Пролог.
ОН уже много часов шел по черному выжженному лесу, пропахшему пороховым дымом. Глаза застилала красная пелена, пот черной грязью струился по лицу. Нещадно болел раненый бок. ОН знал, что рана его не опасна, хоть и сильно кровоточит, но если её не обработать, не перевязать – через несколько часов может начаться заражение. А ОН не мог позволить себе умереть – не потому что жалел себя или боялся смерти, ОН понимал, что смерть – это лишь непристойный физический процесс, – просто ОН не мог позволить умереть вместе с НИМ своему детищу, только-только рожденному дьявольским разумом. ОН знал свое предназначение – ЕМУ принадлежит честь тайного открытия, он нашел свою Гиперборею со своими законами бытия и существования человечества. Для этого ОН появился на свет…
Глава 1
Оперуполномоченный уголовного розыска городской милиции Энска Василий Доронин неторопливо перебирал бумаги на столе, изредка поглядывая на висящие стенные часы. Была суббота, и все предполагало хороший отдых – вечером Василий собирался пойти на танцы в парк культуры и отдыха со своей молодой женой Галочкой. Были они хорошей парой, оба веселые, смешливые, а Галочка – непревзойденной плясуньей, в вальсе могла и вовсе закружить любого. Василий при этом воспоминании улыбнулся. Да, женушка у него что надо! Ребята завидуют не зря. И дома у нее порядок, и на этажерке, тумбочке и стареньком комоде – вязанные самой Галочкой кружевные салфетки. Постель всегда очень аккуратно застлана пусть и не новым, но чистым покрывалом. На полу – домотканые дорожки. Вообще, во всем чувствовалась рука любящей женщины, сохраняющей уют в их небольшой, но все же своей, комнате. Немногие из молодых людей их круга могли похвастать собственным жильем. После войны прошло не так много времени, и все восстанавливалось в разрушенной стране с трудом. Но Василий Доронин был на хорошем счету у начальства, что и способствовало приобретению им после свадьбы комнаты в коммунальной квартире. Соседи были люди пожилые, обстоятельные – муж с женой Гавриловы. В жизнь молодых не лезли, иногда лишь Ольга Евгеньевна давала Галочке уроки домоводства, будь то штопанье носков или приготовление щей из скудного набора продуктов. Сам Гаврилов появлялся на общей кухне крайне редко, страдал хроническим заболеванием легких. И чаще был слышен из их комнаты только его кашель.
Одним словом, все в жизни Василия складывалось неплохо. Работу свою он любил, хоть иногда было очень тяжело. Провоевав два года на фронте и вернувшись домой в звании младшего лейтенанта (в 1942 году восемнадцатилетним пареньком он был направлен по личной просьбе в учебную часть, откуда молоденьким командиром ушел воевать), лишь с небольшим ранением руки, сам пошел в отделение милиции и попросился в участковые. Его приняли стажером. А так как, был Василий работником честным и старательным, то очень скоро начальство в лице подполковника Сухарева предложило ему поехать учиться в школу милиции. Вернулся он уже в звании лейтенанта и назначен был в оперативный отдел. Распоясавшиеся в те годы преступные элементы, выпущенные на свободу самым главным государственным преступником, на тот момент уже почившим в «бозе», только больше закаляли характер Василия. Работавший с ним, старший оперуполномоченный Геннадий Евсеевич Калошин был для молодого опера не только учителем, помощником, но и другом. Здоровый, краснолицый добряк, он в нужный момент становился строгим, порой даже жестким. Иногда ему достаточно было просто строго взглянуть на подчиненного и сказать негромко крепкое словцо. Это срабатывало и не раз помогало молодым собраться в трудной ситуации и выходить из нее с честью, его слушались и уважали.
А вот с начальником их Сухаревым отношения складывались не у всех и не так гладко. Любил он и покричать, и постучать кулаком по столу, не выбирая при этом выражений и не взирая на возраст и принадлежность к тому или иному полу. Машенька, секретарь Сухарева, не раз убегала в подсобку к уборщице Макеевне поплакать. Там потихоньку сама хозяйка швабр и тряпок материлась и, как могла, успокаивала девчонку. Нынешняя суббота не стала исключением: с утра подполковник устроил всем разнос, досталось и Машеньке. И сейчас она, хлюпая носом, сообщила Геннадию Евсеевичу, что их с Василием вызывает к себе Сухарев.
