– Насовсем или так, прочистить что-то?
– Прочистить, прочистить! – подхватив игру Калошина, сказал Гулько.
– Так, может быть, я помогу? – с готовностью отозвался мужчина.
– Я, думаю, что сам справлюсь, – с незаметной усмешкой, бросив быстрый взгляд на Калошина, ответил Гулько. Калошин решил задать еще несколько вопросов Чижову, так как чувствовал, что во всей этой истории с инструментами кроется какая-то загадка, которая может стать ключиком к разгадке происшедших событий, если вдруг окажется, что именно украденный тросик стал ничем иным, как орудием преступления. Для этого и надо было, чтобы Чижов помог им.
– Где и когда вы познакомились с Каретниковым? – Чижов удивленно посмотрел на Калошина – почему это интересует его?
– Ты не удивляйся, Чижов, а отвечай, когда тебя спрашивают, – почувствовав металл в голосе майора, мужчина часто закивал, – и поподробнее, – добавил Калошин.
– Так это, мы с ним прошлым летом несколько раз вместе с Москвы на электричке ехали. Разговорились, он узнал, где я работаю, попросил помочь в сантехнике. Это уже потом он стал предлагать другую работу по дому делать. А я что? Меня, что молоток, что стамеска, что топор – любой инструмент слушается! – горделиво поглядев на окружающих, сказал Чижов. Правда, особого впечатления этими словами он не произвел, а Воронцов удивленно спросил:
– В Москве-то ты что делал?
– Так это, у меня ж там жена с сыном живут. Я вот и езжу иногда, деньги отвожу, когда есть. Да и это – помириться хотел, но пока не хочет она. Сын уже большой, в ремесленном учится, моя кровь! – опять попытался похвастать Чижов.
– В больнице почему лежал? – задал следующий вопрос Калошин.
– Так это, я зимой к жене ездил. Она мне позвонила, попросила приехать. Я обрадовался, думал, что помириться решила. Занял у сестры денег, чтобы подарок Лидии (жену мою так зовут) сделать, да не удержался, на радостях с каким-то мужиком на вокзале выпил, а очнулся уже в психушке. Ни денег, ни документов, да еще и без памяти. Врач сказал, что мне в Москве операцию сделали – голова у меня была пробита, только я-то ничего этого не помнил. – Чижов тяжело вздохнул.
– Ну, хоть что за мужик был, помнишь?
– Так это, нет… Помню, что наш, здешний, помню, что удивился я, что он… это… на электричке ехал…
– А на чем он должен был ехать? – спросил, теряя терпение Костя.
– Да не знаю я! Говорю же – не помню! Удивлялся почему-то и все! – развел руками Чижов.
– Давай рассказывай дальше! – толкнул его в бок Воронцов.
–Так это, – начал было Чижов, но Костя взорвался:
– «Так это, так это»! Говорить нормально можешь? – Воронцов стукнул по столу ладонью.
– Так… – завел опять Чижов, но тут же споткнулся. Доронин не выдержал – засмеялся. Остальные тоже заулыбались. Но Калошин сразу вернулся к деловому тону:
– Говори, как можешь. А ты, Костя, не нервничай. – Повернулся к Чижову: – Мы ждем, продолжай.
– Ну-у, операцию сделали, только память не вернулась, вот и отправили в психушку. Там ко мне какой-то профессор приходил, лечил меня. Я и вспомнил все. Выписался, приехал сюда, а меня на работе уже давно потеряли и даже уволить успели, но ничего, приняли опять. Хороших работников у нас ценят, – спел себе очередной дифирамб Чижов.
– Что ж, с тобой более или менее все понятно, – подытожил Калошин. – Спрашивать, кто знал о том, что у тебя есть такой «хитрый» тросик, бессмысленно: каждый, у кого ты с ним побывал. С нашим заказом не затягивай. За сколько времени управишься?
Чижов покосился на Воронцова и, обращаясь только к Калошину, негромко сказал:
– Так это, за день-два управлюсь, если работы будет немного. За меня эти дни Желтков работал, а он лишний раз не развернется, – начал было опять хвалить себя мужчина, но его перебил Доронин:
– Что-то знакомая фамилия – Желтков! Где-то я ее слышал или видел, – он кивнул Калошину на дело, лежащее перед тем на столе, – по-моему, кто-то из понятых. Тот открыл папку, пошуршал бумагами и произнес:
– Точно, вот здесь упоминается Желтков, проживает на Озерной.
