочным топингом… И на Генри не стоило так зацикливаться… Он ведь даже не удосужился поучаствовать в отборе! – ни с того ни с сего вспомнила Екатерина и снова жутко разобиделась на мужа. – Даже простенькую видеоанкетку не снизошел записать для меня! А еще киношник. Весь в премиях, видите ли. Весь в «Щуках», как я в проблемах. Коронацию мою пропустил. И вообще все на свете пропустил.
– Уверен, что Генри и сам отчаянно жалеет, что не смог приехать на коронацию, – вежливо сказал Иван.
– Ага, жалеет он, как же. Загорает небось в свое удовольствие, – буркнула Екатерина, сердито стуча ложкой по старинной тарелке.
Хозяйственная мадам Столыпина, присутствующая за столом, тут же сделала ей замечание.
Последние шесть недель, прошедшие со дня коронации, мамочка Семена на добровольной основе вела хозяйство неумехи-государыни. Сперва пошли в дело тюбики с разноцветным месивом для Скатерти-Самобранки. Мадам придумывала из полупластмассовой жижи странные, фантастические, но вполне съедобные блюда. Потом тюбики закончились и Столыпина стала бегать на Литейный, в ближайший Императорский центр помощи, где петербуржцам по талонам выдавали продукты со складов «Пассажей Второва». Жалкие крохи, но все же лучше, чем сомнительные тюбики. Обед она готовила в маленькой ржавой печурке на Метрдотельской Кухне; тут же кипятила воду для стирки и раскаливала утюг, несмотря на июньскую духоту. Мадам Столыпина просто не могла допустить, чтобы ее венценосная подопечная показывалась на людях в грязных мятых футболках. Пузатая пыхтелка на чугунных ножках была маловата для нужд четырех человек и безумной страсти мамули к стирке. Но за последние полвека все остальные дворцовые печи постепенно отключались от ненужной ныне системы дымоходов, спроектированной еще в 1835-м году военным инженером генералом Аммосовым. Многочисленные камины, голландки, шкафы для пирожных, плиты, русские печи, бывшие ранее устройствами жизненной необходимости, в двадцать первом веке превратились в декоративные бессмыслицы. Как, собственно, превратились в них и сами российские монархи, думала Екатерина в минуты уныния. От печного жара круглые щеки мадам, и без того всегда румяные, полыхали алым пламенем, как у купчихи с картины Кустодиева.
Большой проблемой было топливо. Чем кормить прожорливую печурку? Екатерина категорически запретила вырубать коллекционные хвойные деревья, которые ее дед разводил во внутренних двориках Зимнего. Дубок, самолично посаженный Екатериной на следующий день после свадьбы, пока не представлял из себя ничего интересного: тоненькая хворостина с робкими листиками. До питомника с елкокапустами было далеко, каждый день не набегаешься. Дикие леса находились еще дальше – столица прилично разрослась со времен Пушкина. Попробовали пустить в дело уродливые офисные стулья, оставшиеся в великом множестве после отъезда министерских клерков в Сибирь, но оказалось, что чиновники были ребятами скромными и сидели на обыкновенном дешевом пластике, который для растопки печи не годился.
Архитектор Иван грудью встал на защиту великолепных интерьеров дворца – старинный паркет и антикварная деревянная мебель могли себя чувствовать рядом с ним в полной безопасности, горнило им не грозило. Иван вообще относился к Зимнему с профессиональным упоением, часами бродил по пустым анфиладам, впитывая идеи Растрелли. Как-то раз, исследуя просторные подвалы здания, Иван наткнулся на горы верноподданнических записок с сердечками, адресованных российским императорам, начиная с Николая Второго и далее в хронологическом порядке. Были там и свеженькие, собранные на опустевшей площади 17-го мая. Но в основном попадались сердечки, датированные Днями Гнева разных лет. «Каждый раз двадцать девятого февраля нас заваливают открытками, – объяснила Екатерина Ивану. – Вместо того, чтобы высказывать претензии к власти, граждане нами восхищаются, да еще и подарочки дарят, всяких мишек плюшевых и прочую дребедень… По крайней мере, раньше дарили и восхищались», – прибавила Екатерина, подумав. «Может, тогда пламя любви народной нас и согреет?» – остроумно пошутил Иван и потащил связки разноцветных посланий на кухню.
