Зеркало сновидений

© Вербинина В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1
Тетушка

Сергей Васильевич Ломов терпеть не мог светской жизни. Его раздражала необходимость одеваться каким-то особенным образом, чтобы выглядеть comme il faut^[1]. Он досадовал, что ему приходится отложить другие – всегда более важные и интересные – дела и рассчитывать время, чтобы не явиться слишком рано или, напротив, не причинить неудобств своим опозданием. Мысль, что во время званого вечера надо будет соблюдать тысячу условностей, без которых он бы прекрасно обошелся, также не добавляла оптимизма. Развлечения, которые обещали хозяева, заманивая гостей, его тоже мало прельщали: он был равнодушен к музыкальным номерам, а также фокусникам, предсказателям и литераторам, талантами которых приличные люди обыкновенно угощают собравшихся, как десертом. Некоторые, как известно, ходят по гостям с целью набить себе желудок, но, хотя Ломов ценил хорошую кухню, он не любил трапезничать там, где не мог полностью контролировать приготовление пищи. Такая осторожность развилась у Сергея Васильевича после того, как его однажды пытались отравить, но ни одной душе на свете он не обмолвился о том случае. Для тех сравнительно немногих людей, которые сталкивались с Ломовым вне его работы, он был скучный отставной военный, холостяк, бирюк и медведь, который одиноко жил в своем петербургском доме. Из прислуги Сергей Васильевич держал при себе только денщика, молчаливого и неприметного настолько, что его имя никто даже не удосужился узнать. С точки зрения поверхностного наблюдателя, Ломов не представлял ровным счетом никакого интереса; с точки зрения самого Сергея Васильевича, его жизнь обладала всей необходимой полнотой и совершенно его устраивала. Однако, несмотря на все его ухищрения, ему все же приходилось считаться с кое-какими обстоятельствами, на которые он никак не мог повлиять: например, с родственниками, которые время от времени вторгались в его жизнь и тем или иным образом заявляли на него свои права.

Какой-нибудь досужий философ наверняка уже имел случай заметить, что родственники – это по большей части люди, с которыми нас так мало связывает, что только упоминание о кровных узах мешает нам выставить их за дверь. И в самом деле, большинство своих родственников Сергей Васильевич не жаловал – за исключением тетушки Евдокии Петровны, которая его воспитала. Отец Сергея Васильевича скоропостижно скончался, когда Ломов был мальчиком, а мать через некоторое время снова вышла замуж. Нельзя сказать, что она не любила своего сына, но как-то само собой получилось, что Сережа вскоре оказался у тетки, да так у нее и остался. Когда он вырос, мать захотела, чтобы он сделался инженером, как ее второй муж, но Ломов предпочел армию. Тут Евдокия Петровна никак не пыталась на него повлиять, но объявила, что поддержит любое его решение. Она писала ему подробные письма, когда он находился в полку, высылала деньги, чтобы он мог уплатить карточные долги, и сообщала обо всем, что происходило в ее маленьком имении за время его отсутствия. И хотя Ломов был не из тех, кого можно заподозрить в сентиментальности, и вообще остерегался доверять людям, теплое чувство к тетушке он пронес через всю жизнь.

Ныне он считался отставным майором без особых перспектив в жизни, а Евдокия Петровна состарилась и вся поседела, но ее необыкновенные глаза цвета лепестков незабудки все еще напоминали о том, что в молодости она была вовсе не дурна собою. Муж разъехался с ней через полтора года после свадьбы, единственная дочь умерла в раннем детстве, так что всю свою любовь Евдокия Петровна перенесла на племянника, оставив лишь самую малую толику для своих крестников. Несколько дней назад тетушка приехала из имения в Петербург и, несмотря на приглашение Ломова пожить у него, остановилась в гостинице. Деликатность позволила ей обременить его только одной просьбой: она хотела, чтобы Сергей Васильевич сопровождал ее в гости к одному из крестников, который пригласил ее к себе на вечер и заверил, что будет только рад, если она приведет с собой и своего племянника.

