Глава 4
Мона
1
На выходных я все утро просматривал объявления о сдаче квартир, без конца названивал владельцам, но каждый раз на том конце провода меня ждал отказ по самым разным причинам. Одни сдавали только семейным парам, другие не желали видеть в квартире собаку. Идея переезда давно закралась ко мне в голову, но поначалу я не мог оставить отца, когда с маминой смерти прошло так мало времени. В одиночку мы бы оба свихнулись, но теперь, когда минуло больше полугода, я решил, что пора. Я всем сердцем любил нашу квартиру, но и ненавидел ее тоже. Все вокруг напоминало мне о потерях, указывало на мои секреты и тайны, а я не хотел, чтобы отец понял, чем я занимаюсь. Я и так был параноиком, но все становилось хуже, когда я, находясь вдали от дома, вдруг задумывался – спрятал ли я все скелеты по шкафам. Это было невыносимо.
– А ты думал, что будет так просто? – улыбнулся мне Альвин, когда я в очередной раз тяжело вздохнул после неудачного разговора с владельцем одной из квартир.
– Нет, – поморщился я. – Просто рассчитывал, что это будет немного быстрее.
Альвин недавно вернулся из Берлина, где проходил очередные курсы по фотографии. Теперь у него было полным-полно свободного времени, поэтому он согласился составить мне компанию в поисках квартиры. Мы медленно брели вдоль Орлеансштрассе. Конец мая выдался жарким; солнце припекало к нашим головам.
– Это никогда не быстро, – сказал Альвин, сдвинув солнечные очки на глаза. – Постой, – вдруг оживился он, пробежав взглядом по списку адресов, который я составил, – вот эти два тебе точно стоит вычеркнуть.
– Почему?
– Это довольно дорогой район. Ни на что не намекаю, но едва ли ты потянешь.
Едва ли я потяну. Тогда я мог потянуть – денег у меня было достаточно. Но Альвин был прав. В глазах окружающих я был самым обычным студентом, которому квартира в богатом районе уж точно была не по зубам.
Я вздохнул.
– Да. Разумеется. Как-то не подумал.
– Для этого у тебя есть я.
Тем солнечным утром на улице было много людей. Альвин держался в своей безмятежной манере и открыто улыбался прохожим. Он повзрослел. Лицо его почти не изменилось, лишь сделалось уже, но взгляд стал глубже, а походка – тише; рядом со мной Альвин двигался бесшумно, словно парил над землей, а не ступал по ней в своих белых дерби. И пусть ему было двадцать пять – теперь наша разница в возрасте не была такой заметной – рядом с ним я по-прежнему чувствовал себя ребенком. Может, это оттого что на его фоне я заметно проигрывал, потому что был мрачен и все время смотрел куда-то под ноги, чтобы лишний раз не встречаться взглядом с окружающими. Порой приветливость Альвина, его беззлобие, его отзывчивость начинали меня нервировать, но вспышки недовольства быстро проходили, а я чувствовал себя пристыженным и понимал, что мое раздражение направлено не на моего друга, а внутрь меня самого. Это я был испорчен и сломан, поэтому и злиться должен был только на себя самого. Альвин уж точно не был виновен в моем плохом самочувствии.
– Ты скоро вернешься обратно? В Берлин? – негромко спросил я, разглядывая сухие трещины асфальта.
– Кто знает? – туманно ответил Альвин. – Пока что останусь здесь и поищу работу. Если найду что-то интересное, то останусь в Регенсбурге. Почему нет?
Я улыбнулся.
– Это же здорово.
Он улыбнулся в ответ.
– Точно.
– Я был бы рад, если бы у тебя получилось остаться.
Уголки его губ поднялись еще выше.
– Я догадался.
Мы поравнялись с огромным кустом с торчащими в разные стороны красными листьями, когда Альвин вдруг остановился. Он порылся в своей кожаной сумке и досадливо цокнул языком.
– Камеру забыл. Жаль.
Альвин приподнял очки и искоса посмотрел на меня. Он явно чего-то ждал.
– У меня тоже с собой нет, – ответил я, стушевавшись, когда понял, что означает его пытливый взгляд.
Он вдруг рассмеялся.