– Это тот мужик, что проводил нас на озеро, – вспомнил Гулько.
– Во-во, это он! – обрадовался Чижов, чувствуя свою значимость и полезность в этом кабинете.
– Значит, работаете вместе? – наклонился к нему Калошин. – Выпиваете тоже на пару? Или кто-то третий есть? – Чижов при этом вопросе буквально отпрянул от майора:
– Да вы что, товарищ начальник! Он же не пьет ничего. Ни пива, ни вина, ни чего покрепче. Я и представить-то не могу его со стаканом в руке. Это ж динозавра какая-то, а не мужик. Его наш начальник называет этим, как его?.. Недентар.. Не… – все засмеялись, глядя на потуги Чижова, Доронин подсказал:
– Неандертальцем?
– Во-во, так! – обрадовался мужчина.
– И в чем же причина его патологической трезвости? – поинтересовался Калошин.
– Вот этого не скажу – не знаю. Не пьет, а работать не любит, – затянул свое Чижов.
Калошин глянул на часы:
– Так, нам уже пора, ребята. Воронцов, заканчивай тут, – и, отведя его в сторонку, тихо добавил: – Побеседуй с начальником Жилкомхоза, и с участковым – узнай, где нашел инструмент.
– Слушаюсь, товарищ майор! – козырнул Воронцов.
Глава 13.
В доме профессора Полежаева ничего не изменилось. Екатерина Самсоновна вышла к оперативникам с заплаканными глазами. Лицо ее совершенно осунулось, постарело. И не удивительно: эта женщина всю свою сознательную жизнь провела в заботах о чужом мужчине, который, в конце концов, стал ей почти родным. Так бывает со всеми женщинами, не испытавшими счастья материнства. Мужчинам стало жаль ее, а она будто почувствовав это, тихо посетовала:
– Если со Львом что-то случилось, моя жизнь теряет смысл. Я не умею ничего, кроме как вести домашнее хозяйство.
– Ну-у, дорогая Екатерина Самсоновна, для женщины это очень много значит. Т а к содержать дом сможет не каждая. Тут вы на высоте, поверьте мне. И значит, сможете быть полезной кому-то еще. Но мы ведь с вами не знаем, где Лев Игнатьевич, а посему и надежду терять не будем. Вот вы можете вспомнить что-то такое за последние месяцы, что вас встревожило. Ну, хоть немного было ли какое-то изменение в настроении профессора, в ту или иную сторону, не важно. Постарайтесь. Может быть, приходил кто-то из тех, кто раньше вас никогда не посещал? – при этих словах Калошина женщина как-то внезапно замерла, как будто прислушиваясь к себе, потом тихо заговорила:
– Вы знаете, я вспомнила кое-что, но не знаю, насколько это будет важно для вас. – Калошин похлопал ее по руке: – Вы говорите, мы решим сами. – Она продолжила: – Где-то в конце апреля, когда мы еще только собирались переехать на лето сюда, к хозяину пришел один человек, я его видела впервые, они долго разговаривали с профессором, а когда этот мужчина ушел, Лев Игнатьевич очень сильно расстроился, вел себя странно, метался по квартире, плохо ел, почти не спал. Потом вдруг засобирался сюда, хотя мы так рано никогда не выезжали. А через некоторое время, когда мы уже жили здесь, ему вдруг стало плохо, пришлось даже «скорую помощь» вызывать. Вот вы попросили меня все мелочи вспоминать, так вот мне почему-то вдруг вспомнилось, что в тот день, когда у Льва Игнатьевича случился приступ, я принесла ему газеты. Он тогда сидел за столом, работал. Я положила всю корреспонденцию перед ним, он сначала хотел отодвинуть, а потом как взглянул на газету, схватил ее, развернул, быстро-быстро так пробежал глазами по страницам, откинулся на спинку стула и, вижу, смотрит на меня, а как будто не видит. Встал, заходил по кабинету. Я это помню, потому что подумала тогда, что как бы ему плохо не стало. Он меня выпроводил, позвонил кому-то, говорил тихо, я не слышала, да и не прислушивалась, о чем он говорил. А ночью ему, действительно, стало плохо. – Женщина сидела, наклонив скорбно голову и уронив руки на белоснежный фартук – своим привычкам она не изменила и теперь. В этой позе было что-то схожее с большой раненой птицей, совершенно потерявшей способность к полету – именно такая ассоциация возникла у Калошина. Доронин тоже почувствовал какое-то саднящее царапанье в груди, налил воды в стакан и подал женщине.