За целый век скопились тонны записок, но вряд ли их хватило бы на предстоящую осень и уж тем более зиму. По подсчетам Ивана выходило, что топливо в Зимнем закончится в конце ноября – почти одновременно с запасами лунных блокадников. «У нас хотя бы кислорода сколько угодно, а на Луне и воздух-то в ограниченном количестве», – подбодрил Иван Екатерину, когда та стала сокрушаться, как же она будет отапливать Зимний в декабрьскую стужу. Однако его утешения возымели обратный эффект: Снежная королева Екатерина разревелась как ребенок, вообразив неотвратимую гибель Ангела Головастикова, которого вообще-то терпеть не могла, и еще восьмидесяти двух человек, застрявших на голубой планете. Иван растерялся: «Что ты, Кать… Ну правда… Не расстраивайся, раз Николай Константиныч за дело взялся – успеет! Построит магнит в срок. И Левинсон тоже парень не промах… Да-да, мадам, и Семен, разумеется, тоже, вы меня опередили. Ваш сын безусловно сыграет в Венесуэле решающую роль, я в этом уверен так же, как и вы», – галантно кивнул он мадам Столыпиной, которая прибежала на плач Екатерины.
Собственно говоря, главной целью пребывания мадам в императорской резиденции было ожидание известий о сыне, выполняющим сверхважную миссию в Венесуэле. Столыпина была готова терпеть личные неудобства, выполнять любую черную работу, лишь бы только быть рядом с императрицей в тот момент, когда к Екатерине явится посланник Семена с докладом об успешном спасении планеты. Мадам уже несколько раз показывала государыне платье с кринолином и кружавчиками, которое наденет на церемонию награждения сына Нобелевской премией мира. Екатерине уже пришлось пообещать Столыпиной учредить ради Семена новый, невиданный Орден, обязательно с голубой ленточкой, чтобы сочеталась с «красивенькими глазками моего мальчика».
От двери послышался густой бас:
– Ваше величество, почтальон! – В Малую Белую столовую заглянул казак Харитон. – Прикажете впускать?
– Да, Харитошенька, зови, скорей зови! – экзальтированно воскликнула мадам Столыпина, не дожидаясь ответа государыни. Пухлое лицо мадам все осветилось надеждой. – Вдруг от Сенюшки чего? Я уж извелась вся, нервная система у меня нежная, того и гляди заболею… Ну, не томи душеньку!
Екатерина согласно кивнула. Она бы тоже не отказалась получить пару-тройку хороших новостей. Без Интерсетки жизнь была просто невыносима. Информационный голод терзал молодую императрицу почти так же жестоко, как и пустой желудок.
– Дзинь! – сказал Флоп, бывший системный администратор Зимнего, входя в столовую. – У вас есть четыре непрочитанных письма!
С тех пор, как в 1965-м году сотрудники Оренбургского технологического университета придумали электронную почту, профессия обычного почтового служащего начала потихоньку исчезать. К 2017-му году встретить реального почтальона на просторах России было так же сложно, как найти пуховой платок в современной Оренбургской губернии, центре прогресса и высоких технологий.
В тот момент, когда мир остался без электричества, миллионы программистов лишились работы. Разработчики приложений для Разумных Перстней, администраторы серверов, дизайнеры индивидуальных ячеек в Интерсетке, – все они внезапно оказались в грубом реальном мире, который нельзя было перезагрузить и откатить к предыдущей сохраненной версии, если что-то пошло не так.
