– А где вы встретились? В России?
Рольф допил четвертую бутылку пива и поставил ее рядом с собой.
– Ну да, в этом дрянном городе, где холодно так, что зубы скулить начинают. Да и не только зубы, если откровенно.
– В Норильске, – уточнил я.
– Ну да, – он кивнул. – В нем самом.
– Что ты делал в России? – изумленно спросил я.
Рольф улыбнулся, почесал отросшим ногтем переносицу.
– Как всегда, малыш, как всегда.
Я поморщился. Что за привычка в этой семье – давать дурацкие клички?
– Я уже уезжал, на дворе стояла ночь, был собачий холод. Снега – столько, что машины еле двигались. За мной должен был подъехать приятель, благодаря которому, я мог спокойно покинуть страну, поэтому я топтался на месте, ждал и старался не сдохнуть от обморожения, а потом смотрю – пацан. Тянется к моему карману с таким видом, будто так и нужно. Я даже останавливать его не стал сначала, сделал вид, что не заметил, потому что любопытно было. За руку его схватил только тогда, когда он бабки мои стащил. Хорошо, говорю, работаешь, но ты доигрался. Он такое вытворять стал… вырывался, за палец меня укусил, а в самом-то весу чуть, такой тощий был, что за метлой спрятаться мог.
– А дальше?
Рольф цокнул языком.
– А дальше оказалось, что его бросили.
– Бросили?
– Ну да. Мать застрелилась, а отец отвез на вокзал, сказал, что скоро вернется, а сам, ясное дело, не вернулся.
Я почувствовал пустоту внутри и невольно оглянулся назад – на закрытую дверь фургона, за которой сейчас крепко спал Ойген.
– У него, видишь ли, еще четыре брата. Не знаю уж, что в башке у кретина-папаши творилось, но он, видимо, посчитал, что будет проще от кого-то избавиться. Вот и оставил Ойгена одного посреди зимы на полупустом вокзале. В дырявой куртке с одним только оловянным солдатиком в руках.
– Сколько ему тогда было?
– Лет шесть или около того, – задумчиво сказал Рольф. – Мне тогда едва двадцать пять стукнуло, я развелся со своей второй женой и нашел для себя дело покруче, чем выслушивание бабских истерик.
– Ойгена никто не искал? – тихо спросил я.
– А какого хрена я должен это знать? Мы уже были далеко. Может, этот мудозвон и остальных детишек так развез, а теперь гниет в тюряге.
– Как тебе так просто удалось перевезти ребенка в другую страну?
Рольф хрипло рассмеялся.
– Я был молод, но уже со связями. Это был конец девяностых, почти всем и на все было насрать.
– А тут? В Германии?
– Тут мне состряпали вшивое свидетельство об усыновлении, – он пожал плечами, снова коротко усмехнулся. – Ну и рожа у тебя, Лео. Ты не думай. Все было гораздо сложнее, чем звучит сейчас. Просто… давно это было. Много воды утекло с тех пор. Я больше не хочу к этому возвращаться.
Я прекрасно понимал Рольфа. У меня тоже было много вещей, к которым я не хотел возвращаться, но они все равно были со мной. Я носил их под сердцем, я с ними засыпал и с ними просыпался.
Это был тяжелый разговор. После него я возвращался домой в полной растерянности. Мне было смертельно жаль Ойгена, но я понимал, что не могу поговорить с ним об этом – он ведь ничего не рассказывал.
С тех пор прошло около года. Рольф больше ни разу не поднимал эту тему, а я так и не осмелился расспросить Ойгена сам. В какой-то степени рассказ Рольфа был полезен – нельзя было отрицать очевидное. Благодаря этому, я точно знал, какие темы в присутствии Ойгена лучше не поднимать.
Таких тем было много.
4
Вечером того же дня я позвонил Альвину. Он взял трубку после второго гудка.
– Лео! Я как раз собирался тебе звонить. Черт, я слышал новости. Как там у тебя дела?
– Паршиво.
– Прости. Даже не знаю, что сказать. Это все так дерьмово. Та девушка… Бог ты мой. Ты дома?
– Разумеется.
– Хорошо. Как ты себя чувствуешь?
Я посмотрел в окно – мелкий-мелкий дождик, прохожие с парусами зонтов.
– Без снотворного не засну.
Альвин вздохнул.
