Глава 2
Оловянный солдатик
1
Альма Шустер. Восемнадцать лет. Ее нашли неподалеку от парка, где я гулял с Оскаром. Убийца оставил глубокий порез на ее шее и вложил в бледную ладонь клочок страницы из детской сказки: «За ними шла маленькая Ида с мертвыми цветами в коробке».54 В темные волосы Альмы был вплетен белый цветок с тонкими лепестками.
Я остолбенел, потому что узнал его почерк. Какое-то время я не мог оторвать глаз от экрана телевизора. Внутри у меня все сдавило. Я не мог дышать. Быстро-быстро замелькали кадры. Побережье Дуная, где была найдена жертва, сменилось фотографией самой Альмы, еще живой: худенькое лицо с раскосыми зелеными глазами, прямые черные волосы, ни тени улыбки.
Ойген нахмурился и, не отрывая взгляда от телевизора, спросил:
– Это… то самое?
Я судорожно кивнул. Сердце бешено колотилось в груди. Это не могло быть правдой. Он не мог вернуться – столько лет прошло. Я быстро отключался от реальности, уходил по ту сторону, в мир длинных коридоров и старых воспоминаний. Канун Рождества. Снежные шапки на крышах домов. Кофейные пятна на футболке. Удушающий страх – ни вздохнуть, ни выдохнуть, липкое безумие настоящего кошмара.
Репортаж продолжался. На экране появилась одна из старых фотографий Ванденберга. Он стоял на фоне белой стены, скрестив руки. Он улыбался – самый добрый из всех людей; дьявол из преисподней с бешеным взглядом. Я не мог выдавить ни слова, просто не знал, что сказать. Жизнь остановилась, все потеряло смысл, мое внимание целиком и полностью принадлежало человеку, который едва не убил меня несколько лет назад.
Ойген щелкнул пультом и потряс меня за плечо, но я не реагировал – только смотрел в погасший экран телевизора. Я был не в комнате, я стоял на рельсах, а из темноты черного тоннеля на меня несся массивный поезд, готовый превратить меня в пыль.
– Посмотри на меня.
Ойген встал напротив и смерил меня взглядом. Я с трудом выполнил его просьбу. В глазах Ойгена отразилось беспокойство, смешанное с твердой решимостью привести меня в чувство.
– Еще ничего неизвестно, так?
В груди у меня защемило. Я затряс головой. Он что идиот? Найдено тело. Тело! Девушка с перерезанным горлом, с этим проклятым сувениром – подарком на день смерти. Девушка, похожая как две капли воды на Этту Дитер. Мне хотелось кричать, но вместо этого я попытался вновь включить телевизор. Ойген выхватил пульт из моих дрожащих рук.
– Отдай!
– Это плохая идея, – резко бросил он, убирая пульт в задний карман джинсов.
– Какого хрена, Ойген? Я хочу посмотреть. Я должен…
Меня трясло.
– Ты должен успокоиться.
Я не хотел успокаиваться. С каждой минутой меня отбрасывало в прошлое, словно какой-то садист-режиссер отматывал пленку назад с огромной быстротой. Комната вокруг вращалась, я все еще не протрезвел до конца и был в ужасе от увиденного по телевизору.
Я едва не рухнул в обморок, когда в дверь позвонили. Мы с Ойгеном одновременно выскочили в коридор. Мои нервы обнажились до предела, одними губами я произнес, чтобы Ойген не открывал, но он уже прильнул к дверному глазку.
На долю секунды я испытал облегчение, когда понял, что за дверью стоит Бастиан. Ойген впустил его в квартиру, а я после этого тщательно проверил, хорошо ли он запер дверь.
Бастиан был в старой домашней футболке с красной надписью «Green Day», его темно-каштановые волосы растрепал ветер. Он был взвинчен, его щеки раскраснелись, и до меня дошло, что он бежал бегом, чтобы быстрее добраться.
Несколько минут мы втроем сохраняли какое-то траурное молчание. Бастиан обвел взглядом гостиную – бутылки и пепельницы – и тяжело вздохнул. Затем он исчез на кухне и вернулся только через пару минут с кружкой отвратительно сладкого чая, которую сунул мне в руки.
– Не надо.
