Любовь или зависимость? Почему предрасположенность к нездоровым отношениям передается через поколения и как это остановить

Дух вражды в семье моего отца

Я мало осведомлен об отношениях бабушки Молли со своими братьями и сестрами. Я рос, зная, что она не разговаривала с обеими своими сестрами с момента смерти ее матери. По рассказам отца, одна из сестер обналичила 200-долларовую страховку жизни ее матери и не поделилась с остальными. Другая сестра заняла ее сторону, а все остальные обвинили ее в воровстве. И только в 88 лет, умирая от рака, моя бабушка собрала всех своих сестер вместе в своей больничной палате, где она умерла спустя пять дней.

Обособленность семьи Молли оказала существенное влияние на мою семью, особенно на нас, детей. Мы не только были лишены общения с двоюродными братьями и сестрами, тетями и дядями, имея двух родителей, являвшихся единственными детьми в семье, но и выросли, не зная ничего о родственниках своего отца. Ситуацию усугубляло еще и то, что мои братья и сестра тоже практически не общались со своими кузенами по линии моей матери, так как большинство из них жили в Канаде. В результате внутренняя вражда в семье моего отца вылилась в отчуждение моей собственной семьи, которая существовала на своем отдельном острове.

Мою семью посетил «семейный дух вражды» моего отца, появившийся, когда мама умирала от рака. За месяц до своей смерти она начала раздавать ценные вещи каждому из своих детей. Прямо перед тем как изъявить мне свою последнюю волю, рак поразил ее мозг, сделав ее неспособной к общению. Когда я сообщил отцу, какие части наследства она ранее обещала мне, он с негодованием отрицал это и отказался отдать мне что-либо. Позже я выяснил, что он договорился поделить наследство с моими братьями и сестрой, намеренно исключив из этой схемы меня.

Мои протесты были пропущены мимо ушей, так как отец вместе с моими братьями и сестрой создал коалицию, чтобы мне не досталось ничего из маминых фамильных драценностей. Они не только лгали о своей причастности к заговору с моим отцом, но и скрывали ценности, которые он уже отдал им. Добавляя масла в огонь, они пытались заставить меня поверить в то, что я был лишен маминого наследства из-за негатива, который я якобы выливал на всех и каждого. Эта ситуация не только радикально изменила наши отношения, но и вызвала во мне большую эмоциональную боль.

Этот омерзительный «семейный дух вражды» появился вновь, когда умирал мой отец – в тот период, когда семейные отношения уже были разрушены и, казалось, не подлежат восстановлению. Во время его медленного угасания каждый из его потомков делал все для того, чтобы получить желанное наследство. Он снова тайно договорился с каждым из своих детей никому не разглашать деталей, особенно мне. Естественно, я был возмущен и почувствовал себя еще более уязвленным и преданным.

Когда я попытался открыто выяснить отношения с отцом, братьями и сестрой, они моментально сплотились, чтобы отразить мои протесты. Ни один из них честно не признался в двуличности поступков моего отца. Более того, они оправдывали свои собственные действия, поддерживая предвзятое мнение моего отца о том, что я был «плохим сыном», чей характер и чье обидное обращение с ним послужили причиной таких решений. Никто из них не знал, что эта «таблетка плохого Росса»^[7] тайком отравляла их с самого детства.

Ирония ситуации заключалась в том, что мои родные люди объединились с целью лишить меня наследства, хотя я был тем, к кому они всегда обращались за помощью и поддержкой.

Случись кризис или сбой в работе компьютера, они всегда звонили мне – своему наиболее надежному и готовому помочь родственнику.

Последняя капля, переполнившая чашу

Пресловутая последняя капля, переполнившая чашу, упала, когда мой отец завещал самую большую ценность одному из своих внуков. Это стало еще одной секретной сделкой, тщательно спланированной моим отцом. Дело не в том, что его внук не заслуживал такого подарка, – он был замечательным молодым человеком. Однако это неожиданное открытие постигло меня сразу после того, как я случайно узнал о тайном сговоре моего отца с каждым из остальных троих своих детей с целью лишить меня наследства от матери.