Услышав, чего от него хочет тетушка, Ломов насупился. Он хорошо помнил Василия Истрина, о котором шла речь, потому что в детстве тот жил в соседнем имении. Василий, или, как на французский манер предпочитали называть его родители, Базиль, был на несколько лет старше Ломова, но это обстоятельство вовсе не помешало Сергею хорошенько отколотить его за то, что он нарочно сломал игрушку, которую ему не хотели отдавать. Уже в детстве Базиль претендовал на роль вожака, хотя тогда Сергей видел в нем всего лишь зазнайку и шкодливого мальчишку, который норовит сделать пакость и притвориться, что он тут ни при чем. Уязвленный своим поражением Базиль нажаловался маме, после чего Сергей решил, что пакостный сосед еще и ябеда, и перестал с ним общаться; впрочем, Базиля вскоре отправили в петербургскую гимназию, так что их дороги все равно разошлись. Ломов смутно припомнил, что в своих письмах тетка писала о том, что Базиль сделал нешуточную карьеру, и усмехнулся. Взлет Истрина его не удивлял; удивило бы, пожалуй, обратное – если бы Базиль не добился успеха. Еще когда он был ребенком, он умел втираться в доверие и располагать к себе тех, кто, в отличие от Ломова, не видел его насквозь.

«Интересно, как он выглядит теперь, – подумал Сергей Васильевич и тотчас же поправил себя: – а впрочем, ни черта не интересно. Наверняка такой же старый, лысый и скучный господин, как все в его возрасте. – Ломов был всего на три года младше, но не считал себя старым и уж точно не блистал лысиной. – Тетушку, конечно, он пригласил, чтобы пустить ей пыль в глаза. Если Базиль наводил обо мне справки, то наверняка решил, что я ничего особенного не добился и передо мной тоже можно безбоязненно покрасоваться. Видеть его я не хочу, говорить нам не о чем, но отказать тетушке я тоже не могу».

– Он теперь действительный статский советник^[2], – подала голос Евдокия Петровна. – Живет в собственном особняке на Гороховой улице. Его первая жена была дочерью генерала Владимира Леонардовича Фрейберга фон Пиркеля.

– Кажется, он рано овдовел, – буркнул Ломов. – Я про Базиля, а не про генерала, само собой.

Евдокия Петровна кивнула. Как и многие женщины, она досконально знала подробности семейной жизни всех своих знакомых и не упускала случая поведать о них. Как и многие мужчины, Сергей Васильевич мало интересовался подобными деталями, но он обладал цепкой памятью, которая выручала его как на службе, так и в доверительном разговоре с тетушкой.

– Да, в 26 лет, – ответила Евдокия Петровна на слова своего племянника. – Его жена умерла родами.

– И он нашел себе дочь министра?

Тетушка была женщиной старомодной и плохо понимала сарказм, поэтому она воззрилась на Ломова с легким неудовольствием.

– Да, Базиль женился во второй раз, но его нынешняя супруга вовсе не дочь министра. Ее отец – обыкновенный помещик.

– Странно, – раздумчиво заметил Сергей Васильевич. – Многие помещики после реформы^[3] разорились…

Тетушка вздохнула.

– Вряд ли тесть Базиля хоть раз думал о разорении… Он когда-то получил большое наследство от дальней родственницы.

– Ага, – удовлетворенно промолвил Ломов. В глазах его блеснули колючие огоньки. – И конечно, это случилось незадолго до того, как Базиль воспылал любовью к его дочери.

– Ты не любишь его, – заметила Евдокия Петровна скорее утвердительно, чем в виде вопроса.

– Я никого не люблю, – ответил Ломов, что было чистой правдой.

Тетушка заколебалась.