Гулько покашливанием напомнил о себе, показал глазами на двери кабинета. Майор молча кивнул, и эксперт, вынув на ходу фотоаппарат, пошел делать снимки, за ним последовал Доронин. Калошин, помолчав некоторое время, давая женщине собраться с мыслями, спросил:
– Скажите, а Каретников в те дни приходил?
– Нет, его в то время здесь еще не было, а пришел он позже, по-моему, в конце мая.
– И после этого они больше не общались?
– Да, получается, что тогда Каретников был у нас последний раз. После этого мы с ним только на улице и встречались. Но он по-прежнему раскланивался уважительно со мной.
– И ни о чем не спрашивал?
– Вроде бы нет. Хотя… – женщина задумалась. Калошин не торопил ее, только дотронулся до руки, как бы давая понять, что внимательно слушает. – Однажды спросил, не посещают ли нас гости из Москвы. Да, именно так и спросил.
– Вам этот вопрос не показался странным?
– Знаете, показался. Задал он его как-то необычно, как будто хотел точно знать, бывает ли кто-то у нас. Вот идешь по улице, встретишь знакомого, он тебе вопросы задает как да что, а сам уже где-то за спиной стоит. Что ему ответишь, вроде бы тому и не важно. А этот спросил и ждал, что я скажу.
– И что же вы ему ответили? – Калошина начал чрезвычайно интересовать этот разговор.
– Да что я могла ему сказать, если мы все время одни. Никого у нас не было.– Екатерина Самсоновна уже в который раз тяжело вздохнула.
– А вы не помните, как он на это отреагировал?
– Да будто обрадовался. Я еще тогда, помнится, подумала, что сам хочет прийти. Но не пришел.
– Профессору вы ничего об этом не говорили, не помните?
– Вроде бы нет. Забот и без него хватало. Я почему про газеты-то вспомнила? Ведь в прошлое воскресенье повторилась история с газетой, правда, до лекарств дело не дошло, Лев Игнатьевич, наоборот, разозлился, что ли. Прочитал газету и швырнул на пол. Я испугалась, что ему станет плохо, а он, вижу, зубами от злости скрежещет. Таким я его никогда не видела. Газету подняла, а он ее выхватил и разорвал. Потом увидел, что я испугалась за его поведение, извинился, попросил коньячку принести. А уж когда выпил, то совсем отошел.
– Значит, раньше у него таких реакций на газетные статьи не было?
– Бывало по-всякому. И ругался, но не сильно, и смеялся. Но не рвал никогда. Складывал в шкаф аккуратно. Кое-что даже вырезал для себя. Но не рвал, – повторила женщина.
– У вас, что же, подшивки газетные есть? – поинтересовался Калошин.
– Да, конечно. Все газеты этого года, полученные здесь, лежат в шкафу у профессора. Старые я складываю в сарай.
– Покажите мне, пожалуйста, за этот год. – Майор вслед за Екатериной Самсоновной проследовал в кабинет профессора, где Доронин с Гулько тщательно перебирали книги и журналы, стоящие в больших шкафах.
– Есть что-нибудь стоящее? – в ответ на этот вопрос Калошина Доронин показал на лежащий на столе конверт. – Что это?
– В конверте деньги, но немного. Может быть, Екатерина Самсоновна знает об их происхождении и предназначении? – Доронин вопросительно посмотрел на домработницу.
– Это деньги на хозяйство, Лев Игнатьевич всегда держит их в конверте в столе. Сколько их, я не знаю, у нас с ним заведено так: мне надо на покупки – я говорю сколько, он, правда, дает всегда больше и ругается, если я начинаю отчитываться. Только в прошлые разы конверт был другой – старый, – она повертела этот в руках, – и не было там никаких надписей, а рисунок был Новогодний. Выбросил, значит, тот. – Женщина положила конверт на место.