Слоняющиеся без дела молодые мужчины, да еще и расстроенные полным отсутствием компьютеров – это прямая угроза общественному спокойствию. Несмотря даже на то, что большинство программистов были вполне себе хилыми безобидными юношами, вместе они представляли силу, вполне способную перевернуть страну вверх дном. Пока Екатерина вместе с айтишниками страдала от компьютерной ломки, барон Бланк оперативно внес на рассмотрение парламента закон о временной занятости программистов. Их всех приписали к местным отделениям Почтовой службы Российской империи. Так Флоп стал официальным почтальоном Зимнего дворца.
Работа ему, похоже, нравилась, вид он имел деловой и бодрый, а ведь раньше блуждал по галереям дворца, как сонная муха. В каком-то музее Флоп выпросил старинную шерстяную фуражку с золотой кокардой и лакированным потертым козырьком. Для пущей солидности, а может, и просто от лени, сисадмин отрастил себе бородку, пока довольно жидкую. Бороденка жутко раздражала Екатерину. Императрица с уважением взглянула на гладкий подбородок Ивана – экс-жених каждое утро с риском для жизни скреб подбородок канцелярским ножом; обычные, не электрические бритвы в последние десятилетия стали дефицитом.
Флоп расстегнул молнию на своей сумке для лэптопа и достал оттуда тонкую стопку писем для императрицы, снова звонко дзинькнув при этом. В работу он привносил толику творчества – при доставке писем издавал классические звуковые сигналы электронной почты. Например, сейчас сисадмин воспроизвел звоночек почтовой программы, установленной на Перстнях серии «Кольцо Марсианского Всевластия».
Флопу предложили гречневой каши и витаминного салата из елкокапусты, однако почтальон помотал головой, с гордостью заявив, что он на службе и ему еще в Адмиралтейство нужно заглянуть, передать морскому министру письмо от Константина Алексеевича.
– Так морской министр вместе с военным и всеми остальными в Сибири, – с горечью сказала Екатерина. – Адмиралтейство пустое стоит. Я в столице, Флопчик, совсем одна. Давай мне дедов конверт.
Новоиспеченный почтальон, подумав, отказался выполнить просьбу государыни.
– Что ж ты, голубчик, письмо от моего родного дедушки мне не отдашь? – растерялась Екатерина.
– Вам он, может, и дедушка, а почтовому ведомству – абонент! – сурово объявил Флоп, запоздало прибавив: – Ваше величество.
– Флопчик, дружочек, ну как же так? – Екатерина никак не ожидала подобной щепетильности от простого сисадмина.
– Абонент доверился Почте Российской империи! – провозгласил Флоп. – И Почта Российской империи не разочарует его. Уж простите, ваше величество, но постановления суда на прочтение чужого письма у вас нет.
– А вдруг письме про Генри? – взволновалась Екатерина. – Дедуля мог узнать что-нибудь. Его домик совсем рядом с шепсинскими киностудиями.
– Но зачем бы ему писать об этом морскому министру? – резонно возразил Иван.
– Так, ну всё, – из-за стола поднялась рассерженная мадам Столыпина, – да что ж такое делается-то, люди добрые! Ты как государыне смеешь отказывать! Ну сейчас я тебя отшлепаю, маленький негодник…
– Я буду жаловаться начальнику отделения! – пискнул Флоп и выскочил из столовой вместе с дедовым письмом, бубня себе под нос «ну и дела».
– Задержать его, ваше величество? – предложил Харитон.
– Ты что, Харитон, выдумал, – Екатерина замахала руками. – Зачем нам неприятности с полицией? И без дежурного городового у нас проблем полным-полно… Как в воду глядела, – пробормотала она через пару минут, распечатав адресованные ей конверты. Мадам Столыпина, убедившись, что от Семена ничего нет, величественно уплыла в сторону кухни бороться с грязной посудой, а Екатерина принялась за чтение.