– Послушай, Сережа… Если тебе не хочется туда идти…

– Не обращайте внимания на мое ворчание, тетушка, – поспешно промолвил ее собеседник. – Я пойду с вами к Базилю. Мне и самому любопытно узнать, насколько он изменился…

«…Остался ли он таким же прохвостом, каким и был, или сделался еще хуже», – закончил про себя Сергей Васильевич. Как видим, отставной военный не питал никаких иллюзий относительно людей.

Евдокия Петровна произнесла бессвязную речь о том, что она не собиралась его обременять. Ломов, уже жалея о своей резкости, принялся убеждать ее, что он ничего – почти ничего – не имеет против Базиля, его семьи или его благосостояния. Но, пока он говорил, его не покидало неприятное чувство, что мысленно тетушка не перестает их сравнивать и что сравнение получается не в пользу Ломова. Базиль был дважды женат, обзавелся детьми, занимал высокий пост, получал недурное жалованье и вообще производил впечатление баловня судьбы; а Сергей Васильевич… нет, решительно Сергей Васильевич не мог составить ему конкуренцию, по крайней мере в глазах тех, кто не был осведомлен об истинном характере его деятельности.

– Я вовсе не хотела тебя утруждать, – в очередной раз повторила тетушка, – но я очень хорошо относилась к его матери и я давно не видела Базиля, а он узнал, что я приезжаю, ну и…

Ломов вздохнул и потер лоб. Он предвидел, что вечер у Базиля будет напрасной тратой времени, но раз тетушка хотела туда идти… В конечном счете, ни о чем особенном она племянника не просит. Для него это значит лишь несколько часов в чужом обществе, возможно, не самом приятном, но по службе Сергею Васильевичу приходилось сталкиваться с такими людьми, что по сравнению с ними даже расчетливый прохвост Базиль показался бы ангелом, даром что без крыльев.

– Тетушка, – пробурчал Сергей Васильевич, – я уже сказал, что вовсе не против составить вам компанию… В чем дело?

Вопрос был обращен к денщику, который только что появился в гостиной. Не проронив ни слова, тот подал Ломову маленький запечатанный конверт. Сергей Васильевич вскрыл его и пробежал глазами текст записки, подписанной просто «АК».

– Хорошо, – сказал Сергей Васильевич денщику. – Ответа не будет.

Во время этой маленькой интермедии тетушка с преувеличенным вниманием разглядывала ничем не примечательный узор ковра на полу, противоположную стену, украшенную скучными темно-желтыми обоями, и ножки стола – тоже так себе ножки, по правде говоря.

– Сережа, – нерешительно промолвила Евдокия Петровна, когда денщик удалился, – надеюсь, я не отрываю тебя ни от каких важных дел?

Ее племянник усмехнулся.

– Полно вам, тетушка… Ну какие такие дела могут быть у скучного отставника вроде меня? Так, живем помаленьку, коптим небо…

Тетушка пытливо посмотрела на него и неожиданно даже для себя самой выпалила:

– Это дама?

– Что? – изумился Сергей Васильевич.

– Записка от дамы?

– Тетушка, – проворчал Ломов, – не знаю, с чего вы решили…

– Мне показалось, что от записки пахнет духами, – промолвила Евдокия Петровна, храбрясь, хоть и немножечко жалела, что вообще завела этот разговор.

Сергей Васильевич сердито засопел. Тетушка сидела в кресле, от которого до его стула было примерно семь-восемь шагов, и отставной вояка не мог постигнуть, как на таком расстоянии можно уловить, чем пахнет крошечная записка.

– И потом, – с увлечением продолжала тетушка, – мужчины редко посылают письма на маленьком листочке в маленьком конверте. Даже если им надо черкнуть три строки, они займут целый лист и конверт возьмут побольше…

Тут Сергей Васильевич понял, что его поймали с поличным и вывернули наизнанку, что отрицать происходящее бессмысленно, а отступать некуда, и решил пойти ва-банк.

– Тетушка, это действительно письмо от одной дамы, которую я знаю… Но могу поклясться вам чем угодно, что… гм… мы с ней просто хорошие знакомые.