– Товарищ майор, взгляните на адрес. Он хоть и заштрихован, но буквы хорошо проглядываются. – Доронин протянул конверт Калошину. Тот внимательно посмотрел на короткую надпись и присвистнул – через неплотный штрих явно проглядывали три буквы: «МГБ».
– Удивлены? Мы тоже. Как вы думаете, что это значит? Мы свои версии друг другу уже высказали. – Доронин вопрошающе смотрел на Калошина, тот оглядел конверт со всех сторон и проговорил:
– Почему он написал «МГБ», по старой привычке? Или же… – раздумывая, он почесал подбородок, – это старый конверт? Нет, нет, – вгляделся в маленький квадратик в углу бумажного прямоугольника, – дата нынешняя. Значит, понял, что написал неправильно, и взял другой конверт, а этот приспособил под хранение денежных знаков. Так, – сам себе ответил утвердительно и повернулся к Екатерине Самсоновне с вопросом:
– Когда в последний раз Лев Игнатьевич выдавал вам деньги? Помните?
– Конечно. Это было в прошлое воскресенье.
– Вот как? – Калошин даже подался вперед. – А в какое время – до того, как он получил газеты, или после?
– Утром пришла молочница, так хозяин, хорошо помню, достал старенький конверт. А газеты принесли после обеда.
– Так, понятно. – Калошин достал папиросы, взял одну, дунул в мундштук, спохватился и с сожалением убрал назад. – Что-то совсем мне все это не нравится, – в его голосе чувствовалось напряжение. Он опять обратился к женщине: – Сколько раз и куда за эти дни отлучался профессор? Вспомните точно, это очень важно.
– Я понимаю, – кивнула она. – Да только вспоминать нечего. Вот когда к вам поехал в субботу, тогда и отлучился. А так все дома сидел.
– Вас он никуда не отправлял? Например, на почту?
– Нет. Никуда он меня не посылал.
– Хорошо. Я понял. – Калошин повернулся к шкафам. – Так, где у вас тут газеты?
Екатерина Самсоновна открыла верхнюю створку большого шкафа и достала небольшую подшивку «Вечерней Москвы». Калошин присел к столу и стал листать газеты, внимательно просматривая заголовки статей.
Тем временем Гулько достал какую-то книгу и вслух прочитал ее название:
– «Элементы психофизики» немецкого исследователя Фехнера. Та-ак, еще одна: «Что такое жизнь с точки зрения физики?» – и опять немец – Шредингер. Кто он у нас? Ага, физик. И что это наш профессор немецкими учеными интересуется? Как думаешь, Евсеич? – он повернулся к Калошину, тот увлеченный своими поисками, не сразу расслышал вопрос Гулько:
– Отложи в сторонку, потом посмотрим. – Махнул неопределенно рукой, но когда Гулько в третий раз зачитал название книги и фамилию автора, взял ее из рук эксперта: – Оскар Фохт, немецкий нейробиолог, п с и х и а т р, – произнес раздельно, и, видя что и Гулько, и Доронин, и даже домработница, смотрят на него с удивлением, взял газету со стола и ткнув пальцем в небольшую статью с портретом пожилого мужчины, обведенную жирной черной рамкой – это был некролог о внезапной смерти врача-психиатра Шаргина, практиковавшего в психиатрической лечебнице в К***, – сказал: – Читайте! Тоже психиатр! Совпадение? – потом подозвал Екатерину Самсоновну и сказал: – Посмотрите фотографию. Знаком вам этот мужчина?
Женщина с ужасом всплеснула руками:
– Господи! Да это же он был тогда у профессора! В апреле, я вам говорила, помните? Значит, не зря тогда Льву Игнатьевичу стало плохо! – она смотрела на портрет и сокрушенно качала головой.
– А вот теперь, по-моему, плохо будет нам, – негромко сказал Доронин. Гулько невесело усмехнулся. Калошин задал еще один вопрос Екатерине Самсоновне: не было ли случайно на страницах недавно порванной газеты подобной статьи с фотографией в черной рамке? – Ответ ничего не прояснил – женщина, в самом деле, видела и статью, и портрет какого-то мужчины в очках, но было ли это обведено так же, как в этой газете, черной рамкой, она не помнит.
