– Ты ищешь это? Но я не позволю тебе прикоснуться к моему детищу никогда! Смотри! – и он с силой сжал пальцы, сквозь которые просочилась кровь и мозговое вещество. Потом вынул огромный белый платок и вытер лоб, оставляя на нем кровавые полосы.
Калошин дико закричал и проснулся. Кое-как сообразив, что это был всего лишь сон, он сел на кровати, спустив на холодный пол крупные ступни. Пальцы рук покалывало от прилива крови после неудобной позы во сне, плечи также побаливали, но тело постепенно наполнялось жизненными токами, и с ними на место ночных страхов приходила душевная легкость, и утренняя свежесть, проникающая из открытой форточки, наполняла грудь пьянящей радостью жизни. Даже предстоящая поездка в К*** пока только где-то вдали маячила возможными неприятностями, но, в конце концов, вся их работа состояла из крови, грязи и человеческих трагедий. И чем раньше они раскроют это дело, тем быстрее наступит чувство легкости после совершенной работы, а тени погибших уйдут навсегда в небытие, как и чувство вины перед загубленной истерзанной молодостью. Убитые мужчины сами выбрали тот путь, который закончился так трагично. У каждого из них был выбор, а вот молодым людям они его не оставили. И сами, уйдя бесславно из этой жизни, не в силах помочь найти и обезвредить зверя, так умело скрывающего свое имя. «Но это только пока», – поставил точку в своих рассуждениях майор.
Калошин, умываясь, снял с крючка большое белое полотенце и застыл с ним в руках. Опять какая-то смутная картинка возникла перед глазами, мелькая обрывками сна, но, только протянув кончик нити воспоминания, тут же оборвалась. Мужчина досадливо крякнул.
В К*** приехали к вечеру, но решили сразу же приступить к неприятной миссии. Кладбище, несмотря на трагичность своего предназначения, не выглядело мрачным: оно было залито заходящим солнцем, листья берез над скорбными холмиками нежно трепетали на легком ветру, шепча друг другу тайные молитвы о вечном.
Могила, к которой подошли оперативники, была очищена от желтеющей травы. В простой консервной банке стояли белые астры. Были они еще свежи, и сразу становилось понятно, что за этим аккуратным холмиком кто-то ухаживает. Впрочем, это и не было секретом. Женская любящая рука чувствовалась и в натертой до блеска табличке с именем доктора Шнайдера.
И некое кощунство было в нарушении спокойствия могилы, когда острые лопаты ковыряли плотную землю, открывая тайну вечности. Калошин видел, что Дубовик, так же, как и он сам, незаметно передернулся, когда железо стукнуло о дерево гробовой крышки, и, нагнувшись поближе к его уху, тихо произнес:
– Вот это ненавижу больше всего. – Калошин кивнул, полностью соглашаясь с ним, а примкнувший к ним Доронин тяжело сглотнул, прижав ладонь к горлу.
Треск отрываемых досок заставил их подойти поближе к разверстой, как огромная пасть чудовища, могиле. Удивленный возглас вырвался сразу у всех, присутствующих при этом страшном действе: в некогда белом полуистлевшем чреве гроба лежали останки собаки и несколько разбитых кирпичей. Один из понятых резко рванулся в кусты, откуда тут же донеслись утробные звуки. Другой стоял с раскрытым ртом. Полупьяные копатели пребывали в полном ступоре, один из них громко икал.
Дубовик оглядел всех присутствующих, остановил на некоторое время взгляд на собачьих костях, повернулся к Калошину:
– Вот и весь ответ! – постоял некоторое время, махнул рукой рабочим, разрешая все убрать, и первым пошел к машине.
Майор растормошил Доронина, стоявшего в полном оцепенении:
– Пошли, Василий! – и потянул его за рукав.
– Геннадий Евсеевич, вы догадывались? – спотыкаясь и тихо поругиваясь, Доронин шел за Калошиным.
– Ожидали. Теперь-то многое встает на свои места.
– Значит, этот гад где-то засел и играет с нами? – с ожесточением спросил Доронин.