– Слушай, давай я почитаю тебе что-нибудь максимально скучное, и ты моментально вырубишься.
Я отказался.
– Как хочешь, – сказал он. – Тогда пообещай мне не налегать на таблетки слишком сильно.
– Обещаю.
– Как думаешь, – негромко начал Альвин. – Почему он снова начал это делать?
– Не знаю, – честно ответил я. – Может, он и не останавливался.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, – я попытался собрать мысли в кучу, – по всей Германии много нераскрытых преступлений. Ванденберг вполне мог на время прикинуться кем-то другим. Мог выбрать другой способ убийства.
– Не знаю, – в голосе Альвина послышались сомнения. – Мне кажется, что он не стал бы идти наперекор себе. Просто… что-то случилось. В этом мире все взаимосвязано, понимаешь? Что-то послужило толчком к тому, чтобы он вновь стал убивать.
– Ладно, я тоже слабо верю в то, чтобы он так просто бросил все свои излюбленные привычки.
– Вот и я об этом.
– Как ты считаешь… – я запнулся, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последнее время, – это на самом деле он? Один мой приятель сказал, что слишком рано делать выводы.
– Я думал об этом. Честно? Не знаю, но это ведь произошло не где-нибудь, а в Регенсбурге. Странно думать, что это кто-то другой, – я услышал, как Альвин звенит ключами. – Извини, мне пора идти, – с сожалением сказал он. – Я еще позвоню. Не делай глупостей, хорошо?
– Хорошо, – ответил я.
И повесил трубку.
Глава 3
Эффект бабочки
1
В четверг мы с Ойгеном должны были ехать в Тюрингенский лес, чтобы встретиться с заказчиком, но утром мне пришло короткое сообщение: «Бонни, будет лучше, если ты останешься дома». Я выругался и набрал Ойгена – он не отвечал. Тогда я позвонил Рольфу, но и он не взял трубку. Замечательно.
Я провел по лицу рукой, перевернулся на другой бок и уставился на полоску света за закрытой дверью; в моей комнате царил сумрак – на ночь я плотно сдвинул занавески.
– Не надумывай, – велел самому себе я. – Они оба в порядке.
Я выбрался из-под тяжелого одеяла, взял с подоконника мятую вишневую футболку, схватил с пола джинсы, оделся и сел за компьютер, чтобы проверить свежие новости. О Ванденберге по-прежнему ничего не было слышно, но на одном сайте я увидел короткую заметку о том, что полиция связалась с неким психиатром, который ранее изучал образ мышления разыскиваемого убийцы. Я выдохнул с облегчением, когда убедился, что имя моего отца нигде не упоминается. Не то чтобы это было сильным утешением – можно было копнуть глубже, поднять старые статьи и все выяснить, но я не хотел об этом думать.
Я набрал имя детектива в поисковой строке, чтобы знать, с кем отцу предстоит иметь дело, и очень удивился, когда наткнулся на изображение молодого мужчины. С экрана компьютера на меня смотрели глубокие темно-карие глаза. Самуэль Байер неотрывно вглядывался в камеру. На вид ему было лет тридцать – смуглый мужчина, с худощавым лицом, прямыми бровями, темными, слегка взлохмаченными волосами. Он был запечатлен за рабочим столом и явно не был доволен тем, что кому-то взбрело в голову сфотографировать его. Я не был впечатлен. В моей голове образ детектива, которому было поручено столь важное дело, никак не вязался с Байером. Я воображал себе маститого сыщика, умудренного опытом сыскной работы, но недооценивать молодого полицейского было бы глупо, поэтому я потратил еще около получаса на изучение его биографии. Тридцать один год. Родом из Дрездена. У Байера оказались итальянские корни – ничего удивительного, в нем явно читалось нечто южное. Его первое назначение было в Пассау. Шесть лет назад Байер раскрыл свое первое дело об убийстве, и с тех пор его карьера стремительно шла вверх.
Дверь приоткрылась, и ко мне заглянул отец.
– Ты проснулся?
Я быстро свернул вкладку и обернулся.
– Да.
Отец скрестил руки на груди и обвел взглядом комнату.
– Долго ты собирался сидеть в потемках?
– Нет, – я качнул головой. – Просто смотрел расписание. Ты уже уходишь?
