Сами не зная отчего все, кто был в комнате, сбились в плотную кучку на тахте и сидели, боясь пошевелиться. В звенящей тишине было слышное взволнованное неровное дыхание каждого. От звука падавших иногда на деревянную раму капель женщины нервно вздрагивали.
Бог знает, сколько прошло времени с момента как прекратилось жуткое беснование насекомых. Уставшие, изможденные в полудреме Лапины и все, кто разделил с ними эту страшную ночь, просидели в комнате до рассвета. И лишь когда сквозь узкую полоску, составлявшую зазор между шкафом и окном стал проникать тусклый солнечный луч, доктор наконец отодвинул мебель от окон.
– Выжили, – выдохнула Марья Николаевна и без сил опустила голову на подушку.
…
Когда по размытой дождем дороге, увязая в грязи тощие лошади везли дачных жильцов и их небогатый скарб в город, каждый из тех, кто трясся в непрочных повозках, думал о своем. Но мысли их были удивительно схожи. Впрочем, ничего удивительного тут нет. С чем столкнул их случай в этой ужасной забытой Богом глуши? Было ли то действительно проклятие болот или странная болезнь и природные аномалии? Да и впрямь ли отражали они вчера атаку обезумевших полчищ комаров? Уж ни привиделось ли это все, не приснилось ли? И каждый хотел спросить у другого – а правда ли? И каждый не находил в себе сил для вопроса и стойкости, чтобы услышать ответ. Потому и ехали молча и лишь, подгонявшие иногда лошадей извозчики, редкими криками нарушали тишину.
Рябая Алена проводив отъезжавших безразличным взглядом, чавкая калошами по свежей грязи отправилась домой. Она твердо знала, что молодой барин и старушка далеко не последние, чьи обескровленные тела найдут в этом месте, а потому собиралась сегодня же пойти к сестре в соседнюю Шепетовку, что подальше от лихих болот.
А на самих болотах, из потревоженной трясины поднимались все новые и новые черные комариные тучи и разлетались по округе.
ШКАТУЛКА
Серафим Аристархович Белецкий страсть как любил бродить по всевозможным антикварным лавкам. Он часами разглядывал как милые старинные безделушки, так и действительно ценные вещи с многовековой историей. Серафим Аристархович считал, что каждый предмет, перешагнув определенный срок своего существования был, несомненно, достоин уважения будь то нелепая сахарница или ваза тончайшего фарфора династии Мин. Ведь каждая вещь хранит свою тайну. Быть может, незамысловатого столетнего чайника с пастушкой и не касались пальцы китайского императора, но и он, несомненно, ценен. Он знал старинный уклад и честно служил какому-нибудь почтенному семейству. Господин Белецкий, рассматривая подобную утварь, живо представлял как тучный купец дует щеки перед блюдечком крепкого чая. Или вот – простенькое колечко, каких и не носят знатные дамы, а глядишь для кого-то это колечко могло быть дороже пуда золота. А медальоны – почерневшие от времени, покрытые патиной, но хранящие дорогой любящему сердцу локон. Сколько воспоминаний сокрыто в маленькой овальной вещице. Однако больше прочего Серафим Аристархович любил предметы с загадкой – статуэтки таинственных идолов с далеких островов, магические амулеты, ножи для страшных и неведомых ритуалов. Именно их он отыскивал среди множества милого барахла и заботливо расставлял на полки специально отведенного под коллекцию шкафа. Шкаф наглухо запирался, а ключ хранился в месте, известном лишь одному Белецкому. Серафим Аристархович верил, что многие из загадочных вещиц и впрямь обладают магической силой, а потому прятал свою коллекцию от любопытных глаз и рук. А коллекция эта являла собой нечто весьма своеобразное. Были здесь и странная фарфоровая кукла с мертвыми глазами, в которой по уверению лавочника, пытавшегося сбыть жуткую игрушку, живет неимоверно злой дух. Была здесь и старая доска Уиджа для вызова духов, привезенная из Англии одним отставным генералом. Были и обсидиановые четки, снятые с покойного африканского колдуна, и обладающие страшной разрушительной силой. И даже колода якобы принадлежавшая самой Мари Ленорман, так же заботливо хранилась в маленьком деревянном ящичке.