– Получается так. Хотя думаю, что ему теперь не до игр. Дважды уходил, третьего раза мы допустить не должны. Поэтому необходимо усилить охрану нашей влюбленной старушки. Так, Андрей Ефимович? – обратился к Дубовику Калошин. – Кстати, как она? – уже сидя в машине, поинтересовался он у Доронина.
– Что ей сделается? Только вот сидеть на одном месте не может. Возмущается, что мы ей непредвиденный отпуск устроили. Все рвется на свободу, – невесело пошутил Доронин.
– Случайно, не на свидание ли с нашим «Лордом»? – усмехнулся Дубовик.
– С кем, с кем? – удивленно переспросил Доронин. – Евсеич, кто это? Что за птица?
– Сыч, вылетевший из гроба! – тяжело вздохнув, произнес Калошин.
– Ей никто не звонил? – спросил Дубовик.
– Сказать сложно, она ведь порой одна в доме остается, – пожал плечами Доронин.
– А вот этого мы теперь допустить никак не можем, что и разъясним сейчас нашей «заключенной». – И, усмехнувшись, добавил: – Ишь ты, на свободу она рвется!
Беседовали с Анной Григорьевной оперативники в уютной кухоньке Муравейчика. С самого начала все почувствовали какую-то скованность в поведении женщины. Дубовик, видя это, постарался придать беседе отвлеченную направленность: стал хвалить варенье, пироги хозяйки, чем незаметно расположил к себе Пескову. Калошин даже заметил, как она в какой-то момент облегченно вздохнула. Наконец, Дубовик осторожно спросил:
– Вы помните, как умер доктор Шнайдер? Что-нибудь предшествовало этому?
– А почему вы об этом спрашиваете? – немного нахмурившись, женщина опять попыталась отгородиться от пугающих ее вопросов. – Я думала, что вас интересует незнакомец. Его ещё не нашли?
– Анна Григорьевна, – перешел на жесткий тон Дубовик, – если мы задаем вопросы, значит так надо. Поэтому, будьте любезны, отвечайте. Потом мы удовлетворим и ваше любопытство.
Женщина, извинившись, тяжело вздохнула:
– Вы не сердитесь на меня. Я все понимаю, но последнее время постоянно чувствую какую-то тревогу. А когда вижу кого-то из вас, вообще пугаюсь. Всё жду чего-то нехорошего. Видимо, действительно, пришла пора мне отвечать за свои поступки. – Она в очередной раз вздохнула и стала рассказывать:
– Не все так просто было. Незадолго до смерти Илья, – она впервые осмелилась назвать Шнайдера по имени, – стал необыкновенно раздражителен, заставлял выключать радио, особенно когда передавали сводки с фронта. Я все списывала на его плохое самочувствие. Он проводил дни в какой-то горячке, много спал, просыпался в полубреду, злился на всех. Больными занимался, практически, один Шаргин. Потом в какой-то день появился Берсенев, он провел почти сутки, закрывшись в комнате со Шнайдером, лишь иногда выходя для того, чтобы взять лекарства. Даже Шаргина он не впускал. На мои вопросы отвечал: «Плохо». Потом позвал меня, разрешил войти, сказав, что Илья просит об этом. Я его тогда не узнала: серый, вытянувшийся, говорил шепотом. Правда, особенного он ничего мне и не сказал, только одно: «Помни…», а что именно, я могла только догадываться, что не о себе он просил, а о сохранении его тайны. Через некоторое время Берсенев сообщил о смерти доктора. Его вынесли на носилках, прикрытых простыней. Я хотела подойти, посмотреть, но Берсенев отодвинул меня, сказал, что будет лучше, если я запомню его живым. Хоронили его в закрытом гробу. Никому, по-моему, не пришло в голову спросить, почему. Тогда у всех были свои трагедии, так что, каким образом кого хоронили, не волновало никого. Вот и все, пожалуй, что касается этой смерти. – Она внимательно посмотрела на убовика: вполне ли он удовлетворен ее ответом. Тот задал очередной вопрос, по его мнению, немаловажный:
– Вы сказали, что вопрос о его семье никогда не поднимался. Это так? – Она кивнула. – Но неужели вы, любящая женщина, не полюбопытствовали, сказал ли он вам правду? – Та на эти слова слишком поспешно покачала отрицательно головой и отвела взгляд. – Вы же не были в тот момент в нежном возрасте, когда безоговорочно веришь всему, поэтому позвольте мне усомниться в вашем ответе. – Этими словами он вызвал прилив краски к её лицу и, преодолевая всеобщее смущение, жестко, даже не спросил, а припечатал:
– Вы видели паспорт Шнайдера.