– Да, события приобретают самый серьезный оборот, – проводив взглядом женщину, которая, расстроившись еще сильнее, пошла в кухню, чтобы выпить капель, Калошин сказал: – Труп, ребята, искать надо. Теперь я уже не сомневаюсь в том, что профессор убит, и, скорее всего, его утопили в озере. Василий, останешься здесь, еще покопайся – вдруг и письмо обнаружишь, а мы в отдел. Надо вызывать водолазов. – Калошин стал мрачнее тучи – сбывались самые худшие опасения.
Уже у двери он вдруг остановился, резко повернулся и подошел к полке, снял с нее полукруглый макет, который в прошлый раз вызвал у него лишь непонятные ассоциации, показал оперативникам:
– Вот вам и психиатрия – мозги это в разрезе! Видел же раньше на плакатах в больнице, а не вспомнил! – поставил на место. – Специалист нужен будет, сами в этой научной каше не разберемся. Изымать все придется, но сначала дождемся результатов на озере.
Глава 14.
Сухарев метался по кабинету, несколько раз закуривал, но, сделав две-три затяжки, нервно тушил окурки в переполненной пепельнице.
– Калошин, ты понимаешь, что происходит?! Ничего подобного в моей практике не было! Это же ученый! Если его найдут на дне озера, я окажусь на дне сортира – комиссар меня с удовольствием утопит! А КГБ – захлопнет крышку! В лучшем случае, я просто узнаю, где начинается Родина! – На эти слова Калошин усмехнулся. Сухарев подошел к нему и, наклонившись к его лицу, стукнул себя кулаком в грудь: – Я дурак, но ты-то должен был понимать, что мы просто были обязаны охранять этого профессора! – и опять зашагал туда-сюда.
– Товарищ подполковник! Я понимаю всю серьезность дела, но не думаю, что дойдет до такого. Ваши заслуги перед родиной достаточно высоки, и, поверьте, не ради красного словца говорю. – Калошин пытался говорить, как можно спокойнее, он знал, что, таким образом, человека можно быстрее привести в нормальное состояние.
Но Сухарев, развернувшись резко на каблуках, взвился:
– Заслуги?! Это у профессора окажутся заслуги, а у меня – ошибки и заблуждения! Боюсь, что и у тебя тоже! – Он с силой ткнул в сторону Калошина указательным пальцем, но того последние слова начальника даже разозлили:
– Я, между прочим, вины с себя снимать не собираюсь, и за чужой спиной отсиживаться не буду! Накажут – приму, как должно офицеру. Сопли жевать не стану.
– Калошин! Ты как будто пытаешься меня уличить в недостойном офицеру поведении?! – Сухарев даже закашлялся, лицо его побагровело, он тяжело плюхнулся в кресло.
Но не зря все считали Калошина уравновешенным, здравомыслящим человеком, хотя иногда и он мог выйти из себя. Но сейчас надо было держаться. Майор легонько стукнул ладонью по столешнице, покрытой зеленым сукном:
– Так! – поднялся, зная, где у начальника стоит коньяк, подошел и по-хозяйски налил полстакана и, подав Сухареву, сказал:
– Если допустил бестактность – извините! Но нам с вами не взаимными обвинениями заниматься надо, а преступника искать! И головы иметь холодные. Вы же понимаете, что, если мы в кратчайшие сроки раскроем это преступление – пусть не упадут нам лишние звезды на погоны, но хотя бы головы на плечах сохраним. – Сухарев, одним глотком выпив коньяк, уже почти спокойно поддержал Калошина:
– Ты прав, майор! На меня не обижайся, я, признаться, просто стыжусь на старости лет в г…е оказаться! Мальчики мои не простят, – двое сыновей подполковника учились в суворовском училище, он ими гордился, и старался всегда быть на высоте, – это может и их задеть.
– Да бросьте вы, товарищ подполковник, – успокоительно махнул рукой Калошин, – сейчас не тридцать седьмой. Уж так то время в наши мозги засело, что никак не можем избавиться от этого атавизма.