Поздним ноябрьским вечером Серафим Аристархович, смахивая перчатками первый мокрый снег с пальто, заявился в антикварную лавку братьев Глинкиных. Скучавший за прилавком владелец, при виде посетителя оживился, а узнав в вошедшем давнего клиента, услужливо поклонился гостю. Арсений Глинкин любил постоянных своих покупателей столь же страстно, сколь ненавидел случайных дамочек, от праздности таскающихся к нему в лавку. Дамочки верещали, бесконечно трогали хрупкие предметы руками, оставляя следы жирных пальцев, и так и не сторговавшись по цене, надув щеки покидали обитель старинных предметов. То ли дело Серафим Аристархович. Белецкого Глинкин уважал и сразу раскусил в нем истинного ценителя антиквариата. Знал лавочник и страсть коллекционера к мистическим и оккультным вещицам, а потому, если нечто подобное оказывалось в его магазинчике, то на полки это Глинкин не выставлял, а хранил в кладовой на случай визита Белецкого.
Вот и сегодня был у Арсения Дмитриевича один занятный объект, которым он надеялся заинтересовать Серафима Аристарховича. Шкатулка черного африканского дерева невероятно тонкой работы. На крышке ее красовались ровно двенадцать аккуратно вырезанных человеческих черепов, а по центру в роли ручки выступала крупная козлиная голова, олицетворявшая суть самого Диавола. Стенки ее снаружи так же были тончайшей резьбы с загадочными узорами. Шкатулка эта помимо запаха старого дерева источала едва уловимый аромат мускуса и сандала, и вроде бы как являлась дарохранительницей для некоего жуткого дьявольского культа Северной Африки, жрецы которого не гнушаются человеческими жертвами.
Впрочем, самому Глинкину эту вещь продал некий странный субъект, уверявший что получил ее в дар от одного британского лорда за весьма сомнительного рода работу, о которой не принято говорить вслух в приличных кругах. Лорду же в свою очередь шкатулку презентовал французский генерал, а уж как к тому попал столь своеобразный предмет остается лишь догадываться.
Шкатулка эта сразу же вызвала живейший интерес у Серафима Аристарховича. Да вот только была в ней одна загвоздка. На вещи этой был маленький навесной замок медного оттенка, явно сделанный кем-то в более поздний период и ключа от этого замка ни у кого не имелось. Белецкий вертел дивный предмет в руках и завороженно рассматривал резьбу. Сквозь ажурные узоры он силился углядеть внутренности шкатулки: кажется, дно ее было устлано пурпурным бархатом, что весьма странно для якобы африканского предмета. Серафим Аристархович не верил в легенду о дьявольском культе полупервобытных племен, однако нечто мистическое в этом черном ларчике безусловно присутствовало. Да и кто знает, если удастся-таки шкатулку вскрыть не найдется ли внутри нечто более ценное? Дорогое украшение или текст заклинания на неизвестном языке. Да хоть бы и любовная записка, все одно нечто интригующее. А потому, недолго думая, Белецкий сторговался с лавочником и уже через несколько минут нес заботливо завернутый в плотную бумагу ларец домой. Серафимом Аристарховичем овладело сладостное чувство от удачного приобретения. Он и сам не мог объяснить в чем же состояла удача покупки запертой шкатулки без ключа, однако ощущал приятно разливавшуюся по телу радость, пьянившую словно коньяк многолетней выдержки.
Обычно Белецкий не распространялся среди домашних о своих мистических антикварных находках, но сегодня загадочных сверток заметила его пятнадцатилетняя дочь Анастасия. Она накинулась на отца с расспросами и тому пришлось немного рассказать о новом приобретении. Когда же Серафим Аристархович извлек шкатулку из бумаги, Настенька обомлела от восхищения, чем вызвала недоумение у отца. Казалось бы, довольно мрачная вещь, испещренная черепами, должна вызывать у молодой девушки отвращение, однако дочь пришла в неописуемый восторг и тут же начала упрашивать Белецкого подарить ей шкатулочку.