– Я сегодня останусь дома. Нужно поднять старые документы, сделать пару распечаток и подготовиться к встрече.
– Во сколько придет детектив?
– Около семи вечера.
– Какой-нибудь ворчливый старик? – спросил я. – В старом замшевом пальто?
Я давно понял – если хочешь, чтобы окружающие выложили тебе всю информацию, то стоит задавать вопросы, которые прямо противоположны ответу. Мне было интересно, что думал отец насчет Байера, но спроси я его прямо, и, скорее всего, он бы не ответил.
Он вздернул брови и тепло усмехнулся.
– Совсем нет. Наоборот.
– Тогда, должно быть, у него мало опыта.
Отец пожал плечами.
– Не знаю. Мне его описали довольно ответственным молодым человеком.
– Ты думаешь, что ответственность – это все, что нужно хорошему детективу?
– Не боги горшки обжигают, Лео, – отец взглянул на меня с укором, а потом кивнул в сторону кухни. – Пойдем, завтрак на столе.
– Уже иду.
Я почистил историю поиска, поднялся со стула, но замешкался на пороге, потому что задержал взгляд на цветном стикере, который около года назад приклеил к дверному косяку: «Если не знаешь, чего хочешь, умрешь в куче того, чего не хотел».59 Я довольно часто прокручивал эту цитату в голове и все время думал: знаю ли я, чего хочу? Правильно ли я живу? Любой нормальный человек ответил бы мне, что моя жизнь давным-давно превратилась в мусор. Она была беспорядочной чредой событий, за которыми я не успевал следить. Она была хаосом – опасным и притягательным, была волной, которая захлестывала меня с головой. Ею управлял принцип домино, она была подвластна эффекту бабочки – все имело последствия. Взмах крыла на одной стороне материка приводил к гибели всего живого на другой. События были цикличны, я постоянно чувствовал один и тот же горький вкус отчаяния, желал от него избавиться, но у меня не получалось. С каждым годом я летел в черную бездну все быстрее и быстрее. Я не спешил останавливаться, потому что больше не ощущал ответственности. Проблема всего человечества в том, что каждый человек чувствует себя особенным. Люди вечно стараются найти смысл там, где его просто нет. В конце концов, история, как и моя жизнь, циклична, а это значит, что однажды большой взрыв вновь превратит нас в крохотные частицы. Вселенная не пощадит никого. Вселенной абсолютно насрать на каждого из нас. И кому тогда, посреди пепелища и звездной пыли, будет дело до чужой инаковости?
– Не опоздаешь? – спросил отец, когда я все-таки показался на кухне.
Я покачал головой и принялся чистить зубы, сплевывая в цветочный горшок на подоконнике.
– Господи, Лео, просил же тебя так не делать, – одернул меня отец. – Нормальные люди занимаются такими вещами в ванной.
– Прости, – отозвался я. – Уже поздно.
– Ты ведь в курсе, что мы не неандертальцы?
– О, правда?
– Насчет тебя я уже начинаю сомневаться. Ты и свою комнату давно в пещеру превратил.
– Круто! Когда охота на мамонтов?
– О мамонтах не знаю, но омлет, который приготовил твой бедный отец, очень хочет быть съеденным. Он буквально умоляет тебя об этом.
Я скривил губы.
– Мне не пять лет
– А ведешь ты себя именно так, – отец улыбнулся. – Задержишься сегодня?
– Нет, не думаю. Часам к трем буду дома.
Я сел за стол, уныло поковырялся вилкой в тарелке и посмотрел на часы. Через полчаса у меня была запланирована встреча со Штефаном. Он согласился поговорить со мной вместо пары по криминологии.
– Лео? – окликнул меня отец, когда я уже был на лестничной площадке.
– Да?
– У тебя все хорошо?
Я посмотрел ему в глаза. Улыбнулся. И соврал.
2
Штефан потащил меня в «Рехорик» – его любимое кафе. Это было небольшое здание карминно-розового цвета, узкое внутри, с круглыми столиками по бокам и спокойной домашней атмосферой. Мы заняли место у окна, чуть поодаль от остальных посетителей.
– Hola, como estas?60 – заулыбался Штефан, когда к нашему столику подошла молодая официантка.
Ее звали Ана. Она недавно окончила университет и теперь временно работала в кафе, чтобы накопить денег и вернуться в родную Испанию. Все это у нее выведал Штефан, который безуспешно подбивал к ней клинья последние три месяца.