– Да брось ты, – сказал Альвин. – Я знаю, что ты не снимаешь, но ты не должен винить себя и-за этого. Ты не был обязан.
Я неловко пожал плечами.
– Это же был очень дорогой подарок. Я пытался полюбить съемку, но как-то не заладилось, – признался я.
Альвин снова тепло улыбнулся.
– Я все равно рад, что оставил ее тебе. А дорогой или нет… Рассуждаешь так, словно я тебе дагеротипный фотоаппарат подарил.
– Какой?
– Дагеротипный, – повторил Альвин. – Это старая-старая камера. Держу пари, что ты хоть раз видел такие снимки – потертые, в царапинах, расплывчатые, как отражение в зеркале, местами даже жуткие.
Я кивнул.
– Это и есть дагеротипы, – продолжил Альвин. – На деле они хрупкие, как крылья бабочки. Одно неосторожное движение может стоить всего.
Мы свернули на безлюдную улицу, и голос Альвина в окружении высоких кремовых стен зазвучал приглушенно, было в нем что-то таинственное, почти эфемерное. Меня не отпускало ощущение, что я иду рядом с байроническим героем, а не с реальным человеком из плоти и крови. Он двигался, запрокинув голову, не боясь споткнуться и упасть; его взгляд блуждал по охряным крышам домов. Чем больше мы углублялись в спальный район, тем больше Альвин погружался в историю фотографии. Он шел по краю бордюра, рассуждая о своих любимых снимках – тех, что не боятся времени.
– Башни-близнецы, – негромко рассказывал он. – Одиннадцатое сентября и люди, прыгающие из окон. Тогда была сделана фотография «падающего человека».
– Я знаю ее.
Альвин кивнул.
– Конечно. Ее все знают. Очень тяжелый снимок и очень сильный. Смотришь на него и понимаешь, что это самая дрянная и безвыходная ситуация. Чистая обреченность.
Он закинул руки за голову и чуть сбавил темп.
– Так… что насчет тебя? Если не фотография, то что?
– Если честно, то я не до конца определился.
– Это ничего, – заверил меня Альвин. – Оно само придет. Со временем. Так всегда бывает. Уж поверь мне. Я-то знаю.
– Ты с детства не расстаешься с фотоаппаратом, – фыркнул я.
– Это ведь не единственное мое увлечение.
Я пожал плечами.
– Не хочешь зайти перекусить?
– Я не голоден.
– Я тоже потерплю. В таком случае заходи вечером на ужин. У нас будут шницели.
Мы прошли в небольшой дворик, где вдоль пепельно-белых стен выстроился ровный ряд велосипедов. У главного входа в бетонных кашпо тянулись к солнцу сине-фиолетовые цветы. Вокруг было светло и чисто, но я вдруг ощутил подступающую панику.
– Все нормально? – беспокойно спросил Альвин, заглянув мне в лицо.
– Как-то тихо здесь, – заметил я.
– Разве это плохо? Я думал, что мы ищем спокойное место, чтобы ты мог чувствовать себя в безопасности.
– Да, но здесь…
Я огляделся, пытаясь понять, что же так сильно меня насторожило. Вокруг было слишком много грубых линий – горшки для цветов напоминали мне могильные плиты, а от самого здания веяло старостью и болезнью. В окружении стен и деревьев мы были почти в клетке, но я чувствовал себя мишенью посреди открытого поля.
Я могу контролировать это. Мне нечего бояться.
Самовнушение редко срабатывало, но иногда мне становилось чуть лучше, если я проговаривал про себя простые фразы о том, что все хорошо.
– Что такое, Лео?
– Мне не нравится, – скомкано ответил я. – Думаю, можно вернуться на Виллаштрассе. Там была неплохая однокомнатная квартира, которую я могу себе позволить.
Альвин не стал мучить меня расспросами. Я очень ценил в нем это качество – он позволял мне ничего не объяснять, если видел, что я этого не хочу.
– Хорошо, – просто ответил он. – Виллаштрассе – неплохой район. Будешь жить не так далеко от своей старой квартиры, если выберешь это место.
– Да, – сказал я. – Пожалуй.