***
В кабинете начальника сидел высокий благообразный старик с аккуратно подстриженной седой бородкой. При виде входящих офицеров мужчина привстал со стула и кивнул в знак приветствия.
– Проходите, проходите! – начальник буквально излучал доброту, каковой не мог похвастать в отсутствии посторонних. – Знакомьтесь – профессор Полежаев из Москвы. А это Геннадий Евсеевич Калошин и Василий Петрович Доронин. У профессора к нам очень необычное дело, ребята, отнеситесь к его рассказу со всей серьезностью. Прошу вас, Лев Игнатьевич, повторите ваш рассказ для моих «орлов». Заверяю вас, что ребята – профессионалы, и обязательно постараются вам помочь. – При этом он многозначительно посмотрел на ребят. Те поняли и, устроившись напротив профессора, приготовились его слушать.
– Живу я постоянно в Москве, – начал свое повествование Полежаев, – но вот уже много лет приезжаю в ваш городок на лето, здесь у меня небольшой дом, доставшийся мне в наследство от тетки. Я физик, занимаюсь серьезными исследованиями, поэтому тишина и покой мне просто необходимы. В доме со мной проживает моя домработница Екатерина Самсоновна, женщина еще не старая, вполне рассудительная и благоразумная. Это пояснение важно, и дальше станет понятно, почему. Три дня назад домработница сказала мне, что ночью она выходила во двор, потому что сильно лаяла наша собака. Спросила, не слышал ли я какого-нибудь шума. Да, сквозь сон мне слышался лай, но я не проснулся, так как вечером долго и много работал, устал. Да и не было ничего в этом странного, собаки лают по многим причинам. На следующее утро все повторилось. Кроме того, женщина сказала мне, что когда она вышла во двор, то увидела в кустах мелькнувшее светлое пятно. Да, да! Именно так она и сказала: «Светлое пятно», – увидев в глазах оперативников вопрос, пояснил профессор. – Я и сам удивился. Спросил, что напоминало это пятно. Она точно не смогла объяснить, на мой вопрос, был ли это человек, она лишь пожала плечами, но по ее виду я понял, что она напугана. Как мог, я, конечно же, успокоил ее, и все-таки решил, что это могло ей просто почудиться. Но ведь зрение у нее нормальное, да и выдумщицей она не была. И вчера вечером на всякий случай я прошелся по двору и вдоль забора. Кроме примятой в нескольких местах травы не обнаружил ничего. А сегодня… – мужчина вытащил из кармана носовой платок и протер выступившую внезапно на большом крутом лбу испарину. Стало понятно – рассказ его подошел к самому главному, что и привело его сюда. – Сегодня утром Екатерина Самсоновна вышла покормить собаку, я слышал, как она довольно долго звала ее, и вдруг стала кричать. Я выскочил во двор, женщина стояла за дровяным сараем, тряслась и показывала на что-то. Я сразу понял, что случилось нечто нехорошее – собака наша была жестоко убита – ей перерезали горло. Вот тут-то я понял, что «светлое пятно» – не плод фантазии домработницы. Это был, конечно же, человек, хотя женщине таковым не показался. И теперь я бы очень хотел узнать, какое чудовище это сотворило. К тому же, как вы понимаете, у меня по роду моей работы могут быть и завистники, и враги, хотя затрудняюсь назвать хотя бы одного, вот так напрямую. Но я чувствую, что и меня это, скажем так, взволновало. Я не знаю, чего мне теперь ждать, но, боюсь, что этим не кончится… – профессор замолчал. Калошину показалось, что Полежаев чего-то не договаривает. И по тому, как он быстро отвел глаза, перехватив пытливый взгляд майора, уже совсем утвердился в этой мысли.
Повисла тягостная тишина.
– Ну что, товарищи оперативники? Какие будут предложения, соображения? – первым прервал паузу начальник.