– No habla español61, – подмигнула ему Ана, а потом посмотрела на меня, улыбнулась. – Холодный кофе?
– Холодный кофе, – кивнул я.
Ана, тряхнув длинными волнистыми волосами, поспешила выполнять заказ.
– Вот же, – Штефан надулся и сидел красный как рак. – Даже не выслушала, чего хочу я.
Я фыркнул.
– Поверь, она это прекрасно знает.
– Фу, Ветцель. Одни пошлости у тебя на уме. Я имел в виду что-нибудь из еды! – запротестовал Штефан.
– Ага, конечно.
Он вздохнул.
– Может, она считает, что раз я в инвалидной коляске, то парализованы у меня не только ноги?
– Боже, Штеф, заткнись. Иногда мне кажется, что у тебя парализован мозг.
– У меня он хотя бы есть, – хмыкнул он.
– Брось ты. Ана просто знает, что мы с тобой всегда берем одно и тоже, а над тобой просто решила поиздеваться, потому что твои подкаты ей смертельно надоели.
– Подкаты? Ты серьезно?
Он сощурил светло-карие глаза за стеклами очков.
Я прикусил язык.
– Черт, извини. Я не подумал.
Штефан покрутил в руках разноцветную трубочку, которую кто-то забыл на столе.
– Ладно уж, – проворчал он.
Я прокашлялся.
– Так ты серьезно? Насчет Аны?
– Приятель, я с начала апреля учу испанский. Как ты думаешь?
– Ты безнадежен.
Штефан взъерошил светлые волосы и потер шею. Он был в черной рубашке, застегнутой на все пуговицы. На самом деле Штефан редко выбирал однотонные вещи. В основном это было что-то аляповатое, но подобранное таким образом, что хорошо на нем смотрелось. Он был эксцентричен и похож на молодого Ив Сен-Лорана62. В университете Штефан был везде – писал статьи, занимался благотворительностью, рисовал плакаты и принимал ставки. Он был жаден до знаний, цеплялся за все новое, постоянно что-то читал или записывал в своих многочисленных блокнотах. Ему было жизненно необходимо находиться в центре внимания, участвовать в дискуссиях, обсуждать политику, искусство и преступления века. Штефан мог часами говорить практически на любую тему. Он был книжным червем, знал это и этим гордился.
– Гроссер постоянно спрашивает, как твои дела, – вдруг сказал Штефан. – Переживает, знаешь ли, за своего любимого студента.
Я ехидно улыбнулся.
– Переживаешь, что не везде выбился в любимчики?
Он усмехнулся.
– Как же. Ночами из-за этого не сплю, – он откинулся на спинку инвалидной коляски и противно заверещал. – Ах, как жаль, что Лео нет с нами!
– Звучит так, словно я умер.
– А ты в зеркало-то себя видел? Шибко живой что ли? Кожа да кости.
Я оторвал взгляд от Аны, которая несла нам кофе, и раздраженно взглянул на Штефана.
– Я разве не прав? – невинно спросил он.
Ана поставила перед нами кофе в традиционных белых кружках, пододвинула ко мне салфетку с подноса и ушла.
– Черт, – шепнул я.
– Что там у тебя такое?
– Ну…
– Ну?
– Она оставила мне свой номер.
Штефан всплеснул руками и состроил страдальческое выражение лица.
– Держи, – я протянул ему салфетку.
Он молча взял ее и разорвал у меня на глазах.
– Подожду, когда она сделает то же самое для меня.
Это не было на него похоже. Обычно Штефан не боялся идти по головам. Вслух я этого не сказал.
– Ладно, время уходит, а на следующей паре мне обязательно нужно быть. Ты хотел поговорить об Альме?
Я быстро кивнул.
– Да нечего особо рассказывать, – Штефан снял очки и принялся протирать их чистой салфеткой. – На кампусе все трещат об этом без умолку, но что-то полезное там едва ли услышишь. Альма возвращалась домой от своего приятеля. Он проводил ее до угла улицы, а потом отправился на пробежку. Она сама его отпустила. Сказала, что до дома пару минут осталось. Этот тип так себя винит теперь.
– Да, я читал об этом.