– А, – как-то очень неопределенно молвила тетушка и поглядела на племянника таким взглядом, словно хотела прочесть все его мысли, даже те, которые он сам предпочитал не додумывать до конца. – Сережа, ты никогда не рассказывал мне о своих знакомых дамах!

– Да тут и рассказывать нечего, – отозвался Ломов, пожимая плечами. Обычно люди после слов «нечего рассказывать» нагромождают сто этажей хаотических подробностей, но не таков был Сергей Васильевич: его интонация показывала, что увесистая точка в конце фразы бесповоротна и обжалованию не подлежит.

– Жаль, жаль, – промолвила тетушка, качая седой головой и отвечая скорее своим собственным мыслям, чем собеседнику. – Значит, ты заедешь за мной? В котором часу?

Глава 2
Гости

Любой человек, которому посчастливилось бы попасть в гости к действительному статскому советнику Истрину, перво-наперво решил бы, что богатство – очень, очень хорошая вещь. Вазы, картины, зеркала, бронза… а мраморная лестница! А резная мебель! А…

Однако тут, пожалуй, гость неминуемо закручинился бы, что все это великолепие принадлежит не ему самому, и не исключено, что черная змея зависти обвила бы его сердце. Принужденно улыбаясь, он бродил бы по комнатам старинного особняка, досадовал на судьбу, которая осыпает своими дарами кого угодно, только не его, и в конце концов, не сдержавшись, мысленно пожелал бы хозяевам дома рухнуть с колеса фортуны как можно ниже – чтобы они разом лишились всего, чем так хотелось обладать ему самому.

Но не таков был Сергей Васильевич Ломов. Отправляясь на вечер, он решил, что воспользуется случаем для того, чтобы лишний раз попрактиковаться в кое-каких рабочих навыках. По долгу службы Ломову приходилось среди прочего заниматься ядами, стрельбой, а также всеми видами фехтования, но в данной ситуации речь шла лишь о невинном психологическом упражнении. Суть его заключалась в том, что по первым фразам тех, кого он увидит, их манерам и внешним признакам Сергей Васильевич должен будет вычислить их характер, привычки, социальное положение и вообще все, что только можно.

«Вероятно, – размышлял Сергей Васильевич, вместе с тетушкой поднимаясь по лестнице истринского особняка, – Базиль сделает вид, что не сразу меня заметил, потом подойдет, будто бы спохватившись, наговорит кучу любезностей, воткнув в них, как иглы в подушечку, несколько колкостей, объявит тетушке, как он счастлив ее видеть, предложит показать нам особняк, чтобы дать нам сполна прочувствовать его величие…» И он усмехнулся.

Все вышло почти так, как он и предвидел. Базиль действительно выдержал паузу перед тем, как подойти к гостям, зато Ломов был вынужден признать, что погорячился, предположив ранее, что хозяин дома обязательно окажется стар, лыс и скучен. Перед Евдокией Петровной и ее племянником предстал прекрасно одетый господин лет 50 с высоким выпуклым лбом и остроконечной темной бородкой, в которой пробивалась седина. Конечно, Базиль был уже немолод, но уж точно не имел проблем с шевелюрой, а что касается скуки, то человек, живущий в собственном особняке, может себе позволить быть каким угодно. И хотя Ломов недолюбливал Базиля и не сомневался, что тот относится к нему точно так же, Сергей Васильевич не мог не отметить, что хозяин дома выглядит на редкость импозантно.

«Непохоже, чтобы здоровье доставляло ему неудобства, – спрогнозировал Ломов, внимательно оглядев Базиля. – Судя по небольшому брюшку, любит хорошо поесть. Возможно, содержит любовницу – слишком уж тщательно следит за собой. Морда сытая и самодовольная, человек явно считает, что его жизнь удалась. Хотя нет, не совсем, – поправил себя Сергей Васильевич, – в глазах на самом дне таится что-то вроде тревоги, правда, глубоко затаенной. Интересно, какие проблемы могут быть у этого прохвоста? Денег у него точно куры не клюют».