Мы повернули обратно. Вскоре безжизненный дом остался позади, и мне стало немного легче.
2
Вечером того же дня я устроился на своей кровати, закутался в плед и стал ломать голову над статьей, которую мне давным-давно следовало написать. У моих ног спокойно дремал Оскар, и я рассеянно почесывал его за ухом, пытаясь придумать годное вступление. Я хотел написать не просто хорошую статью, я вознамерился сделать ее острой и оглушающей – такой, чтобы заставляла чувствовать.
Я потянулся к тумбочке, наугад взял книгу (это оказался «Франкенштейн» в твердой обложке) и подложил ее под лист бумаги, чтобы удобнее было писать. После этого я вдруг вскочил с кровати и распахнул в стороны шторы. Спустя четверть часа мне понадобилось открыть окно, потому что в комнате было слишком душно, потом я захотел сварить себе кофе. Это был нескончаемый процесс, двухчасовая борьба с самим собой. Я не мог выжать ни строчки, постоянно отвлекался на что-нибудь и всерьез стал задумываться, что у меня ничего не выйдет. Примерно в семь я совсем отчаялся и решил позвонить Штефану.
– Я ничего не могу написать! – трагично пожаловался я, когда он взял трубку.
– Какой ужас! – передразнил он, а потом поспешил успокоить. – Перестань, братишка, у тебя же всегда отлично получалось. Просто расслабься и постарайся выдать хоть что-то.
– А я чем занимаюсь?
– Послушай, приятель, это и не должно быть шедевром. Я же уже тебе говорил, что стория о девушке, убитой Ванденбергом, рассказанная парнем, который едва сам не стал его жертвой…
– … Ничего не будет значить, если я не постараюсь, – быстро перебил я.
Штефан утомленно вздохнул.
– Тогда успокойся, отвлекись на что-нибудь, а потом снова возвращайся к статье, набросай заметки, выстрой план, а потом приступай к написанию. Всему тебя учить надо.
Я закрыл глаза, устало потер переносицу.
– Если бы я знал, как отвлечься.
– Прошвырнись, подыши воздухом.
– Не хочу никуда выходить.
– Почитай.
– Тоже не годится.
– Посмотри что-нибудь.
– Шутишь? Я тогда вообще за статью не сяду.
– Боже, я не знаю? Подрочи.
Я не удержался и прыснул.
– Кретин.
– Еще и грубит! Никакой благодарности.
– Ты пока не особо помогаешь.
– Ладно, хочешь совет?
– Я для этого и звоню.
– Постарайся просто начать. Пиши хоть что-то. Ты обязательно найдешь, за что зацепиться. Со мной такое всегда срабатывает.
Я вздохнул.
– Хорошо. Я попробую.
После разговора я сосредоточил все свое внимание на белом листе, а потом еще раз взглянул на фотографию Альмы.
– Сейчас, – тихо пообещал я ей. – Сейчас.
Карандаш медленно заскользил по бумаге – слова выстраивались в обрывки предложений, которые постепенно превращались в небольшой текст. Я работал над ним почти три часа, но не заметил времени – оно остановилось, превратилось в застывшую гладь воды. Последние два абзаца я дописывал рывками, буквы прыгали и постоянно куда-то съезжали, но я не обращал на это внимания. Когда я закончил, на улице уже успело стемнеть.
Смерть не приходит в черном плаще. Плащи нужны тем, кто чего-то боится. Она же бесстрашна. Смерть давным-давно вознамерилась уничтожить все живое – она идет сквозь время не с косой, но с болезнями, голодом и войной. Она только забирает и никогда не дает ничего взамен. Смерть обманчива. Некоторые люди всерьез считают себя ее соратниками, но на самом деле они лишь подданные шуты, которые доставляют ей временное удовольствие. Очень скоро Смерть явится и за ними – насильниками, массовыми и серийными убийцами – они будут вечно гореть, захлебываясь во Флегетоне.64
Вальтер Ванденберг – кто не слышал это имя? Мне самому оно хорошо знакомо – даже слишком, но я здесь не для того, чтобы рассказывать свою историю. Имя автора указано в конце статьи, интернет есть в вашем телефоне. У всех желающих достаточно ресурсов для того, чтобы препарировать мою жизнь. Но сейчас я прошу у Вас одного. Сосредоточиться на судьбе Альмы Шустер. Прочтение статьи не займет много времени, но я хочу, чтобы ее осмысление завладело Вами.
Ванденберг всегда заявлял, что является абсолютно здоровым человеком – его слова хранят старые документы, но являются ли они правдой? Нет, не являются. У него диагностировали диссоциальное расстройство личности. Проще говоря, Вальтер Ванденберг – агрессивный и антисоциальный ублюдок, который хорошо маскировал свою ненормальность за маской обычного человека – до тех пор, пока не попал за решетку.
Во время учебы в университете мне говорили: «Вы юрист, оставайтесь беспристрастны». Что ж, кажется, я плохой юрист, потому что не могу оставаться спокойным, когда смотрю на длинный список жертв Ванденберга. Тринадцать девушек.
Альма Шустер – четырнадцатая. Возможно, Вы встречали ее. Возможно, учились в одной школе, ходили в один университет, сталкивались в толпе, но не обращали внимания. Ванденберг обратил. Он превратил ее из Вашей знакомой, одноклассницы, однокурсницы – в жертву. Он обезличил ее, присвоил порядковый номер.
Альма не сделала ничего, чтобы привлечь внимание серийного убийцы, кроме того, что была самой собой. В извращенном сознании Ванденберга сформировался определенный типаж девушек. Если присмотреться, то это легко заметить.
У Альмы была большая семья – она четвертый ребенок, единственная девочка. Когда я смотрю на ее фотографии, то в первую очередь меня поражает взгляд. Такой прямой и пристальный, что становится немного не по себе, потому что кажется – Альма знала обо мне все.
Мне хочется, чтобы в Ваших умах и сердцах она была не очередной жертвой серийного убийцы, а прежде всего – человеком. Мне хочется, чтобы Вы помнили не заголовки статей, а девушку, чья жизнь только начиналась. Пусть Вы не знали ее, но присмотритесь хорошенько к своей сестре, подруге, жене – все они немного напомнят Вам Альму. Глазами. Улыбкой. Отчаянным желанием жить.
Я не знал Альму, не знал Этту, не знал никого из списка жертв, но нахожусь в твердой уверенности – они все должны были прожить длинную жизнь, но у них отняли эту возможность. Призываю Вас быть внимательнее и держаться рядом со своими родными и близкими. Призываю Вас сохранять спокойствие и бдительность. Помните о мерах предосторожности. Ex ungue leonem.65
Я специально не стал перечитывать конечный вариант – только быстро пробежал глазами по тем строкам, которые посчитал наиболее удачными. С моих плеч рухнул тяжелый камень, когда последняя точка была поставлена. Статья была готова, и я мог спокойно показаться на собеседовании.
– Собрался куда-то? – спросил отец, когда мы столкнулись с ним в коридоре.
– Я еще не гулял с Оскаром, – ответил я, зашнуровывая кроссовки. – Он мне этого не простит.
– Это верно.
Отец стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на меня. На нем была белая футболка с пятном от горчицы, светлые волосы – теперь в них проглядывалась седина – немного растрепались.
Я подозвал Оскара, прицепил поводок к ошейнику.
– Помнишь, я говорил на днях, что хочу снять квартиру?
– Конечно.
– Я нашел подходящий вариант.
– Да?
– Да, – я быстро кивнул. – Четыреста евро, но я справлюсь.
Последние месяцы я врал отцу, что подрабатываю в университете – помогаю своему преподавателю проверять контрольные младших курсов, а иногда пишу работы другим студентам. Было бы странно, если бы деньги брались у меня из воздуха. Без хорошей легенды долго не протянешь. Я понял это давно.
– Теперь у меня есть работа.
– У тебя еще даже собеседования не было.
– Это ерунда, – отмахнулся я. – Чистая формальность, поэтому не беспокойся.
Отец печально улыбнулся.
– Ты всегда говоришь, чтобы я не беспокоился, но о ком мне еще волноваться?
– У тебя и так достаточно поводов для переживаний, – возразил я. – И для головной боли тоже.
– Моей главной головной болью всегда будешь оставаться ты, – мягко заметил отец. – Глупо с этим спорить.
Оскар тихо заскулил у моих ног.
– Ему уже не терпится, – заметил отец. – Ты надолго?
– Да не то чтобы. Скоро вернусь. Сваришь кофе?
3
На улице было спокойно, но город еще не спал; дневная духота сгладилась – ему хотелось жить. Я медленно брел вдоль домов, курил и был так глубоко погружен в свои мысли, что не сразу заметил, что начинается дождь. Тучи над моей головой были густо-лилового цвета. В вышине сверкнула молния.
Оскар всегда боялся грозы, поэтому я подхватил его на руки и укрылся под мостом, мимо которого мы проходили.
– Не бойся, – шепнул я ему в холку. – Это скоро закончится.
Оскар завозился, издал какой-то невнятный звук, а потом ткнулся мордой мне в грудь и затих.
Я откинул со лба мокрые волосы и принялся ждать, когда дождь немного утихнет, чтобы можно было вернуться домой. Надо сказать, что для своего укрытия мы с Оззи выбрали довольно любопытное и живописное место. Напротив моста находилась уютная цветочная лавка. У ее входа в фарфоровых горшках и деревянных кадках цвели живые бледно-желтые орхидеи, бледно-розовые анемоны, дикие розы. Над стеклянной дверью висел пышный венок из зеленых веток с вплетенными туда бирюзовыми цветами. У входа стоял красный велосипед, который тоже был частью экспозиции – даже он был превращен в клумбу. Неподалеку от цветочной лавки пролегали старые заброшенные рельсы, вдоль которых мы любили гулять с Бастианом, когда еще учились в школе.
Какое-то время я рассматривал цветы, но вскоре отвлекся на обрывки чужого телефонного разговора. Под мостом я был не один – по ту сторону стояла девушка в джинсовой куртке, накинутой на простое черное платье. Выражение ее лица было сосредоточенным, она быстро говорила по телефону, явно пытаясь что-то объяснить собеседнику.
Я отвернулся, потому что все выглядело так, словно я подслушиваю, но через минуту вновь взглянул на незнакомку, потому что мне отчетливо показалось, что я уже видел ее раньше. Отчего-то мне показалось, что мы знакомы. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и что-то чертила ногтем на серой стене. Короткие черные волосы едва доставали ей до плеч, прямая челка спадала прямо на глаза.
Наши взгляды вдруг встретились. Девушка вопросительно подняла брови, но я покачал головой и отвернулся. Глаза у нее оказались светлыми, но с такого расстояния, при тусклом свете ближайших фонарей, было не разобрать – какого именно цвета.
Дождь не стихал ни на секунду, а становился лишь сильнее. Оскар вновь заскулил и попытался вырваться, но я удержал его. Незнакомка закончила разговор и двинулась в мою сторону, но прошла мимо. Она почти вышла из-под моста, когда я понял, почему посчитал, что уже мог встречать ее раньше.
– Постойте! – сорвалось с моего языка прежде чем я подумал.
Девушка остановилась, обернулась через плечо, нахмурилась.
– Да?
Она выглядела сбитой с толку.
Я набрал в грудь побольше воздуха.
– Уже темно. Не боитесь в такое время бродить по городу в одиночестве? Это может быть опасно.
Она была чертовски идеальна для того, чтобы стать новой жертвой Ванденберга, потому что была похожа на Альму, на Этту, на других девушек, с которыми он жестоко расправился.
– Опасно? – переспросила она.
Шум дождя почти полностью перекрывал наши голоса.
– Да, вам нужно быть осторожнее! – я чуть повысил голос, чтобы она расслышала.
Мои слова звучали дико, и я понимал это, но не мог сдержаться. Если бы хоть кто-то предупредил жертв Ванденберга о возможной угрозе, может, они были бы живы?
Девушка легко улыбнулась.
– Довольно глупый, но оригинальный способ завязать знакомство, – сказала она после недолгого молчания.
– Я не…
– Мона, – представилась она.
Мы все еще стояли на расстоянии – как два дуэлянта; оба насквозь промокшие, растрепанные ветром.
– Звать тебя мальчик с собакой, а? – со смешком спросила Мона.
Ей пришлось подойти чуть ближе, чтобы не стоять на дороге. У нее под глазами растеклась тушь, и мне сразу вспомнился образ Пьеро – Мона была такой же бледной, с разводами черных линий на лице.
– Лео, – представился я.
– Лео, – повторила она, а потом взглянула на Оззи. – А это?
– Оскар.
– Как Оскар Уайльд? – она вновь улыбнулась.
– В честь него и назвал.
– Серьезно?
– Ага.
Глаза Моны оказались бледно-зеленого, фисташкового цвета. Она смотрела на меня с любопытством и долей иронии – не верила, что мои слова не являются поводом для знакомства.
– Я понимаю, что это выглядит немного странно, – начал я, но Мона не дала мне договорить.
– Это выглядит очень странно, – поправила меня она, – но продолжай.
– Спасибо, – буркнул я. – В городе происходит черт знает что, поэтому не мешало бы быть чуть осторожнее.
– И не разговаривать под мостом с сомнительными людьми?
Я тихо хмыкнул.
– Вроде того.
– Буду иметь в виду, – отозвалась Мона, – но ты не производишь впечатления опасного человека.
– Опасные люди часто не кажутся опасными.
Мы замолчали. Мона не спешила уходить. Она плотнее запахнулась куртку, зачесала влажные волосы назад. Я отпустил Оскара и закурил. В абсолютной тишине мы смотрели на то, как вода сбегает вниз по дороге. Ближайший фонарь замигал и погас; вокруг стало совсем темно.
Вскоре дождь стал постепенно стихать, а потом вовсе прекратился. Мона обернулась ко мне, спросила, в какой стороне мой дом.
– Нам не по пути, – сказала она, и мне показалось, что это ее расстроило.
Я ответил, что провожу ее.
– Не стоит.
– Давай хоть такси тебе вызовем.
– Я не езжу в такси, – быстро отрезала Мона.
Тогда я спросил, слышала ли она о последнем убийстве. Мона быстро подняла на меня взгляд, по которому я сразу понял – слышала. Я все-таки проводил ее до дома. Весь путь занял около двадцати минут. Оскар резво бежал впереди нас, помахивая хвостом. Грозы он боялся, но обожал прыгать по грязным лужам после нее.
По пути мы с Моной разговорились. Выяснилось, что мы одного возраста – я был старше всего на два месяца. Мона жила с матерью и младшим братом, об отце ничего не говорила, а я и не спрашивал – сам не обмолвился о маме ни словом. Университет Мона окончила в прошлом году, и теперь занималась репетиторством – подтягивала школьников и студентов по биологии и химии.
– А ты чем занимаешься? – спросила она, когда мы переходили дорогу.
Я всей душой ненавидел этот вопрос, потому что никогда не знал, что на него ответить.
– Помогаешь дамам в беде? – фыркнула Мона, когда я так и не ответил.
– Разве ты была в беде?
Она пожала плечами.
– Лучше скажи, – Мона посмотрела на меня, – почему тебя это так задевает?
– То есть?
– Не каждый день незнакомцы ловят меня на улице и просят быть осторожнее, – она выдержала паузу, после чего тихо спросила. – Это была твоя подруга? Сестра? Девушка?
– О чем ты?
– Пострадал кто-то из твоих близких, поэтому ты так…
– Что? – переспросил я. – Нет, ничего такого, нет. Просто…
Я замялся.
– Все не просто, да?
– Вроде того.
Мы остановились около ее дома. На подоконнике первого этажа сидел мальчишка лет шести с черными взъерошенными волосами. Он оживленно замахал руками, когда увидел Мону, и она помахала ему в ответ.
– Твой брат?
– Да, – сказала она. – Мне пора.
Мона быстро пошла к подъезду, а потом обернулась и взглянула на меня.
– Даже номер не попросишь?
Я усмехнулся.
– Я же сказал, что все не ради знакомства.
Она склонила голову набок, скрестила руки на груди, а потом выхватила из кармана черный маркер, которым обычно подписывают диски, и размашисто вывела на моей ладони номер телефона – большие буквы, змейкой сползающие к запястью.
Мона скрылась за дверью. Ее младший брат все еще смотрел в окно. На нем была полосатая кофта, он что-то жевал и бил по стеклу пластмассовым динозавриком. Я поднял руку в знак приветствия, но мальчуган нахмурился, соскользнул с подоконника и исчез. В комнате погас свет.
Мне на нос снова что-то капнуло. Я порылся в карманах, но денег у меня с собой не было, поэтому о поездке на автобусе нечего было и думать. Я дернул Оскара за поводок, и мы поспешили в сторону дома. Дорогой я думал о том, что всю жизнь очень странно знакомлюсь с людьми. Взять хотя бы Ойгена или Штефана – я вообще не думал, что хоть кто-то из них сможет стать моим другом, но о людях никогда нельзя судить по первому впечатлению. Никогда.
В кармане джинсов завибрировал телефон. Это отец написал сообщение о том, что кофе давно остыл. Я вздохнул. У меня получалось быть кем угодно, но хорошим сыном – все реже. Каждый день я напоминал себе о том, что должен быть лучше, но у меня не выходило. Иногда мне казалось, что я уже не смогу измениться, не смогу исправить в себе все то, что когда-то разрушил.
У меня закончились сигареты. Под вновь разыгравшимся дождем я дошел до ближайшего магазина, но вспомнил, что денег у меня при себе не было. Я ненавидел такие моменты – отрезки моей жизни, когда я наглухо выпадал из реальности и не мог сконцентрироваться на происходящем. С каждым годом такое происходило все чаще и чаще.
Когда я добрался до дома, отец еще не спал. Он сидел в гостиной, склонившись над большим блокнотом, из которого торчал ворох мятых листов.
– Извини, – выпалил я, когда наши взгляды встретились.
Отец покачал головой и сказал, что теперь моя очередь варить кофе. Я кивнул, прошел к себе в комнату, чтобы переодеться, потому что с меня текло, как с утопленника. Оскар – весь в грязи и траве – запрыгнул ко мне на кровать, поэтому я за шкирку потащил его в ванную.
В первом часу ночи я присоединился к отцу в гостиной – с двумя кружками кофе с ароматом жареного миндаля.
– Чем ты занят?
– Да так, – уклончиво ответил отец, делая глоток кофе. – Байер звонил. У нас скоро встреча, а мне не спится, поэтому я решил сразу подобрать нужные материалы.
Я постарался заглянуть в его записи, но отец прикрыл их ладонью.
– Лео, – предупреждающе сказал он, – давай просто попьем кофе?
– Да. Конечно.
– Насчет твоих планов. Когда ты хочешь переехать?
Я покрутил кружку в руках.
– В августе, думаю? Хочу отработать хотя бы месяц, чтобы понять – нравится мне или нет, чтобы быть уверенным в том, что у меня будут деньги на квартиру.
– Я всегда могу помочь тебе с деньгами, – отец задумчиво постучал пальцами по подбородку, – но мне нравится, что ты рассуждаешь, как взрослый ответственный человек.
Внутри у меня что-то сжалось, но я постарался улыбнуться.
– Потому что я и есть взрослый.
– Конечно. Посмотри-ка на себя. Хорошо учишься, заканчиваешь университет, почти устроился на работу, строишь планы о переезде. Я хочу, чтобы ты знал, что я горжусь тобой.
Мне стало до того тошно, что захотелось пойти к себе в комнату и удавиться. Он гордится мной. Мной. Если бы отец только знал…
– Время уже позднее, – он взглянул на часы. – Ложись спать, а я еще немного поработаю.
Я даже не стал с ним спорить. Поднялся и пошел к себе в комнату, где еще долго ходил от стены к стене, а потом лежал в кровати с широко раскрытыми глазами. С улицы рапсово-желтым цветом – прямо мне в лицо – светил фонарь, но у меня не было сил для того, чтобы подняться и занавесить шторы. В тишине я вдруг вспомнил о номере на своей ладони, поднес руку к лицу, опасаясь, что цифры давно стерлись, но они были на месте – неаккуратный ряд из черных черточек и завитков. Я даже не собирался ей звонить, но отчего-то мне стало спокойнее.