– А еще вчера кто-то упомянул, что у Альмы есть старшая сестра. То ли в Берлине, то ли в Мюнхене. Не помню, если честно.
– И?
Штефан снова надел очки.
– Она попыталась покончить с собой, когда узнала о смерти Альмы.
– Об этом нигде не писали.
– Ну, – Штефан пожал плечами, – напишут еще.
Он вдруг стал очень задумчивым, а потом с интересом посмотрел на меня.
– У тебя же собеседование на следующей неделе.
– Ну да.
– Тебе нужно предоставить готовый материал, так?
– Так.
– У тебя уже что-то есть?
– Пока нет.
Штефан широко улыбнулся.
– Отлично! Ты напишешь об Альме.
– Что? Я сделаю что?
– Напишешь об Альме. Я тебе говорю – это прокатит. Именно это всем сейчас и нужно.
– Я не буду этого делать. Даже не уговаривай.
– Почему? Идея блестящая! Послушай меня, Лео. Это будет сенсация. Парень, который едва не стал жертвой Ванденберга в детстве, пишет о нем спустя столько лет.
– Ты в своем уме вообще? О какой сенсации ты говоришь?
– Ты сразу получишь работу, – попытался убедить меня Штефан.
Я закрыл глаза. Надавил пальцами на веки. Белые и черные круги.
– Это не так просто.
Он пожал плечами.
– Как знаешь. Я бы ни за что не упустил такой шанс, если бы оказался на твоем месте.
– Поверь, ты бы не захотел на нем оказаться.
– Кто знает.
– Я не Роберт Грейсмит63.
Штефан подпер лицо руками.
– Я не заставляю тебя писать книгу. Напиши статью. У тебя получится хорошо. Если хочешь, то я даже могу проверить и поправить ошибки, если такие вдруг найдутся. Чего ты боишься? Тебе вроде нужна была работа, нет?
Нужна. Я же собирался как-то объяснять отцу, откуда у меня берутся деньги.
– Не боюсь. Просто… это трудно объяснить.
– Так попробуй! Я вроде бы не такой тупой, – он скрестил руки, вздернул подбородок и прошептал: – Исповедуйся же, дитя мое, отец Штефан выслушает тебя.
Я сосредоточил все свое внимание на остатках своего кофе – кремовой пенке на дне кружки.
– Так я брошу ему вызов.
– На дуэль? – прыснул Штефан.
– Ohrenet', как смешно, – мрачно огрызнулся я. Совершенно в духе Ойгена.
Штефан немного смутился.
– Извини, – сказал он. – Продолжай.
Я немного помолчал.
– Понимаешь, все это время я старался быть вне этого, старался, чтобы мы больше никогда не пересекались. Черт, у меня развилась настоящая паранойя. А теперь – что? Я просто возьму и напишу статью о новой жертве?
– А тебе не приходило в голову, что Ванденберг бы давным-давно тебя нашел, если бы только захотел? Я хочу сказать, – Штефан отчего-то разнервничался, наклонился ко мне через стол, – он бы выследил тебя, если бы ему это было нужно.
– Может, у него просто не было возможности? Может, он думает? Вдруг… если я как-то проявлю себя, то это что-то изменит? Привлечет его ко мне?
– Десятки газет пишут о Ванденберге, но никто до сих пор не пострадал.
– Не знаю.
– Короче, решать тебе. Я в твою голову не залезу, конечно, но сдается мне, что я тебя понимаю.
Я поднял на него глаза.
– Подумай над этим. Неплохая возможность посмотреть своему страху в глаза, а?
– Вроде того.
Вскоре мы стали собираться. Ана принесла нам счет и очень многозначительно на меня посмотрела, но я сделал вид, что не понимаю никаких намеков. Распрощавшись со Штефаном, я отправился домой пешком. По пути я еще раз позвонил Ойгену. На этот раз он взял трубку.
– Что у тебя за идиотская привычка мне не перезванивать? – накинулся на него я.
– Мы с Рольфом только вернулись.
– Вы были там вдвоем? Без меня?
– Угу. Я решил, что тебе нужно побыть дома.
– Ты решил?
Ойген вздохнул.
– Ты дерьмово себя чувствовал.
Я понимал, что не могу на него злиться, потому что он был прав, но все равно чувствовал досаду.
– Как прошло?
– Ничего интересного. Как обычно. Вечером заглянешь?