– А ты постарел, – вздохнул Базиль после того, как обмен приветствиями был закончен. – Я слышал, ты пошел по военной части? Никогда не понимал, что хорошего может быть в армии. Правительство распоряжается тобой как своей собственностью, и посылает куда ему вздумается… я уж не говорю о том, что, если начнется война, тебя могут убить или покалечить…

– Убить может и карета, если наедет на тебя в мирное время средь бела дня, – ответил Сергей Васильевич хладнокровно.

Базиль приподнял правый уголок рта в знак того, что оценил шутку Ломова. Тот сразу же вспомнил эту манеру Истрина снисходительно улыбаться, которая с детства не изменилась, и внезапно понял, что хозяин дома стал ему еще больше антипатичен, чем когда бы то ни было. «Хладнокровнее, – приказал себе Сергей Васильевич, чтобы сохранить спокойствие, – еще хладнокровнее». Меж тем Базиль подозвал свою жену и представил ее Ломову и Евдокии Петровне.

«Костлявая блондинка, холодная и неприятная, – помыслил Сергей Васильевич, оглядев ее. – Абсолютно петербургский тип. Глаза кислые, маленькие… так смотрит женщина, которая не слишком-то счастлива в личной жизни. Нет, у Базиля точно есть любовница. Вероятно, жена ему спуску не дает…»

– Рада, что мы с вами наконец познакомились, Варвара Дмитриевна, – сказала тетушка. – Какое прекрасное платье! – добавила она, кивая на наряд хозяйки из темно-синей тафты.

Все с тем же кислым видом Варвара Дмитриевна процедила сквозь зубы несколько загадочных фраз, смысл которых ускользнул от Сергея Васильевича; однако по восторженным ахам и охам тетушки он понял, что речь шла об очень дорогой портнихе. Но, к счастью, тут явились дети Базиля, и беседа приняла другой оборот.

– Mon fils^[4], – объявил Базиль, улыбаясь уже не наполовину, а вполне искренне, отчего разом помолодел на несколько лет. – Арсений, поручик Виленского 52-го пехотного полка. И моя дочь Машенька, – добавил он, указывая на девушку в платье нежно-кораллового шелка.

Однако Ломов обратил внимание вовсе не на платье, а на блестящие карие глаза, вздернутый носик, вьющиеся темные волосы и решил, что Машенька хоть и не производит впечатления красавицы, но смотреть на нее приятно. Круглое лицо и большие уши, как у ее отца, немного портили дело, но Сергей Васильевич отлично сознавал, что он пристрастен, и был готов проявить великодушие.

«Милое создание, – думал Ломов, – должно быть, пачками поглощает книги о любви, обожает чувствительные романсы – Чигринского^[5], например, – держит уйму домашних питомцев и порхает как птичка. Такие, как эта барышня, хороши только в чудесную пору беззаботной юности. Выйдет замуж и превратится в скучную, скорее всего, разочарованную женщину… и выражение лица у нее станет как у матери – уксусное».

Он перевел взгляд на Арсения и сразу же увидел, что молодой человек держится чуть-чуть в стороне от своих близких. Он стоял заложив руки за спину и время от времени вставлял в разговор приличествующие случаю фразы, но его вид Сергею Васильевичу не понравился. «Что-то его тяготит, – подумал Ломов, – он явно не в своей тарелке – почему? Какая-нибудь глупенькая дамочка сказала бы, что он выглядит донельзя романтично. От офицера в нем только выправка да пробор. Блондин, мало похож на сестру… Стоп, Базиль же был женат дважды. Ну, тогда понятно, отчего юноша избегает смотреть на Варвару Дмитриевну: она не мать ему, а мачеха. 52-й Виленский полк расквартирован в Феодосии, где Феодосия и где мы? Базиль уж точно мог бы повлиять на то, чтобы сына определили куда-нибудь поближе, не говоря уже о том, что в России полно куда более престижных полков. Или тут вмешалась мачеха?»