– Я думаю, прежде всего, следует осмотреть место, где зарезали собаку, и поговорить с домработницей. В общем, провести необходимые первоначальные следственные действия, – сказал Калошин. – Кстати, товарищ профессор, труп собаки вы не трогали?
– Нет-нет, что вы! Я только прикрыл ее мешковиной. Я предполагал, что вы согласитесь приехать и осмотреть все.
– Да, так и сделаем. Вы, товарищ Полежаев, – повернулся к профессору Сухарев, – подождите ребят в коридоре, пожалуйста, – подойдя к нему и пожав руку, сказал на прощание: – Не волнуйтесь, примем все меры, найдем разбойника, – и проводил гостя до двери.
Вернувшись, обратился к оперативникам:
– Что думаете, товарищи? Я, конечно, понимаю, что дело-то, вроде заурядное – убита собака, а с другой стороны… – Все-таки человек приехал из Москвы, ученый, имя известно в верхах, случись что, потом отвечать придется по всей строгости. Гэбисты прилепятся – не отмоемся. Так что сразу отнесемся к делу серьезно. А там уж видно будет… Согласны? Кстати, следователю я позвонил, он также распорядился послать именно вас; заявление возьмете у профессора, если поймете, что дело серьезное. Постановление о возбуждении уголовного дела Моршанский напишет, если будут для этого основания. Сам он сегодня выбыл из «обоймы», – Сухарев пощелкал себя по горлу и переспросил:
– Ну что, согласны?
– Так точно, товарищ начальник! – за двоих ответил Калошин. – Сделаем все, как полагается. Разрешите выполнять?
– Выполняйте. Обо всем докладывайте мне сразу. Кстати, где Воронцов? Второй день на глаза не попадается. (Костя Воронцов – самый младший из оперативников. Весной ему только 20 лет исполнилось. Но, как и старшие товарищи по работе, был напорист, любознателен, лишь изредка нападала на него хандра и лень, тогда уходил он на «опрос свидетелей» – посидеть во дворе со старушками, поболтать, иногда, правда, и ценную информацию удавалось добыть. Но сегодня он был на задании – расследовал кражу инструмента у слесаря Чижова из ЖилКомХоза.) Об этом и доложил Калошин Сухареву. Удовлетворенный ответом подчиненного, подполковник махнул рукой по направлению дверей, как бы заканчивая разговор.
Зайдя в кабинет криминалиста, Валерия Ивановича Гулько, и обрисовав тому вкратце суть дела, оперативники направились во двор, где их дожидался Полежаев. Профессор стоял возле старенького, скорее всего, трофейного «Виллиса». В те годы многие сильные мира сего имели именно такие машины в своем арсенале. Увидев немой вопрос в глазах Калошина, Полежаев сказал, что этот автомобиль подарил ему знакомый генерал еще в 45-ом и, что самому обладателю сего раритета, машина вполне по душе. Калошин, покивав головой в знак согласия и понимания, предложил профессору ехать вперед, а сам с Дорониным и Гулько отправился следом на милицейском ГАЗике.
Глава 2
Картина, представшая глазам мужчин, оказалась более чем устрашающей. Голова большой собаки была буквально отделена от туловища и держалась лишь на позвонках. Торчащие трубки глотки вызывали не столько жалость к погибшему животному, сколько отвращение к самому виду смерти. И как бы часто не встречалась подобная картина оперативникам, привыкнуть к такому было трудно. Некоторое время Калошин с Дорониным стояли молча над растерзанным трупом собаки. Только Гулько сразу по-хозяйски взялся за дело.
– Ребятки, не топчитесь здесь. Вдруг следок какой найду, хотя на траве это будет сделать проблематично, но как знать, как знать… – приговаривая и приседая то тут, то там, Гулько вошел в свою роль.
– Ну, ладно, Иваныч, оставляем тебя. Пройдемся вдоль забора и побеседуем с обитателями сего жилища, – Калошин махнул рукой Доронину, отправляя его к дому, а сам направился к расположенному за пышными кустами смородины забору.