Я начал вяло сопротивляться, но Ойген и Бастиан – оба – посмотрели на меня так, что я невольно послушался, сел на диван и сделал несколько глотков обжигающего чая. Рука скользнула в карман, я вытянул на свет пачку голубых таблеток и выпил сразу две.
– Это что? – спросил Бастиан.
Вместо ответа я показал ему полупустую пачку, и Басти выругался.
– Ты угробить себя хочешь что ли?! Кто вообще валиум с алкоголем мешает? Черт, Лео, почему ты иногда такой…
Я мрачно взглянул на него. Не знаю, что такого было у меня во взгляде, но Бастиан вдруг замолчал, прикусил губу и махнул рукой. Ойген молча курил, развалившись в кресле. Вокруг него медленно расплывалось дымное облако – сизый дурман. Обычно я просил его не курить у меня дома, но на этот раз мне было плевать. Пусть курит. Пусть делает, что хочет. Пусть все делают, что только захотят – лишь бы меня оставили в покое.
– Забавно, – фыркнул я, сосредоточив взгляд на своих ногах. – Вы оба здесь, но совершенно не знаете, что со мной делать. Проще… Проще, если бы меня здесь не было, да? Трудно, наверно, возиться с таким проблемным куском дерьма.
Ойген и Бастиан переглянулись. Они даже не были толком знакомы, но тем вечером им пришлось объединиться, чтобы не дать мне свихнуться.
– Не мели чепухи, а? – устало попросил Бастиан.
Ойген затолкал бычок в пустую бутылку, посмотрел на меня в упор и проговорил что-то на чистом русском. Я ничего не разобрал, но общий смысл все-таки уловил: он мне врежет, если хотя бы еще раз услышит от меня нечто подобное.
– Пока ничего нового, – сказал Бастиан, который все это время пролистывал новостную ленту. – Свидетелей нет.
Он положил телефон на кофейный столик и быстро потер лицо руками.
– Никто ничего не видел, – шепнул я. – Почему никто ничего не видел?
Я был на грани истерики, но в присутствии Ойгена и Бастиана мне удавалось ее контролировать.
– Он выбрал удачное время и место, – сказал Бастиан.
Он начал расхаживать по комнате. Оскар, дремавший у двери, принялся бегать за ним по пятам с резиновой костью в зубах.
– Извините, что прерываю, – вмешался Ойген, – но с чего вы оба взяли, что это точно Ванденберг? Я хочу сказать, что это все еще не доказано.
– А с чего ты взял, что это не он? – спросил Бастиан.
Ойген делано закатил глаза и достал еще одну сигарету.
– Потому что слишком рано делать выводы, когда толком ничего неизвестно.
От дыма у меня слезились глаза. Я нервно перевел дыхание и закутался в старый плед. Ойген и Бастиан начали спорить, но я был где-то далеко от них и почти не вслушивался в разговор, который быстро перерастал в перепалку. Ойген оставался хладнокровным, а Бастиан, активно жестикулируя, пытался что-то втолковывать ему.
Меня бросало то в жар, то в холод. Я казался самому себе насквозь простуженным. В голове каждую секунду что-то взрывалось; глаза медленно слипались из-за таблеток.
– Это не может быть кто-то другой, – твердо сказал я, прерывая ругань друзей. – Я знаю, что это Ванденберг. Я чувствую это. Не могу объяснить, но я на самом деле чувствую.
– Тогда его скоро обязательно поймают, – ответил Бастиан. – Не так уж он и умен, если вновь начал убивать, верно?
– Или наоборот, – подметил Ойген.
Бастиан раздраженно уставился на него.
– Ты можешь помолчать?
Ойген тонко улыбнулся.
– А то что?
Бастиан медленно выдохнул.
– Не самое лучшее время ты выбрал для того, чтобы быть циником, – спокойно сказал он, а потом повернулся ко мне, протянул ладонь к моему плечу. – Постарайся успокоиться, хорошо? Сейчас ты в безопасности.
– Мне бы твою уверенность, – отозвался я.
Мы еще немного поговорили о Ванденберге, а потом я незаметно для себя самого заснул. Мне снились Альма Шустер и Этта Дитер – холодные и мертвые. Они тянули ко мне свои тонкие руки, звали за собой и называли «следующим». Остаток ночи превратился в бесконечную пытку. Я ворочался и все пытался проснуться, но у меня не получалось. Все-таки не нужно было принимать таблетки вместе с алкоголем, но я никогда не умел заботиться о том, что для меня лучше.