– Бог с тобой, Настенька. Зачем тебе столь странная вещица? Да и сломанная к тому ж.
-Ах, папенька, да вы посмотрите, как она хороша. Вы и сами это прекрасно знаете, уж будь она дурна так и не купили бы.
– Но она же для моей коллекции, – вяло запротестовал Серафим Аристархович. Характером он обладал мягким, да и в дочке души не чаял, а потому отказывать ей было для него сущим кошмаром. – На что она тебе?
– Уж очень по душе пришлась. Ну папенька! – Анастасия обиженно надула губы, и колеблющийся отец был вынужден сдаться под напором этого жалостливого взгляда, хоть и поворчал для проформы.
– Ах, ну бери, бери. Хотя к чему столь страшная вещь молодой девице, я совершенно не могу взять в толк. Мало ли у тебя шкатулок – и филигранные и с перламутром, нет подавай ей жуткую с черепами.
– Ах, спасибочки! – обрадованная Настя жарко поцеловала родителя в покрасневшую от волнения щеку, и, схватив ларец тотчас выбежала вон.
– Погоди… – выкрикнуть Серафим Аристархович, но дочери уже и след простыл. А Белецкий меж тем начал осознавать, что совершил ошибку. пойдя на поводу у отеческих чувств. Ведь эта шкатулка вполне может быть опасной. Да ни один из магический предметов коллекции не принес в дом Белецких несчастье, но все они заперты в шкафу. Кто знает, что на самом деле таит в себе эта вещь? Расстроенный Серафим Аристархович направился ужинать, надеясь за столом уговорить дочь вернуть шкатулку.
За ужином супруга Белецкого Анна Саввишна пришла в сильное волнение, узнав, что дочь завладела жуткой вещью, испещренной черепами. Женщиной она была набожной и суеверной одновременно. Блюдя все церковные праздники, Анна Саввишна верила и в приметы. Она всегда носила на исподнем булавку от сглаза, верила в колдовство и заговоры, а в последнее время так и вовсе пристрастилась к спиритизму. В тайне от мужа госпожа Белецкая посещала собрания, на которых медиумы взывали к усопшим. На одном из таких собраний, вселившийся в ясновидца дух, предупредил Анну Саввишну о грозящей ее семье опасности. Не предававшая сперва странному предсказанию особого значения Белецкая, услышав про шкатулку не на шутку испугалась.
– Отдай ее отцу! – строго наказала она дочери и тут же с негодованием обратилась к супругу. – Негоже в доме иметь подобные вещи! Зря ты, Серафим, собираешь эти предметы. Надо бы вызывать отца Сергия и освятить твой шкаф.
Серафима Аристарховича отчего то напугала мысль об освящении его коллекции. Он живо представил как отец Сергий, дымя кадилом, разбрызгивает святую воду на фигурки африканских языческих богов и нашел в этом что-то до отвращения противоестественное.
Анастасия же наотрез отказалась возвращать шкатулку отцу.
– Это все глупости и предрассудки, маменька! Шкатулка просто красивая вещица и ничего сверхъестественного в ней нет. А если и есть у меня в комнате стоят образа – уж не будете же вы, маменька, сомневаться в силе Святых угодников или же нательного креста – девочка приложила ладонь к груди, к тому месту, где под платьем располагался ее серебряный крестильный крест.
На столь веские аргументы у родителей не нашлось достойного ответа и им не оставалось ничего иного, кроме как перевести разговор на иную тему, ибо этот спор достоверно окончился победой юной барышни.
Анастасия Серафимовна Белецкая была натурой страстно увлекающейся, что весьма свойственно ее возрасту. Она залпом поглощала новые книги, внимательно изучала сведения о естественных науках, содержащихся в энциклопедиях, и даже тайком почитывала выписываемые отцом газеты. В мечтах своих юная особа то воображала себя на раскопках египетских гробниц, то тщеславной ученой, алчно ищущей секрет бессмертия в тайной лаборатории, то известной писательницей или поэтессой. Ясно было одно – оставаться скромной девицей ждущей хорошей партии Анастасии Белецкой было вовсе не по душе.