Первое письмо было от начальника юридической службы ее родного Русско-Балтийского завода, на котором Екатерина столько лет трудилась оператором колл-центра, пока отец не передал ей престол. Юрисконсульт Русско-Балта ставил Екатерину в известность о том, что предприятие подает на нее в суд «из-за грубого нарушения корпоративных правил». В ходе служебного расследования выяснилось, писал юрист, что Екатерина передала конкуренту – Русскому автомобильному заводу Пузырева – секретную технологию аква-авиа-автомобиля, принадлежащую на правах собственности Русско-Балтийскому автомобильному заводу. Несмотря на то, что в связи с глобальным технологическим сбоем аква-авиа-автомобильная технология под рабочим названием «Фодиатор» потеряла свою ценность, Русско-Балт «не намерен оставлять корпоративное преступление без внимания» и будет отстаивать свое право на возмещение убытков в суде. Урон, нанесенный имиджу предприятия, юридический отдел завода оценил в сумму, равную стоимости всего Зимнего дворца.
– Что?! Да я никогда… Да как им не стыдно… Чтобы я, верный русско-балтовец во втором поколении, предала интересы родного завода…
Захлебываясь от несправедливой обиды, ужасаясь перспективе потери императорской резиденции, Екатерина принялась зачитывать письмо Ивану, как вдруг остановилась на полуслове. Она вспомнила. Она всё вспомнила. Как-то раз в колл-центр завода обратился клиент с никнеймом «Воздушный Шар». Он интересовался перспективами серийного выпуска летающих-плавающих автомобилей. Екатерина, желая угодить клиенту, слишком подробно рассказала ему про революционную пневматическую подвеску, придуманную ее папенькой для экспериментального «Фодиатора». И даже, помнится, приложила папенькин чертеж к электронному письму. Кто же знал, что под дурацким никнеймом скрывался конкурент Пузырев.
– Чтоб меня Нептун трезубцем проткнул, – прошептала Екатерина, уставившись в елкокапустный салат невидящим взглядом.
Иван только головой покачал, услышав подробности случившегося.
– И впрямь грубое нарушение, – со вздохом согласился он. – Не расстраивайся, найдем хорошего адвоката.
– А если потеряем Зимний? – с трудом сказала Екатерина.
– Тогда пусть у директора Русско-Балта голова болит, как этот дворец зимой топить, – Иван решительно забрал у нее неприятное письмо. – Давай следующее.
Однако следующее тоже никуда не годилось. Послание было с Байкала, от барона Бланка. Он сухо сообщал, что все государственные деятели благополучно добрались до «Сибирского Петербурга», как он называл Иркутск. Далее он настоятельно рекомендовал государыне не выходить из дворца «даже в случае пожара». По словам Бланка, по всей России «разгорается гнев народный». Причин было две. Во-первых, отключение электричества, в котором люди (все, кроме ученых) винили лично Екатерину. Во-вторых, новый закон, устанавливающий особый налог на содержание монарха в размере одной копейки в год с каждого гражданина империи. Теперь уже никто не помнил, что нововведение придумал Ангел Головастиков в недолгую бытность свою императором. Подданные возмущались, что мало того, что Екатерина лишила их необходимого комфорта, так еще и денег с них теперь требует, пусть смехотворных, но тут сам принцип важен! Если верить барону, лидеры подпольной оппозиции взывали: «Романовы будут купаться в деньгах, а мы – в грязных холодных лужах?» Не нужно было иметь особые способности, чтобы подсчитать, что государыня будет получать более ста шестидесяти тысяч рублей в месяц. Это при том, что, например, пенсия императора в отставке Николая Константиновича составляла двести тридцать рублей в месяц. «Я делаю все возможное, чтобы погасить пламя недовольства, но, боюсь, ваше величество, для этого не хватит и всех байкальских вод… Ради собственной безопасности, ради спасения собственной жизни, наконец, не покидайте крепкие стены Зимнего», – повторял он в последних строчках.
Зато третье письмо было теплым и славным. Его прислал отец. Папенька коротко описывал «вполне удовлетворительные» условия жизни в деревушке Сарме, где поселилась команда столичных инженеров под его руководством, докладывал о подготовке к строительству Сибирского Магнита и сообщал неожиданную новость.