– Если только совсем вечером, – ответил я. – До этого у меня дела.
В трубке послышался смех.
– А раньше десяти тебя никто и не ждет, Бонни.
3
Весь день я размышлял о том, что сказал мне Штефан. В чем-то он был прав. Статья об Альме была бы хорошим началом, но с другой стороны что-то внутри меня вопило во всю глотку о том, что за это браться не нужно. Это было игрой с огнем, это было тем самым взмахом крыла бабочки.
Я сел за стол и склонился над белым листом бумаги. До прихода детектива оставался час – у меня было время немного поработать над статьей. Не то чтобы отец приглашал меня участвовать в их разговоре, но я и не собирался спрашивать разрешения. Слишком часто двери в нашем доме закрывали прямо перед моим носом. Едва ли это теперь вообще имело хоть какой-то смысл.
Я погрыз ручку, поломал голову. О чем я вообще собирался писать до встречи со Штефаном? Были ли у меня идеи? Я не мог вспомнить ни одной. Я немного покрутился на стуле, посмотрел в потолок, потом смял нетронутый листок и бросил на подоконник. Промахнулся. Оскар спрыгнул с кровати и принялся толкать его лапой. Внезапно вокруг стало слишком шумно. Я закрыл уши ладонями, чтобы не слышать ничего, кроме собственного дыхания. Вдох. Выдох. Главное успокоиться. Все в порядке.
Я взял новый листок и положил его перед собой.
– Что ж, давай попробуем рассказать твою историю, – я взглянул на фотографию Альмы, открытую в браузере.
Она носила брекеты. Это было фото двухлетней давности. Парк аттракционов. Альма в мягком розовом свитере и джинсовой юбке. Смеется.
Я начал писать. Слова никак не желали складываться в предложения, все казалось мне каким-то слишком вычурным. Я отложил ручку и надавил пальцами на виски. У меня ничего не получалось. Все было неправильно. Я встал, запер дверь, достал из кармана джинсов сигареты и распахнул окно. Мне бы не хотелось, чтобы меня использовали после смерти. Мне бы хотелось, чтобы обо мне рассказали правду. Мне бы не нужна была жалость. Только правда. Курил я быстро, слишком быстро. Сигарета растаяла в моей руке – я и не заметил. На улице темнело. Я увидел, как около нашего подъезда остановилась машина. Из нее выбрался человек. Это был Самуэль Байер. Он поднял голову, и мне показалось, что наши взгляды встретили, хотя, нельзя было сказать наверняка.
Я закрыл окно, вернулся на место, пробежал взглядом по строкам, что успел написать и еще раз пришел к выводу, что это никуда не годится. У меня еще оставалось несколько дней, поэтому я решил вернуться к статье позже.
В коридоре послышался какой-то шум, и Оскар мгновенно зашелся громким лаем.
– Тише, – я погладил его по спине. – Все хорошо.
Когда я решился выйти из комнаты, Байер уже был в кабинете отца. Они рассматривали фотографии, разложенные на письменном столе.
– Добрый вечер, – сказал я.
– Лео? – отец обернулся и удивленно поднял брови. – Я думал, что ты побудешь у себя.
Я тоже так думал, но не удержался. Все, что было связано с Ванденбергом притягивало меня к себе магнитом. Я не мог оставаться у себя в комнате. Не мог. Это было сильнее меня.
– Это ваш сын?
Байер взглянул на меня с интересом. Он был таким же, как и на фотографиях, что я видел сегодня утром, но с одним только отличием: он устал. Его выдавали синяки под глазами. Байер маскировал измотанность за белой рубашкой и галстуком, за открытой улыбкой и приветливым тоном, но он устал, и я хорошо видел это.
– Да, это Лео, – сказал отец, а потом посмотрел на меня. – Лео, это Самуэль Байер. Детектив.
Я кивнул.
Байер вдруг протянул мне руку – узкую ладонь с длинными пальцами – для рукопожатия.
– Крепко жмешь, – одобрил он, а потом повернулся к моему отцу. – Знаете, я был бы не против поговорить с ним.
Отец засомневался.
– Это необходимо?
– Да. Это бы не помешало.
Сердце пропустило один удар, но я заставил себя успокоиться. Просто разговор. Ничего страшного.
– Лео? Что скажешь? – спросил отец.