Когда же Настенька увидела загадочную шкатулку, то ощутила нечто весьма странное. Казалось, будто кто-то невидимый и неведомый шепнул ей на ухо: " Вот здесь, здесь в этом мрачном черном ларце и спрятана тайна бытия" И потому юная Белецкая, не раздумывая, приняла решение завладеть предметом во что бы то ни стало, хоть бы и пришлось выкрасть его из папенькиного шкафа. Однако, оказалось достаточным лишь ласкового тона да жалобного взгляда, и эбеновая шкатулка перекочевала в комнатку Анастасии.
Оставшись наедине с вожделенной вещью, девица сама не зная отчего принялась ее обнюхивать точно охотничья борзая. Запах старого дерева, восточных благовоний и чего-то еще – непонятного, но весьма приятного и интригующего источала шкатулка. Настенька аккуратно потрогала венчавшую крышку козлиную голову и каково же было ее изумление, когда она обнаружила что голова это крутится. Белецкая слегка покрутила козла влево, и произошло невероятное – замок щелкнул и отвалился, а крышка внезапно открылась, явив взгляду юной барышни пурпурную бархатную обивку, устилавшую дно. Шкатулка была пуста, однако откуда-то из самых ее недр заиграла чарующая музыка. Сложно понять, что за струны или же клавиши создавали столь прекрасные звуки, однако мелодия завораживала.
Настенька приблизила загадочную вещицу к лицу, чтоб внимательно рассмотреть откуда же льется столь прекрасная музыка, но так и не обнаружила никаких хитрых устройств. Однако едва только она перевела взгляд со шкатулки на комнату, как с удивлением поняла, что спальня ее преобразилась. Точнее это было вовсе и не ее спальня, а чей-то кабинет, сплошь уставленный шкафами с необычными предметами и старинными книгами. Белецкая вскочила со стула и с любопытством принялась осматривать интерьер. На полках в одном из сервантов стояло множество шкатулок и каждая, казалось, была прекрасней предыдущей. Розовая с перламутром, усыпанная жемчугом и диковинными раковинами, малахитовая с золотыми вставками и изумрудной крошкой, красного дерева с тончайшей восточной резьбой. Были здесь и стеклянные флаконы с духами – маленький изысканный в виде цветка таил в себе фиалковый аромат, побольше, имевший вид коринфской колонны пах цитрусами и морем, еще один, увенчанный крышкой-куполом источал сандал и амбру. А книги? Древние, слегка истрепанные на самых разных языках – китайский, арабский, французский, испанский. В некоторых содержались странные рисунки, изображавшие то обряды каких-то жутких жертвоприношений, то и вовсе сам Владыка Преисподней. Однако столь страшные картинки вовсе не испугали Анастасию, она потянулась было за следующей книгой, как внезапно вновь оказалась в своей привычной спальне. Но куда же исчезла загадочная комната с ее невероятно интересным содержимым? И что это было? Странный сон? Но ведь она не спала. Наваждение шкатулки? Или может это признак какой-то душевной болезни, что иногда случаются с молодыми девушками. Однако Анастасия Белецкая при всей своей впечатлительности вовсе не страдала расстроенными нервами. Ах, у кого бы узнать про столь необычное явление? – размышляла девица. Маменьке с папенькой точно ни слова, не то точно отберут.
Весь вечер до самой полуночи Настенька пыталась разгадать в чем же секрет шкатулки. Она вертела ее и так, и эдак, хотела было даже отодрать бархатную обивку, но уж больно было жалко портить красивую вещь. К тому же тщательно прощупав пурпурную ткань Белецкая пришла к выводу что ничего кроме деревянного дна под ней нет. Но как объяснить музыку и странное видение? Неужто незаметно для самой себя Анастасия и впрямь задремала и волшебная комната лишь плод ее воображения?