– Дорогая крестная, – сказал Базиль Евдокии Петровне, – поскольку вы впервые у нас в гостях, я сочту за честь показать вам дом…

Мысленно Сергей Васильевич похвалил себя за проницательность. Чем больше люди меняются, тем меньше изменяются, мелькнуло у него в голове; кажется, есть даже какая-то французская поговорка на этот счет, которую Амалия недавно цитировала^[6]. Базиль и его домочадцы повели гостей по комнатам, и хозяин останавливался возле всякой картины, каждой значительной безделушки, украшавшей интерьер. С важным видом Базиль объявлял ее значение и стоимость, Сергей Васильевич хранил каменное выражение лица, отлично зная, как оно должно раздражать самолюбивого хозяина, а тетушка восторгалась. Варвара Дмитриевна и Машенька то и дело вставляли свои реплики, а Арсений упорно молчал, глядя в сторону. «Нет, – подумал Ломов, – это определенно не сплин и не модная поза; так смотрит человек, глубоко недовольный собой и всем на свете. Базиль язвил, что я военный, но сына он тем не менее отправил в армию, и похоже, что зря. Не быть этому молодчику хорошим офицером… или я не Сергей Ломов».

Тем временем один за другим стали появляться гости, приглашенные на ужин. Прибыла крупная, громкоголосая дама лет 45 с роскошными медно-рыжими волосами и ослепительно белыми плечами, отзывавшаяся на имя Елена Ивановна Устрялова. Возле ее локтя суетился мелкий невзрачный господин с усами щеткой и голубыми глазами, оказавшийся ее мужем Порфирием Филипповичем. Базиль познакомил вновь прибывших с крестной и Ломовым, объяснив, что начинал с Устряловым службу в одном департаменте и дружит с ним много лет.

«Баба хороша, – помыслил Сергей Васильевич, косясь на Елену Ивановну, – а в молодости наверняка была еще лучше. Муж до сих пор совершенно ею очарован… вон как влюбленно на нее смотрит. – Тут, что с ним бывало крайне редко, он ударился в фантазии. – Ей бы полком командовать: голос такой, что кони небось шарахаются. Женщины с таким голосом кажутся уверенными в себе и способны без труда поддержать любой разговор, хотя на самом деле больше всего любят перемывать косточки своим знакомым. Стоит таким, как Елена, найти благодатный источник, и они долго не уймутся… Прислуга ее обожает, даром что она командует домом и не упускает ни одной мелочи. Муж живет в ее тени и совершенно этим удовлетворен. За глаза над ним, вероятно, подсмеиваются, а в глубине души просто завидуют».

– Вы мне скажите, милостивый государь, – горячилась Елена Ивановна, обращаясь к нему, – так будет война или нет?

– Ради вас, – галантно промолвил Ломов, кланяясь, – я готов объявить ее хоть сейчас. Только прикажите!

– Боже упаси! – замахала руками гостья. – Я думала, хоть кто-то знает, что происходит. В газетах порой пишут такое, что их открывать страшно. Германия, Англия, Франция… А Австрия? И все интригуют, все!

– Войны не будет, Елена Ивановна, – серьезно сказал Арсений. – По крайней мере, в ближайшие несколько лет.

– Я не понимаю, почему бы людям просто не жить в мире, – подала голос Евдокия Петровна. – Просто взять и запретить войны.

И хотя она всего лишь высказала вслух мысль, которая рано или поздно приходит в голову любому порядочному человеку, присутствующие посмотрели на нее так, словно она сморозила несусветную глупость.

– Шанины приехали, – заметила хозяйка дома, чтобы сменить тему. Варвара Дмитриевна раскрыла веер из страусиных перьев и мерно обмахивалась им. Ее тонкие губы едва шевелились, когда она говорила.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что Шанины являются ее родственниками. На ужин прибыли четыре человека: глава семейства Павел Иванович, Александра Евгеньевна, его супруга, и старшие дети – близнецы Володя и Коля, учившиеся в университете. Трое младших детей остались дома.