Я проснулся около десяти утра и с трудом заставил себя разлепить глаза. С пола исчезли бутылки и импровизированные пепельницы; вокруг было относительно чисто, и мне не составило труда понять, чьих же это рук дело. Ойгена и Бастиана я обнаружил на кухне. Они о чем-то негромко разговаривали и резко замолчали, когда я показался на пороге.
– Herovo выглядишь, Бонни, – сказал Ойген.
Я кисло улыбнулся.
– И тебе доброе утро, – я устроился на свободном стуле. – Я смотрю, вы общий язык нашли?
Бастиан демонстративно фыркнул.
– Еще чего, но выглядишь ты на самом деле плохо. Голова болит?
– Чертовски сильно.
– Ничего удивительного.
Я состроил недовольную гримасу и принял обезболивающее.
– Как он тебя назвал? – сощурился Бастиан. – Бонни?
Началось.
– Отвали, – лениво огрызнулся я, а потом заметил свой телефон у него в руках. – Мне кто-то звонил?
– А, точно. Утром звонил твой отец, потому что увидел новости только сегодня. Я ответил ему, что ты спишь и с тобой все в порядке. Он должен приехать сюда к обеду.
Я кивнул. В тот момент эта информация почти ничего для меня не значила. Пустой звук.
– Насчет Ванденберга больше ничего не было?
Ойген отрицательно покачал головой.
– Пусто, – сказал он. – В новостях почти дословно повторили вчерашний выпуск и все.
Я забарабанил пальцами по столу. Я никак не мог повлиять на ситуацию, и это меня раздражало. В действительности – что я мог сделать? Сидеть и ждать, когда появится хоть какая-то информация.
– Подождем еще немного, – сказал Бастиан. – Регенсбург не такой большой город. Если Ванденберг все еще здесь, то его рано или поздно найдут.
Я горько усмехнулся.
– Восемь лет назад я тоже на это надеялся.
Бастиан промолчал.
2
До приезда отца оставалось около часа. Бастиан и Ойген ушли. Я остался один – в звенящем пространстве квартиры. Мне нужно было отвлечься, поэтому я забрался в душевую кабину и почти полчаса простоял под напором горячей воды. Вчерашний день превратился в какую-то туманную иллюзию, в искаженную видимость реального мира.
Я переоделся в чистое и взглянул на себя в запотевшее зеркало. Неясный облик призрака. Пришлось протереть зеркало рукавом, чтобы увидеть свое отражение. Все тот же призрак. Тень отца Гамлета.
В своей комнате я включил компьютер и начал искать свежие новости. Заголовки были одни и те же, в каждом – схожий текст. Меня заинтересовала только одна статья, где автор, как и я, догадался провести параллель между Альмой и Эттой.
Новая трагедия заставила жителей Регенсбурга вернуться в прошлое – в то время, когда Вальтер Ванденберг был неизвестным палачом, который отнимал жизни. Невольно напрашивается вопрос: все начинается заново? Очередная жертва – молодая девушка, точь-в-точь Этта Дитер. Глубокий порез на ее шее говорит нам о хищной натуре убийцы, о голодном звере, который вновь вышел на охоту. Нам всем следует быть осторожнее – никогда не знаешь, где подстерегает опасность. Альма Шустер, восемнадцатилетняя студентка Регенсбургского университета, тоже этого не знала.
Я замер. Как меня вообще угораздило пропустить такую немаловажную деталь? Студентка Регенсбургского университета – места, где учился я сам.
– Это просто совпадение, – твердо произнес я, но уверенности в моем голосе совершенно не было.
Альма оканчивала первый курс факультета биологии, была активисткой и любимицей многих преподавателей. Ректор университета выразил соболезнования от имени всего коллектива; студенты соорудили небольшой мемориал в память об Альме Шустер. С каждым часом около него появляется все больше вещей – ребята приносят цветы и мягкие игрушки, пишут послания на доске или просто стоят рядом, тихо прощаясь с девушкой.
Фотография мемориала. Его соорудили неподалеку от главного входа. Рядом с ним – около дюжины студентов. В основном ребята помладше, судя по их виду, первокурсники, но некоторых я узнал. Слева от всех стояла Ютта Кнеллер – в длинном черном пальто, с пепельными волосами, собранными в высокий хвост. Она училась со мной на курсе, но на парах ее было не застать, потому что Ютта вечно пропадала на каких-нибудь мероприятиях. Ближе всех к мемориалу находился еще один знакомый мне человек. Хоть он и был запечатлен со спины, но его я узнал сразу, потому Штефан Кляйн был единственным студентом в инвалидной коляске. Его присутствие на открытии мемориала меня не удивило – он появлялся везде, где чувствовал историю, которую можно будет рассказать в университетской газете. Я решил, что позвоню ему чуть позже и спрошу о подробностях. Штефану всегда удавалось подмечать детали, которые другие не могли заметить с первого взгляда.
Отец вернулся почти в полдень. Первым делом он окинул меня беспокойным взглядом и поинтересовался о моем самочувствии.
– Все нормально, – соврал я, когда мы прошли на кухню.
Он не поверил.
– Нормально?
Я кивнул и отвернулся к плите, чтобы поставить чайник. В висках у меня стучало.
– Лео?
Настороженный голос. Попытка залезть ко мне в голову.
– Я же уже сказал, что все в порядке.
Отец вздохнул. Он расстегнул кожаный ремешок тяжелых часов, снял их с руки и запустил ладонь в копну пшеничных волос. Он был выбит этой новостью из колеи не хуже меня. Почти с минуту отец не двигался вовсе, а только смотрел перед собой – в пустую тарелку из-под шоколадного печенья.
– Я просто хочу помочь тебе. Я здесь. Я рядом и готов слушать, – он снова посмотрел на меня. – Пожалуйста, не закрывайся. Давай поговорим. Ты можешь отрицать, но я знаю, что ты напуган. Я понимаю, почему ты не хочешь об этом говорить, и по какой причине отталкиваешь меня, но нам все равно нужно обсудить произошедшее, потому что ты больше не сможешь держать все в себе. Ты достаточно настрадался из-за этого в детстве.
– А что тут обсуждать? – не выдержал я. – Он снова здесь! Он в городе, а мы не можем на это повлиять, потому что обсуждениями делу не поможешь.
– Тогда чем тебе можно помочь? Как считаешь?
Я разозлился, когда сообразил, что отец разговаривает со мной, как со своими пациентами. Как считаешь? А почему ты себя так чувствуешь? Подумай еще и скажи, что тебе помогает?
– Не надо, – выдавил я. – Со мной так… Не надо.
Он понял. Опустил голову.
– Я уже не знаю… как. Я не знаю, как мне к тебе подступиться, чтобы ты не разозлился.
Отец был прав, и мы оба знали это. Я вцепился пальцами в ложку, которой накладывал кофе из банки в две белые кружки.
– Ты изолируешь себя, потому что так легче. Потому что тогда тебе не нужно показывать, что ты чувствуешь. Не нужно говорить об этом. Ты ранен внутри, но не хочешь признать это.
Кровь прилила к моему лицу. Я поставил перед отцом кружку и замер посреди кухни в нерешительности: уйти или остаться. Отец мягко кивнул мне на свободный стул.
– Присядь, Лео.
Я сел.
– Твои мысли наверняка заняты Ванденбергом. Ты снова думаешь, что он рядом и не можешь выбросить из головы чувство преследования. Так?
Я медленно кивнул.
– Да, я же только что это сказал.
– Ты ведь изучал его жертв. Тогда ты должен знать, что это в основном юные девушки. Маловероятно, что он пойдет против своих желаний. Альма Шустер – лишь подтверждает это. Если бы Ванденберг так сильно хотел до тебя добраться, то ты бы стал его целью, его первостепенной задачей, но вместо этого он убил Альму.
Я промолчал.
– Откуда в твоей голове вообще взялась мысль о том, что Ванденберг ищет тебя?
– У него ведь не получилось. Я был тем, кого он не смог убить. Это… Черт. Ты не понимаешь, да? Не понимаешь, что я чувствую?
Отец покрутил в руках кружку с нетронутым кофе.
– Я понимаю. Тебе нужно меньше думать обо всем этом. Нужно найти способ отвлечься хотя бы на время. Когда у тебя сессия?
Я вспыхнул. За месяц я так и не придумал, как сказать отцу, что меня выставили, но скрывать правду было не особо трудно – его постоянно не было дома.
– Через месяц, – ровным голосом сообщил я. – Предлагаешь мне уйти с головой в учебу? Это твой выход?
– Как вариант, – отец кивнул. – Проводи больше времени с друзьями. Если Бастиан согласится, то может пожить у нас какое-то время. Я не против.
У него зазвонил телефон.
– Отстанут они от меня или нет… – раздраженно протянул отец, прижимая трубку к уху. – Ульрих Ветцель. Слушаю. Что? Да, я этим занимался, – он сосредоточенно нахмурился. – Конечно, это же моя работа. Я? – он вдруг посмотрел на меня. – Не уверен, что это хорошая идея. Мой сын… Я не могу. Попробуйте связаться с…
Он замолчал. В трубке слышался грубый, но спокойный голос, слов я разобрать не мог – только интонацию. Отец слушал долго. Его лицо становилось все мрачнее и мрачнее.
– Диктуйте, – угрюмо сказал он, подтягивая к себе блокнот с ручкой, что всегда лежали на кухонном столе. – Ага. Ага, записал. Имя? Самуэль Байер. Хорошо. Я свяжусь с ним.
Он отключился.
– Кто звонил? – настороженно поинтересовался я.
Отец поморщился.
– Розенберг, – ответил он. – Главный следователь. Просил меня позвонить некому Самуэлю Байеру, детективу полиции, который сейчас занимается делом Ванденберга.
– Тебя?
– Да. Сначала хотели попросить Виктора Брамса, с которым мы вместе работали над Ванденбергом много лет назад, но у бедолаги Альцгеймер. Совсем плох стал.
– Брамс… что-то знакомое. Это ему ты должен был передать документы? В то Рождество.
Отец кивнул.
– По большей части это он занимался Ванденбергом, а я только помогал, но теперь до этого никому нет дела.
Он был растерян.
– Это плохая идея. Мне и самому это не нравится, но мне придется работать с этим, – сказал отец после некоторого молчания. – Придется.
Мы переглянулись. Внутри у меня все снова сжалось.
– Что от тебя потребуется? – спросил я, чтобы сгладить неловкое молчание.
– Консультация. Может, не одна. Приглашу этого Байера к нам. У меня нет ни малейшего желания проводить встречу в полицейском участке.
Пригласит. Его. К нам. Я похолодел. Этого нельзя было допустить.
– Понимаю, как это тяжело для тебя. Я постараюсь, чтобы это тебя никак не задело.
Я ответил ему что-то неразборчивое и ушел к себе. Плотно закрыл дверь и прижался к ней затылком, рассматривая комнату. Тишина. Сломанный магнитофон на подоконнике. Открытые шторы – светлая улица снаружи, солнце и жизнь. Расправленная кровать. Поводок Оскара на кресле. Старый свитер цвета мха. Книги. Кое-что из русской литературы. Бродский. Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.55
Ящик стола с двойным дном. Вальтер П99.56 16 патронов. Деньги.
– Это не обыск, – одними губами шепнул я. – Никто ничего не найдет.
3
Вальтер – какая ирония – находился у меня уже несколько лет. С тех самых пор, как я из подставного напарника Ойгена превратился в настоящего. Мы вместе ездили на сделки. Контрабанда в багажнике красного пикапа Ойгена перестала быть чем-то пугающим. Мы включали радио и ехали в назначенное место. Отдавали товар и получали взамен деньги. Все было просто. На трассе – далекой и серой – я почти не думал об опасности. Подставлял лицо ветру, курил в раскрытое окно, подпевал старым песням вместе с Ойгеном. Это было другой стороной жизни – той, которую я не хотел и не мог показывать кому-то еще.
Все началось – а вернее продолжилось – после второй встречи с Молохом. Он дал о себе знать спустя пару недель после сделки. Это случилось дождливым вечером, когда я тупо пялился в телевизор в трейлере Келлеров, Ойген дремал в другом углу дивана, а Рольф пытался отмыть от серого налета тарелку, которую мы накануне использовали в качестве пепельницы. Резкий стук в дверь сбросил с нас сонное оцепенение. Рольф так и замер в руках с тарелкой и грязной тряпкой, уперся в дверь напряженным взглядом. Келлеры редко принимали гостей и заранее знали, если кто-то все-таки вздумает навестить их.
На пороге трейлера оказался Молох – всклоченное чудище, с вращающимися глазами, склеенное из обломков других людей, прибывшее к нам из страны кошмаров, где обитают такие же безумные человеческие тени, как и он сам. Я оцепенел от ужаса, когда Рольф пустил его внутрь. На этот раз Молох был один, без своего помощника Йорна. Рольф плотно затворил дверь, скрестил руки на груди и оскалился в улыбке.
– Чем могу быть обязан? – спросил он, когда Молох крутанулся на каблуках и упал в единственное кресло.
Я, совладав с собой, вытянул ногу и лягнул спящего Ойгена под ребра. Он нахмурился, замотал головой и недовольно зыркнул на меня, но вся его злость моментально испарилась, когда он заметил непрошеного гостя.
Молох курил длинные сигареты, заламывал руки, запрокидывал голову назад, пытаясь объяснить Рольфу цель своего визита. Чем больше он рассказывал о том, как крупный заказчик выявил подделку, тем сильнее у меня кружилась голова.
– Мне-то ничего, понимаете, но вот Йорн… Бедняга Йорн! Он все еще у них. Мне-то плевать, но где гарантия, что я не окажусь следующим? Так дела не делаются, знаете?
Ойген склонился к моему уху и прошептал:
– Тебе не кажется, что он под чем-то?
Я согласно кивнул, потому что Молох вел себя еще страннее, чем в нашу первую встречу. Он манерно смеялся, то и дело дергал себя за волосы и до слез заходился влажным кашлем.
– Ты можешь рассказать по порядку? – сухо спросил его Рольф.
– Да о чем речь! Мы приехали на встречу, а тот тип, ну, главный заказчик, давай оружие проверять, но это оказалось пустым занятием. Тогда он приказал своим ребятам схватить Йорна. Ему так сильно досталось!.. Я даже смотреть не смог на то, что они с ним делали. Мне дали два дня на то, чтобы решить этот вопрос. Боюсь, что в ином случае Йорн уже никогда не выберется из того чертового павильона.
Рольф перевел взгляд на Ойгена, потом на меня. Мы постарались изобразить полное недоумение.
– Они сказали, что стволы в полном порядке, – вдруг прошелестел Молох, кивком указывая на нас.
Я тяжело сглотнул и так и не придумал, что ответить. Ойген тоже молчал, сосредоточенно разглядывая мои смятые кроссовки у двери.
– Ну? – Молох хлопнул в ладоши. – Что делать будем?
– Что-нибудь придумаем, – сказал Рольф, подхватывая со спинки дивана свою куртку. – Поехали.
– Это куда?
– Туда, откуда ты приехал. Не думаю, что у твоего Йорна есть два дня. Обычно с такими кончают гораздо быстрее.
Тем вечером они действительно уехали. Рольф приказал мне и Ойгену оставаться в трейлере. Это была одна из самых длинных ночей, что я помню. Мы слонялись из угла в угол, пытаясь не думать о самом плохом. На следующее утро вернулся Рольф. Сначала он отказывался что-либо нам рассказывать, а только повторял, что мы с Ойгеном последние идиоты.
– Вам нужно было позвонить мне сразу! Сразу, черт вас дери! Вы в своем уме? Кто бы мог подумать. Поехали на сделку с охолощенными стволами!
– А что нам было делать?! – не выдержал Ойген. – До тебя было не дозвониться!
– Остаться дома?!
– О, гениально! Исход был бы таким же, – прорычал Ойген.
Рольф сплюнул в раковину, провел по лицу грязной ладонью.
– Ты говорил, что я должен сам нести за себя ответственность, – тихо добавил Ойген, когда понял, что Рольф не собирается ему отвечать.
– Да, только на этот раз ее нес я.
– Ты сам не позволил нам поехать!
– Вы бы не вернулись живыми. Вот и все.
– Ты настолько мало доверяешь мне? – прошипел Ойген.
Они стояли друг против друга. Одинаково разъяренные. Мне в голову даже пришла мысль о том, что в таком состоянии они способны даже на драку.
– Рольф просто беспокоится за тебя, – сказал я, чтобы прервать их перепалку.
– Что? – Ойген уставился на меня.
– Беспокоится, – повторил я. – Переживает.
– Я знаю значение этого слова, – глухо огрызнулся Ойген, явно смущенный тем фактом, что кто-то может опасаться за него.
Рольф махнул ладонью и вышел на улицу. Я последовал за ним. О сцене в трейлере я заговорить не решился, поэтому спросил:
– Почему Молоха вообще так боятся? У него же не все дома явно.
– Он сумасшедший. Я серьезно. Говорят, у него дома целая коллекция обезьяньих чучел.
– Зачем? – поразился я.
– Кто знает. Если честно, то мне не особо хочется в это вникать.
Рольф казался расстроенным, а я не мог придумать, как его утешить, поэтому начал нелепо бормотать что-то насчет того, что у них с Ойгеном все наладится.
– Прекрати, – грубо прервал меня Рольф, потом вздохнул. – Извини. Все будет в порядке. Ты прав.
– Так… Что там произошло? На встрече?
– Я объяснил, что в случившемся нет нашей вины.
– Вот так вот просто?
Рольф усмехнулся.
– Порой я бываю убедителен.
– Ты явно не договариваешь.
– Мы сошлись на том, что поставим им бесплатную партию товара получше. В двойном размере. Пока что ума не приложу, что с этим делать, но так хотя бы без жертв.
– А Йорн?
– Лучше тебе не знать.
– То есть?
– Когда я говорю, что тебе лучше не знать, то имею в виду именно это.
– Он жив?
– Я же сказал, что жертв нет. Слушай, Лео… – он вдруг посмотрел на меня со всей серьезностью, – ты хороший парень, а Ойгену бы не помешал такой напарник.
– О, – выдохнул я, – нет. То есть… Ты предлагаешь что?
– Не знаю, – неопределенно ответил Рольф, потом нахмурился, – может и ничего.
– Нет, ты серьезно? Хочешь, чтобы я начал заниматься всем этим?
Рольф рассмеялся.
– Я же сказал. Не знаю. Ты слишком молод для таких предложений.
– Ты только что сказал совершенно другое.
– Просто забыл, что ты так юн. Тебе стоит забыть о моих словах.
Мне действительно стоило, но все последующие недели я думал лишь об этом. Я не мог выбросить из головы мысль о том каково это – быть частью того мира Келлеров, который я старался игнорировать ранее. Все вышло само собой. Первое время Ойген был против. Он пришел в ярость, когда узнал о моем разговоре с Рольфом. Он не переставал повторять, что у меня есть шанс на нормальную жизнь, а я все пытался объяснить, что больше не знаю, что это такое. Потом была поездка в Берлин, где мы с Ойгеном и Рольфом успешно сбыли партию новеньких пистолетов двум австрийцам. Так все началось.
Отец считал, что у меня появилась подружка из другого города – это у нее я пропадал на выходных. Бастиан слабо верил в эту легенду. Он подозревал, что я во что-то ввязался, но ничего не говорил мне. Я так много врал, путался в своей лжи, но она помогала мне оставаться на поверхности. Я был сильным только в моменты, когда старый «форд» катился по дороге – сквозь тяжелый туман и холодные дожди, сквозь грязь и любую непогоду, сквозь леса, мимо полей и заброшенных железных дорог. Я дышал полной грудью только тогда, когда вдыхал сигаретный дым, порох и машинное масло.
Моя жизнь была там – где-то между городами, в самой неизвестной точке мира; бродяжья жизнь, жизнь с дрожащими над костром холодными ладонями, с чернильным небом над головой, с запахом жареного хлеба. Я куда-то бежал, я двигался, а рядом со мной горящей вспышкой летел Ойген – в выцветшей куртке, дикий, с речами на русском. Peremen trebuyut nashi serdca! Он всегда говорил быстро и развязно, если был пьян. Он пел на родном языке, путаясь в словах; просил подпевать ему и злился, если я вдруг отказывался. Ойген научил меня петь «Кукушку». Однажды, между ночью и утром, мы орали ее во все горло: «solnce moe vzglyani na menya»!
Ночной город был наш, вечерний и утренний тоже. Мы открывали новые горизонты, уезжали прочь, прочь, прочь – туда, где еще не были. Мы таскались по барам, иногда брали что-нибудь действительно дорогое, потому что могли себе позволить. К нам часто подсаживались девушки – иногда мы были не против, а иногда прогоняли их, потому что, черт возьми, моя дорогая, это была сделка века, я сейчас сдохну от усталости.
Иногда мы ночевали прямо в машине на какой-нибудь автостоянке, и это были мои любимые вечера. Шипение радио. Волна старой музыки. Компанию нам составляли Курт Кобейн, Джими Хендрикс и Брайан Джонс. Клуб 27.57 Разговоры о смерти. Разговоры о прошлом. Разговоры о том, что важно.
Ойген мало говорил о себе. Он всегда ограничивал свою жизнь рамками – жизнь с Рольфом и жизнь без него. Я почти ничего не знал о его детстве, кроме того эпизода с матерью. Были ли там вещи хуже? Об этом мне рассказал Рольф одним глубоким вечером, когда небо заволокло грозовыми тучами, а Ойген спал у себя после тяжелого дня.
Мы с Рольфом сидели на ступенях фургона, пили пиво и спокойно разговаривали. Когда-то мне казалось, что я никогда не смогу найти общий язык с этим человеком, но мне не понадобилось много времени, чтобы стать для него почти-родным-сыном. Он разговаривал со мной о машинах, девушках и деньгах, объяснял, что такое «серый груз» и «мул»58, учил, как нужно вести себя во время сделок. Иногда мы с ним и Ойгеном садились в машину, ехали до ближайшей забегаловки, заказывали вредной еды и проводили время, как нормальные люди. Рольф давал мне все то, чего не мог дать отец. Время. Внимание.
– Сложное было дело, а? – спросил Рольф, зажав между средним и безымянным пальцами сигарету.
Я пожал плечами. Мы только что вернулись из Мюнхена после очередной сделки.
– Да я знаю, что все прошло херово, – он слегка толкнул меня локтем в бок и сощурился. – У Ойгена еще с детства выработалась привычка засыпать после каких-нибудь потрясений.
– Я уже заметил, – сказал я, разглядывая черного жука, ползущего у меня под ногами.
– Да-а, – протянул Рольф, глубоко затягиваясь.
Ногти у него были желтыми от никотина; он не притрагивался к бритве несколько дней, поэтому его лицо покрывала щетина. Рольф напоминал мне пса, египетского Анубиса – в худшие из времен, проводника в загробный мир, который слишком давно не видел солнца.
– Пошел вон, – рыкнул Рольф, когда у его ног стал тереться полосатый кот с оборванным ухом.
Я тихо рассмеялся. Ойген подкармливал кота целую неделю или около того, и тот совсем не желал куда-то уходить.
– Сто раз говорил, чтобы никакой живности тут не было, – недовольно буркнул Рольф.
Я забрал кота на руки и прижал его к себе, чтобы тот не мешал. Рольф был пьян, и я решил, что будет лучше, если этот полосатый приятель не будет путаться у него под ногами.
– Однажды, – Рольф глубоко затянулся, – Ойген, когда ему было лет восемь, притащил домой вороненка. Маленького совсем. Уж не знаю, где именно он его нашел, но это и не главное. Ойген положил его на подушку и сказал мне, чтобы я не шумел, потому что вороненок спал. Только вот… он не спал.
Я внимательно посмотрел на Рольфа.
– Ойген был ребенком.
Он помолчал.
– Конечно. Я попытался ему все объяснить, но он не хотел слушать. Плакал и кричал, что вороненок скоро очнется, он накормит его и выпустит в лес.
– Но он ведь не очнулся, да?
– Нет, не очнулся. Ойген притащил в дом мертвую птицу.
Я кивнул. Мне хотелось, чтобы Рольф рассказал мне что-нибудь еще, но спрашивать опасался. Было ли у меня право? Разве не Ойген должен был мне все это рассказывать?
– Мы закопали птицу за фургоном. Ойген после этого несколько дней молчал. Дерьмово же я тогда себя чувствовал. Понимаешь, когда я только его нашел, он был точно таким же – почти слова вымолвить не мог. Не из-за того, что боялся, нет. Просто он был таким замкнутым и нелюдимым, что я потратил почти полгода на то, чтобы Ойген стал доверять мне.