– Значит, где-то на этой дороге и пересеклись пути настоящего Шнайдера, который ехал из Москвы, и этого «лорда», будем пока так его называть для удобства.
– Да, я думаю, доктор мог предложить подвезти того, тем более, что был он одет в гражданскую одежду, а уж раненному любой медик предложит свои услуги. Все логично.
Дубовик, встав с подоконника, начал мерить крупными шагами кабинет, резко поворачиваясь на каблуках. Опустив голову и потирая подбородок, размеренно стал говорить:
– Начинаем с этого момента строить цепь событий. До приезда в клинику как будто все понятно, хотя подробностей мы, конечно, не узнаем никогда. В клинике никто не знал настоящего Шнайдера, поэтому все прошло гладко, – хитро взглянув на Калошина, добавил: – да еще обаяние сыграло свою роль. – Но тот только снисходительно махнул рукой. Дубовик продолжил: – Дальше – оккупация, доложить в Москву о приезде на место невозможно. Скорей всего, и дела-то никому до этого не было. После войны начальство в Москве поменялось, а наш «лорд» благополучно отошел в мир иной. Всё, всё для него сложилось удачно. Но! – Дубовик поднял вверх указательный палец: – Он направлялся с определённой миссией именно в Москву. Так ведь? – он повернулся к Калошину.
– Ну, насколько я помню, в сообщении было сказано так, – кивнул тот.
– Значит, его там ждали. Потому-то и появился тот неизвестный немец. Были, возможно, еще другие связи. В Москву наш «лорд» не уехал, значит, в этом уже не было необходимости. Вся его миссия вершилась здесь. Эксперименты? Это было главным? Тем более, что в клинике для этого были все условия. Простое стечение обстоятельств, и все у них сложилось.
– Пожалуй, – согласился Калошин.
– Возьмем это за основу. Где этот черт, Моршанский? – майор опять дошагал до двери, выглянул, но увидел только скучающего Каретникова. Тот повернул голову и резко спросил Дубовика, долго ли ему ещё прикажут здесь сидеть. На что получил довольно вежливый ответ с извинениями.
– Слушай, Андрей Ефимович, получается, что Берсенев был изначально задействован в их игре? Или случайно попал в эту мясорубку? – задумчиво произнес Калошин.
– Думаю, что таинственный незнакомец эту тайну нам все-таки откроет, если, конечно, попадет в наши сети, – добавил скептически Дубовик.
– Попаде-ет, не таких ловили. Это дело нашей чести.
В этот момент в кабинет ввалился красный, как рак, Моршанский. Грубо матерясь, налил воды, хлебнул и тут же выплюнул:
– Вы ее что, из болота набрали? Тёплая и тухлая! – добавив несколько крепких слов, упал на стул, который отозвался противным скрипом. – Электричка опоздала, застряла в пути, что-то там на путях случилось. Духота невероятная в вагоне, толчея. Хорошо, что хоть машину послали вовремя. Ну пить-то дайте! – взмолился следователь.
– У меня коньяк, – произнес свое заветное Дубовик.
– Давай! Черти! – выпил залпом и запил водой.
Дубовик посмотрел на него с напускным огорчением:
– Кошмар, какой извращенец! Калошин, ты видел это? – и первым, не выдержав, громко расхохотался, сняв тем самым напряжение уже не одного дня. Моршанский и Калошин тоже не сдержались. Передохнув немного, стали обсуждать необходимость проведения обыска у Каретникова. Моршанский объяснил, что его алиби подтвердила только жена, падчерица же справляла свой день рождения на даче у подруги. Там же был и пасынок. Таким образом, подозрение оставалось, если ещё учесть, что машина у Каретникова все-таки была, хотя он ею не пользовался, и это было также странно.