На крыльце, обвитом все еще зеленым хмелем, стояла красивая дородная женщина лет 40-45. О том, чем она занималась в доме профессора, можно было догадаться, даже не зная ничего, по ее накрахмаленному белоснежному фартуку. Веяло от нее чем-то патриархальным, теплым, домашним. Улыбка ее была немного стеснительной, грустной, но при этом открытой. Эта женщина располагала к себе с первой минуты, и Василию почему-то подумалось, что она печет необыкновенно вкусные и, такие же, как она сама, пышные пироги. И простыни у нее должны быть накрахмалены, как фартук, и скатерти обязательно белоснежные. Войдя по приглашению домработницы в дом, ничуть не удивился, увидев обстановку дома. Все здесь дышало чистотой и покоем, располагало к отдыху. На открытом окне столовой, в которую мужчину проводила Екатерина Самсоновна, трепетали легкие занавески, задевая кружевными краями темные листья пышно цветущей герани, запах которой явственно чувствовался повсюду. И вполне понятно было желание профессора проводить отпуск здесь, среди тишины и умиротворенности, окруженной сельским пейзажем ранней осени. Потому и убитая собака казалась порождением какого-то чуждого этому дому мира. Но мир этот не был нереальным, поэтому требовал необходимых действий.
– Екатерина Самсоновна! Мне необходимо задать вам несколько вопросов. – Василий присел на предложенный женщиной стул, вынул из планшета несколько листов бумаги и приготовился писать. Домработница расположилась, напротив, на диване.
– Да-да, конечно! Спрашивайте, я скажу все, что знаю. Жалко, так жалко Жужку! Это ведь я ее принесла сюда еще щенком. Хорошая была собачка, хоть и незлобивая. Лаять лаяла, а стоило приласкать, и все, уже друзья. И не могла я ее отучить брать еду с чужих рук. А теперь вот… – на глаза женщины навернулись слезы.
– Скажите, а что, в те ночи лаяла только ваша собака? Почему вы решили выйти? Разве раньше такого не было?
– Вы знаете, когда долго держишь собаку, начинаешь понимать ее, не хуже, чем человека. Собака по-разному лает на другую собаку, кошку. Даже людей она различает. На хорошего, пусть незнакомого человека, гавкнет раз-другой и замолчит. А тут рвала цепь. Да и соседские собаки очень сильно лаяли. Потому я и вышла. Но в первую ночь никого не видела, а вот на следующую… Вам, наверное, Лев Игнатьевич рассказал.
– Вот об этом, пожалуйста, поподробнее, – попросил Доронин.
В этот момент в комнату зашли Полежаев, который все это время молча стоял в стороне от Гулько, и только шумно вздыхал, и Калошин. Оба расположились на стульях у стола.
– Рассказывайте, рассказывайте, Екатерина Самсоновна! Мы вас внимательно слушаем. И постарайтесь не упустить ни одной мелочи, нам важно все, – Калошин, видя слезы в глазах женщины, старался говорить, как можно мягче. Впрочем, так он разговаривал, за редким исключением, со всеми женщинами.
– Вы знаете, когда во вторую ночь Жужа залаяла, я как-то сразу почувствовала неладное. В первую ночь я особенно и не взволновалась. Всякое бывает. Вы ведь уже видели, – обратилась она к Калошину, – там, за нашим забором начинаются огороды, а дальше луга до самой реки. Вот я и подумала, что кто-нибудь не той дорогой возвращался с рыбалки или еще откуда-нибудь. Может быть, молодежь… Да мало ли… Ну вот, встала я в следующую ночь и решила, что посмотрю повнимательней, хотя что можно увидеть в темноте. И все же… Я подошла к Жуже, погладила ее, но она сильно лаяла на кусты у забора, я пригляделась, и верите, просто присела от страха- женщина поежилась и судорожно сглотнула. – Я увидела там что-то расплывчатое, какое-то светлое. Был ли это человек, не знаю, не поняла. Да и видела я э т о несколько секунд. От страха даже зажмурилась, а когда открыла глаза, уже ничего не было. Вы уж простите, что я так неумело говорю. Я – как чувствую … Это так страшно! Утром-то ничего, когда солнышко…– видно было, что воспоминания о той ночи до сей поры не отпускают ее.
– Ну что вы! – Калошин пересел к женщине на диван и, успокаивая, погладил по плечу. – Все как раз очень понятно. А собаки быстро успокоились?
– Соседские в тот момент уже только погавкивали, а наша еще какое-то время лаяла и рычала. Я постояла еще немного и ушла в дом. До утра так и не сомкнула глаз.
– Нынешней ночью что-то слышали?
– Вы знаете, часа в два ночи я внезапно проснулась, мне показалось, что собака зарычала, прислушалась, но было все тихо. Те ночи я спала плохо, поэтому сил не было встать, да и, как будто, незачем. Если бы я знала!.. Бедная наша Жужа! Какая жестокость! – Женщина всхлипнула.
– Вы жалеете, что не вышли? – Калошин покачал головой, – Нет, Екатерина Самсоновна, очень хорошо, что вы этого не сделали. Что могло случиться, окажись вы там, даже не хочу думать. Скажите, а цепь была этой ночью на собаке?
Ответил Полежаев:
– А мы никогда ее и не снимали. Она там, рядом валяется.
– Хорошо, спросим у Иваныча, что он скажет интересного. – Калошин встал, собираясь выйти, но Екатерина Самсоновна его остановила:
– Вы знаете, я еще кое-что вспомнила. Утром после второй ночи, когда я пошла кормить Жужу, увидела, что она грызет большую кость, а ведь я ей ничего такого не давала. Сейчас лето, и мясо мы готовим очень редко. Да и не ест Лев Игнатьевич его часто. Больше рыбу уважает. – Профессор закивал в знак согласия. – Я тогда еще подумала, что она отрыла где-то старую, хотя не помню, когда такую большую кость давала собаке. Подумала, подумала, да за делами домашними и забыла. Это может быть важно? – заглянула она в лицо Калошина.
– Важно все. Вы молодец! Спасибо вам! Все остальное – наша забота. Если вспомните еще что-то, даже если покажется вам не стоящим внимания, скажите нам. Кстати, профессор, у вас есть телефон? – Оперативник повернулся к Полежаеву.
– Да-да, конечно! Я запишу номер. Вдруг захотите что-то спросить еще. А ваш телефон нам известен, к сожалению, – горькая усмешка тронула губы Льва Игнатьевича. – Может быть, коньяка по рюмочке? Или чайку?
–Нет-нет, спасибо!
В дверь заглянул Гулько:
– Евсеич! Я закончил!
– Хорошо, мы идем! Пошли, Василий, узнаем, что нам приготовил наш эксперт!
На улицу вышли вместе с профессором, Екатерина Самсоновна осталась в доме, чувствовалось, что она очень устала от пережитого.
Гулько расположился на ступеньках крыльца, достал портсигар с папиросами и, раскрыв его, протянул вышедшим мужчинам. Полежаев отказался:
– Врачи запретили – сердце барахлит. Только хороший коньячок в небольшом количестве.
– Ну что у тебя, Иваныч? – Калошин поднес папиросу к зажженной Дорониным спичке. – Есть что интересное?
– Представь себе – есть! Собаку сначала усыпили, сняли ошейник и только потом перерезали горло. – Гулько взглянул на профессора, – Одно хорошо – не мучилась. – Тот согласно закивал.
– Какой гуманный убийца! – усмехнулся Доронин.
–Да нет, просто шуметь не хотел. Да и от самой собаки себя оберегал. Я думаю, что первые две ночи он приносил ей кости, как бы приучая к себе, – задумчиво протянул Калошин.
– Точно! – воскликнул Доронин, – Екатерина Самсоновна сказала, что не могла отучить собаку брать еду с чужих рук. Первые ночи она злодея не подпускала, но кость его грызла. Запах уже явно помнила, потому-то на третью ночь подпустила ближе и только зарычала. Иваныч, не было рядом с собакой кости?
– Как же, как же, есть такая штучка! Вот она! – Гулько достал из своего чемоданчика завернутую в бумагу кость. – Я ее, красавицу, на предмет снотворного проверю и доложу вам, ребятки, что за порошочек усыпил нашу собачку. И еще кое-что… Я вырезал часть глотки и шкуры с шеи, необходимо узнать, чем же резали. Не ножом, точно. Что-то более тонкое. Ну, это уже позже скажу. Следов обуви, ребятки, никаких нет. Хотя кровь хлестала вокруг фонтаном. Похоже, что руки и подошвы вытерли об собачью шерсть – на ней характерные следы размазанной крови. Ушел он по траве, посмотрим, что на заборе. Больше пока ничего. Ты-то, Евсееич, нарыл что-нибудь?
– Нет, со следами и там ничего не ясно. Трава примята, можно определить, где злодей перелез через забор. С той стороны такая же картина. И следов крови на заборе не видно, значит, действительно, протер руки о собачью шерсть. Но на одежде должна была остаться? – Гулько согласно кивнул. – Посмотри там своим профессиональным взглядом. Ладно, думаю, что Екатерина Самсоновна покажет то же место, где видела это «светлое пятно», будь он неладен – Калошин в сердцах сплюнул. – Дьявол какой-то, а не человек. Вот только почему «светлый», дело-то сотворил самое, что ни на есть, черное. – Помолчав, Калошин обратился к Полежаеву: – Лев Игнатьевич! Нам понятых найти надо, чтобы в протоколе осмотра места происшествия расписались. Смотреть на все это неприятно, так что мужичков бы каких, а? В соседях кто у вас? Чей дом через дорогу, с круглым чердачным окном? – Полежаев как-то поморщился, услыхав последний вопрос Калошина. – Что, не дружите? – майор пытливо посмотрел на профессора – в глазах того метнулась искорка страха. Или только показалось?
– Да, не жалуем друг друга. Этот дом вот уже третий год мой соратник по цеху снимает. Правда, работаем мы с ним в разных направлениях. Только вот, нет между нами соседских отношений, – при этих словах у профессора дернулась щека.
– Отчего же такое неприятие друг друга, а, Лев Игнатьевич? – Калошину вдруг показалось, что Полежаев не хочет говорить об истинных причинах разлада между соседом и им. Подумал: «Может быть, женщина? Мы ведь ничего не знаем о самом профессоре и его личной жизни. Надо будет вызвать к себе Екатерину Самсоновну и поговорить откровенно. Может, вытащим какой-нибудь скелет из профессорского шкафа? И с соседом стоит побеседовать. Как знать, не его ли рук «собачье» дело?» – Хорошо, найдем, я думаю других. Василий, пройдись по соседям, дело к вечеру, наверняка многие уже дома.
– Слушаюсь, товарищ майор! – козырнул Доронин и отправился на поиски понятых.
На крыльцо вышла Екатерина Самсоновна, вынесла в кувшине холодный квас, предложила мужчинам. Те с удовольствием угостились приятно пахнущим поджаренным хлебом напитком. Гулько даже крякнул от удовольствия, похвалил женщину. Калошин же все раздумывал над словами профессора. Не понравилась ему реакция того на вопрос о соседе. Чувствовал своим старым милицейским нутром – нечисто здесь. Есть, есть какая-то гнильца в отношениях этих людей. «Ничего, профессор, разберемся. Не впервой, и не такие клубки раскатывали» – Калошин даже взбодрился от этих мыслей. Полежаев же был угрюм, как будто читал мысли оперативника и боялся их.
Примерно через полчаса вернулся Доронин с двумя мужчинами. Один оказался учителем географии, человеком интеллигентным, с вопросами не лез, выслушав Калошина, расписался без лишних слов и удалился. Второй же, суетливый вздорный пенсионер, с явным похмельным запахом, без осмотра трупа собаки расписываться отказался. Пришлось показать. Мужик не на шутку испугался, даже как-то визгливо вскрикнул и схватился за сердце. Выручил коньяк, принесенный Екатериной Самсоновной. После нескольких глотков мужичок успокоился, а добавив еще немного, стал размышлять о превратностях судьбы. Его рассуждения довольно жестко остановил Калошин, в конце концов, он расписался и пошел, по мнению присутствующих, добавлять.
– Ну, что, Василий, – обратился Калошин к Доронину, когда они, попрощавшись с профессором, вышли за ворота, – пройдемся до соседа? Пощекочем еще одного ученого мужа?
– Да нет там никого, Евсееич. Я же, когда искал понятых, заходил. Никто не вышел.
– Ну, попытка не пытка, а уехать, не зайдя, нельзя. Упустим малость – не простим себе. Каждую мелочь следует проверять по горячим следам. Так-то, Васек! – изрек назидательно Калошин.
– Ты, товарищ майор, действительно думаешь, что в этом деле не все так просто? – присоединился к их разговору Гулько.
– Думаю, Валерий Иванович, думаю. И ты знаешь, что меня редко мое чутье подводит.
– Хорошо, идите, я вас в машине подожду.
Но ворота соседского дома, действительно, были заперты, на стук никто не отозвался.
– Ну, что ж, встретимся позже, – как-то многозначительно изрек Калошин, с тем и отбыли в отдел.
Глава 3
Костя Воронцов был на месте и спокойно попивал чаек вприкуску с рафинадом. Видно было по его довольному лицу, что все дела на сегодняшний день, по его мнению, уже закончились, и он только ждет начальника, чтобы отрапортовать о проделанной работе и отправляться домой.
При виде входящих в отдел оперативников Костя отставил стакан и поднялся из-за стола.
– Товарищ майор! – начал было он, но Калошин жестом остановил его.
– Погоди, Воронцов. Дай отдышаться. Налей-ка и нам с Василием чайку. С самого утра маковой росинки во рту не было.
– Так может, я в буфет за пирожками? – сразу направляясь к двери, спросил Костя.
– Ну, давай-давай, это будет кстати. А мы пока тут покумекаем. – Проводив взглядом Воронцова, Калошин обратился к Доронину:
– Знаешь, Василий, что меня настораживает? Вот подумай-ка, горло у собаки распорото – будь здоров! Кровь на траве, на шерсти пса! Лилась ручьем! Значит, наш злоумышленник должен был непременно испачкаться этой кровушкой. А домработница сказала, что видела светлое пятно. Соображаешь? С в е т л о е! Значит, живодер был одет в светлую одежду? Он, идя умышленно на это действо, в чем я ничуть не сомневаюсь, должен был осознавать, что обязательно испачкается в собачьей крови, а это для него чревато. Ведь любой случайный встречный мог его увидеть. Да и отстирать не так легко. Выходит, что он этого не боялся?
– Больной? Психопат?
– И такое нельзя исключать. Но может быть, в этом есть что-то другое? Давай-ка подумаем над этим, дружок. А вот и пирожки! – увидев в руках вошедшего Воронцова тарелку с приятно пахнущей стряпней, Калошин потер довольно руки.
Мужчины столпились у стола майора и с удовольствием принялись уплетать пирожки.
– Ну, что у тебя, Константин? – обратился к подчиненному Калошин, когда тарелка опустела. – Рассказывай по-быстрому, а то у нас свой разговор не окончен. Кстати, тебе тоже надо бы послушать, что мы сегодня наработали. Хотя… громко сказано. Пока один туман. Давай, говори, – Калошин прихлебнул остывший чай, поболтав им во рту, удовлетворенно крякнул.
– Да, собственно, и говорить-то особо нечего. Ну, стянули у мужика инструмент, правда, хороший, почти новый. Выдали ему в Жилкомхозе. Пьян был Чижов в стельку, может быть, даже и потерял где. Но настаивает, что украли.
– Почему настаивает? Спросил?
– Потому что уважает свои рабочие побрякушки. Даже сестра подтвердила, что едва не спит с ними. Дорожит… Да и профессию любит. Об этом и в его конторе подтвердили. А насчет пьянки… Сами знаете, что такое слесарь-сантехник: в каждой квартире поднесут, копейку какую сунут, вот и расслабляется мужик. В тот вечер, в среду, он был не в одной квартире, у всех пригубил, а после работы завернул в парк, к пивному ларьку. Там к нему подсел сосед его, Шуранов. Чижов его угостил и сам добавил. Соседа я допросил, все было так, как сказал наш потерпевший. А вот потом!.. Помнит, бедолага, что домой тащился уже в темноте, и как будто его кто-то из кустов позвал. Свернул ли он туда, нет ли – вышибло из пьяной головы. Но проснулся на скамье уже ближе к утру. Инструмента с ним не было. И не удивительно. Но страдает мужик сильно, слезно просит найти вора. Ну и как тут найдешь? Прошелся я по рынку, поговорил кое с кем, попросил верных ребят присмотреть за торговцами всяким барахлом, вдруг где-нибудь что-то и вылезет. А так… – Костя махнул рукой. – Вот, заявление написал. Буду искать.
– Ну, что ж, может быть, что-нибудь и проявится. А теперь вернемся к нашим баранам. – Калошин вкратце изложил суть дела молодому оперативнику. Тот сразу же поддержал мысль Доронина:
– Слушайте, а ведь действительно, мог сбежать из психбольницы?
И сам ответил: – Мог.
– Я повторяю – не исключено. Вот тебе, Константин, мы и доверим это проверить. Поедешь в К***, в областную лечебницу для душевнобольных, кстати, там-то как раз лечатся пациенты из научных кругов. Много работают наши великие мужи, вот головы и не выдерживают непомерных нагрузок. Не то, что твой Чижов – поработал, принял на грудь, и отдыхай голова до следующего дня.
– И когда ехать? – Костя заметно погрустнел – похоже, выходной откладывался. А он так надеялся: его друзья пригласили на рыбалку с ночевкой, девчата с ними тоже идут, одна из них очень нравилась Косте, собственно, инициатива позвать с собой парня, исходила именно от этой девушки, но работу свою Костя любил, начальство уважал, да и дисциплина не на последнем месте – все-таки милиция! Поэтому от свидания сразу же мысленно отказался. Только подумал, что надо было бы как-то предупредить ребят. Ведь и рыбалкой по-настоящему увлекался только он. У парней даже удочек не было, надеялись на Костю. Он бы показал им класс! Когда теперь выдастся удобный случай? Ребята скоро разъедутся, да и зима не за горами. А так хотелось перед девчатами показать рыбацкую удаль! Порой у него это выходило даже очень неплохо. Уловом он мог порадовать и родных. Несколько раз мать даже на базар карасиков носила. Но работа важней любого улова, разве что жаль несостоявшегося свидания.
Калошин же не заметил, или сделал вид, потускневшего тона подчиненного и сказал:
– Ну, вот завтра и поезжай. Дежурный врач, думаю, на месте. Побеседуй обстоятельно обо всем. Узнай о тех, кого выписали недавно, кто-то, может быть, домой на выходные уезжает, и не было ли у них побегов. В общем, все, что нам может помочь. А сейчас отправляйся домой, отдохни, да, узнай, когда первый автобус идет в К***. Раньше уедешь – вернешься раньше. И, если что срочное, Константин, сразу ко мне домой! – Калошин легонько подтолкнул Воронцова к двери, похлопав его по плечу.
Раздался телефонный звонок. Звонила Машенька:
– Геннадий Евсеевич! Ну что же вы так? Приехали когда уже, а к Сухареву не зашли. Он видел машину из окна. Теперь ругается! – попеняла она Калошину.
– Ну, по-другому он и не может. Идем, Машенька, идем!
* * *
Доклад подчиненных Сухарев выслушал более чем внимательно, даже ругаться не стал. Перешел сразу к делу:
– Что думаете по этому поводу, товарищи? Я лично разделяю твое мнение, Геннадий Евсеевич, что все это дурно пахнет. И светлая одежда как-то непонятна, не вписывается в общую картину. И способ убийства, пусть даже просто собаки, очень уж жестокий. То, что направил Воронцова в К***, молодец. Возможно, там что-нибудь обнаружится. Эх, как это все некстати! Не за горами праздник Октябрьской революции. Хочется рапортовать об успехах. Ну, что нам, мало других преступлений?! И так едва успеваю отписываться. Да, ребята, нельзя допустить, чтобы все это до народа дошло, сами понимаете…– Сухарев неопределенно покрутил в воздухе рукой. – Черт бы подрал этих приезжих ученых с их собаками!..