– Я не против.
– Отлично, – деловито сказал Байер, а потом вновь вернулся к фотографиям. – Тогда не уходи далеко, – добавил он, больше не глядя в мою сторону.
Из кабинета меня все-таки выставили. Какое-то время я торчал под дверью, но мне почти ничего не удавалось расслышать, потому что отец и детектив разговаривали негромко. Я отправился на кухню и заварил зеленый чай. Внутри быстро поднималась тревога. Через полчаса Оскар стал проситься на улицу, но я не мог выйти. Я должен был держать все под контролем. Должен был оставаться в квартире. Утром мне казалось, что Байер ничего собой не представляет, но один только взгляд в его сторону заставил меня изменить свое мнение. Он не был так прост. Я чувствовал это.
Мне не нужно было его бояться. Байер был на моей стороне, но детские страхи – вдруг он каким-то образом узнал, что это я виновен в побеге Ванденберга – неожиданно всплыли на поверхность. Осознание этого заставило меня отвести взгляд в ту секунду, когда детектив впервые посмотрел на меня. Это и пистолет в моем ящике, конечно.
Целый час я слонялся из угла в угол, перемыл всю посуду и сварил на всех кофе в турке. Я то и дело смотрел на часы, но стрелка прилипла к циферблату и едва ли двигалась. Около девяти мне пришло сообщение от Альвина, но я так ничего ему и не написал, потому что не знал, что ответить. Не думал, что простой вопрос – как дела? – будет когда-либо вводить меня в такой ступор.
Отец и Байер вышли из кабинета в половине десятого. В руках последнего теперь виднелась папка с кучей листов.
– Что ж, если ты все еще не против побеседовать, то начнем? – спросил детектив.
– Конечно.
Отец отправился на прогулку с Оскаром, чтобы нам не мешать. Я пригласил Байера на кухню.
– Кофе?
– Можно и кофе.
Я отвернулся, чтобы разлить кофе со вкусом апельсинового крема по кружкам, и заметил, что руки у меня дрожат. Только этого не хватало.
«Ты ничего не сделал. Ты ничего не сделал».
Я думал, что он не заметит, но он заметил.
– Твой отец сказал, что ты страдаешь посттравматическим расстройством, – Байер кивнул на мои руки. – Уверен, что готов к разговору?
Я поставил кофе на стол и кивнул.
– Хорошо. Тогда скажи мне, что ты помнишь о том дне, когда встретился с Ванденбергом?
– Почти ничего. У меня была травма и…
– Сотрясение мозга. Я знаю.
– Да. Часть воспоминаний до сих пор очень расплывчата.
– Но ведь есть и другая часть.
Он улыбнулся.
– Да, но… Что конкретно вас интересует?
– Любые детали. Мелочи. Восемь лет назад Ульрих очень постарался, чтобы к тебе не приставали с вопросами, но теперь ты взрослый человек, а не ребенок.
Я отвел плечи назад, выпрямил спину.
– Не знаю. Разве это чем-то поможет? Я помню, что у охранника началась астма, я бежал по коридору, столкнулся с Ванденбергом, потом он меня ударил.
– И все?
– И все. Потом я очнулся в больнице с сотрясением мозга.
– Тогда другой вопрос. Задумывался ли ты над тем, что объединяет жертв?
Я немного расслабился, когда Байер перевел тему в более безопасное для меня русло.
– Конечно.
– Какие идеи?
– Это же очевидно, нет? У него очень схожий женский типаж. У жертв одни и те же внешние признаки.
Байер ухмыльнулся, его глаза заблестели.
– Это понятно. А почему он так зациклен на девушках с такой внешностью?
Если бы я только знал.
– Сначала я думал, что все дело в Леонор Хартманн, его тете, которая воспитывала Ванденберга некоторое время, но ее внешность кардинально отличается от всех жертв.
– Неплохо осведомлен, да?
–Типа того.
У меня в голове не укладывалось – почему он расспрашивает об этом меня? Что я мог знать такого, что было неизвестно детективу полиции? Кажется, Байер прочитал все мои мысли по выражению лица, потому что коротко улыбнулся и сказал:
– Не переживай так. Просто у меня самого голова кругом идет. Подумал, чем черт не шутит? Может, ты натолкнешь меня на что-нибудь.
– Почему я?
Байер сверлил меня взглядом несколько секунд, потом поправил галстук и допил кофе.
– Не знаю. У меня такое чувство, что ты можешь мне помочь.
Я выдавил слабую улыбку.
– Тогда это чувство обманчиво.
– Кто знает? – неопределенно спросил он. – Нас с твоим отцом ждет долгое сотрудничество. Он сказал, что когда-то ты серьезно интересовался Ванденбергом. Это вполне объяснимо. Я уверен, что тебе сейчас невероятно сложно мириться с происходящим, но, Лео, если ты вдруг что-нибудь вспомнишь, то дай знать, хорошо? Может, Ванденберг что-то тебе сказал? Что-то, что помогло бы расследованию?
Я не поверил своим ушам.
– Вы шутите? Восемь лет прошло. Все начинается заново. Если я что-то и вспомню, то вряд ли это будет полезно теперь. Вряд ли это будет иметь значение.
В глазах Байера что-то померкло. Он вздохнул.
– Я знаю, но надежда умирает последней.
Детектив посмотрел на часы.
– На сегодня мы закончили. Да и жена меня убьет, если я задержусь еще на полчаса, – он подмигнул мне.
Отец уже успел вернуться. В коридоре они с Байером обменялись еще парой слов, а потом детектив ушел. Пока отец прибирал бумаги в кабинете, я отправился к себе в комнату. В темноте сел на кровать и долго-долго смотрел в одну точку. Если Байер с таким усердием расспрашивал меня о прошлом, если его интересовало все это, то дела у полиции шли плохо. У них не было ни зацепки. У них не было вообще ничего. Я лег на кровать и написал Ойгену, что не приду. Мне не хотелось выходить из дома. По какой-то причине я был выжат. Сама идея того, что полиция вновь оказалась беспомощна, повергала меня в знакомое состояние паники.
Одно убийство. За ним будет и второе. И третье. И четвертое. Если Ванденберга не поймают, то все это продолжится. Я рывком поднялся с кровати, нащупал в тайнике пистолет, вынул его наружу, немного подержал в руках, а потом спрятал под подушку. От этого стало легче. Я глубоко вдохнул, а затем медленно выдохнул. Полежал так около получаса, а потом снова убрал пистолет в потайной ящик. Нельзя было так рисковать. Если отец найдет ствол, то это будет конец.
Я снова задумался о статье про Альму. Нужно ли мне это? Хочу ли я этого? Ради чего я буду писать? Ради себя? Ради Альмы? Вот главный вопрос. Если я собрался браться за все это исключительно для того, чтобы получить место, то мне стоило отбросить эту идею и выбрать более прозаичную тему. Если же нет…
Я потянулся к тумбочке за водой и таблетками – моими старыми друзьями. Без снотворного эта ночь была бы слишком длинной, а такие ночи я ненавидел. Я запил таблетки и забился под одеяло. Тепло. Жарко.
«Подумай о чем-нибудь хорошем».
Я честно на протяжении получаса пытался вспомнить что-то хорошее, но любое счастливое воспоминание омрачалось настоящим. Стоило подумать о матери, и в голову тут же лезли ее похороны. Детство – самая счастливая пора почти любого человека – было напрямую связано с ней и Фрэнсисом, но и он был мертв. Последним, о чем я подумал перед сном, был вопрос Байера. Что объединяет жертв? Ведь что-то заставляло Ванденберга каждый раз выбирать определенных людей из толпы? Не могло такого быть, что все это случайно. Происходящее сводило меня с ума – сильнее, чем когда-либо. Мне казалось, что я на грани. Я и был на грани. Мне нужны были ответы, но никто не мог их мне дать, кроме самого Ванденберга.
Когда я заснул, мне приснился наш пустырь, приснился лес – я ощутил его прелый запах, почувствовал влажную траву под ногами. Я был там один, в темноте, без Ойгена. Блуждал вдоль запутанных троп и никак не мог выбраться. Вокруг летали черные вороны, бились об меня острыми крыльями. Мне снилось что-то еще, что-то жуткое – то, из-за чего я проснулся в пять утра с тяжело бьющимся сердцем, ледяными ногами и шумом в голове. И только вечером следующего дня я понял, что видел во сне. Это было лицо Вальтера Ванденберга вместо моего собственного, отражающееся в глади озера далеко в лесу.