Но обыск не дал ничего. Дом Каретникова был стерильно чист. Даже на рабочем столе в углу комнаты каждая бумажка занимала строго свое место. Стояли небольшие приборы, назначение которых Каретников, ехидно улыбаясь, пытался объяснить молодому милиционеру, перебирающему бумаги на столе. Парнишка был шутником, не растерялся и стал задавать вопросы по физике, которые запомнил из экзаменационных билетов за десятый класс. Дубовик, улыбаясь про себя, слушал этот диалог, просматривая стоящие на полке журналы. Каретников, наконец, понял, что над ним подшучивают, и обиженно замолчал. Потом начал бурчать, что ему придется писать жалобу прокурору на действия оперативников, если над ним продолжат издеваться. Дубовик успокаивающим жестом остановил его ворчание, извинился за нетактичное поведение подчиненного, парнишке незаметно показал кулак, и даже похвалил хозяина, признав, что в таком доме делать обыск одно удовольствие. «Ordnung ist ordnung» как бы, между прочим, произнес он по-немецки, и, незаметно бросив взгляд на Каретникова, увидел, как тот внезапно напрягся. Но майор быстро перевел разговор на другую тему. На веранде он обратил внимание на вазу с картинами из жизни бюргеров. Была она необыкновенно изящна, не смотря на большое количество картинок. Не сдержавшись, Дубовик протянул к ней руку, но тут же перед ним возник Каретников и довольно твердо попросил не трогать хотя бы фарфор. Объяснил, что ваза старинная, и подарена его отцом умершей матери. Та дорожила подарком, и просила его сохранить. Дубовик смиренно отступил, хотя почувствовал, как что-то царапнуло в мозгу, но сразу отпустило. Когда все направились на выход, майор в очередной раз заметил в глазах хозяина скрытый блеск – это было явное облегчение. Как ни странно, подобное испытал он сам. Но на прощание все-таки подкинул шпильку, спросив внезапно:
– А почему вы не ездите на своей машине?
Тот смутился от того, что его поймали на лжи, но тут же нашелся:
– Машина принадлежит жене, она ею пользуется, она же её и водит, – и вызывающе посмотрел на Дубовика.
На улице майор подошел к молодому милиционеру, который покаянно стоял в стороне, ожидая разноса от начальства.
– Что, ждешь наказания, шутник? – Дубовик дружелюбно похлопал его по плечу. Тот вытянулся в струнку, взяв под козырек.
– Виноват, товарищ… – начал было парнишка, но майор остановил его жестом и сказал:
– Наказание тебе будет такое, – не поворачивая головы, незаметно для других кивнул в сторону усадьбы Полежаева, – пройдешь огородами, перелезешь через забор, пройдешь к дому. Заходи – не бойся, тебя там ждет домработница профессора. Будешь следить за Каретниковым, не спуская глаз. К ночи пришлю еще кого-нибудь. Спать только по очереди. Любое передвижение здесь докладывать по телефону. Никто не должен знать о твоем присутствии в доме профессора. Пока покрутись на улице. Уедем – пойдешь туда. – Снова похлопав парня по плечу, запрыгнул в ожидавшую его машину
Глава 23.
У крыльца их встретила секретарь Сухарева Машенька. Она энергично помахала рукой Дубовику:
– Товарищ майор, вам звонят! Из Москвы! – она скрылась в дверях. Дубовик быстрым шагом прошел в кабинет Сухарева. Тот стоял у своего стола, держа в руке трубку:
– Да, да, товарищ генерал! Он уже здесь! Да, передаю, – протянул ее майору и тут же вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.
После разговора с генералом Дубовик сообщил, что на расследуемое ими дело налагается гриф секретности, и количество исполнителей должно быть ограничено. Истинные причины преступления могут быть известны только работающей группе. Для всех остальных, в том числе и для Мелюкова, – убийство профессора, как и молодых людей, совершено неизвестным, страдающим психическим заболеванием. Тем самым, якобы, и объясняются частые поездки оперативников в клинику в К***.
– Если нам удастся доказать причастность Чижова к преступлению, это объяснение будет выглядеть совершенно логично – Чижов проходил там курс лечения, – согласился Калошин.