– Вань, они встретили Алексея! – радостно изумилась Екатерина. – Нашего Алешку! Посреди леса, представляешь? С ним все в порядке, он прямо герой, добыл им какой-то удивительный корень, из которого они наварили кофе на всю компанию… Так, и Софья с ними, – Екатерина слегка помрачнела. – Я все же надеялась, что она не потащится в сибирскую глушь, а вернется в свою Испанию… Но нет, прилипла к ним, как вечный пластырь… Тоже мне жена и дочь декабриста, – пренебрежительно фыркнула государыня.
– Не имею чести быть знакомым с твоей сестрой, но если она хоть немного похожа на тебя, Николаю Константинычу и Алеше повезло оказаться в ее компании, – Иван, как всегда, старался снять напряжение. – Похоже, она так же предана любимому, как и ты, Катя.
Он взглянул на молодую императрицу, и она различила в синих глазах плохо скрытую тоску:
– Ты ведь тоже отправилась бы за Генри на край света?
– А? Ну да, ну да, – рассеянно ответила Екатерина. – Отправилась бы на край света, чтобы сказать ему, что он негодяй, каких свет не видывал.
В конце письма папенька наспех пририсовал смешного совенка – совсем как в детстве, когда старался ее утешить. «Держись, милая Кати, не теряй лица, – советовал он в постскриптуме, – как можно больше общайся с народом, разговаривай по душам с простыми людьми, знай их радости и горести. Вдохновляй и поддерживай, тогда тебе и самой будет легче. Будь смелее. Будь решительнее. В русских людях твоя сила, а их сила – в тебе».
– И что это должно означать, интересно? – вздохнула Екатерина. – Ладно, раз папенька говорит, нужно отправляться в очередной объезд. Больше не будем носиться по улицам рысью, словно маленькие трусишки. Я бы даже и на карете поехала, как полагается государыне. Раз папенька сказал вдохновлять.
– Карета развалится сразу, – предупредил Иван. – Это та, в которую сердечки в День Гнева бросают? Я ее в конюшне видел. Так вот она и годится разве что в качестве почтового ящика. Попробуем сесть в нее, тут же распадется на части. Одно название – карета. А на самом деле фикция.
– Ладно, – насупилась Екатерина. – Тогда верхом. Но не быстро! С королевским достоинством. Поедем в Императорский центр помощи.
– Но ведь именно там собираются самые отчаявшиеся, – с тревогой сказал Иван. – А барон Бланк не рекомендовал…
– А папенька рекомендовал, – упрямо заявила Екатерина. – И несмотря на то, что он начал выражаться в стиле доморощенного Далай-ламы, я ему больше верю, чем какому-то лысому зануде. Так что хорошо, что там самые отчаявшиеся – иначе откуда мне горести народные узнавать?
– Может, хотя бы вуаль наденешь? Густую, – предложил Иван. – Мадам Столыпина вмиг соорудит. Как говорят французы, она может из ничего сделать шляпку, салат и скандал.
– Не хочу, – отрезала Екатерина. – Буду загорать лицом. И вообще, хватит меня от всего отговаривать. Я ничего такого не сделала, чтобы в парандже ходить. Разве что главную корпоративную тайну тысячелетию разболтала Пузырёву. Но больше точно ничего. Не понимаю, за что меня ненавидеть?
* * *
Все еще 28 июня
Российская империя. Санкт-Петербург. Центральные проспекты
Иван
Иван был совершенно согласен с Катей – ненавидеть ее было не за что. Ее можно было только любить. Отчаянно, безнадежно, тайно. Проклиная своих родителей за то, что они не Виндзоры и не Маунтбаттены. Проклиная себя за то, что год назад упустил верный шанс на руку и сердце лучшей женщины всей земли, от южного магнитного полюса до северного, в любом порядке. Проклиная свою порядочность, которая не давала ему предать Генри, будь тот худшим мужем на всей земле, от северного магнитного полюса до южного.
