– Почему же, обнаружили. Тебя.
– В каком это смысле – меня? – я рывком села на кушетке, забыв о бессилии и боли, впившись округлившимися глазами в Николая.
– Да в самом прямом, – мягко отозвался он, – ты дрейфовала в открытом космосе. Твой скафандр находился в режиме саможизнеобеспечения достаточно давно – минимальная температура, сниженное содержание кислорода. Словом, ты очень глубоко спала, но необходимые параметры для функционирования мозга и сердца поддерживались. Рядом мы так и не засекли ничего даже отдаленно напоминающего космический аппарат.
– Так откуда же я тогда взялась?
– Этого мы не знаем. Очень надеялись, что ты нам расскажешь, когда очнешься, но шансов, конечно, было мало. Удивительно, что ты вообще достаточно быстро пришла в себя.
– Тогда почему я лежу в каком-то… коридоре? Где же датчики хотя бы пульса, чтобы понять, жива я или нет? – ни с того, ни с сего во мне начал закипать жгучий гнев на людей, совсем недавно спасших мою жизнь, но не потрудившихся даже отнести меня в жилой модуль.
– Честно говоря, – бледное лицо Николая залилось краской, что не придавало ему жизни, – остальные члены команды вообще были против твоего спасения. По инструкции нам положено наблюдать и сообщать на Землю, а не вылавливать в открытом космосе всяких девочек. Так что ты тут под мою ответственность, на всякий случай отрезанная гермодверями от жилых модулей. Никто же не мог гарантировать, что если ты вдруг очнешься, то не начнешь тут все крушить и нападать на команду.
– Логично, – протяжно ответила я, глядя сквозь будто бы просвечивающуюся худую фигуру капитана в сторону дверей жилого отсека, на которых я, наконец, не без труда смогла сфокусировать отвыкшее от работы зрение. Но в действительности сейчас меня волновало совсем другое:
– Вы сказали – «вылавливать девочек»? Сколько же, по-вашему, мне лет?
– А сама ты как думаешь?
Сама я ощущала себя обессиленной дряхлой старухой без памяти и прошлого, но кожа на руках была вполне молодой, и, несмотря на мое очевидно долгое заточение в бездушной коробке скафандра, в мышцах оставалась кое-какая сила. Лица своего я, конечно же, вспомнить не могла, а потому делать выводы получалось плохо.
– Я не знаю, может быть сорок, – выдала я первую пришедшую в голову цифру, пожимая плечами.
– Не больше двадцати, – отрезал Николай, скептически осмотрев меня с головы до ног, – обопрись на меня и пошли в жилой модуль. Думаю, тебе давно стоит поесть, а заодно в зеркало на себя посмотришь.
Не без труда сгрузив мои ослабшие ноги на пол, Николай подставил свое костлявое плечо и с силой рванул вверх, придав мне вертикальное положение. Голова неистово закружилась, к горлу подступила тошнота, хотелось только одного – лечь и снова забыться безрадостным вязким сном. Но пробудившемуся от забытья любопытству совершенно не хотелось оставаться в этом темном холодном помещении, похожем больше на бункер глубоко под землей, чем на отсек космического корабля.
Капитан медленно вел меня по направлению к гермодверям, принимая на себя большую часть моего веса. К моему удивлению мы оказались практически одного роста; почему-то близость этого человека казалась мне какой-то жутковатой, что подстегивало меня быстрее перебирать плохо слушающимися ногами к месту, где я смогу, наконец, выпутаться из этих полупрозрачных объятий.
Все это время какая-то мысль, навязчивый вопрос, физический смысл которого я точно знала, не давал мне покоя. И только приняв вертикальное положение, я поняла, что же здесь не так.
– А почему здесь нет невесомости? – спросила я, оглядываясь по сторонам, – я точно знаю, что на МКС невесомость. Я точно помню и еду в тюбиках, и как свеча горит сферическим пламенем. А здесь все какое-то… Земное что ли.
– Какая-то устаревшая у тебя память, – устало улыбнулся Николай, – во-первых, мы не на МКС, их все время Земля притягивает, они сопротивляются, да ты и сама должна это знать, раз уж помнишь даже всякую ерунду про свечки. А мы тут предоставлены сами себе, и у нас – искусственная гравитация! Тяжело было бы годами болтаться от стены до стены, знаешь ли, это тебе не полгода травку повысаживать и борщ из тюбика поесть, как у этих тыловиков.
– Не больно-то вы уважаете работу других космонавтов, – заметила я.
– Не за что мне их уважать, – скрепя зубами, со злобой ответил Николай, – мы дошли, сейчас увидишь, как настоящие герои живут.
Тяжелая дверь отъехала, и все мои безоблачные ожидания увидеть напичканное самой современной техникой светлое помещение рухнули в ту же секунду как песчаные замки под дождем.
Жилой модуль больше напоминал космический аппарат, чем тамбур, в котором я провела последние часы жизни, но было в нем что-то неправильное. Продолговатое цилиндрическое помещение с редкими иллюминаторами было поделено тяжелыми металлическими шпангоутами на несколько зон: самая дальняя была занята двухъярусными койками, какие обычно можно встретить где-нибудь в армии на ровной поверхности нашей планеты; средняя зона представляла нечто, похожее на кухню; а прямо передо мной за столом вальяжно расположились трое мужчин, что-то упоенно обсуждавших, попивая дымящуюся жидкость из металлических чашек. Все они казались крупнее, сильнее и будто бы более наполненными жизнью, чем Николай. Но как только капитан вошел вслед за мной, все в ту же секунду вскочили со своих мест, опустив глаза в пол.