Дубовик подробно изложил Сухареву и Моршанскому все добытые за эти дни сведения. Моршанский в свою очередь познакомил всех с привезенными документами. О Полежаеве ничего нового он не узнал – все были единодушны в характеристиках о нем. Этот человек заслуживал похвал, и его сослуживцы очень сожалели о случившемся. В то, что он мог иметь отношение к каким-то сомнительным экспериментам, не верил никто. Каретников же вызывал самые противоречивые чувства у всех, кого о нем спрашивали. Одни пожимали плечами, говоря, что мало его знали, другие, не желая лицемерить, старались уйти быстрее от разговора. Были ещё и третьи. Они открыто не любили его. Но всех объединяло только одно – настораживала двойственность его натуры – то это был энергичный, приветливый человек, буквально фонтанировавший идеями, предлагая воспользоваться ими бескорыстно, то вдруг менял маску, закрывался и уходил в себя, проводил какие-то эксперименты, прячась надолго в лаборатории. Для семьи он был источником приличных средств существования, хотя, надо отдать должное этому семейству – они по-своему его любили. Но ни жена, ни дети никогда не интересовались его внутренним миром. То, что он много времени проводил на даче, вполне устраивало всех. Здесь было его личное пространство, в которое он не впускал никого. Даже порядок наводил сам. Каким был на самом деле этот человек, сказать не мог никто. Дубовику это было вполне понятно, он только кивал головой, слушая Моршанского.
– С гибелью Берсенева, оказывается, все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Он вышел из квартиры рано утром. В этот час даже консьержка спала. Жена доктора сказала, что часов в пять утра ему позвонили. Но в этом-то, как раз, не было ничего необычного – подобные звонки норма для каждого практикующего врача. Во всяком случае, женщина ничего не спросила у мужа, он просто собрался и ушел. Она тут же уснула дальше. Утром ее разбудили крики консьержки. Муж лежал внизу в подъезде с переломанной шеей. Следствие пока не пришло ни к какому выводу. Следов на лестнице предостаточно, но это многоквартирный дом, и странно, если бы их там не было. Правда, одна старушка из дома напротив в этот час не спала по причине старческой бессонницы, глядела в окно и несмотря на то, что ещё не рассвело, она видела, как из телефонной будки напротив вышел мужчина и быстро прошел в соседний подъезд.
– Она как-то его описала? – поинтересовался Дубовик.
– Ничего особенного, обычный среднестатистический мужик – пиджак, кепка, низко надвинутая на глаза, широкие брюки. Единственное, что ее удивило, это то, что в доме том живут врачи, актеры, музыканты. А этот человек никак не подходил под их уровень – он был несколько простоват.
– Но ведь кто-то мог прийти именно к врачу за помощью, – вставил Сухарев.
– Достаточно, по-моему, было просто позвонить и ждать у подъезда, – возразил Дубовик. Сухарев тут же согласился.
– Надеюсь, что эта старушенция останется жива, когда нам будет кого предъявить ей для опознания, – в несколько шутливом тоне произнес Моршанский, – у нас постепенно исчезают все фигуранты.
– Типун тебе на язык, Герман Борисович, – махнул в его сторону рукой Сухарев. – Я с этим делом совсем забросил остальные дела. Прокурор дергает, мое начальство шею мылит. Я каждый день отчитываюсь, но пока никаких видимых сдвигов. И лишних людей привлечь нельзя, – сокрушенно вздохнул он.
В этот момент зазвонил телефон внутренней связи. Сухарев едва поднял трубку и, тут же бросив ее, ринулся на выход, крикнув:
– Быстрее!
В камере на жесткой тюремной кровати умер сантехник Чижов…
Прибывший вскоре судебный медик Карнаухов констатировал смерть от инсульта.
– Кто здесь был в последние полчаса? – кричал Сухарев, тряся дежурного за грудки.
Тот, заикаясь, пытался что-то сказать, но у него получалось нечто нечленораздельное. Дубовик твердой рукой отодвинул взбешенного подполковника от испуганного милиционера, взял его за локоть и решительно увел в кабинет, закрыв за собой двери. Моршанский отирал потное лицо и тоже не мог произнести ни звука. Калошин тихо разговаривал с Карнауховым:
– Что скажешь, Иван Леонидович?