Ду-рак, ду-рак, ду-рак – выстукивали копыта лошадей по гладкой мостовой. Иван снова, как и всегда, сопровождал государыню в объезде пустынной столицы.
Потомок рязанской ветви архитекторов Воронихиных всегда чувствовал себя в Петербурге неуютно. Центр мегаполиса казался ему слишком надменным, высотные спальные районы – чересчур прогрессивными. Иван привык к доброжелательной малоэтажной провинции, а здесь над его головой носились красные остромордые трамваи, а на тротуарах суетились роботизированные дворники.
Точнее, раньше носились и суетились. Сейчас весь город словно поставили на паузу. Остромордые трамваи увез с собой Николай Константинович, прозрачные воздушные тоннели стояли пустые. Роботизированных дворников то ли расхитили, то ли спрятали подальше, в ожидании светлого во всех смыслах будущего. Автомобили застыли посреди проезжей части, как будто великанский ребенок разбросал свои игрушки; не было в них ни водителей, ни пассажиров. Пешеходы, даже на широком Невском, попадались редко. Печально темнели уличные экраны. Без привычной рекламы было скучно и тоскливо. Небо смотрелось совсем пустым – ни квадрокоптеров, ни птиц.
– Город стал каким-то чужим. Зловещим, – Катя эхом повторила мысли Ивана. – Всё здесь излучает враждебность. Не только люди. Даже, кажется, стены зданий.
Иван думал-то точно так же, но не мог себе позволить расклеиться при императрице. Он обязан был поддерживать ее боевой настрой. Даже если прямо здесь и сейчас упадет в голодный обморок. Свою порцию каши Воронихин тоже зачастую отдавал возлюбленной, ссылаясь на несуществующую аллергию на гречу. Аллергия у него была только на рыбу, но рыбу петербуржцы не видели на своих столах с мая, потому что за последние полвека разучились ее ловить без специальных технических приспособлений. Мимо шли косяки корюшки, маленькой вкусной селедки, но никто не знал, какую приманку цеплять на удочку, сколько минут ждать клева, как починить дырявую лодку и почему свежая корюшка пахнет огурцом. Интерсетки, всезнающей виртуальной энциклопедии, не было, обычной же сетью они пользоваться толком не умели, и рыба уходила непойманной, оставляя после себя загадочный огуречный аромат.
Больше всего Иван мечтал о толстом, истекающем прозрачным соком стейке. Как бы он на него набросился!.. Нет, не так. Больше всего он мечтал о Кате, говядина занимала призовое второе место. Однако Иван не позволял себе воображать, как бы он набросился на замужнюю государыню императрицу, поэтому заставлял себя думать о филе миньон с тающим чесночным маслом и веточкой розмарина рядом на тарелке. С поставками мяса в столице тоже были проблемы. Как хранить его летом, без холодильников, в промышленных масштабах? Толкового решения до сих пор не нашли. Любые варианты упирались в тот факт, что на производстве отсутствовало электричество. А голыми руками на всю страну мяса не накоптишь, не насолишь и не упакуешь.
Около месяца назад к императрице приходил глава Гильдии фермеров, предлагал ей индивидуальную доставку свежих продуктов с ближайших полей. Она отказалась. Оскорбленно заявила, что разделит с народом все беды, от начала до конца. Она была особенно прекрасна в ту минуту: в глазах зеленый королевский огонь, нежные скулы сияют гневным румянцем, русые волосы разметались по плечам, как мантия… Тогда, 21 мая в 10 часов 10 минут, Иван Воронихин понял, что пропал.
Он позабыл обо всем: о любимой работе, о матери с отцом, о верной собаке Золушке, которая ждала возвращения хозяина, скучая в гостях у его родителей. Но Иван думал не о Золушке. Он думал о той принцессе, которую так глупо потерял год назад. Теперь он своего счастья не упустит.
За последние неделя Катя сильно похудела, потеряв тот здоровый спортивный вид, которым всегда отличалась. Светлая кожа почти не впитывала загар, под глазами залегли черные круги. Она стала сильно сутулиться. Лишь оказавшись верхом на верном Кирине, императрица преображалась, стремительно летела вперед по страшно тихим проспектам, подшучивая над неуклюжим Иваном.
В отличие от государыни, научившейся ездить рысью раньше, чем ходить, Воронихин впервые сел на лошадь в прошлом году. Сейчас обессилевшему архитектору стоило больших усилий усидеть на белом норовистом Ланселоте. Особенно когда жеребец начинал гарцевать, соперничая с шоколадным конем императрицы. Ну разве кто-нибудь мог предугадать, что в двадцать первом веке умение управлять лошадью внезапно станет настолько важным? Трое всадников – Катя, Иван и казак Харитон, – отражаясь в пустой витрине бывшего магазина гироскутеров, казались бестелесными призраками.
Стараясь удержать поводья в слабеющих руках, Иван взял привычный беззаботный тон:
– Брось, Кать, как сказал бы Алеша, меньше народу, больше кислороду. Смотри, как с погодой-то сегодня повезло! Ни дождинки, ни ветринки. Свежий морской воздух. Одно удовольствие выйти прогуляться. Потом еще будешь скучать по такому тихому, спокойному городу. – Он торжественно обвел рукой нарядный и пустынный, как с открытки, Литейный проспект.
– Злодейка! Верни электричество! Сил нет! – крикнул измученный женский голос откуда-то сверху. Всадники принялись крутить головами, однако откуда именно раздался крик, было непонятно: большинство окон в соседних зданиях были распахнуты настежь – кондиционеры не работали, а жара к середине дня еще усилилась. – Гусыня, а не государыня!
– Уверен, что это не тебе, – откашлявшись, сказал Иван. – Нет, Харитон, не надо никуда идти разбираться, у нас есть дела поважнее… А вот и Центр помощи.
Императорский центр помощи разместился в доме номер четыре по Литейному проспекту. Здание по привычке называли Старым Арсеналом, однако ничего военного в нем давно уже не было. Да, когда-то, еще при Петре, там отливали пушки, потом в доме поселился Окружной суд, однако лет десять назад особняк целиком выкупил основатель «Владычицы морской» Кондратий Ёрш. Денег он потратил море – но, как любил говорить сам Ёрш, «работать нужно у воды, только тогда поймаешь золотую рыбку».
Особняк был оформлен в синих и голубых тонах, и ничего более эпатажного архитектор Воронихин в жизни своей не видел. Когда он учился в рязанской Академии художеств, то не раз бывал на экскурсии в местном офисе «Владычицы». Но здесь, в столице, интерьер помещений буквально сбивал с ног. Ёрш переделал абсолютно всё. Вместо полов установил толстое стекло, под которым кружили живые рыбы. Ходить по аквариуму – то еще удовольствие, подумал старомодный Иван, аккуратно ступая по прозрачной поверхности и ощущая себя плохим подражателем Иисуса.
Катя, похоже, была здесь не впервые. Оставив Харитона у дверей с лошадьми, она уверенно направилась к стойке администратора, которая выглядела в точности как нос корабля: деревянная обшивка, штурвал рядом с темным монитором и даже небольшой якорь в углу. На стене – стилизованная под морскую пену надпись: «Чего тебе надобно, старче?». За стойкой дежурил какой-то мальчишка лет восемнадцати, наряженный морским коньком. Увидев императрицу, он сдернул карнавальную остроносую шапочку и ошеломленно поздоровался:
– Ваше величество! Рады приветствовать вас в главном офисе «Владычицы»… То есть в Императорском центре помощи гражданам Российской империи, пострадавшим от Великого электрического краха. Чего тебе надобно, старче? – непринужденно прибавил он фирменное приветствие «Владычицы».
– Постойка-ка, это ведь ты устанавливал автоматы в Зале компьютерных игр для моего коронационного бала? – вдруг спросила Катя.