– Ладно, налей еще коньячку, и себе тоже! – Сухарев протянул свой стакан Калошину. – Умеешь ты, майор, успокоить! – опять выпил, но уже смакуя ароматный напиток, крякнул, приложил к носу ладонь, как бы занюхивая.
– С твоими новостями совсем забыл сказать, что звонил Моршанский, он сразу с утра поехал к жене Каретникова. В общем, майор, алиби у того хлипкое. Подробности не знаю, сказал коротко, чтобы из виду мы этого «жука» не выпускали. Отправь кого-нибудь туда.
– Там у Полежаева Доронин работает, скажу, чтобы привез Каретникова в отделение. Вопросы у меня к нему накопились. Здесь он, может быть, больше нам расскажет.
– Давай, действуй. А я буду звонить прокурору. – Сухарев обреченно покачал головой. – Готовь людей, вот только не знаю, когда прибудут водолазы. А может быть, его там и нет? – в его голосе звучала надежда.
– Я. товарищ, подполковник, уже третий день постоянно на что-то надеюсь, а вязну все глубже.
– Хорошо, работайте!
На следующий день со дна озера был поднят труп профессора Полежаева с перерезанным горлом.
Для оперативников начались по-настоящему тяжелые дни.
В тот же вечер из областного центра прибыл сотрудник КГБ.
***
За два часа до его прибытия Калошин, Доронин и Воронцов вернулись в отдел после процедуры опознания тела профессора домработницей, сидели абсолютно обессиленные. Случившееся потрясло всех, до конца еще надеялись, что все обойдется. Кроме того, Доронину пришлось просить свою жену побыть с Екатериной Самсоновной, у той случился сердечный приступ, настолько тяжело она приняла весть о смерти профессора, а жуткий вид истерзанного тела просто довел ее до бессознательного состояния. После того, как врач немного привел женщину в чувство, Галочка увезла ее к себе домой. Дежурный, увидев в каком состоянии приехали оперативники, сам принес им горячий чай, поставил на стол блюдечко с рафинадом, хотел спросить, не надо ли еще чего-нибудь, но Калошин опередил его, достал из кармана деньги и сказал:
– Пошли кого-нибудь за водкой, за чай спасибо. – Сам же отправился к Сухареву докладывать о результатах осмотра трупа.
Сухарев на удивление был почти спокоен, видимо, он все-таки сумел подготовить себя к такому исходу. Кивнув Калошину на ближайший стул, взял трубку зазвонившего телефона:
– Да, товарищ комиссар 3 ранга! Понял, товарищ комиссар! Слушаюсь, товарищ комиссар! Будет выполнено, сделаем все, что от нас зависит, товарищ комиссар! Да- да, встретим… – и, уже бросив с силой трубку на рычаг, добавил с нажимом: – Товарищ комиссар! Тьфу, как попка! Сам себя не узнаю, идиотом чувствую! Думаешь, ОН не боится? – глазами показал на аппарат.
– Товарищ подполковник! Да ну его совсем! – Калошин спешил доложить начальнику о деле, а тот все о своих страхах!
– Да-да! Что с осмотром? Есть что-нибудь?
– Ну, рану вы видели сами. Карнаухов пишет отчет. Во внутреннем кармане домашней куртки мы нашли конверт с письмом, допускаю, что это как раз то, что мы искали в доме профессора. К сожалению, текст размыт совершенно, его даже текстом назвать трудно; разумеется, и адрес нечитаемый, но!.. – Калошин приподнял ладонь над столешницей. – Доронин, умница, вчера при осмотре кабинета профессора обратил внимание на пресс-папье. Промокательная бумага на нем оказалась практически свежей, и на ней четко отпечаталась часть текста. Над ним колдует Гулько, вдруг что-нибудь да вытащит.
– Думаешь, письмо в Комитет?
– Уверен абсолютно. Больше промахов допустить нельзя.
– Кстати, майор, о КГБ – едет к нам их сотрудник, кто – не знаю. Через час-два будет здесь. Надо встретить, как полагается, без суматохи, но достойно. Что-нибудь еще?