Тот пожал плечами, отходя от умершего Чижова, прикрыв его простыней:
– А что тут можно сказать? – Он повернул голову в сторону кровати: – Пил много, может быть, разволновался чрезмерно. Знаешь, Геннадий Евсеевич, сделаю вскрытие – скажу точнее.
– Ему, кстати, делали операцию на мозге. Это могло повлиять?
Карнаухов ошарашено посмотрел на Калошина:
– Да ну?! Так-так-так! – и, как ищейка, взявшая след, бросился к покойному, сдернул простыню и, схватив его голову одной рукой, стал вертеть ее, как мяч, перебирая пальцами другой руки, взбитые в сальные клочки, волосы. Потом повернулся к Калошину: – А ведь точно, есть! – разогнувшись, потер руки: – Надо скорее отправить его ко мне. Распорядись, Геннадий Евсеевич! Чем раньше, тем лучше, – и пошел, бормоча про себя: – Ну-с, голубчик, посмотрим, что там в твоих мозгах, оч-чень интересно!
Некоторое время спустя все снова собрались в кабинете Сухарева.
Моршанский, отдуваясь, пил крупными глотками минеральную воду, которую перед ним поставил хозяин кабинета. Дубовик насмешливо, через прищуренные ресницы, посматривал на потеющего толстяка. Калошин про себя отметил, что немного завидует майору, который умеет в любой ситуации быстро взять себя в руки и разрядить любую обстановку. Впрочем, и сам мог похвастать своей выдержкой, но иногда все же сдерживался с трудом, хотя явно не показывал этого перед подчиненными, чем и снискал у них уважение к себе. «У него школа другая, более высокий уровень подготовки» – тут же мысленно успокоил себя майор и подключился к разговору.
– Что бы мы сейчас не говорили, пока не узнаем результатов вскрытия, все может быть пальцем в небо. – Дубовик пристукнул обеими ладонями по столу. – Так! Предлагаю не распаляться, а взять тайм-аут на это время. Передохнем?
Моршанский хотел было возразить, но только вяло махнул рукой:
– Валяйте! Делайте, что хотите! – и прилег на кожаный диван, положив толстую голову на жесткий валик.
Через некоторое время позвонил Карнаухов и, прервав их кратковременный отдых, предложил приехать в морг.
– То, что я вам покажу, для меня загадка, – говорил он, ведя по слабо освещенному коридору морга Дубовика и Калошина. Распахнув дверь, ведущую в прозекторскую, он приглашающим жестом показал внутрь помещения. Оперативники, задерживая дыхание, подошли к столу, на котором лежал вскрытый труп сантехника. Карнаухов, насмешливо глядя на их синеватые лица, подсвеченные длинными люминесцентными лампами, прикрыл тело покойного и указал рукой на стол с приборами.
– Пойдемте туда. – Он ловко вынул пинцетом из стеклянной чашки кусок размозженного мозгового вещества и разложил его на гладкой поверхности. – Этот кусочек кровавой массы был некогда мыслящим аппаратом вашего Чижова. Разорвано в нем все, а это нехарактерно для инсульта, скорее похоже на внутренний взрыв, что меня и заставило приглядеться к нему внимательнее. Так вот, в эту ткань вкраплены частички инородного тела, они все неправильной формы, как если бы это были части разорвавшейся мины, только необыкновенно маленькой. К сожалению, должен констатировать, что мои технические возможности на этом и ограничиваются. Вам, товарищи офицеры, решать, что делать дальше с этой кашей. Я же могу ее только заморозить.
Калошин взглянул на Дубовика. Тот стоял, зажав виски пальцами и прикрыв глаза, при этом стараясь задерживать дыхание. Потом резко повернулся и пошел на выход, крикнув на ходу Карнаухову:
– Замораживай и береги, как зеницу ока. Можешь даже спать здесь, и ни одна живая душа не должна знать об этом.