Внешне Павел Иванович походил на занятную смесь колобка и лисы, и Ломов, увидев подвижный лисий нос вновь прибывшего, тотчас решил, что с таким партнером не стоит играть в карты: надует, непременно надует. Жена казалась обыкновенной увядшей блондинкой, поглощенной заботами, и Сергей Васильевич мысленно определил, что она обожает детей, считается хорошей хозяйкой и за пределами домашнего круга не представляет из себя ничего особенного.

Близнецы в смысле внешности пошли больше в мать, чем в отца, но Сергей Васильевич не успел прийти ни к каким выводам по их поводу, потому что появились Левашовы и его внимание переключилось на новых гостей.

«Ба, да это Кирилл! В детстве он как-то приезжал к Истриным, но я так и не успел толком с ним познакомиться… Забавно, тогда он казался худым и невзрачным, а сейчас красавец мужчина, гроза женского пола… если жена ему позволяет. Ого-го, какой у нее волевой взгляд! То есть не волевой, – тотчас же поправился Ломов, – но уж точно взгляд человека, который умеет добиваться своего и не терпит компромиссов. Черт, как на нее смотрят остальные дамы! Наверное, ее платье лучше, чем те, которые они могут себе позволить, – хотя для меня ее наряд всего лишь красная тряпка».

Он так увлекся, анализируя Наталью Андреевну Левашову, что едва не упустил из виду ее дочерей, Лизу и Оленьку. Обе были белокурые, сероглазые и свежие, как розовый бутон, но на этом их сходство кончалось. Ломов сразу же увидел, что старшая Лиза – очаровательная и избалованная, а младшая Оленька избегает выделяться и держится на вторых ролях. Вместе с ними прибыл молодой взъерошенный брюнет в очках, который отрекомендовался Ларионом Масловым. Он все время улыбался, пытаясь расположить к себе присутствующих, и невпопад делал дамам комплименты, перебивая других собеседников. По его манере держать себя – не то чтобы излишне подобострастной, но явно несвободной – Ломов безошибочно определил, что имеет дело с приживалом.

«Нервный молодой человек, не слишком умный… Впрочем, говорит, как образованный. Студент? Такие, как он, увлекаются десятью идеями каждый день, но остывают еще быстрее… Интересно, что он делает в семье Левашовых?»

Он заметил, что юноша вздрогнул и переменился в лице, когда хозяйка дома, не считаясь с его присутствием, заметила Наталье Андреевне, что к ужину они ждали ее с супругом и дочерей, а теперь придется ставить еще один прибор для неожиданного гостя.

– Это мы пригласили его поехать с нами, – сказала Оленька, вспыхнув. – Мы собирались послезавтра в Петергоф, но Ларион перепутал дни и пришел сегодня.

Судя по выражению лица Варвары Дмитриевны, она относила рассеянность к числу смертных грехов и сама – уж будьте благонадежны – никогда ничего не забывала; но тут вмешался Базиль и сказал, что он распорядится насчет еще одного прибора. Таким образом, за столом оказалось семнадцать человек. Ломов сидел между тетушкой и Павлом Шаниным, который среди прочего осведомился у него, как он относится к картам. Однако в общем разговоре за столом безраздельно царила Елена Ивановна. Речь ее текла, как прихотливая река, меняя направление по несколько раз в минуту; только что она говорила о романах графа Толстого – и вот уже завела речь об угарном газе, а от него перешла к черноземным губерниям. О чем бы ни шла беседа, Елена Ивановна высказывалась свободно и определенно, с точки зрения практичной женщины, которая немало видела в своей жизни. Она не пыталась щеголять ученостью и не искала чужого внимания; ее говорливость была такой же частью ее натуры, как и медно-рыжие волосы, уложенные в подобие короны, и все ее пышущее здоровьем существо. Ломов поймал себя на мысли, что он чувствует себя как кот у горящего камина в холодной и довольно неуютной комнате. Огонь пылает в очаге, и взор невольно обращается только к нему, минуя все остальное.

– А Рязанская губерния черноземная или нет? – спросила Лиза невинным тоном. Все засмеялись, кроме Оленьки, которая ограничилась мимолетной улыбкой. Младшая сестра была большеглазая, полная, с вздернутым носиком и короткими пальцами и, уж конечно, не шла ни в какое сравнение со своей стройной, насмешливой сестрой. Сергей Васильевич подумал, что дома, вдали от посторонних глаз, сестры частенько ссорятся и старшая неизменно одерживает верх. Впрочем, Наталья Андреевна наверняка следит за тем, чтобы ссоры между девушками не перерастали в серьезные конфликты, и быстро водворяет мир.

– Говорят, если покупать землю, то лучше в нечерноземной губернии, – заметил Павел Иванович, поведя лисьим носом. – Потому что там всякий огурец можно продать с выгодой, а в черноземных губерниях всего пропасть…

– И-и, милостивый государь, прежде чем что-то продать, надо это вырастить, – назидательно отозвалась Елена Ивановна.

– Совершенно верно! – с готовностью поддакнул ее супруг.

– Признаться, лично я не охотник до сельской жизни, – сказал Базиль, улыбаясь. – Впрочем, дача – другое дело.

Евдокия Петровна заступилась за сельскую жизнь, старшие Шанины ее поддержали, в то время как супруги Левашовы высказались в том смысле, что город куда лучше деревни. Хозяйка дома неожиданно выступила на стороне Евдокии Петровны – как решил Ломов, лишь для того, чтобы досадить мужу, вслух высказавшему иную точку зрения. Елена Ивановна стояла на том, что и в городе, и в деревне есть своя прелесть. Молодое поколение, представителей которого собралось за столом аж семь человек, слушало и скучало. Больше всего, по-видимому, скучал Арсений, который даже не пытался делать вид, что предмет беседы ему интересен. Было в его облике нечто, что Ломов про себя определил как безнадежно штатское, но и среди штатских молодой поручик ухитрялся выглядеть чужеродным элементом. Ларион Маслов попытался заинтересовать всех сообщением, что, раз есть существа, которые живут в воде, и такие, которые живут на суше, одни люди вполне могут предпочитать деревню, а другие – город; но его замечание вызвало взрыв смеха.

– Ах, Ларион, Ларион! – вздохнула Наталья Андреевна. – Чего вы только не придумаете…

Ужин кончился, и общество проследовало в гостиную, где разбилось на несколько групп. Молодежь завладела роялем, и близнецы стали уговаривать Лизу спеть. Та отнекивалась, но больше для приличия. Второй кружок образовался возле Елены Ивановны: кроме ее супруга, он включал хозяйку дома, Павла Ивановича с женой и Кирилла Степановича. Наталья Андреевна села чуть поодаль, словно была сама по себе, и Ломов подумал, что этой неглупой волевой женщине просто не хочется признавать главенство рыжеволосой красавицы. По старой привычке Ломов примостился в уголке возле дверей, откуда ему было прекрасно видно всю комнату; тетушка сначала обосновалась возле него, но, когда Машенька села за инструмент, а Лиза начала петь, не утерпела и переместилась поближе к роялю. Хозяин дома отлучился, чтобы отдать распоряжения, а когда вернулся, выбрал не слишком удобное кресло недалеко от Ломова, который сразу же насторожился. «Так я и знал… приглашение, разговоры о дорогой крестной, отменная еда – все это было лишь предлогом. На самом деле Базиль не тетушку мою пригласил, а меня, и с дальним прицелом… Что-то этому прохвосту от меня нужно; только вот что? – Сергей Васильевич метнул взгляд на Арсения, который в компании сверстников стал немного оживленнее, чем обычно, и с видимым удовольствием слушал пение Лизы. – Похоже, сынок доставляет больше хлопот, чем кажется. Но я-то тут каким боком?»