– Чего тебе от меня надо? – прошептала Вера, оглядываясь по сторонам. Переулок был пуст, набережная тоже – ни бегунов, ни собачников. По главной улице медленно проехал автобус, забрал людей с остановки и скрылся из виду. Все еще воровато оглядываясь, девушка зашла на участок.
От дома пахло гнилым деревом, а когда она заглянула в выбитую форточку, темнота, которую она там увидела, тут же отозвалась сырым затхлым духом. Мельком глянув по сторонам, Вера обошла дом, чтобы быть невидимой с дороги. Оба окна на боковой стороне были целы. Стекла изнутри покрылись таким слоем пыли, что казалось будто они заросли ею как мхом.
Маленький островок этого серого нароста трепал какой-то внутренний сквозняк, и засмотревшись на это нервное, едва заметное движение, Вера почувствовала, что должна увидеть все, что происходит внутри дома.
Не сходя с разбитой бетонной тропинки, которая начиналась прямо под растрескавшимся фундаментом, она повернула за следующий угол и наткнулась на вход. Обитая ободранным дермантином дверь была открыта.
***
Вера вернулась домой к тому времени, когда должна была закончиться служба. Как ни странно, Виктора дома не было. Хотя портфель и пальто висели в прихожей. Не разуваясь, девушка прошла по квартире, убедилась, что мужа действительно нет. Из всего его присутствия (помимо запаха, удушающего запаха) нашла только записку на кухне: «Уехал к родителям. Буду вечером».
Затем она прошла еще раз. Медленнее. Осторожнее. Осматривая каждый угол, одергивая тяжелые ночные шторы, даже заглянула за угловой стеллаж с книгами. Никого.
Вздохнула, то ли облегченно, то ли разочарованно. Развязала туго закрученный вокруг шеи платок, в котором утром должна была низко клонить голову после каждого «Господи, помилуй». Усмехнулась. Сегодняшняя служба понравилась ей больше. Хоть она и замерзла.
Все так же, не разуваясь, Вера прошла на кухню. Поставила чайник. Сбросила пальто на спинку стула и села, опустив голову на руки. Тепло квартиры разморило. После холодного, отдающего сыростью воздуха, которым она надышалась в доме, это тепло казалось грязной стоячей водой.
Перекатывая отяжелевшую голову на ладонях, Вера, не мигая, смотрела в пустоту. Где-то на дне этой пустоты был кухонный стол, плотно задвинутый стул напротив, стул сбоку с переброшенным через спинку пальто, стены, оклеенные розовато-бежевыми обоями в маленький красный цветочек. Всякий раз глядя на эти обои, Вера невероятным усилием воли заставляла себя не видеть то, что видела с режущей глаза очевидностью. Эта светлая расцветка с красными точками-цветочками напоминала ей угреватую спину мужа.
Весь дом был из него. И весь дом был он.
Чайник закипал, постепенно нарастал свист, становился все выше и пронзительнее. Облаком валил пар из направленного в стену носика. Женщина нехотя поднялась с места, подошла к плите и оказалась вровень с темнеющим влажным пятном на обоях. Оно обретало форму, так похожую на то, что она искала по углам, вернувшись домой. Но в том доме, на стенах, черных от неподвижной темноты, оно было живым и светлым, будто отображенном в негативе. Оно двигалось, ходило кругом, переходило в соседнюю комнату и снова возвращалось. Там оно было свободным. Как и Вера. А здесь они могли только стоять друг напротив друга в горячем, влажном воздухе и слушать свист, уже больше напоминающий визг.
И вдруг Вера представила, что так бы и визжал Виктор, будь эта стена его угреватой спиной, в которую валит горячий пар. И послушав этот визг еще пару секунд, она, наконец, выключила чайник.
Вода выкипела почти полностью. Шипела на самом дне пузатого, раскаленного чайника, когда Вера сливала ее в бокал, который тут же осушила в два больших болезненных глотка и вышла из кухни. Ей предстояло много работы.
С полным ведром горячей пенной воды она вышла в прихожую и вдруг заметила грязные, уже подсыхающие следы у порога от своих сапог. Поставила ведро у входа в гостиную, а сама присела на корточки возле самого четкого следа. Грязь причудливо переплеталась, повторяя узор узкой подошвы. В этом узоре смешалось все, чего сегодня ступала ее нога, и, главное, в нем осталась пыль, которая покрывала скрипучие деревяные полы в тихом темном доме.
На секунду Вера прислушалась, не слышно ли приближающихся к двери шагов, а потом поскребла ноготком черную полоску и облизнула палец, провела языком, собирая горьковатую грязь. «Сие есть тело твое», прошептала она и порывисто перекрестилась. По телу тут же разлилось тепло, и тяжелый воздух квартиры стал казаться легче и чище.
В восемь вечера после неторопливого погромыхивания и приглушенного металлического бряцания ключей на свежевымытом пороге появился Виктор. Замер бесформенным темным силуэтом на фоне освященной парадной, замерла и Вера, поставила в ноги ведро потемневшей после уборки воды. Их отделял пятиметровый коридор, но она тут же почувствовала его запах.
– Опять убираешься? – Виктор закрыл за собой дверь и включил свет в прихожей. Вместо темного силуэта нарисовалась засаленная стеганая куртка, в которой он обычно ездил за город к родителям, спутанная рыжая борода и объемный рюкзак, оттягивающий ему правую руку, – вот, мать с собой наложила – до поста не управимся.
Виктор поставил рюкзак на пол и по-стариковски кряхтя, стал медленно раздеваться. Вера давно заприметила за ним эту привычку, привычку подражать старости. Как ребенок взрослому для ощущения своей важности, так и он бессилию, стонам и кряхтению стариков – для ощущения непогрешимости. Эта привычка не оставляла его и во время редкого секса, после которого Вере всегда становилось невыносимо стыдно и грустно. Виктору тоже, и чтобы спрятать эти чувства, он притворялся стариком. Чтобы не показывать того, чего не мог, как молодой мужчина.