Уже на улице Калошин вдруг заметил, как сильно осунулось лицо Дубовика, и понял, каких усилий стоило тому поддерживать свой боевой дух. Тогда он взял на себя смелость, и, подойдя к нему почти вплотную, спросил, вкладывая в свои слова как можно больше бодрости:
– Коньяк есть? Я бы выпил.
Дубовик поддержал его сразу же:
– А давай! Сразу по сто! – и широко улыбнулся, вызвав у Калошина ответную улыбку.
Весь вечер и ночь они вместе с Сухаревым и Моршанским, а позже и присоединившимися к ним Воронцовым и Гулько, пили, не пьянея, курили, дыша уже одним табачным дымом и не замечая этого, поочередно дремали на сухаревском диване, спорили, матерясь, и пытались решить головоломку, которую им загадал коварный и хитрый противник.
В конце концов, все несколько подрастеряли пыл – устали. Сухарев открыл окно, и свежий воздух раннего утра ворвался в заполненный тяжелыми запахами кабинет, бодря тело и приводя в порядок мысли. Дежурный принес свежий горячий чай.
– Знаете, мы все достаточно колоритно всю ночь выражали свои мысли и мнения, но не слушали и не слышали друг друга. Пыл остудили, теперь можем спокойно рассуждать, – Дубовик круговым движением руки предложил всем занять места за столом. – С вашего разрешения, – он обратился к Сухареву и Моршанскому, – возьму на себя главную задачу. Буду анализировать все известные факты с самого начала, а вы, если с чем-то не согласны, говорите – будем обсуждать. Дело зашло настолько далеко, что мы не можем распаляться на пустяки. Боюсь, что вчера нам подкинули не последний подарок. Самое страшное, что мы до сей поры не знаем причины всех убийств. Она одна, это ясно, исключая гибель молодых людей. Это мы уже обсуждали и вопрос закрыли. Начнем плясать от печки. Некто, дадим ему условную кличку «Лорд», прибывает в нашу страну в начале войны с определенной миссией. Человек недюжинных способностей и талантов. Где-то на пути к своему пункту назначения, – а это Москва, – он встречает доктора-психиатра Шнайдера; по всей вероятности, убивает его, завладевает его документами. Можно допустить, что настоящий доктор мог даже рассказать кое-что о себе случайному попутчику, чем тот в дальнейшем и воспользовался. Скорее всего, он не предполагал оставаться в К*** надолго, но обстоятельства сложились для него весьма благоприятно, и если предположить, что целью этого человека были некие эксперименты, то в клинике все к этому располагало, особенно учитывая контингент лечебницы. Нам теперь доподлинно известно, что там проводились операции на мозге. Это подтвердила санитарка Пескова, работавшая в то время медсестрой непосредственно с «Лордом», она же ближе всех его знала, поскольку имела с ним любовную связь, что сама не отрицает. Она же видела, как к «Лорду» приходил незнакомец, причем, разговаривали они по-немецки, значит, вполне логично предположить, что это был либо засланный в тот момент, либо уже легализованный, агент. Не будем забывать, что в то время ещё шла война, поэтому появление подобного лица вполне возможно, хотя и недопустимо. – Дубовик встал из-за стола, похрустел затекшими суставами и по своей привычке стал расхаживать по кабинету.
– Товарищ майор! Разрешите спросить? – обратился к нему Воронцов, воспользовавшись возникшей паузой.
– Давай!
– Почему «Лорд», а не, скажем, «Князь», «Граф»? – полюбопытствовал молодой оперативник.
Дубовик хитро улыбнулся:
– А это ты, Костя, потом у своего майора спросишь, – и, взглянув на Калошина, весело тому подмигнул, на что тот только тихонько сплюнул.