Этот инцидент стал для меня переломным моментом: тогда я спокойно, без ощущения себя преданным или эмоционально задетым, отпустил свое желание иметь честную, справедливую и адекватную семью. Решив разорвать бесконечный круг своих ожиданий и разочарований, я заставил себя принять неприятный факт о своей семье: иметь честные и поддерживающие отношения с моими родственниками невозможно, и это никогда не произойдет.

Тогда я осознал, что мои ожидания и реакции на них были такой же частью проблемы, как поступки моих родных.

Нельзя желать получить что-то от тех, кто не только не обладает этим, но и не дал бы, даже если бы мог и хотел это сделать.

Это прозрение изменило мою жизнь. После того как я принял враждебный «танец» моей семьи и перестал пытаться его контролировать, у меня пропало желание «танцевать».

Эти открытия позволили мне принять грустную, но реальную правду о моей семье. Они также помогли мне понять сложный, но важный факт, что для меня лучше не иметь никаких семейных отношений, чем поддерживать контакты, которые неизбежно разочаруют или ранят меня.

Парадоксально, но сейчас я чувствую себя более расслабленным, вовлеченным и отзывчивым в присутствии членов моей семьи. «Принятие, толерантность и личные границы» – это моя безмолвная, но мощная, мантра, которая сохраняет мое душевное здоровье. Так я смог распрощаться со своим «духом семейной вражды».

Мое одинокое детство

Я был очень одиноким ребенком. Надо мной часто издевались сверстники. Моя чувствительность, неуверенность в себе и страх быть осмеянным сделали меня легкой мишенью. Меня не только считали одним из самых непопулярных детей в классе – я был невидимым для большинства, включая учителей. Я страдал восемь унизительных лет своего детства от того, что меня прозвали Соплей и обращались со мной как с изгоем. Я провел все свое детство и большую часть переходного возраста, страдая от отсутствия друзей и принятия со стороны общества. Я часто ощущал, что некоторые из моих друзей проводят время и играют со мной втайне от других; если бы кто-то узнал, что они как-то связаны с Соплей, это имело бы катастрофические последствия для их социального статуса. Мое детство было мрачным и одиноким временем, на протяжении которого я знал лишь то, что со мной что-то не так. Я не замечал, что от природы обладаю и положительными качествами.

Я понял, что нельзя желать получить что-то от тех, кто не только не обладает этим, но и не дал бы, даже если бы мог и хотел это сделать.

С самого раннего детства я жаждал внимания своего отца и часто боролся за него. Первые 12 лет моей жизни я был его любимцем. Я получал больше его любви и внимания, чем вся остальная семья, но это была трудная победа, которой было недостаточно, чтобы повлиять на другие темные психологические факторы, мучившие меня в остальных аспектах моей жизни. Статус самого любимого ребенка не мог спасти меня от постоянного несчастья, от чувства ненависти к себе и одиночества, которые жили внутри меня.

Я чувствовал себя любимым и значимым только тогда, когда отец уделял мне внимание. Все его дети боролись за крохи заботы и внимания, которые он скупо выдавал. Моя реакция на его обусловленную любовь колебалась от невероятного счастья, когда я получал ее, до глубокого стыда, когда ее не было. Большую часть своего детства я был в беличьем колесе, в котором я неистово бежал вперед к тому, чего я хотел и в чем нуждался больше всего, но всегда выбивался из сил еще до того, как достигал своей призрачной цели.

Как и у остальных членов семьи, мои ранние психологические проблемы были выгодны моему отцу. Мое чувство незащищенности, отсутствие друзей, ненависть к себе и полная зависимость от того, чтобы быть его «самым любимым» ребенком, держали меня в состоянии постоянного поиска его одобрения и внимания. Это, в свою очередь, гарантировало регулярное поступление топлива в его вечно опустошенный нарциссический бензобак. Мало того, что он не проявлял искреннего внимания к моему самочувствию и ко мне как к личности, он также редко интересовался какими-либо моими занятиями. Чтобы заставить его делать со мной что-то, что мне нравилось, например поиграть в мяч, я должен был просить и умолять отца, подавляя свою личность, чтобы подстроиться под него. Я интуитивно знал, что если заявлю о своем растущем недовольстве и обиде, то лишусь его благосклонности, и мое место займет мой младший брат, не теряющий самообладания и готовый стать следующим «нарциссическим придатком», тешащим эго отца.