Ах как хотелось бы вернуться в ту комнатку, – мечтательно подумала Настасья, – если это был сон, быть может, ночью я снова ее увижу.
Однако почти до самого утра юная Белецкая не смогла сомкнуть глаз. Она ворочалась в кровати и мысли о шкатулке непрестанно носились в ее голове. Лишь перед самым рассветом Морфей открыл для нее свои объятия, и Анастасия и впрямь увидела ту самую комнату. Но вовсе не так ярко и живо, как тогда, когда из ларца лилась красивая музыка. Сон ее был бледной тенью, выцветшим воспоминанием о волшебной комнате, да и то недолгим.
Проснулась Белецкая разбитой и с жуткой мигренью. Она вновь вяло повертела в руках шкатулку, но так и не обнаружив тайных отделений со злостью отодвинула предмет прочь.
– И с чего это я решила будто в ней что-то интересное, – обиженно размышляла Настенька, – обычная деревяшка. Отдам ее вечером папеньке.
Шкатулка и впрямь перестала казаться ей такой уж красивой. Да взять хотя бы ее перламутровый ларец для украшений – он же в тысячу раз милее и лучше.
– Если и есть у этой вещи хоть какая-то ценность, – думала Белецкая, – то состоит она лишь в том, что на ее фоне другие кажутся куда приятнее.
До самого полудня Анастасия не выходила из комнаты и лишь к обеду смогла собраться с силами. Было воскресение и потому Белецкие собирались в гости к близкому другу Серафима Аристарховича и по совместительству крестному Настеньки – Дмитрию Алексеевичу Прокофьеву. Дочь сперва не хотела ехать, но решила, что стоит немного развеяться, может и пройдет это сжимающая голову тупая боль.
Жили Прокофьевы недалеко и путь занял менее четверти часа. Обед был сытным и славным – суп из судаков, томленые в медовом уксусе перепелки, тушеная белорыбица, а на сладкое – бланманже. Настенька нехотя, исключительно ради приличия, поковырялась в тарелке. Как бы она ни хотела освободить свой разум от мыслей о событиях вчерашнего вечера и злосчастной шкатулке, у нее ничего не выходило. В конце концов юная Белецкая уж было почти решилась спросить об этом по пути домой отца, но сообразив, какое ее расспросы вызовут среди родителей волнение, поняла, что лучше уж хранить все в тайне. Да и нет никаких подтверждений что комната с диковинами ей не приснилась.
– Что это ты Настенька будто не здорова сегодня? – тревожно поинтересовалась Анна Саввишна, когда уж почти подъехали к дому.
– Голова разболелась, да и спалось что-то неважно. – печально ответила дочь.
– Уж не шкатулка ли эта на тебя так действует? Раньше ты всегда была бодра и весела.
– Ну что за глупости, маменька, – сама не ожидая от себя возмутилась вдруг Анастасия. – Я же сейчас не дома и шкатулки подле меня нет, а голова все одно болит.
– Погода прескверная, видно так действует, – пришел на помощь дочери Серафим Аристархович.
Вечером Настенька, ссылаясь на то, что уж больно перестаралась с обедом у Прокофьевых, от ужина отказалась. Она лежала одетая на кровати и задумчиво глядела в потолок и, если бы вы внезапно тронули ее за плечо и спросили – О чем же ты, Анастасия, думаешь, юная Белецкая вряд ли смогла бы вам ответить. Мысли ее носились в голове вихрем. Однако вихрь этот внезапно был прерван полившейся невесть откуда прекраснейшей мелодией. Той самой мелодией, что играла в первый вечер из шкатулки.
Настенька радостно вскочила с кровати и хотела было кинуться к полке с ларцом, но вновь обнаружила себя в загадочной комнате. Теперь в комнате этой помимо шкафов с диковинами была массивная дверь. Белецкая раньше видела такие двери лишь в одной энциклопедии, где описывался какой-то индийский город, не то Калькутта, не то Бомбей. Немыслимо красивые узоры переплетались и создавали ощущение словно это вовсе не дерево, а кружево. Настенька решительно открыла чудную дверь, потянув за тяжелое железной кольцо.