– Итак, «Лорд» встречается с незнакомцем. Через некоторое время он умирает, для всех от застарелого бронхита, а, по словам, Песковой, от ранения в легкое, что при жизни он тщательно скрывал. В его экспериментах ему в то время помогали Берсенев и Шаргин. Что каждого из них на это подвигло, мы, скорее всего, не узнаем. Но почти десять лет этим докторам удавалось скрывать свое участие в операциях. Вполне возможно, что это и не являлось на тот момент преступной деятельностью. Насколько мне известно, некоторые операции на мозге в психиатрии в то время не были запрещены. Поэтому ни у кого не вызывали никаких вопросов. Но несколько месяцев назад в клинику поступают два пациента – Чижов и Туров, которого нам, кстати, еще предстоит найти. В это же время при проведении операций этим людям там появляется неизвестный, который явно прячет от всех свое лицо. Знают его только Берсенев и Шаргин. Что, в связи с этим, можно предположить? – Дубовик вопросительно оглядел сидящих за столом.
– Что это сам «Лорд», явившийся из небытия? – неуверенно произнес Сухарев.
– Я тоже так было подумал, – кивнул головой майор, – тем более, что он когда-то сказал Песковой, что, даже умерев, возвратится. Была ли это метафора, или он намекал на истинное свое возвращение, пока неизвестно. Но хочу обратить ваше внимание на то, что Пескова была любовницей «Лорда», и, по ее собственным словам, она очень его любила, значит?..
– … признала бы его в незнакомце, пусть даже и с закрытым лицом! – закончил Сухарев, с чем все, дружно кивая, согласились.
– Тем не менее, Герман Борисович, – обратился к Моршанскому Дубовик, – надо исследовать тщательно причины смерти «Лорда», чтобы дух его не маячил перед нами.
– Не один ты такой умный, – поднял толстенький палец следователь. – Я уже подумал о необходимости эксгумации, – он вынул заполненный бланк, – подпишу прокурором, и в путь!
Дубовик на замечание о своих умственных способностях не обратил внимания, зато удовлетворенно потер ладони, заглянув в постановление об эксгумации. И увидев, как Калошин незаметно вздохнул, спросил:
– Что, Геннадий Евсеевич, не согласен с чем-то? – на что тот только развел руками:
– Сюрприза жду.
– Интуиция? – с легкой усмешкой заметил Моршанский.
– И она тоже, – кивнув, припечатал ладонь к столу Калошин.
– Итак, – мягко остановил их диалог Дубовик, – в клинике появляется незнакомец, проводит операции Чижову и Турову, а через некоторое время вдруг погибает Шаргин, придя перед этим к Полежаеву. Установить точно, был ли это несчастный случай или преднамеренное убийство, мы пока не можем. Но Полежаев знает истинную причину его гибели, поскольку она его крайне взволновала, и, тем не менее, никому об этом не говорит. В это же время он вдруг прерывает отношения с Каретниковым. Почему? Полагаться на слова последнего мы не можем, слишком много в его рассказах расхождений. А учитывая характеристики, данные ему его коллегами, можно предположить, что и вообще лжет. Но прижать нам его абсолютно нечем – пока он чист, как младенец. Есть некоторые моменты, вызывающие сомнения, но в причастности к этому делу его в данное время привязать нечем. Я приставил к нему слежку, правда, в профессионализме этих ребят пока не совсем уверен, но будем надеяться хотя бы на их добросовестность.
– Нормальные ребята, – вступился за своих подчиненных Сухарев. – Я за них ручаюсь.
Дубовик кивнул и продолжил:
– Через несколько дней после гибели Шаргина исчезает медсестра Кривец, которая так же участвовала в проведении операций и видела незнакомца. А через несколько месяцев погибает и Берсенев, еще один участник событий, происходящих в клинике. До этого момента все более или менее понятно. Незнакомец – его я определяю, как главное действующее лицо, – вынужден убирать участников своих экспериментов, особенно, если учесть, что в данное время операции на мозге в психиатрии запрещены. То есть эти люди являются все, по сути, преступниками. Какое ко всему этому имеет отношение Полежаев? Почему именно к нему приходил Шаргин? Если это связано с Каретниковым, то логично было бы после Шаргина убрать Полежаева, но несколько месяцев ничего не происходит. На прошлой неделе кто-то похищает инструменты сантехника Чижова. В тот момент связать его с этими погибшими людьми не было никакой причины. Но после гибели Берсенева кто-то убивает собаку Полежаева, причем самым диким способом, и орудием убийства почему-то оказывается сантехнический тросик того самого Чижова. Если предположить, что он сознательно убил собаку, тогда зачем акцентировал внимание милиции на пропаже своих инструментов?