– Каретникова дома вчера не застали, думаю, надо позвонить Моршанскому, пусть поищет его в Москве. И еще: нам нужен будет эксперт из института, где работал Полежаев, необходимо получить заключение по рабочим документам и литературе профессора. Может быть, все бумаги придется везти в Москву?
– Я сообщу об этом Моршанскому.
Калошин встал:
– Я могу идти?– получив утвердительный ответ, направился к себе в кабинет.
***
Через полтора часа в кабинет оперативников вошел высокий светловолосый человек в темном костюме, с плащом, перекинутым через руку. В другой руке он держал добротный увесистый портфель. Поставив его на стул, достал удостоверение:
– Майор Дубовик Андрей Ефимович – сотрудник Комитета Госбезопасности, – посмотрел на всех умными серыми глазами, немного увеличенными стеклами круглых очков в позолоченной оправе.
Калошин подошел к нему, представился. Дубовик пожал протянутую крепкую ладонь майора, тот повернулся к оперативникам:
– Лейтенант Доронин, младший лейтенант Воронцов. – С ними приехавший поздоровался так же за руку и сказал:
– Хочу сразу расставить все точки над i. Жаловаться, писать начальству кляузы не люблю и не умею, за другими этого также не терплю. Работаю по необходимости в любое время суток, лентяев ненавижу. Водку пью. Разговаривать предпочитаю на «ты», но без фамильярности, с безусловным соблюдением субординации. Если что-то захотите узнать обо мне – спрашивайте. На критику отзываюсь положительно. Если вы не против, я бы хотел узнать кое-что и о вас. Хотя скажу честно, с вашими личными делами я ознакомлен, – при этих словах Доронин усмехнулся, Калошин глянул на него неодобрительно, но Дубовик сказал просто: – Вы все сами прекрасно понимаете, и, тем не менее, поговорим без протокольных слов. Все-таки нам вместе работать, и пока неизвестно, сколько времени. С делом я вкратце ознакомился, но теперь мне необходима вся информация, начиная с визита профессора к вам. Давайте, ребята, все подробно. – Оперативники расположились вокруг стола Калошина. Тот, раскрыв дело, начал рассказывать, сопровождая свои слова снимками, которые показывал Дубовику. Он слушал нимательно, изредка прерывая майора вопросами и делая пометки у себя в альбоме. К их беседе присоединился вошедший Сухарев, а через некоторое время и Гулько.
– Да, охрана профессору была необходима, вы должны были предвидеть исход дела, за это никто вас по головке не погладит, хотя, признаюсь честно, усматриваю в этом немалую толику вины самого покойного. Судя по тому, что письмо было в его кармане, он еще в субботу мог высказать свои предположения о причинах гибели собаки, но почему-то не сделал этого. Все это рождает множество вопросов, на которые мы с вами должны ответить. Пока распределим задания. Я выскажу свои предложения, если с чем-то не согласны, скажите. Тебе, товарищ майор,– повернулся к Калошину, – думаю, следует незамедлительно отправиться в К***, с кем поедете, решать вам – своих подчиненных вы знаете лучше, там необходимо провести тщательное расследование гибели врача. Из газетной статьи трудно что-нибудь понять – слова «трагически погиб» можно трактовать как угодно, но, в свете представленных вами фактов, сдается мне, что ниточки этого дела тянутся именно оттуда. В вашей компетентности ничуть не сомневаюсь. Сам же хочу поговорить со всеми фигурантами, возможно, удастся вытянуть еще что-нибудь. Дело еще раз почитаю. – Взглянул на Калошина: – Согласен?
– Я, честно сказать, хотел предложить то же самое. Поеду с Дорониным. Воронцов здесь будет полезен – знает людей, адреса. Парень шустрый, гоняй – не жалей! – майор подмигнул Косте, тот невесело улыбнулся.
Обсудив еще некоторые вопросы с Дубовиком, Калошин и Доронин отправились по домам собираться, чтобы в ночь выехать в К***, утром предполагали сразу приступить к делу.
Дубовик спросил о сестрах Мелюковых. Фамилия девушек показалась ему знакомой. А когда Сухарев сказал о том, кем является их отец, майор поморщился:
– С этим товарищем мне доводилось встречаться. Крайне спесив. Амбициозен. Честно сказать, не жалую номенклатуру. У них каждый второй, как гриб-дождевик – толстый, важный, а ковырнешь – только пыль и труха. – Видя, что Сухарев усмехнулся на его слова, сказал: – Что, вас тоже доставал?