Примерно в 13 лет моя роль «идеального папенькиного сыночка» закончилась провалом. Исчезновение его блистательного образа идеального отца – и внезапное прекращение проявления внимания и интереса ко мне с его стороны – оставило меня с чувством кипучей обиды, с ощущением, что меня предали, что я пойман в ловушку борьбы за власть и контроль, сбивающей меня с толку. Моя чувствительная натура, а также моя вера в честность и справедливость заставили меня высказать отцу претензии по поводу его несправедливого и доминирующего обращения со мной. Ничем не отличаясь от других патологических нарциссов, он сильно обижался на мои действия и наказывал меня за мои дерзкие попытки заставить его чувствовать себя плохо. Падение от самого любимого до самого нелюбимого ребенка серьезно повлияло и на мое уже пошатнувшееся ментальное здоровье, и на мои шансы стать счастливым, чувствующим себя защищенным и психологически здоровым взрослым.

В одно мгновение мои чувства благоговения и восхищения отцом сменились неприязнью и презрением. Открыто и без тени смущения я оспаривал его авторитет и методы наказания, и это раздуло такое пламя, которое быстро уничтожило наши отношения. В нормальных или относительно здоровых семьях подростковое оспаривание авторитета отца и обвинения в несправедливости принимают как данность, видя в этом что-то полезное. Однако в случае с патологическим нарциссом, которым и был мой отец, это разрушало его мальчишескую мечту о том, что он достаточно хорош, чтобы заслужить любовь своих детей.

Замена другим источником нарциссического энергоснабжения

Мой отец регулярно побуждал своих детей конкурировать за его внимание и одобрение. Он специально создавал спорные ситуации и конфликты так, что некоторые, если не все члены семьи, были обижены или злы на остальных. Хуже того, он регулярно распространял негативную и часто недостоверную информацию о ком-то из нас, чтобы разжечь злость, недоверие и обиду среди членов семьи. Еще более неприятно было то, что он испытывал явную радость, наблюдая за тем, как разворачивается конфликт.

Когда я впал в немилость отца, моя сестра Эллен не стала мне идеальной заменой, так как она отчаялась получить внимание отца еще в раннем детстве. Она была либо невидимой для моего отца, либо замкнутой в своем негативном цикле поиска внимания. Следующим любимчиком стал третий из детей, мой младший брат (четвертый ребенок к тому времени еще не родился). Этот ребенок, бывший аутсайдер, воспользовался возможностью одеться в костюм «самого любимого чада», приготовившись удовлетворять потребности отца во внимании и подпитке его нарциссизма. Это был идеальный шанс для него, ведь вплоть до этого момента он был забытым, неважным и полностью незаметным для отца. Даже не осознавая это, мой младший брат превратился в того, кто не только поможет отцу в повышении его самооценки, но также оттолкнет от себя всех остальных братьев, сестру и свою мать.

Чтобы скрепить связь с новым союзником, мой отец отравил его разум лживыми байками о нас – его сестре, брате и матери. Мой брат, сам того не зная, стал марионеткой, за чьи ниточки аккуратно дергали так, чтобы он мог быть для моего отца лейтенантом, мини-судьей и информатором. Этот ребенок, которому едва исполнилось 11 лет, слепо пил данный ему «Kool-Aid»^[8], потому что он позволял ему чувствовать себя особенным и важным.

Его настрой против меня подпитывал мою злость и ненависть. Это привело к тому, что я стал хулиганом. Любые мои неконтролируемые эмоциональные вспышки – агрессивные тирады в сторону отца, издевательства над братом, злоупотребление наркотиками – служили подтверждением того, что отрицательные высказывания моего отца обо мне были правдой.

Я был загнан в ловушку: чем больше отец склонял брата не любить и доносить на меня, тем больше ответных ударов я ему наносил. Отвратительное обращение моего отца со своими детьми не только окончательно разрушило отношения между нами, но и лишило моего младшего брата возможности создания какой-либо связи со своей матерью.

К тому времени, когда родился мой самый младший брат оба родителя были на грани полного эмоционального опустошения. В то время как мой отец оставался потерянным в своем собственном нарциссическом мире, моя мать начала лихорадочный поиск собственного «я» и смысла жизни, что мотивировало ее начать собственный бизнес и обратиться к христианству. Отец продолжал отравлять наши умы, настраивая нас против матери и внушая нам установки о том, что она «бросила и опозорила нас». Увеличившаяся доза «яда» настроила наши податливые и несформированные умы против единственного родителя, который мог обеспечить нам какую-то долю заботы. Непрерывный газлайтинг^[9] моего отца был подлым поведением, которое ответственно за передачу эстафетной палочки последующему поколению.

Моя мать убедила отца родить четвертого ребенка, потому что ей требовался кто-то, кто нуждался бы в ней. Однако оба они не имели достаточно эмоциональных ресурсов и личного времени на это. Родившийся спустя восемь лет после меня, мой самый младший брат рос в абсолютно другой семейной атмосфере, чем остальные из нас. Старшие дети (моя сестра и я) покинули отчий дом к тому времени, как ему исполнилось 10. Оставшийся же брат, который был на шесть лет старше его, был взращен на убеждении, что он обладает правом поучать младшего в том, что такое хорошо, а что такое плохо. Ему дали карт-бланш на использование деструктивных методов ювенальной полиции^[10], чтобы его младший брат ни на шаг не отступал от правил. Малыш был помещен в губительные условия отсутствия внимания и родственной заботы, которые окажут воздействие на его будущую жизнь и будут иметь для него непоправимые последствия.

Мой отец – газлайтер и великий кукловод

Моему отцу, великому профессиональному кукловоду, удалось добиться разрушения отношений внутри семьи через газлайтинг своего старшего сына. Газлайтинг – это нарочное вызывание сомнений у человека в его собственной вменяемости через психологические манипуляции (я расскажу больше о вреде газлайтинга в главах 8 и 11).

Иногда я задаюсь вопросом, действительно ли мой отец наслаждался тем, что делал из меня дурака, чтобы подтвердить свою пагубную установку для всей семьи и, что самое печальное, для меня. Единственной вещью, которая всегда имела для него значение, было получение постоянного внимания и избегание ответственности за вред, который он причинял.

За пять дней до своей смерти мой отец признался, что его газлитическая установка, которую он мастерски внедрил в умы всех своих детей относительно меня, была неверной; тогда я получил от него лучший комплимент, который он когда-либо делал мне. В то время как я заботился о нем в домашнем хосписе, он сказал моей сестре: «Эй, я был неправ насчет Росси. Он действительно хороший человек и замечательный сын». Странно, но моя сестра подумала, что я должен был обрадоваться такому «комплименту».

Я позволил себе на 10 минут почувствовать себя плохо и затем выбросил из головы ее слова, так как в них не было ничего нового. Жаль, что лишь на смертном одре мой отец сказал своим остальным детям, что его старший сын был хорошим парнем.

Моя мама – прекрасная женщина, которую я никогда не знал

Никому никогда не надо было бороться за любовь и внимание моей матери. Она просто не ждала этого. Будучи эмоционально оторванной и ненавидящей себя, моя мама обладала идеальными личностными качествами для моего отца. Она долгое время была жертвой его попыток настроить нас против нее. Чтобы закрепить свою властную позицию в семье, ему было необходимо превратить нас в своих союзников и в противников нашей матери. Он постоянно подстрекал нас унижать ее, критикуя маму за тело и проблемы с лишним весом; мой отец часто называл ее «толстушка» или «Микки-Маус».