– Позволь, Андрей Ефимович, я выражу свое предположение? – поднял по-ученически руку Калошин.
– Давай, я пока передохну, – согласился Дубовик, плюхаясь на диван.
– Вот тут-то нам пригодится подсказка профессора – рука, держащая марионетку. Можно предположить, что некто, возможно незнакомец в маске, просто манипулирует убийцей, оставаясь при этом в тени. Если учесть, что мы не знаем, что за штуку вшили в мозг Чижова, то, как ни фантастично это прозвучит, он даже мог и не представлять, что совершал преступления. Ведь, насколько нам известно, «Лорд», надо отдать ему должное, возвращал людям память, так почему не предположить, что он мог проделывать обратные действия?
– Браво, майор! – Дубовик хлопнув, сцепил ладони в замок и потряс ими. – Точно такие же мысли пришли мне в голову, когда я смотрел на трясущегося Чижова. В обычное время это просто полуспившийся слабохарактерный мужчина. Но вдруг в какой-то момент он превращается в звероподобное существо, с неприсущими ему в обычной жизни способностями, ведь только такой и мог совершить все эти страшные убийства. А совершив их, напрочь об этом забывает. Знаете, есть такой мифологический герой Голем: созданный из неживой материи, он пробуждался магической силой с помощью неких тайных знаний, и превращался, по сути, в сверхчеловека. Видимо, нечто похожее происходило и с нашим Чижовым. Нам всем хорошо известно о чудовищных опытах нацистов на военнопленных во время войны. Они-то как раз и пытались создать подобных Големов, и никто пока не опроверг такой возможности. И нам неизвестно, что происходит до сих пор в разных засекреченных лабораториях. Возможно, что «Лорд» является сотрудником одной из таких. Поэтому мы, похоже, на верном пути. Чтобы до конца разобраться в сути этих экспериментов, надо будет еще раз привлечь эксперта-физика из Москвы. – Он опять повернулся к Калошину: – А что ты думаешь насчет «светлого пятна» в саду Полежаева? Это как-то, – он покрутил полусогнутыми пальцами в воздухе, как будто держал мяч, – все еще витает в воздухе без ответа.
– Теперь позвольте мне молвить свое слово, – полушутливо поклонился Гулько. – Я еще в первый раз, обследуя труп собаки, ломал голову над тем, как ушел злоумышленник, не оставив следов на траве. При таких повреждениях глотки кровь вытекала довольно интенсивно, даже учитывая то, что собака в момент смерти спала. Убивавший ее, неизбежно должен был выпачкаться в крови. Но трава везде была только примята, но не испачкана. Тогда же я обратил внимание на чан с водой, предназначенной для полива, который стоял неподалеку. Значит, можно предположить, что злоумышленник вымыл обувь в этой воде. Но, представив себе эту картину, я понял, что такое поведение просто неразумно. Снять ботинки, в темноте их помыть, потом снова надеть – дело не одной минуты. Тогда я решил, что человек этот пришел уже без обуви, а вспомнив слова домработницы о том, что она видела светлое пятно, понял, что человек тот был просто голым. Вот теперь-то все сходилось: и неизвестный купальщик в озере, и отсутствие следов на траве, и отпечаток голой ноги на берегу. И не удивительно, что профессора разбил инфаркт – согласитесь, увидеть ночью голого человека у себя в окне, да если ещё ожидаешь убийцу после кровавой расправы над собакой – такое не всякий выдержит.
Все присутствующие слушали эксперта с нескрываемым удивлением, чувствуя, что в его словах присутствует зерно истины, а Воронцов возбужденно хлопнул себя по коленям:
– Точно! В последней нашей беседе с сестрой Чижова, она сокрушалась, что брат допился до того, что стал терять вещи, а недавно ночью пришел домой голый! Она еще решила тогда, что на него так подействовала пропажа инструментов – ведь без них он не работник, а новые ему отказались выдать, пока он не рассчитается за утерянные. Решили именно так проучить его за пьянство.