– Было дело, – махнул рукой подполковник. – А дочерей своих он уже увез в Москву. Мы с ними не успели поговорить. Девчонки были перепуганы насмерть, мать им врача вызывала.
– Ну, судя по материалам дела, эти девушки нам ничем не помогут. Абсолютно случайные люди, так что, увез, и хорошо. С ним не придется встречаться. Только парня этого, – Дубовик заглянул в бумаги, – Неродько, надо вызвать.
– Он, товарищ майор, приходил, спрашивал, можно ли и ему уехать. Одна из сестер его невеста, – пояснил Воронцов.
– Поговорю, и пусть едет. Что-то он ведь видел, пусть даже сквозь сон. Надо попытаться даже из таких воспоминаний что-нибудь выжать. У меня был такой случай – разоблачали одного агента, но ничем прижать его не удавалось, пока соседка его не вспомнила абсолютную мелочь – всегда курил папиросы, а она случайно среди них, буквально мельком, заметила сигарету. Ну, увидела и забыла, ей не было до этого дела. А когда я с ней второй, третий раз беседовал, просил что-нибудь вспомнить, она вдруг и выдала! С этого, казалось бы, пустяка и потянули ниточку. Вот так-то! Поэтому беседовать буду с каждым обстоятельно. – Он опять заглянул в папку с документами. – Чижов этот какой-то мутный тип, тем более, лечился у Шаргина. Желтков не допрошен. Каретникова искать необходимо, тоже не последняя скрипка в оркестре. В общем, работы хватит нам с вами. И еще, – он повернулся к Гулько, – тебе… – Валерий Иванович, – подсказал тот. – Да, извини, Валерий Иванович, тебе придется, – он покосился на Воронцова, – сходить на похороны молодых людей. Убийцы часто приходят посмотреть в последний раз на своих жертв. Психология у них такая. Слышали? – все согласно покивали головами. – Сделаешь несколько снимков, вдруг кто-то не впишется в это окружение – проверим. С родственниками тоже надо будет побеседовать. Вон как получилось, – опять посмотрел на Воронцова, – извини, Константин, погубили собаку, пришлось посылать тебя в командировку – не пошел на свидание, погибла девушка, потому что видела, как кто-то убивает хозяина собаки. Вот какой клубок завернулся.
– Я бы тоже хотел присутствовать на похоронах, – Воронцов посмотрел на Дубовика воспаленными глазами. Тот понял, что парень действительно очень переживает, согласно кивнул:
– Да-да, конечно. Может быть, и сам кого-нибудь заметишь.
– Завтра приедет эксперт из института, где работал Полежаев. По работе профессора даст заключение. – сказал Сухарев.
– Хорошо. Нам это очень важно, – закивал удовлетворенно Дубовик.
Глава 15.
Калошин с Дорониным прибыли в К*** ранним утром. От реки, вдоль берега которой раскинулся небольшой городок, плыл голубоватый туман, до восхода солнца оставалось еще много времени, но темнота уже совсем отступила. По тихим улочкам доехали до местного отделения милиции. Заспанный дежурный долго приходил в себя, стараясь сообразить, что от него требуется. Посмотрев на часы, предложил гостям отдохнуть в комнатке, находящейся позади дежурной части. Там стояли два дивана, обтянутых стареньким дерматином, столик с плиткой и чайником. На стене висел шкафчик с небольшим набором посуды.
– У нас здесь все командировочные отдыхают, если в гостиницу не едут. Бывает, что и некогда добираться до нее. Так что располагайтесь, часа через два прибудет начальник, я вам сообщу.
Начальник приехал раньше, оказывается, о приезде оперативников его еще с вечера предупредил Сухарев. Он вошел бодрым шагом в каморку, где отдыхали Калошин с Дорониным. Представились друг другу, пожали руки. Муравейчик – так назвал себя пришедший подполковник – предложил сначала попить чаю, а во время завтрака спросил о цели визита. Когда узнал, зачем офицеры пожаловали, сказал, немного растягивая слова, как будто вспоминал то, о чем его спрашивали: