Где-то на земле есть рай

Глава 5

1 апреля. 5 часов 15 минут вечера

Все еще полная впечатлений от чужого великолепия, я вышла на улицу и вместе с Ласточкиным направилась к автомобилю, который мы с трудом припарковали на другой стороне улицы.

– Стало быть, у нас два дела, – говорил Павел. – Первое – письма, которые приходят от имени покойника, и второе – тот, кто хочет воткнуть нож в несравненную мадам Лазареву. Лиза!

– А?

– Ты совсем меня не слушаешь!

Мы стояли уже возле нашей машины: Ласточкин – со стороны водителя, я – напротив. И вдруг…

Ах, это коротенькое, неумолимое, как нож гильотины, слово! Сколько авторов в своих романах прибегают к его посредничеству, чтобы обозначить поворотный момент сюжета, неожиданное событие, сюрприз, чаще всего неприятный, или просто нечто из ряда вон выходящее!

О, мой друг «вдруг»! И на этот раз тебе придется выручать меня, потому что я ничего не увидела, не заметила и не сообразила. Даже тень предчувствия не соблаговолила осенить меня. Я только удивилась, отчего Паше Ласточкину неожиданно вздумалось сломать мне руку. Потому что он ни с того ни с сего цепко ухватил меня чуть пониже локтя и что было сил рванул к себе, перетащив через капот авто.

Ощущение было такое, будто руку мне выдирали клещами. Я заверещала так, словно меня резали, а Ласточкин, не останавливаясь на достигнутом, отпихнул меня с такой яростью, что я отлетела шага на три и плюхнулась на асфальт, ободрав ладони и разорвав юбку.

АР-РАХХХ! И вслед за этим какой-то тупой чавкающий звук вроде «шмяк»!

Завизжали тормоза машины, которая чуть не наехала на меня. Я кое-как поднялась и обернулась к Ласточкину, твердо намереваясь потребовать объяснения его, мягко говоря, странного поступка, и тут в унисон взвыли сигнализации сразу трех или четырех автомобилей, включая наш. Я покачнулась. Господи! Да что такое случилось с нашей машиной? Или весь мир сегодня сошел с ума?

Ласточкин, очень бледный (он тоже упал), поднялся с асфальта, утирая рукавом губы. Я подошла поближе, не веря своим глазам, а сигнализации все продолжали выть. Водитель на дороге в обалдении высунул голову из салона и вертел ею во все стороны.

Возле нашего автомобиля в месиве битого стекла и каких-то погнутых окровавленных железок лежит грузное женское тело. Похоже, падая, она зацепила нашу машину, но в тот момент я думаю вовсе не об этом. Если бы я осталась стоять на месте и если бы Ласточкин не отшвырнул меня в сторону в последний момент…

Рука болит адски, но я усилием воли заставляю себя забыть о ней.

– Паша! Ты цел? Паша!

– Я ничего. Ты-то как?

У меня дрожат губы. Ласточкин оборачивается к телу, распластанному на тротуаре. Сорок пять лет? Пятьдесят? Глаза широко раскрыты, из угла рта зигзагом сбегает струйка крови. Я нагибаюсь, трогаю руку, ищу пульс.

– «Скорую» сюда, – хрипит Ласточкин и берется за сотовый.

– Похоже, она мертва, – бормочу я. Пульса нет.

– Девятый этаж, – хрипло выдыхает капитан.

– Ты видел, откуда она упала?

– Нет. Я видел, как она летела. На девятом этаже открытое окно, на других нет.

– Думаешь, это самоубийство?

Паша пожимает плечами:

– Не знаю, Лиза. Вообще-то, это не наш уже район. Пусть этим делом местные занимаются.

Он прав: наш район начинается на другой стороне улицы. И, честно говоря, сейчас я даже рада этому.

* * *

Полиция прибывает через двенадцать минут, «Скорая» – через сорок, но она уже никому не нужна. Капитан Колесников, молодой, с седыми нитями в русых волосах, немного заикающийся при разговоре, давний и хороший знакомый Ласточкина. Краем уха я слышала, что возле какого-то банка в свое время был взрыв и именно после него Колесников стал таким.

– Похоже, со свидетелями мне повезло, – говорит он с мягкой извиняющейся улыбкой. – Девятый этаж, говоришь?

Он подходит к телу, но, увидев лицо, отшатывается как ужаленный:

– О ч-черт!

– В чем дело? – спрашивает Ласточкин.

На лицо самого Колесникова жалко смотреть.

– Это же Агриппина… Целительница, ворожея, ясновидящая и всякое такое…

Всё, вечерние новости получили свой горячий сюжет. Желтые журналисты, точите перья: знаменитая Агриппина покончила жизнь самоубийством! Броские заголовки, версии – одна заковыристей другой. Не сглазил ли ее маг-соперник? Не соблазнил ли известный летун Карлсон, живущий на крыше?

Что-то сегодня я слишком злая, в самом деле. Да и с чего вообще ей было кончать с собой?

Похоже, та же мысль приходит и в голову Колесникову:

– Нет… Т-тут что-то не так.

И начинается рутина. Обычная полицейская работа. Опросить всех, кого только можно! Привычки? Враги? Круг знакомств?

Формально мы всего лишь свидетели, да еще и не на своей территории, но прежде всего мы полицейские. Тело – окрошка из костей и мяса – увезено в морг, дом оцеплен. Над кровавой лужей и нашей изуродованной машиной сверкают, слепя глаза, вспышки фотоаппаратов. На противоположном тротуаре, привлеченные неожиданным зрелищем, скапливаются толпы зевак и тоже снимают, снимают, все снимают на свои сотовые. Новость о гибели знаменитой ясновидящей перепархивает из уст в уста. Ах, кто бы отрезал ей к чертовой матери крылья!

Дом – шикарный, хоть и не идет ни в какое сравнение с тем, где живет Лазарев. Но охрана налицо, в подъезде – видеокамеры. Двое охранников категоричны: в последнее время к Агриппине никто не приходил.

С кем она живет? Одна. Есть еще женщина, которая помогает ей по хозяйству, но она появляется всего три раза в неделю. Сегодня она не приходила, совершенно точно.

Дверь квартиры, где жила несчастная, надежно заперта. Колесников вызывает людей, ищет очевидцев, но жильцы дома чуть ли не смеются ему в лицо. Эти люди презирают полицию и не желают иметь с ней никакого дела. Напротив Агриппины живет известный шоумен, этажом ниже – ведущий, а этажом выше гремит веселая молодежная вечеринка. Никто ничего не видел и видеть не хотел: подумаешь, кто-то выпал в окно, нам-то какое дело?

В хорошо обставленных комнатах – никого. Дверь была закрыта на замок. Окно распахнуто, и теперь в него плещет мелкий дождь. Внешне – в комнате никаких следов борьбы. Два сейфа надежно заперты, как сундуки Степана Плюшкина. Но Колесникова все же что-то подспудно тревожит.

– Предсмертной записки нет, – сообщает он нам.

– Ее не всегда пишут, – говорю я ему то, что он и без меня прекрасно знает.

– Глянь-ка на полу возле окна, – советует ему Ласточкин.

У Павла острый глаз, ничего не скажешь. Колесников нагибается и подбирает золотой браслет с висячими фигурками, который затерялся среди ворсинок роскошного ковра.

– П-порван, – неуверенно говорит наш коллега. – Но дверь была заперта. И тем не менее записки нет.

Он приказывает эксперту-криминалисту как можно тщательнее осмотреть окно и снять все возможные отпечатки. В квартире начинают трезвонить телефоны, и их жалобное воркование похоже на похоронный марш по женщине, которой больше нет.

* * *

Восьмой час вечера. Или уже девятый? Все равно. Я устала и хочу домой. Завтра у нас с Пашей выходной. Засада и одновременно преимущество нашей профессии – ненормированная рабочая неделя. Значит, послезавтра, если нам не подкинут каких-нибудь сюрпризов, займемся Ларисой Парамоновой, женщиной с затравленными глазами. И еще той певичкой или актрисой. Почему-то я убеждена, что она доживет до ста лет и все эти угрозы в ее адрес – полная чепуха.

Знаменитая Агриппина была по паспорту Марией Васильевной Стародубцевой. Ей исполнилось сорок шесть лет, ее бизнес, судя по квартире, был успешен. Что же толкнуло ее на этот жуткий шаг? Или это было вовсе не что-то, а кто-то? Но меня это интересовать не должно. Не мой район, значит, меня это не касается. Вот и все. Жаль только, автомобиль наш теперь придется чинить черт знает сколько.