Едва лишь она шагнула вперед, как лицо ее обдул свежий теплый ветер, принесший с собой аромат цитрусов, жасмина, мирта, вереска, лаванды и розмарина. Казалось, она вошла в благоухающий сад, где все деревья цвели и плодоносили одновременно. Впрочем, это было не далеко от истины. Перед Анастасией и впрямь оказался сад – южный томный, с тяжелыми плодами апельсинов и бергамота, тревожимых иногда морским бризом. Настенька никогда не была на море и не видала таких пышных и душистых садов. Она вдыхала этот чудный запах и не могла надышаться, ей мнилось, будто она попала в рай.
Однако едва лишь Настя хотела прогуляться по столь живописному месту, как вновь оказалась в своей скромной спаленке. От разочарования Белецкой хотелось плакать. Ах, зачем она меня мучает, – с отчаяньем подумала девица и, едва сдерживая слезы, бросилась на кровать.
Снова выдалась бессонная ночь. Настенька с тревогой размышляла о том, к чему же шкатулка показывает ей это прекрасное место. Теперь уже не осталось никаких сомнений в том, что это проделки загадочного ларца. Ах, как бы мне хотелось поселиться в том чудном месте. – мечтала Анастасия, – я бы часами разглядывала великолепные вещицы, изучала бы древние книги, а вечерами дышала бы морским воздухом. Я бы бродила меж цитрусовых деревьев, и слушала по ночам шум прибоя – наверняка он проникает в открытые окна дома. А сколько еще неизведанных комнат таит в себе тот дом? Бьюсь об заклад, там есть помещения с дивной старинной мебелью, античными статуями и греческими вазами, и галерея, увешанная портретами загадочных дам и господ, библиотека сверху донизу заполненная редким экземплярами книг. А что там дальше, за садом? Бескрайнее море, с изредка белеющими парусами кораблей? Оливковые рощи? Лавандовые поля?
А если шкатулка будет переносить меня и в другие места? – думала Белецкая, а в том, что визит в дивный сад не был последним путешествием, подаренным ей ларцом, Настенька была уверена. Она стала размышлять о том, как неплохо было бы разгадать шкатулкин замысел. Ясно одно – все два ее посещения прекрасного места происходили вечером. Анастасия горько жалела, что не успела засечь точное время, когда начала играть музыка. Но ничего, – решила Белецкая, – уж в следующий раз я не оплошаю. А что, если забрать с собой оттуда какой-нибудь предмет? К примеру, ту чудесную перламутровую шкатулочку с жемчугом?
Злость Настеньки сменилась мечтательностью и нетерпеливым ожиданием завтрашнего вечера. Ах, как же ей хотелось подольше побыть в волшебном доме. Или того лучше – каждый вечер в разных домах, временах эпохах. Во дворце французского короля, в покоях Клеопатры, в замках северных принцесс. Со столь сладостными мыслями Анастасия наконец заснула, а тусклый свет, слабо проникавший через портьеру, возвещал начало нового дня.
Прямо со следующего утра Настенька места себе не находила в ожидании заветного часа. Она пыталась отвлечься разными занятиями – читала роман, вышивала красные маки, даже лепила фигурки из воска да все было не то. Мысли Белецкой неустанно кружились вокруг шкатулки и таинственного дома. Казалось, не было ни одной минуты, что бы Анастасия не думала о ларце.
Странное дело, – размышляла она, – лишь третий день здесь это вещь, а я к ней так привязалась будто и не было до нее у меня никакой жизни. А что же было? – Внезапно, Настенька осознала, что плохо помнит предшествующие появлению шкатулки дни. Однако это открытие ее нисколько не напугало. Не помню, значит ничего хоть сколько-нибудь важного и не произошло, – решила Белецкая.
В полдень к ней заглянула матушка. Анна Саввишна с тревогой подметила, что дочь стала заметно меньше есть и в целом была несколько задумчива и рассеяна. С присущим ей суеверием Белецкая старшая решила, что Настенька все же подверглась магическому воздействую странного предмета. Однако как поступить в столь неприятной ситуации Анна Саввишна не знала. Она разрывалась между желанием отвести дочь к причастию и стремлением посоветоваться с медиумами городского спиритического общества.
– Не заболела ли ты, Настенька? – стараясь быть как можно ласковее, спросила мать.
– Со мной все преотлично, маменька, – нервно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, отрезала Анастасия.
Опасения Анны Саввишной подтверждались. Раньше дочь не позволяла себе быть такой резкой. Впрочем, можно ли сейчас винить девочку, ведь то вовсе не ее воля. Старшая Белецкая, закрыв дверь в Настенькину спальню, решилась все сперва узнать мнение медиумов. Да самым разумным казалось решение избавиться от злощастной шкатулки, но как знать – насколько глубоко ее влияние проникло в Анастасию. Ведь можно сделать и хуже. Сперва следует спросить у сведущих людей.
Едва наступил вечер, Настенька с замиранием сердца ожидала заветной музыки. Она села на кровать молитвенно сложила руки, закрыла глаза и надеялась, что вот-вот, да и заиграет знакомая чудесная мелодия. Однако проходили минуты, часы, близилось десять, а музыки все не было. Юная Белецкая маялась до полуночи – она бродила по комнате, заламывая руки, трясла шкатулку, кричала на нее, чем напугала и без того встревоженную мать, проходившую мимо комнаты. Так и не дождавшись желанных звуков, Настенька рухнула на кровать и обессиленно лежала, глядя в потолок. Гнев отпустил ее, уступив место отчаянию и тоске.
Но едва только легкая дрема сомкнула ее веки, как вновь полились благословенные звуки. Анастасия открыла глаза и обнаружила себя в огромной кровати под нежно-розовым полупрозрачным балдахином. С восторгом девица вскочила и принялась осматривать комнату. Справа от кровати была изящная тумба, над которой висело старинное зеркало в позолоченной массивной оправе. На тумбе этой стояли всевозможные склянки, пузыречки, пудреницы, флаконы с помпой, коробочки с румянами и помадой. Напротив кровати располагалось окно. Оно было настежь открыто и легкий теплый ветер слегка колыхал занавеску. Настенька выглянула наружу: бескрайнее синее море простиралось до самого горизонта, солнце клонилось к закату и его медовые лучи окрашивали морскую гладь в медно-розовый цвет. Где-то вдали черными точками порхали чайки. Белецкая никогда раньше не видела чаек, но была уверена, что это они. Снова пахло цитрусами и розмарином, но в этот раз к пряному аромату примешивался еще и свежий запах моря. Как же здесь чудесно, – восхищалась Настенька, – вот бы остаться тут навсегда. Она еще сильнее высунулась из окна. Море было так близко, что на лице своем девушка ощущала теплые капли соленой воды.
– Настенька, Настенька, да очнись же ты! – доносилось откуда-то издали, но голос становился все громче и громче. Анастасия открыла глаза и увидела встревоженное лицо матушки, за спиной которой не менее встревоженно топтался отец. Так же над ней с озадаченным видом склонился и доктор Евгений Валентинович Вяземский, бывавший у Белецких частым гостем на праздничных ужинах.
– Что случилось? Почему я здесь? – вяло пролепетала девушка.
– Мы не могли тебя разбудить. – дрожащим голосом ответила Анна Саввишна. – К завтраку ты не спустилась, к полудню я уж совсем извелась. А сейчас вот уже четвертый час и ты только очнулась. Наверное, это глубокий обморок.
– Во сколько же вы, Анастасия Серафимовна, вчера легли? – вежливо поинтересовался доктор.
– Ах, уже и не помню. – Настенька ужасно хотела, чтобы ее оставили в покое. Мало того, что выдернули из прекрасного сна, так еще и пытают допросами.
– Думаю, барышня вчера легла весьма поздно. Вот и проспала сегодня так долго. Зря вы, Анна Саввишна так беспокоитесь, – резюмировал, улыбаясь, Евгений Валентинович, – А вам, Анастасия Серафимовна, следует наладить режим сна, что боле не пугать так родителей.
Едва только доктор покинул дом Настенькина матушка вернулась в спальню дочери и принялась бесцеремонно шарить по полкам. Впрочем, долго искать не пришлось, так как злосчастная шкатулка стояла на самом видном месте. Анна Саввишна схватила ее и строго отрезала:
– Это! Больше не будет храниться в нашем доме! Я сегодня же попрошу отца, что б вернул ее в антикварную лавку.
– Не смей! – Настенька с остервенелым визгом кинулась на мать, и если бы не подоспевший вовремя Серафим Аристархович, то девица верно бы расцарапала родительнице лицо.
Юную Белецкую заперли в комнате, где она сперва нещадно, с невероятной для столь хрупкого организма силой крушила мебель и предметы. Родители же сидели в гостиной и с ужасом взирали на черную эбеновую шкатулку. Теперь уж ни у Серафима Аристарховича, ни у Анны Саввишной не было ни малейшего сомнения, что вещь эта проклята и именно она довела их дочь до столь ужасного состояния.
Выбившись из сил, Настенька затихла. По крайне мере не было больше слышно звона разбитых ваз, зеркал или глухих ударов в дверь.
– Хоть бы заснула, – с надеждой прошептала мать. – А это, – она указала на шкатулку, – непременно сожги. Завтра же.
В Серафиме Аристарховиче тем временем боролись страстный коллекционер и любящий отец. Первый желал оставить столь необычный и мощный по своему воздействию предмет в своем закрытом шкафчике, второй же настаивал на немедленном истреблении проклятой шкатулки. Суровый тон жены, ее горе и тот кошмарный взгляд, что имела Настенька, когда бросилась с кулаками на собственную мать, все же убедили Белецкого в необходимости уничтожить свою последнюю антикварную покупку.
Настенька тем временем неистово рыдала в подушку. Больше всего на свете она хотела бы вновь оказаться там, в том чудном доме, где ветер разносит запах моря и цитрусовых деревьев и остаться там навсегда. Никогда, никогда больше не видеть эту чертовую комнату и родителей. Но, теперь, когда шкатулку забрали, ей больше не бывать в тех прекрасных местах, не дышать лавандой и миртом, не глядеть в морскую даль. Ах, как жестока к ней судьба. Дала кусочек счастья, чтобы тут же его забрать.
Но что это? Настенька присела на кровать и не могла поверить своему счастью. Музыка. Та самая волшебная музыка заполнила комнату. Казалось, она лилась ото всюду – из шкафа, из осколков разбитого зеркала, из опрокинутой вазы.
В мгновение ока Анастасия оказалась в ночном саду. Сад этот был полон звуков и запахов. Ароматы цветущих магнолий, туберозы и орхидей наполняли воздух дурманящей пряностью. Стрекотали цикады, а где-то недалеко волны облизывали еще теплый от вечернего солнца песок. Ветер играл листвой апельсиновых деревьев и лавра. Птицы, дивные ночные птицы пели в их ветвях.
Вот оно, великое, безграничное счастье, – подумала Настенька и побежала к морю. Огромная бледно-желтая луна отбрасывала золотистую дорожку на водную гладь. Вода была теплой, а волны такими ласковыми словно объятья любящей матери. Белецкая легла на берег и уставилась на небесный свод – мириады звезд мигали ей из загадочной темной дали. Настенька наконец-то чувствовала себя не гостьей, а частью этого мира. И она и эти звезды и морские волны и лунный диск – все это часть единого целого. А что это – сон или колдовство или бред воспаленного сознания не так уж, в сущности, и важно. Главное – это счастье, безмерное, безграничное, огромное как этот мир.
Она пролежала так до самого рассвета, пока первые медовые лучи солнца не осыпали золотом водную рябь. На веранде прекрасного дома ее уже ждал накрытый какой-то невидимой рукой завтрак. Самые вкусные на земле булочки, варенье из чудесных фруктов, которые Настенька не пробовала ранее, черный крепко заваренный чай с жирными сливками, как она любила.