Еще более отвратительным примером унижения и триангуляции^[11] была ситуация, когда отец спросил у своих детей, с кем бы они хотели остаться жить в случае развода родителей. Так как все дети были жертвами газлайтинга, стремились получить призрачную любовь и внимание отца и не ценили мать, разумеется, практически все выбрали его. Я был единственным, кто отдал предпочтение матери, что было вызвано скорее сочувствием к ней, чем моим искренним желанием (я тоже был жертвой газлайтинга). Она не была моим настоящим выбором, но мне было ее жаль.

Извращенное чувство преданности, болезненной неуверенности и страха одиночества моей матери – в сущности, ее созависимость – все это удерживало ее от развода. Даже после того как мой отец предал огласке два своих романа на стороне, она осталась с ним. Моя мать не знала, что у отца на самом деле было бессчетное количество интрижек с другими женщинами. Я всегда буду задаваться вопросом, что бы она сделала, если бы узнала о том, что рассказал мне отец за несколько дней до своей смерти. Он поделился, что у него было гораздо больше романов, чем он признавался, в том числе с одной из ее ближайших подруг.

Вдобавок ко всему забота матери об отце во время его сильной клинической депрессии (в течение более 15 лет) заставила ее увязнуть в роли опекуна в уходе за человеком, который из-за своего нарциссизма и депрессии вел себя как упрямый семилетний ребенок. Последние 10 лет ее жизни, должно быть, были самыми трудными. Она была абсолютно измотана зависимостью отца от ее общества, так как у него было очень мало друзей. В этот период времени он подсел на рецептурные препараты и вел себя как любой другой бессовестный, манипулятивный и безрассудный наркоман. Жертвы и эмоциональные затраты ее созависимости сравнимы с переживаниями ее отца Чака в отношениях с ее матерью Лил.

Одевшись в костюм невидимки, она очень старалась быть исключительно хорошим родителем. Несмотря на то что она стремилась дать нам все необходимое, мы никогда по-настоящему не знали ее, а она не знала нас. Из-за ее собственной травмы привязанности, повлекшей созависимость, синдром тревожности и нарушение внимания, я никогда не знал о ее глубоко скрытых эмоциональных и личностных проблемах. Как и ее отец, она была стойкой и скрытной, когда дело касалось ее личных переживаний.

Моя мать была удивительно щедрой женщиной, принимающей и прощающей всех своих детей, особенно меня. В силу того, что мы с ней были похожи друг на друга, между нами была особая связь. Она всегда давала мне понять, что гордится моими жизненными достижениями. Я помню несколько разговоров, когда она признавалась мне, что находит общий язык со мной, потому что я следовал тем же мечтам, что в свое время были у нее. Как и у других созависимых, ее огромный дефицит любви к себе и страх неудачи стали препятствием, помешавшим ей добиться своих целей. И, будучи созависимым человеком, она не позволяла себе винить кого-либо в своих личных «провалах», кроме как саму себя.

Благодаря триангуляции и отравлению наших умов отцом, моя мать имела более близкую связь со своими друзьями, чем с кем-то из своих собственных детей. Изголодавшись по людям, которые бы любили ее и нуждались в ней, она усердно работала над тем, чтобы стать другом любому счастливчику. Все любили мою маму. Все ее друзья обожали ее за ее любовь, заботу и самопожертвование. Как и ее собственный созависимый отец Чак, она бы отдала последнюю рубашку, чтобы сделать счастливым другого человека. Это печальный факт, что все, кроме детей и мужа, обожали мою маму. И ее дети могли бы так же тепло относиться к ней, если бы не были подвержены разрушительным силам своего нарциссического отца. Как бы парадоксально это ни звучало, моя мать была прекрасным человеком, которого я никогда не знал.

Ее быстро прогрессирующий рак заставил нас заводить разговоры на сложные и пугающие эмоциональные темы, которые мы должны были затронуть раньше, но слишком боялись это сделать. Взаимодействие нашей созависимости удерживало мать и сына от создания близких отношений. Если бы не эгоистичные и намеренно сеющие раздор действия моего отца, у меня и моей мамы была бы возможность узнать друг друга. По сей день я испытываю грусть, сожаление и в какой-то степени вину за этот печальный факт. Именно поэтому я посвятил свою первую книгу ей.

Моя мать была прекрасным человеком, которого я никогда не знал.