– Приехали, – говорит Дымов, коллега Колесникова, которому тот поручил подвезти нас до отделения. – Ну, бывай, Паша. Пока, Лизавета!

Вечер, и фонари неторопливо струят свой жирноватый оранжевый свет.

– Ну, Петрович нам задаст, – говорит мой напарник.

– За что?

– Как за что? За то, что в историю вляпались и машину испортили.

– Мы же не виноваты, что она именно на нее свалилась!

– Для Петровича это не оправдание.

Кладовщиков, поймавший нас в коридоре, кричит, что шеф немедленно зовет нас к себе. Хорошо, сейчас будем. Только выпьем кофейку. Что-то этот день выбил нас из колеи.

Вот и дверь нашего кабинета. В коридорах заметно поубавилось народу. Где-то за стеной один из оперов кричит по телефону так громко, что слышно почти каждое слово.

Щелкает замок. Зевают петли.

– После вас, – весело произносит Ласточкин привычную фразу, которую он всегда говорит, пропуская меня в кабинет.

Я заношу ногу, чтобы переступить через порог. И…

И встречаюсь глазами с человеком, который небрежно развалился за столом на месте капитана.

Глава 6

1 апреля. Девятый час вечера

Мое удивление сравнимо только с удивлением того хрестоматийного мужа, который вернулся из командировки раньше времени и застал у себя дома незнакомого субъекта без штанов, который запросто общался с его женой. Мысленно я попыталась вспомнить, какое наказание полагается за самовольное проникновение в помещение, занимаемое сотрудниками органов внутренних дел, когда мой взгляд упал на закованного в золотую велосипедную цепь страдальца, маячившего у окна справа. Его приятель с внешностью поезда расположился на батарее, а третий член птицы-тройки – тот, что с оттопыренными ушами, – облокотился о сейф. В свободной руке он держал зубочистку, которую вынул изо рта, как только мы вошли.

Вид незваных гостей мне не понравился настолько, что я на мгновение даже пожалела, что при мне нет оружия. Потому что пистолет мой был заперт в сейфе вместе с подшивкой пропитавшихся пылью, передаваемых от опера к оперу нераскрытых дел, которые и мне придется сдать в свой черед, когда я уйду из полиции или «меня уйдут».

– Добрый вечер, – сказал человек за столом очень вежливо и посмотрел на меня внимательно.

В свою очередь, я посмотрела на него и увидела господина лет тридцати пяти или около того, уверенного в себе, отменно одетого и тщательно причесанного. Рост от ста семидесяти пяти до ста восьмидесяти двух, точнее можно будет определить, когда незнакомец поднимется на ноги. Брюнет, глаза карие, глубоко посаженные, нос в профиль коротковат, но в общем и целом лицо скорее симпатичное, чем отталкивающее. Костюм темный, явно сшит на заказ, а ботинки прямо-таки лоснятся от самодовольства, что их носит такая персона. Также к комплекту прилагались дорогие часы, брильянтовые запонки, шелковый галстук, который как-то посмурнел и съежился от окружающей обстановки, едва заметный шрам на левой руке вдоль ребра ладони и все в себя вбирающий, все примечающий, очень цепкий взгляд. Если не считать последнего, неизвестный производил вполне положительное впечатление, и я уверена, что мало какая девушка отказалась бы получить его в качестве подарка на день рождения.

– А мы вас тут заждались, – сказал обладатель взгляда. – Значит, Елизавета Владимировна Синеокова, будущая великая писательница и прочее, – это вы?

Я позеленела.

– Как вы сюда вошли? – вмешался мой напарник. – Дверь была закрыта.

– Она была открыта, – спокойно парировал незнакомец. – А вы действительно в полиции работаете? – Это было сказано мне. – Потому что, вы не обижайтесь, но вы совершенно не похожи на… э… сотрудницу органов.

– Давайте не будем обсуждать, кто на кого не похож, – проскрежетала я. – Иначе так можно далеко зайти. И вообще вы кто такой, простите?

Тут я уловила, что мой собеседник удивился. По-настоящему.

– Я – Юрий Арбатов, – сказал он. – Ваш напарник пригласил меня зайти. Ну, я и зашел.

– Я… – начал Паша.

– Гы-гы! – обрадовался человек-поезд. – Раз забил стрелку, отвечай за базар.

– Заткнись!

Слово, выплюнутое Арбатовым, пролетело через комнату и, как кляп, заткнуло экспрессу рот. Громила съежился и, как показалось мне, даже стал у́же в плечах.

– Есть разговор, – сказал человек в дорогом костюме. И покосился на меня.

Ласточкин равнодушно пожал плечами:

– Мне с тобой не о чем разговаривать.

– И тем не менее разговор будет. Сегодня утром к тебе приходила Лариса Парамонова.

– Не помню такой.

– Вы долго сидели с ней в кабинете и о чем-то шептались.

– Ах эта! Да, теперь я понял. Она приходила делать мне предложение руки и сердца. А я ей отказал.

– Шутник, – с ненавистью процедил человек с золотой цепью.

Арбатов вздохнул. Но глаза у него сделались недобрые, и я не сомневалась, что если когда-нибудь он сможет припомнить Ласточкину его обхождение, то непременно это сделает.

– Елизавета Владимировна, – обратился он ко мне, – будьте так добры, образумьте, пожалуйста, вашего напарника. Нам ни к чему ссориться, уверяю вас. В этом деле у нас общие интересы.

– С этого и надо было начинать, – сухо сказал Паша. – Ты хочешь стрясти с Парамоновой оставшуюся часть долга. Значит, это ты пугал ее адом и всякой чепухой?

– Чего? – изумленно спросил Арбатов.

– Это ты угрожал ей, верно?

Арбатов поступил так: он откинулся на спинку стула и задумчиво уставился на Ласточкина. Лопоухий поглядел на зубочистку, которой он ковырял в зубах, и спрятал ее в карман. Где-то в коридоре хлопнула дверь, застучали женские каблучки – и стихли. Следует отдать Арбатову должное: паузу он умел держать не хуже Алисы Лазаревой, а может, даже и лучше.

– Если бы я хотел ей угрожать, – промолвил он наконец, потирая мочку уха, – она бы никогда к тебе не пришла – это раз. И два: я бы давно уже получил свой долг.

– Да?

– Да. И вообще, капитан, ты меня с кем-то путаешь. Ничего нет проще, чем прижать слабую женщину, – тут он опять зачем-то посмотрел на меня, – но я этим не занимаюсь. Даже ради денег. Хотя как раз с Парамоновой, может быть, и следовало так поступить.

– Почему?

– Потому что ее муж жив. И она наверняка знает, где он скрывается.

– Любопытно, – сказал Ласточкин, буравя собеседника взглядом. – А что вообще тебе известно о Парамонове? Что он был за тип и почему так нелепо умер?

– Он не умер, – холодно ответил Арбатов. – Он наделал долгов на много миллионов баксов, а потом – бабах! – исчез. В то утро он ехал куда-то по делам, и его лимузин взлетел на воздух. Все четверо человек, которые находились в машине, погибли.

– А кто именно находился в машине? – спросил Павел, который слушал Арбатова все внимательнее и внимательнее.

– Двое охранников, шофер и сам Владислав Парамонов. По крайней мере, так считает следствие.

– От самого Парамонова что-нибудь осталось?

– Что-нибудь, – отозвался Арбатов с тонкой усмешкой.

– Ясно. Можно откровенный вопрос? Скажи, это случаем не ты его?..

– А какой смысл?

– Ну мало ли какой. Припугнуть других должников, к примеру.

– Нет, – как бы с сожалением промолвил Арбатов, – это не я.

– Уверен? – саркастически осведомился Ласточкин.

– До чего же у вас невозможный напарник, Елизавета Владимировна… Да, уверен. Доволен?

– Нет. Потому что если не ты, то кто-нибудь другой вполне мог его заказать.

– Знаешь, Ласточкин, по странному совпадению это тоже мне приходило в голову. Но те люди, которые могли пришить Парамонова и которых я расспрашивал, тоже отрицали свое участие в этом деле.

– Ха, потому что они знали, что им может быть за их откровенность.

– Думай что хочешь, но лично я убежден, что никто Парамонова не убивал. Он подстроил этот взрыв, чтобы присвоить деньги и смыться. И сейчас он сделал себе пластическую операцию, сидит где-нибудь на тропическом курорте и смеется, как он обвел нас вокруг пальца. – На лбу Арбатова вздулась косая жила, глаза сузились. – Так вот, капитан, уясни себе: я не люблю, когда надо мной смеются. И лжепокойничка этого я достану, с твоей помощью или без.

– Ну, это твое право, – отозвался Павел. Он потер лоб и задумался. – Ты считаешь, жена в курсе, где он?

– Тут только два варианта, капитан. Или она в курсе и разыгрывает дурочку, чтобы отвести подозрения, или же муж избрал ее козлом отпущения. Платить-то по счетам пришлось ей.

Ласточкин усмехнулся:

– Да, но если он действительно умер, ни один из этих вариантов не работает.

Арбатов поднялся и одернул пиджак. Лопоухий перестал подпирать сейф и приосанился, охранник с цепью отлепился от окна, а человек-экспресс слез с батареи.

– Мертвые меня не интересуют, – произнес Арбатов, глядя капитану прямо в глаза. – Меня интересует Владислав Парамонов. Живой. И тот, кто доставит мне эту мразь, получит соответствующую награду. Впрочем, ты, я слышал, денег не признаешь. Значит, я просто скажу тебе большое человеческое спасибо.

Все-таки он сумел уесть Ласточкина – я поняла это по тому, как дернулись ноздри капитана.

– До свидания, – сказал Арбатов, шагнув к двери.

– Не до свиданья, а прощай, – неприязненно бросил ему вслед Павел.

Сделав вид, что не расслышал, Арбатов в сопровождении своей свиты вышел из комнаты. Честно говоря, только когда они скрылись за дверью, я осознала, что мне стало как-то легче дышать.

– Все интересней и интересней, – вздохнул капитан и взялся за телефон.

Несмотря на поздний час, Стас Зарубин был еще на работе. Павел довел до его сведения, что у нас были неприятные гости, и попросил прислать знающего человека, чтобы тот обследовал комнату на предмет подслушивающих устройств.

Повесив трубку, Ласточкин хотел опуститься на стул, но вспомнил, очевидно, кто только что на нем сидел, и поморщился.

– Паша, кто он такой? – не удержалась я.

Мой напарник ответил не сразу.

– Человек, от которого надо держаться подальше, – сказал он. – Только и всего.

Глава 7

Среда, 3 апреля. Утро

Я просыпаюсь от дробного грохота. За окнами рабочие вскрывают асфальт, чинят, перекладывают трубы и обустраивают двор. «Уииии! – в дело вступает электропила. Она визжит, как жена олигарха, которую бросили и оставили без содержания, вдобавок предъявив ей счет на те деньги, которые она потратила в браке с дорогим, в прямом смысле слова, мужем. «Пах, пах, пах, пах!» – одышливо фырчит экскаватор. Слышен лязгающий грохот металлических труб, которые опять повалились куда-то не туда. Последнее, кстати, недвусмысленно следует из пылкой речи начальника рабочих, щедро пересыпанной нецензурными словами.

Боже! Боже… Хочу на работу! Как можно скорее! Немедленно! Пусть осчастливит меня судьба трупом без головы, который выплывет к нам из реки. Я согласна даже на расчлененку, заботливо рассованную по мусорным ящикам. Говорите, убойный отдел? Убойная жизнь!

У зубной пасты привкус ненастья. Я выплевываю ее и слышу, как в комнате начинает звонить телефон.

– Твое дело во всех газетах! – жизнерадостно кричит мама в трубку.

От неожиданности я едва не поперхнулась:

– Какое дело?

– Ну, той ясновидящей, которая покончила с собой.

– Это не мое дело. Оно даже не в нашем районе произошло, и мы с Ласточкиным им не занимаемся.

«Уиии! Грах-тах-тах!» Нет, на работу, на работу… На работе хорошо: убийцы, мошенники, воры, потерпевшие, свидетели – настоящий рай!

Пока я самозабвенно предаюсь отчаянию, взгляд мой падает на букет цветов, который мне вчера прислали с курьером. Вот он какой, мой напарник! Не человек, а просто золото!

– Во всех газетах пишут, что ее устранили конкуренты, – продолжает меж тем мама, пропуская мои слова мимо ушей.

– Кого?

– Ну, ту целительницу, Агриппину!

Она садится на своего любимого конька. Мне нужно такое дело, чтобы газеты обо мне заговорили. Чтобы мое фото было на первых полосах всех периодических изданий! Но только чтобы не рисковать жизнью, ни-ни. Для этого, в конце концов, есть мужчины, хотя бы тот же Ласточкин.

– Мама, извини, мне надо идти!

В метро тепло и душно, как всегда в это время года. Поезд, как синяя гусеница, всасывается в туннель, показав мне свой хвост. Не беда, придет другой.

Ласточкин уже в нашем кабинете. Сидит за столом, изучает какие-то бумажки. Хотя это глупое слово: в нашей работе просто «бумажек» не бывает.

– Удалось отыскать что-нибудь по нашим делам? – спрашиваю я.

– Удалось. Адрес Оли Бариновой я пробил. Кстати, она бывшая певица.

– Едем к ней? – деловито предлагаю я.

– Ага, – усмехается Паша. – И с порога спрашиваем, уж не собирается она зарезать бывшую подружку. А она, конечно же, вот так сразу нам все и расскажет.

– Я вся во внимании, – сказала я, делая серьезное лицо.

– Поскольку она бывшая певица, явимся к ней под видом журналистов. Я репортер, ты – фотограф.

– Есть одно «но», Паша: я плохо фотографирую.

– А я так вообще не умею брать интервью, – парировал мой напарник. – Ничего, как-нибудь прорвемся. Кстати, я уже позвонил и договорился о встрече. В одиннадцать утра.

Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда устрашающего вида профессиональную камеру с длинным, как клюв тукана, объективом, при виде которой во мне сразу же ожили все самые нехорошие предчувствия.

– Но, Паша, это же профессиональная оптика! Я такую вообще никогда в руках не держала!

– Лиза, – сердито сказал Ласточкин, – от тебя вовсе не требуется быть настоящим фотографом. Главное – убедительно сыграть роль, поняла? А что ты нащелкаешь и как – это, извини меня, вообще никого не колышет! Просто делай умное лицо и жми на кнопки.

Я надулась. А что бы вы сделали на моем месте?

– Камеру береги, разобьешь – Петрович с тебя стружку снимет. Он и так из-за машины на нас зол.

– А что насчет машины, кстати?

– А ничего. Прокатимся на метро.

– Кстати, Паша, я же тебя не поблагодарила, – сказала я, когда мы тщательно проверили, не осталось ли при нас вещей, которые могут выдать нашу профессиональную принадлежность, и покинули отделение.

– За что? – рассеянно спросил мой напарник.

– За цветы, которые ты мне вчера прислал.

Павел остановился и взглянул на меня в упор.

– Я не присылал тебе никаких цветов, – сказал он. Было очевидно, что мой напарник не шутит.

– Но тогда кто же?.. – пробормотала я в удивлении.

– Какой-нибудь таинственный поклонник, – отозвался капитан, пожимая плечами.

В синем вагоне, который уносил нас на юго-запад, я не удержалась и спросила у Ласточкина, что он думает по поводу нашего второго дела и визита Юрия Даниловича Арбатова в наши скромные пенаты. Павел поморщился.

– Если Парамонов и впрямь не поделил чего-то с Арбатовым, то для его же собственного блага я бы пожелал ему оставаться мертвым, – наконец признался он.

– Что, Арбатов настолько страшен?

– Да как тебе сказать, – буркнул мой напарник, дернув щекой. – Ты же видела, какой он. Вежливые, спокойные манеры, речь образованного человека, но все это ничего не значит, поверь мне. Он всегда был хладнокровным, безжалостным мерзавцем, а когда прорвался к большим деньгам, стал еще опаснее.

– Гм, – произнесла я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– В сущности, он обыкновенный бандит – из числа тех, которые вовремя сумели прикинуться бизнесменами. И он открыто дал нам понять, что он заинтересован в деле… Вот только насколько открыто? Не сыграем ли мы ему на руку своим расследованием? – Ласточкин нахмурился: – Вообще, вся эта история: этот беспокойный покойник, который терроризирует жену письмами, – меня очень тревожит.

На остановке в вагон ввалилась целая толпа народу, и капитан замолчал.

Мы сравнительно быстро отыскали дом, в котором жила Оля Баринова. Не хрущоба, но и не хоромы. Унылая многоэтажка, московский стандарт. На двери подъезда красовался обшарпанный домофон, у которого был такой вид, словно он провисел тут уже лет тридцать, не меньше. Павел набрал номер квартиры, и аппарат отозвался неожиданно старческим голосом:

– Да?

– К вам представители прессы, – сообщил Ласточкин, подмигнув мне. Я взяла на изготовку фотоаппарат, который уже успел оттянуть мне руки.

– Конечно-конечно! – обрадовался домофон. – Проходите, пожалуйста!

Дверь отворилась с мышиным писком.

– Паша, – сказала я вполголоса, когда мы поднимались в лифте, – я чего-то не поняла. Кто это с нами говорил?

– Олина бабушка, – объяснил мой напарник. – Я уже разговаривал с ней вчера по телефону.

Она ждала нас на пороге квартиры, улыбаясь немного смущенно.

– Вот… Сюда… Проходите, пожалуйста. Я уже приготовила вам тапочки.

Ее радость от нашего визита была настолько искренней, что я почувствовала укол совести. Черт возьми, какое право мы имели обманывать ее и внушать ей необоснованные надежды?

– А где Оля? – спросил Ласточкин.

– Она придет, придет, – заторопилась старушка. – Она звонила мне… Просто их часто задерживают.

– На работе, значит? Надо же, какая жалость… И где она теперь работает, если не секрет?

– Не секрет, – вздохнула старушка. – Она уборщица в «Бегущей по волнам».

* * *

Вот это совпадение! Подозреваемая работает в том самом клубе, где грядущая жертва Алиса Лазарева собирается праздновать знаменательное событие – 33 года с момента своего появления на свет! Попрошу учесть этот факт, дамы и господа.

Но покамест жертва за тридевять земель, то есть на другом конце Москвы, а предполагаемая убийца то ли в клубе, то ли уже едет домой. Бабушка Оли улыбается робкой улыбкой. У меня сжимается сердце…

– Может быть, чайку?

Мы не отказываемся от чая. Мы ведем себя как ушлые журналисты, настоящие пираньи пера. Я рассматриваю плакаты на стенах. Группа «Шиповник», шесть девиц выстроились в шеренгу. Вторая брюнетка слева с белозубой улыбкой – это Оля. Ласточкин делает мне страшные глаза, и, спохватившись, я прошу позволения сфотографировать плакат. Господи боже, сколько настроек у этого чертова фотоаппарата!

Меж тем мой коллега по работе ненавязчиво расспрашивает старушку о ее замечательной внучке. Немолодая женщина тает. О, ее Оля такая хорошая девочка! Какой у нее был голос, просто ангельский! Какая она милая, славная, красивая! Сейчас она принесет альбом с фотографиями…

Я мрачнею, как кофейная гуща, в которой гадалка уже увидела разорение, отвергнутую любовь, темные мысли и конец света разом. Можете сколько угодно называть меня циником, но факт остается фактом: чаще всего именно у таких положительных, искренних, открытых людей, как эта старушка, и вырастают родичи преступники. С чем это связано, я не знаю, а придумывать наукообразное объяснение мне не хочется. Меж тем бабушка Оли уже приносит увесистую гору альбомов.

– Вот… Здесь Оленьке год… А здесь она с мамой…

Ласточкин включает диктофон, с умным видом задает типичные журналистские вопросы. Что у Оли за семья, кто ее родные?

Ничего утешительного. Отец бросил мать вскоре после рождения дочери, мать пристрастилась к выпивке… Растила ребенка фактически одна бабушка.

– Вот… Это Оленька в школе. Четвертый класс…

Черно-белая фотография, косички, внимательные глаза. Старушка протянула фотографию мне:

– Можете переснять, если хотите… Вам ведь нужно для статьи, да?

– Да-да, конечно, – отвечает Ласточкин.

С грехом пополам отыскав макрорежим на туканьем клюве, я переснимаю эту фотографию, затем еще одну, и еще десять, и еще сто… Нет, никогда! Ни за что! Не буду фоторепортером!

Тем временем Ласточкин кое-как продирается сквозь перипетии школьного детства нашей подозреваемой. Оленька была такая блестящая, такая замечательная, что девочки ей завидовали… Ее легко было обидеть, она часто плакала… Мальчики, правду сказать, были куда добрее. Вова делал за нее математику, которая ей не давалась, Юрасик – ее обожатель – таскал портфель и даже однажды защитил Олечку от злой собаки. Тогда дети вообще были лучше и отзывчивее, чем теперь. Сейчас все курят, ругаются, старших не уважают, место в метро не уступают…

Бабушка переворачивает страницу альбома и вынимает половину разорванной фотографии.

– Боже мой… – Лоб ее морщится. – Здесь рядом с ней была Алиса. Они снялись вместе около каруселей…

– Какая Алиса? – спрашивает Ласточкин с самым невинным видом.

– Алиса Карпатова… Так ее звали. Правда, с тех пор она успела сменить фамилию, и не раз…

– А почему фотография разорвана?

– О, все из-за этой истории… Разве вы ничего не знаете? Я думала…

– Мы бы хотели услышать вашу версию, – не моргнув глазом, отзывается Ласточкин, и старушка тотчас же успокаивается.

– Мою версию… А что там рассказывать? Оля девушка красивая, молодая… Пела – сначала в «Шиповнике» этом, потом захотела сольную карьеру начать… Продюсеры обдирали всех как липку. Гастроли… по два концерта в день… душ принять и то некогда. А если кто из девочек отказывался, ее сразу же вышвыривали, расторгали контракт и заменяли другой… Но Оле встретился человек – хороший вроде, солидный… Сергей. Сергей Шестопалов его звали. Ну, богатый… Так ведь деньги не главное. Он к Оле так душой прикипел, я уж думала, будет у них свадьба… Украшения дарил, за границу возил… много чего. А потом Олька познакомила его с Алисой. Как же – лучшая подруга, никого ближе ее у Ольки не было… А Алиска-то, змея, у нее Сергея и увела. И окрутила его, так что он Ольку забыл, а Алиска ей смеялась в лицо, говорила, мол, дура ты, шанс свой упустила, ну и пой теперь в «Шиповнике», пока не выкинут. Такая обида Ольку взяла, что она все подарки вернула, все-все… Я ей говорила: зря, может… но она никого уже не слушала. Целыми часами звонила ему по телефону, только Сергей ее знать не желал больше… Тогда она принялась Алиске звонить, все пыталась с ней встретиться, говорила… слова всякие ужасные о ней… Только все напрасно. Скоро мы узнали, что Алиска выходит замуж за Сергея. А Олька, у нее сердце горячее… не выдержала она. – Старушка замолчала, на глазах ее выступили слезы.

– И что же она сделала? – тихо спросил Ласточкин. Его собеседница сделала знак рукой: мол, все хорошо, сейчас она все расскажет.

– Умереть она решила. С собой покончить… так ей все это больно было… Она выпила уксусную кислоту. Но не умерла… Девочки прибежали… на гастролях это было… видят, она лежит, хрипит… Отвезли в больницу. У нее все горло было обожжено… связки… все… И петь она больше не могла. Даже говорить и то с трудом… Вы напишите об этом, напишите обязательно… Чтобы молодые девчонки не доверяли кому ни попадя. Оля мне запретила, но я сама… позвонила Алиске, попросила денег на операцию… Что же – у нее муж богатый, она могла бы все сделать, если бы захотела… А она сказала, что ее это не касается. Что Олька сама виновата, потому что дура. И повесила трубку… Вот так.

Ласточкин сидел очень прямо, не упуская ни слова из того, что ему говорила старушка.

– А с Алисой что потом было? Насколько я знаю, она больше с Шестопаловым не живет…

– Да, – подтвердила старушка, – она любила его, пока он не разорился, а потом бросила без сожаления. Как ненужную вещь, как тряпку… Сейчас у нее какой-то Лазорев или Лазарев, точно не знаю. Я-то, грешным делом, надеялась, что, может, как Алиска Сергея бросила, он к Оле вернется… Но он даже не звонил ей ни разу, и никому до нее дела нет… А ведь в свое время сколько поклонников вокруг нее увивалось! Клялись, что на все готовы, и даже на балкон к ней лазили в гостиницу, а потом – как отрезало… Когда она уксусной кислотой отравилась, к нам тоже журналисты зачастили, а последние лет пять мы никого и не видали… Вот она-то обрадовалась, когда вы позвонили… да… Вы только того, пожалуйста, как она придет, вопросов ей очень неудобных не задавайте, а то иной ваш коллега брякнет такое, что и сказать стыдно…