Анна Григорьевна опустила голову. Дубовик, пожалев ее, сказал:
– В этом нет ничего преступного, поверьте, а вот помочь нам это может.
– Да-да, я поняла. Приехал тогда доктор не один, с ним был молодой мужчина во френче. Такой, знаете, из партийных. Он и представил доктора нам. Был ли на тот момент у него паспорт, не знаю. Я же увидела совершенно новый, без всяких отметок, полученный уже после возвращения всех организаций из эвакуации, – и, смущаясь, добавила: – Меня это вполне удовлетворило.
– Фамилию приехавшего с доктором партийца вы, конечно же, не знаете? – спросил Калошин.
– Мне кажется, что он даже и документов-то нам никаких не показал. Такое время было…
– Все понятно. Можете не продолжать. Просто скажите, вы смогли бы его опознать?
– Наверное. У него довольно запоминающаяся внешность. Мне кажется, что он приезжал сюда не так давно. Я видела его где-то в городе. Он был на дорогой машине, «Победа», вроде бы. Он, похоже, не местный; из района, наверное.
– А этот человек вам знаком?
Дубовик положил перед Песковой фотографию Шнайдера, изъятую из его личного дела московскими оперативниками и пересланную в местную милицию. На ней был изображен полный мужчина с большими залысинами и глазами, немного навыкате. Ничего общего с «Лордом» в облике этого человека не было. По равнодушному лицу женщины он понял, что она его не знает. Взглянув на фотографию Полежаева, сказала, что однажды видела егоогда ещё был жив Шаргин. Каретников же ей был незнаком. Фоторобот Турова, который Доронин привез из клиники, она добавила несколькими небольшими штрихами.
В очередной раз пришлось объяснить женщине, скрывая некоторые подробности, необходимость ее пребывания в квартире начальника милиции, другого места пока не нашлось. Но в любом случае, она не должна никуда выходить, а если кто-то попытается с ней связаться, срочно сообщить об этом. В глазах ее все ещё плескался страх, и Калошину почему-то подумалось, что именно под воздействием этого парализующего волю чувства, она поступит как раз наоборот, в чем в скором времени они и убедились.
По словам Доронина, узнал Полежаева и Хижин. Но видел он профессора лишь однажды с Шаргиным. Каретникова по фотографии не признал, как и Шнайдера.
Глава 25.
Ночевали оперативники в местной гостинице. Решили, что пришло время отдохнуть нормально, приняв душ и хорошо поужинав в гостиничном ресторане. Следовало и выспаться. Впереди были самые сложные дни, когда непонятно было с чего начинать поиски уже вроде бы известного преступника. Поздно вечером, лежа на чистых, немного припахивающих хлоркой, простынях, вели беседу.
– Партийца мы, думаю, вычислим быстро. Воронцов задание получил, с утра и начнет. Паспорт тоже найдем в архиве. А вот как быть с самим «Лордом», это вопрос, – попыхивая папиросой, рассуждал Дубовик. – То, что он легализовался, это и дураку понятно. Все-таки десять лет, срок немалый. Должен же он где-то жить, чем-то заниматься и скрываться так, чтобы его не узнали.
– Он, скорее всего, живет где-нибудь неподалеку, раз успевает везде и всюду за нами, – Калошин сел на кровати. – Слушайте, а ведь Чижов должен был с ним контактировать непосредственно, если выполнял его злую волю. Сантехник ходит постоянно по квартирам, значит, мы можем узнать, к кому его вызывали чаще всего.
– Много же нам придется просеять квартир, – устало вздохнул Доронин.
– Ничего, справимся. Участковых всех подключим. Они должны знать свой контингент. Кстати, сколько лет может быть сейчас «Лорду»? По документам Шнайдера ему шестьдесят четыре, но мы не можем опираться на дату рождения этого доктора. – Дубовик тоже поднялся, присел к столу, затушил окурок и достал ещё одну папиросу. Похоже, что им овладело волнение. – Геннадий Евсеевич, когда ты его видел, на какой возраст он выглядел, на твой взгляд?
– Трудно определить, ведь и видел я его недолго, и выглядел он тогда слишком уставшим, но, по-моему, ему больше пятидесяти, если не за шестьдесят, тогда было.
– Значит, сейчас уже за семьдесят? Скорее всего, нигде не работает, но бывает во многих местах. Внешность мог изменить бородой, усами. Чего проще? – Дубовик принялся, по своему обыкновению, ходить между кроватями, постукивая голыми пятками по деревянным половицам паркета, давно потерявшего свой блеск. – Будем искать среди окружения Чижова пожилых мужчин. Кстати, Геннадий Евсеевич, – майор присел рядом с Калошиным на его кровать, – тебе наши ребята из Москвы журнал выслали.
– Нашли?! – по-бабьи хлопнул ладонями тот.
– Таки да, – на одесский манер ответил Дубовик и, видя искреннюю радость в глазах Калошина, с гордостью добавил: – Ми за вас имеем заботу, – на что все трое дружно рассмеялись.
Ночью разразилась вдруг гроза, дождь бурными потоками заполнил землю, но ничего этого мужчины не слышали – Морфей крепкими объятьями сковал их уставшие тела. А утром все закрутилось, как в калейдоскопе…
Первым позвонил Сухарев и сообщил, что розыски Турова пока ничего не дали. В Москве по указанному адресу живет абсолютно другой человек, который никогда ни в какую аварию не попадал и в больнице не лежал. Только сообщил, что год назад потерял паспорт. И по другим адресам люди, имеющие такую же фамилию, ничего общего с разыскиваемым ими человеком не имеют. Никто пока не признал его и по составленному в клинике фотороботу. Где жил и чем занимался этот человек, оставалось загадкой. Дубовик, услышав это, рассерженно стукнул кулаком по столу так, что стакан звякнул о графин с водой. Настроение заметно упало, и даже прозрачный воздух умытого дождем утра не приносил облегчения. Дубовик в доказательство этого с силой толкнул раму окна и резко расслабил узел галстука, как при удушье. Калошин, натягивая сапоги на галифе, громко стучал каблуками и сопел. Доронин же, напротив, старался вести себя, как можно, незаметнее. Но второй звонок поверг их в шок…
Дежурная гостиницы сообщила ответившему ей Василию, что им звонят из квартиры начальника милиции, и переключила звонок на их номер. Дубовик резко метнулся к столу, выхватил трубку у Доронина и рявкнул:
– Что ещё? – услыхав ответ, заорал: – Ты о чем говоришь? Ты понимаешь, что я с тобой сделаю? – едва не разбив телефон, рванулся к двери, крикнув на ходу: – Пескова пропала!
На кухне Муравейчика, уже немного пришедшие в себя, оперативники слушали заплаканную хозяйку дома, сам же Муравейчик мерил крупными тяжелыми шагами комнату и, хотя Дубовик, придя в себя, извинился перед ним за грубость, понимая, что в случившемся есть и их вина, беспрестанно курил.
По словам хозяев квартиры, выходило так, что поздно вечером Анне Григорьевне позвонил оперативник, назвавшийся Петровым, а так как муж уже спал, хозяйка, ответившая на звонок, ничуть не задумываясь, передала трубку Песковой. Та несколько раз сказала «да», и ушла спать. Ночью была гроза, и поэтому щелчка открывающегося дверного замка никто не слышал. Утром хозяйка первым делом обнаружила незапертую дверь – без ключа снаружи ее закрыть невозможно. Когда кинулась в комнату, за ширмой на кровати никого не было – Пескова ушла ночью. Голос звонившего она не признала, но тот был весьма убедителен, правда, несколько глуховат. А Петров действительно числился в милиции. Но оказалось, что в эту ночь он не работал, и ничего ни о каком звонке не знает, но вспомнил, что за день до этого кто-то позвонил в дежурную часть и, после того, как Петров, дежуривший в тот день, назвал себя, тут же отключился.
Немедленно подняли всех на поиски Песковой, привлекли участковых и свободных от дежурства милиционеров. К обеду были уже расклеены объявления с ее изображением, но оперативники понимали, что скорее всего женщину они уже не найдут, по крайней мере, живой. Начальство всех мастей метало молнии. Дубовику генерал дал двое суток на исправление всех ошибок. По истечении этого срока он обещал… Что именно, осталось тайной, так как по бесстрастному лицу майора прочесть что-то было невозможно – он в который раз подтвердил свою офицерскую выдержку и стоицизм, чем вновь вызвал уважение к себе.
– Наши противники работают на опережение, – сказал он, когда они вернулись в гостиницу, чтобы перевести дух и в спокойной обстановке обсудить все произошедшее. – Трудно пока сказать, есть ли у них какой-то определенный план, или же они просто, следуя за нами, обрывают все нити. Возможно, что после убийства Полежаева все пошло не по задуманному, и они решили убрать всех, кто так или иначе был задействован в этом деле. Значит, и Турова мы можем не найти. Пескову выманили грамотно: сначала узнали фамилию возможного дежурного, чтобы не вызвать подозрения своим звонком. Что она услыхала по телефону, остается только гадать, но «Лорд» мог теперь уже и не скрываться от неё, знал, что она не выдаст.
– Тогда что же у нас остается? – задумчиво произнес Калошин. – Связи Чижова и журнал.
– А это и немало, майор!
– Если это не пустышка!
– Все равно верю, что поймаем злодея! Ты же, майор, сам меня в этом не раз убеждал! – Дубовик сверкнул линзами изящных очков в тонкой золотистой оправе. – Василий, остаёшься работать здесь. – Доронин козырнул: «Есть!», – Про сон забудь! Пей крепкий чай, водку, все что хочешь, но работай! Ты парень хваткий, я тебе доверяю. Вся здешняя милиция – твоя. Командуй! Рой землю носом, но если Пескова здесь, – живая или мертвая, – найди! Мы же будем искать «Лорда» и человека в маске.
По пути в Энск продолжали обсуждать обстоятельства дела. Калошин доказывал Дубовику, что Каретникова нужно ещё раз допросить. Что именно больше всего настораживало его в поведении физика, он точно не мог сказать, но какая-то мысль без конца грызла майора
– Пойми, Геннадий Евсеевич, нечего нам ему инкриминировать, кроме плохих отношений с Полежаевым и нашей с тобой интуиции. В конце концов, он действительно начнет писать прокурору кляузы. А нам это надо сейчас, когда у нас руки, буквально, связаны последними происшествиями? Кстати, как он? – имея в виду здоровье прокурора, спросил Дубовик.
– Что ему сделается? – махнул рукой Калошин, и тут же вернулся к больной теме: – Вот как думаешь, почему он не пользуется машиной? Что за «толстовщина» такая? Босиком в народ? Аскетизмом не пахнет, амбиций хоть отбавляй, самолюбования в достатке. А все будто прятаться пытается. Достаток в доме не показной, а он, видишь, на электричке…
– Да я и сам думал об этом. Ну, такой вот он человек! За это не карают.
– Не карают, да, согласен. А мне думается, что таким образом он просто скрывает свои частые перемещения. Машина проедет – бросится в глаза. А он тихонечко пришел – ушел, никому и дела нет. Проверить надо всю его биографию самым тщательным образом, а? Андрей Ефимович, попроси своих коллег в Белоруссии. Понимаю, что после войны там мало кто остался, но все же… А вдруг?.. – Калошин лихо крутил руль, но при этом постоянно посматривал на Дубовика, сидящего рядом.
– Да проверяют они уже! – и, поймав восхищенное одобрение во взгляде майора, добавил: – Ты же понимаешь, что время может работать против нас, значит, делать надо сразу и быстро. Ой, не тебе мне об этом говорить! Только знаешь ведь, что осталось от того Могилёва после войны. Найти каких-то свидетелей будет трудно. Архивы, скорей всего, утрачены. Но решим так: давай, занимайся Каретниковым вплотную, ребята на слежке пусть продолжают работать, любой шаг – под надзором!
– Договорились! – бодро козырнул Калошин, едва удержав при этом руль одной рукой, и, не обращая внимания на Дубовика, ругнувшегося в его адрес, продолжал гнать машину.
Глава 26
Дежурный передал Калошину пакет, присланный из Москвы. Торопливо разорвав обложку, майор быстрыми шагами прошел в кабинет и развернул журнал. Он шумно пролистал почти все страницы со статьями неизвестных немецких ученых, прежде чем увидел то, что искал. На одном из разворотов он увидел знакомое лицо, только выглядел на этом снимке «Лорд» значительно моложе и эффектнее. Под снимком Калошин прочитал, написанное по-немецки имя «Michael Wagner», потом повторил вслух:
– Михаэль Вагнер… Вот ты кто, «Лорд»… Теперь мы точно знаем твое имя, – он бросил журнал на стол и закурил.
В этот момент вошел, задержавшийся в дежурной части, Дубовик. Он так же, как Калошин громко произнес имя под снимком и сказал:
– Слушай, а в молодости он и в самом деле здорово смахивал на Байрона. Есть, есть что-то арийское, породистое. Красив, ничего не скажешь. – Потом тоже закурил и задумчиво произнес: – Где же ты скрываешься, дядя? – Снял очки, потер переносицу. – Надо перевести срочно эту статью. Скоро появится наш эксперт, я с ним разговаривал, он в совершенстве знает немецкий.
Примчался запыхавшийся Воронцов.
– Во! – держа в руках какую-то бумажку и потрясая ею, он кинулся к графину с водой и стал пить, громко глотая.
Калошин будто не видел вошедшего, полностью уйдя в свои мысли. Костя понял, что тот чем-то озабочен, поэтому повернулся к Дубовику.
Тот посмотрел на него с прищуром сквозь табачный дым:
– Ну, что там у тебя? – и потянулся за бумажкой, но Воронцов по-детски спрятал ее за спину.
– А слабо начальникам отгадать, чью «Победу» видела Пескова? – он хитро прищурился.
– Уже нашел? – удивился Дубовик. – Ну, ладно. Ставлю на Мелюкова.
– Ну, – надул губы Воронцов, – с вами неинтересно. Все знаете. Я-то думал, что принесу вам новость, а вы…
–Ты ее, Костя, и принес. Я не знал. Сказал только то, о чем просто догадывался. К тому же, я видел, на какой машине ездит наш функционер. А ты молодец! И предстоит нам с тобой искать одного дедулю, красавца, – он показал фотографии «Лорда» – Вагнера, снабдив обе словесными комментариями. – А Мелюковым займется Москва. У меня связаны руки.
Воронцов, услышав все о предполагаемом преступнике, присвистнул:
– Вот это да! Это не Чижов – вряд ли просто так болтается по улицам.
– Верно. Поэтому найти его будет непросто. У меня сейчас встреча с участковыми, пока вся надежда на них. А ты сходи в Жилкомхоз. Должен он где-то проявиться.
Калошин, прежде чем постучаться к Каретникову, некоторое время постоял в раздумье у ворот. Ребята, наблюдавшие за домом физика, сообщили, что хозяин никуда не выходил. К нему же приходила только молочница, но дальше ворот не прошла. Каретников, купив у нее молоко и яйца, ушел в дом. Вечерами у него подолгу горел свет, и было видно, как хозяин сидел на веранде. Больше ничего к своим наблюдениям молодые люди не добавили.
Каретников открыл не сразу. Калошина удивил его вид – тот был в темных очках, но сразу же, не дожидаясь вопросов, объяснил этот факт неумелым использованием сварочного аппарата при проведении какого-то опыта. В доме, действительно, стоял специфический запах. Каретников же, чтобы не было сомнений, на несколько секунд снял очки, открыв воспаленные красные глаза. Калошин выказал сочувствие, не особо испытывая таковое. По приглашению хозяина расположились, как и в прошлый раз, на веранде у стола. Скатерть была та же, так же трепетали крахмальные занавески, но все-таки чего-то не хватало. Прямая спина хозяина дома, сидевшего напротив Калошина, выдавала его напряженность. Майор достал из планшета журнал и положил его на стол, внимательно наблюдая за реакцией Каретникова, жалея только, что не увидит глаз, закрытых темными очками. В этот момент Калошин подумал даже, что эта деталь была частью декорации в каком-то разыгрываемом перед ним спектакле, задуманном заранее.
– Вы можете перевести для нас одну статью? – при этом он открыл заложенную страницу журнала, но близко к Каретникову его не придвинул. Внешне ничего вроде бы не произошло, но майор почувствовал, что воздух осязаемо наэлектризовался. Повисла пауза. Каретников, протянул было руку к журналу, но тут же убрал её и, немного помолчав, сказал твердым голосом:
– Я могу лишь прочесть некоторые слова. К сожалению, талантами к языкам не обладаю. В этом я вам не помощник. Простите, – и даже облегченно вздохнул, как после удачно исполненного опасного номера.
Калошин пожал плечами и, молча, убрал журнал обратно. Потом вдруг, будто что-то вспомнив, достал его и, держа за один уголок, потряс им:
– А человек на фотографии вам не знаком?
– Там же какой-то немец! Откуда же мне знать его? – теперь Каретников явно перешел в наступление.
– Но это доктор физико-математических наук, насколько нам известно. Разве в ваших кругах не принято знакомиться с трудами зарубежных ученых? Обмениваться опытом?
– Представьте, мне ученых и своих хватает. За коллег я не отвечаю. Этого человека, повторяю, вижу впервые. У вас ко мне есть еще вопросы? – теперь голос звенел, как натянутая струна. Но Калошин сохранял спокойствие, которое заметно выводило Каретникова из себя.
– Скажите, а почему вы скрыли факт наличия у вас машины? – майор специально говорил протокольными фразами, чтобы дать понять хозяину дома, что разговор серьезный, и ответы должны быть предельно правдивыми.
Каретников вдруг засмущался, и, немного волнуясь, произнес:
– Да, я признаю сей факт, с моей стороны это было неразумно. Я ведь понимал, что рано или поздно все выйдет наружу. Но, поверьте, в этом нет ничего преступного. Машину эту подарил моей жене ее отец. Мне просто некомфортно ею пользоваться. Кроме того, я так и не научился вождению, а вот жена моя овладела этой техникой в совершенстве, и сын с дочкой пользуются машиной. Меня вполне устраивают поездки на электричке – во время пути я могу думать о своей работе, не отвлекаясь на дорогу. Это не так обременительно, как кажется. – Он, сделав небольшую паузу, будто ожидая вопроса, спросил сам: – Вы вполне удовлетворены моим ответом?
– Вы так спрашиваете, будто примеряете его на меня. Мне, просто, нужна правда, вот и все.
– Я ответил вам так, как есть.
– Ну, что ж, прекрасно. – Калошин вынул из пепельницы папиросу, повертел ее в пальцах, но закурить не решился. – Все-таки, что же явилось яблоком раздора между вами и Полежаевым?
– Я ведь вам уже объяснял: он предложил мне… – начал Каретников, но майор резко оборвал его:
– Перестаньте, Степан Михайлович! Вы же не думаете, что мы вот так сразу и приняли ваши слова за правду? У вас обоих есть друзья, коллеги. Так вот, ни один из них не поверил в то, что Полежаев способен на нечистоплотные поступки. Тогда кто же из вас, что и кому, предложил? – Калошину было некомфортно от того, что он совершенно не видел взгляда собеседника: ему почему-то казалось, что тот смотрит на него с ненавистью, но он продолжал вести беседу в жестком русле, пытаясь не дать Каретникову уходить от прямых ответов.
– Я не могу вам ответить на этот вопрос. – И опять перешел в наступление: – Вы понимаете, что здесь замешана женщина! Я не могу, не могу говорить об этом!
Калошин промолчал, только внимательно посмотрел на темные стекла очков. Каретников засуетился, встал со стула и начал расхаживать по веранде.
– Я понимаю, что вы мне не верите! Хорошо, пусть будет так! Я спрошу у нее согласия, и, если она позволит назвать её имя, я сделаю это с удовольствием. Вы согласны? – он подошел вплотную к Калошину и, положив руку на спинку стула, наклонившись, приблизил очки к его лицу и прошипел: – Я не трогал вашего Полежаева, не трогал! Я таракана убить не могу! – в его голосе звенела истерика.
Калошин спокойно отодвинул Каретникова тыльной стороной ладони и сказал:
– Успокойтесь! Если мне надо будет обвинить вас в чем-то, я принесу постановление от прокурора. Сейчас я беседую с вами. – Он вынул из планшета фотографии Шаргина, Берсенева и настоящего Шнайдера и стопкой подал их ему. Сделал Калошин так намеренно. И теперь внимательно наблюдал, как Каретников перебирает снимки: первые два быстро убрал друг за друга, задержался он только на фотографии Шнайдера – ясно, что его он не знал, но ответил, однако, что видит впервые всех троих. Хитрости Калошина он не уловил. А тот вынул ещё одну фотографию – «Лорда» – Вагнера. Каретников замешкался. Было заметно, что он раздумывает над ответом, и злится на себя за то, что не может быстро сообразить, как правильно поступить – снимок в журнале и тот, что подал Калошин, с первого взгляда как будто отличались друг от друга. И при любом ответе можно было попасться на лжи.
– Вроде бы на кого-то похож… – нарочито неуверенно произнес он и вздохнул облегченно, решив, что выбрал правильную тактику.
– На кого? – быстро спросил Калошин, принимая игру противника.
– По-моему, на человека в журнале… – так же, будто в раздумье произнес Каретников.
– Но вы же даже не взглянули на него. Как же вы с вашими воспаленными глазами смогли так быстро установить сходство? Или вы все-таки знаете этого человека? – в упор посмотрел на него Калошин.
Каретников взвился:
– Вы опять меня в чем-то подозреваете? Вы! Вы не имеете права!
– Отчего же? Подозревать – это как раз мое право. Это – моя работа, и, поверьте, делаю я её очень хорошо! – Калошин встал. – Проводите меня. Да, советую вам пока никуда не отлучаться. Думаю, что скоро это все закончится.
– И вы оставите меня в покое? – с затаенной надеждой спросил Каретников.
– Ну, разумеется! – насмешливо ответил майор и направился к воротам, не дожидаясь, когда хозяин последует за ним. Уже закрывая калитку, он краем глаза увидел, как хозяин вынул носовой платок, вызвав в его мозгу очередную вспышку неясных воспоминаний.
Стоя на дороге, Калошин опять мучительно пытался вытянуть нечто из глубин своего подсознания, что пыталось выплыть наружу, и все время ускользало. Он чувствовал, что это воспоминание очень важно для него, но чем больше напрягал память, тем дальше отступали картинки, исчезая одна за другой.
Глава 27
Городецкий появился в отделении сразу же после возвращения Калошина. Он живо взялся за перевод статьи. По его возбужденному бормотанию можно было понять, что эта статья крайне заинтересовала его.
Дубовик и Калошин в сторонке у окна обсуждали результат беседы с Каретниковым.
– Ты уверен, Геннадий Евсеевич, что узнал он всех?
– Уверен! Конечно, как всегда, остается доля скепсиса, но от этого моя уверенность в его виновности не уменьшается.
– Может быть, он всего лишь такой же исполнитель чужой воли? – Дубовик покрутил пальцами возле виска. – Какой-то он верченый, порой даже неадекватный. Так и хочется глянуть, нет ли у него дырки в голове. – Калошин невесело улыбнулся на эти слова. – На чем же нам его поймать, а? Нечего, нечего ему предъявлять. Дождемся, что белорусские ребята накопают.
– Товарищи офицеры! – обратился к ним Городецкий. – Позвольте вашего внимания.
Калошин и Дубовик резво подошли к столу, за которым сидел эксперт.