– Как же мы до этого сразу не додумались? – сокрушенно пожимал плечами Моршанский.
– Просто трудно предположить, что в осенние ночи, пусть и не совсем холодные, но уже не такие теплые, кто-то будет разгуливать нагишом по улице, да еще лезть в достаточно холодную воду озера, где бьют подземные ключи. Тем более, представить себе в подобной роли такого, как Чижов, было просто абсурдным, – пояснил Гулько. – И потом, в последнее время я несколько увлекся изучением медицинской литературы, касающейся психиатрии, и понял, что мы не погрешили против истины, предположив, что те преступления совершил психически ненормальный человек. Ведь по своей сути Чижов в последнее время таковым и являлся, в определенное момент и под воздействием чего-то, нам пока неизвестного, превращаясь совершенно в другого человека.
– Да-а, – задумчиво произнес Сухарев, – не окажись в ту ночь на озере молодежи, не скоро бы мы нашли профессора – когда бы еще всплыл его труп, привязанный к коряге поясом от халата. И осталась бы без внимания гибель и Шаргина, и Берсенева. Да и смерть Чижова никогда никого бы не заинтересовала. Получается, что только случившееся с молодыми людьми послужило отправной точкой в расследовании и нынешних преступлений, и преступлений десятилетней давности. – Подполковник тяжело вздохнул: – Да, жаль ребят.
– А чего же он их-то не утопил? – спросил Воронцов.
– Он же не своей головой думал, – Калошин легонько щелкнул Костю по лбу. – Да и если бы это произошло, там ведь ещё были молодые люди, значит, сразу бы стали искать своих друзей. В любом случае, их присутствие на озере прервало некую цепь выстроенных убийцей событий.
– И начались наши мытарства, – пропыхтел Моршанский, утирая со лба крупные капли пота огромным платком. Калошин замолчал и пронзительно посмотрел на следователя, тот, заметив его взгляд, засуетился: – Что? Что такое? Что-то не так? – на что Калошин, медленно отведя глаза, с раздумьем сказал:
– Так, ничего… Какая-то картинка всплывает в мозгу и…
– … тут же уплывает, – под общий расслабляющий смешок закончил Сухарев. – И все-таки меня грызут сомнения по поводу такой… – он пошевелил пальцами у виска, – фантастичной версии. Может быть, все гораздо прозаичнее? Свихнулся мужик от этой штуки, что у него болталась в голове. Неудавшийся эксперимент по восстановлению памяти, и все.
– Конечно, это никак нельзя сбрасывать со счетов, поэтому нам и нужен эксперт и результат исследования мозга Чижова, вернее его остатков.
Глава 24.
Длинный коридор, освещаемый тусклыми люминесцентными лампами, с расположенными по обеим сторонам дверями, извивался мудреными геометрическими фигурами, заставляя Калошина раз за разом возвращаться к началу пути. Наконец одна из дверей раскрылась перед ним, и он с ужасом увидел человека в темных очках и медицинской маске. Но даже через марлю белого прямоугольника Калошин угадал звероподобную улыбку человека, который был и знаком, и незнаком ему. Он силился понять, чьи глаза скрываются за стеклами очков, чьи руки упакованы в резину желтоватых перчаток, но больше всего его мучил вопрос, что же за мозг такой скрыт под черепной коробкой, затянутой плотной белой шапочкой врача. Он будто видел наяву модель этого человеческого органа, стоящего на столе профессора Полежаева, и даже потянулся к нему, чтобы пощупать его, раскрыть и заглянуть в темные уголки загадочного вещества. Руки его вдруг заломило, и он почувствовал страшную боль в кончиках пальцев. Незнакомец захохотал каким-то сатанинским смехом и, подойдя близко к Калошину, протянул ему на раскрытой ладони огромный кровавый глаз: