Небесная игрушка

– К сожалению, в лоции есть упоминание, что они как-то сумели уничтожить разведывательную капсулу, и не одну… Почти уничтожить. Они просто разбили, погнули и отломали там все, что сумели, все оборудование, которое высовывалось из-под внешнего прочного корпуса. Я просто вчера не сказал тебе об этом. Не думал, что это и нас может коснуться…

Стиву захотелось завыть, как волк на луну. Разведывательная капсула – это не их тонкостенный грузовой корабль. Это чрезвычайно прочное сооружение, рассчитанное на работу в условиях и большого давления, и сверхвысоких температур, и жесткого излучения, и… Этих «и» можно было набросать еще кучу. И аборигены сумели превратить крепчайшее сооружение в груду хлама. Не считаться с этим было нельзя.

– Вот тебе и раз… – Стив растерянно опустился на стул.

– Послушай, – голос Олафа звучал по-прежнему негромко, ровно и спокойно, – у нас имеется только один выход. Но в этом случае ты, именно ты должен сделать невозможное…

Меня сопроводили в их деревню, к вождям. Там я окончательно убедился, что это женская община. Абсолютно нет ни одного мужика. А вождей минимум с десяток, и, похоже, все на равных правах. Со мной долго не говорили, даже выслушивать до конца не стали. Убирайся к себе – вот и весь разговор.

Олаф замолчал и повернулся к обзорному экрану. Аборигенки по-прежнему окружали ракету. Стиву даже показалось, что их стало больше, чем прежде.

– А теперь главное, – так же ровно продолжил Олаф, – к вождям конвой ехал, а я шел пешком. И смогу сделать еще три ходки к вождям, больше не получится, всего три, понимаешь? Дальше они все поймут, но три – это я гарантирую. Дорога туда-назад заняла примерно семь часов. Я буду идти медленно, настолько медленно, чтобы не было заметно со стороны, что тяну время. И выиграю с каждого похода еще по часу-полтора. По времени – это сутки, двадцать четыре часа. И ты должен управиться за это время и отремонтировать проклятый синхронизатор. Не знаю как, но должен. В этом наше спасение. В противном случае…

Стив смотрел на Олафа. Сделать одному Стиву за одни сутки то, на что по утвержденному регламенту целой бригаде нужно в пять раз больше времени?! А сам Олаф? Чуть полноватый, невысокого роста, в уже местами измазанной парадной форме и заляпанных грязью ботинках, с лицом, покрасневшим от напряжения длинного проделанного пути, и тут еще беспрерывно ходить целые сутки! И это в новых неразношенных ботинках! Сделать все это практически невозможно никому из них двоих! Но разве есть другой выход? Стив яростно заскрипел зубами. Он всем своим существом ощутил, какой груз ответственности ложится на его плечи. Однако, это отнюдь не ввергло его в панику, а, наоборот, заставило мобилизовать все внутренние силы.

– Ну что ж, попробуем! – Стив подобрался, словно готовился к смертельной схватке, – но ты-то сам сможешь непрерывно двигаться еще сутки? Может, переоденешься во что-нибудь более приспособленное к движению, например, тренировочный костюм и кроссовки?

– Нельзя, они сразу все поймут, – покачал головой Олаф, – хотя дорога – полный отстой, вернее, дороги и вовсе нет. Болота, кустарники, деревья поваленные… И поесть не будет возможности. Но за меня ты не бойся, я справлюсь! Итак, если нет других предложений, я ухожу, прошу встречи с вождями и прошу у них разрешения взять с собой образцы растений. Они, конечно, откажут и снова потребуют немедленно убраться. Я соглашусь и уйду. Но это будут выигранные первые восемь часов отсрочки. Ну, удачи!

Олаф крепко пожал Стиву руку и, сжимая в одной руке форменную фуражку, а другой вытирая платком пот со лба, вышел из рубки. Стив же, едва закрыв за ним выходной люк, не стал смотреть за развитием событий снаружи корабля, а немедленно бросился к неисправному синхронизатору…

Он работал с такой быстротой и напряжением, как никогда до того в жизни, и потому не сразу среагировал на условный сигнал Олафа.

– Неужели уже проскочили целых восемь часов? – подумал он, открывая входной люк, – как быстро!

Олаф стремительно ворвался в рубку управления и схватил стоявшую на столе большую бутылку воды. В два приема осушив ее, не говоря ни слова, он достал из кармана коробочку-переводчик, положил ее на стол, кивнул Стиву и так же быстро бросился прочь. Стив отметил про себя, что костюм и ботинки Олафа стали еще грязнее, но фуражку, уже тоже вымазанную грязью, он по-прежнему крепко сжимал в руке. Закрыв люк, перед тем, как покинуть рубку, Стив бросил взгляд на обзорный экран.

Олаф направился прямо на аборигенов с такой энергией, что те расступились перед ним, а затем, не останавливаясь, махнул рукой в сторону их деревни. Командир аборигенов попытался было поставить своего «коня» поперек дороги Олафа, но тот, словно не замечая препятствие, прошел мимо. Вот он миновал уже последних всадников и все дальше отдалялся от них, не оглядываясь и не сбавляя шаг. Судя по всему, такого командир аборигенов не ожидал и не имел на этот счет указаний. Еще через паузу из окружавших ракету всадников отделились два десятка. Они быстро догнал Олафа и снова, как и в первый раз, выстроившись в две колонны и заключив его посередине, отправились в путь вместе с ним. И Стив тут же вернулся обратно к своей работе.

Когда снова раздался условный стук, он работал с лихорадочной поспешностью. Стив снова взглянул на часы – Олафу удалось протянуть почти десять часов. Но в каком виде он был, когда появился в рубке! Весь помятый, в грязном кителе и, как показалось Стиву, запавшими щеками. Он жадно схватил протянутую кружку с остывшим кофе и, осушив ее несколькими глотками, тут же начал готовить еще одну кружку крепчайшего напитка.

– Мы дошли уже до самой деревни, когда я хлопнул себя по лбу и повернул назад, – обжигаясь горячим кофе и дуя на него, рассказывал Олаф, – а сопровождающим аборигенкам показал, что забыл переводчик и поэтому надо вернуться за ним. В предыдущий поход я ведь специально обращал их внимание на переводчик, часто повторял, что без него понять нам друг друга невозможно. К счастью, конвоирами были те же самые амазонки, что и в первый раз, они тут же поняли, что идти вперед, к вождям, не имеет смысла, и что надо вернуться. Ну все, я пошел!

Олаф засунул переводчик в карман, допил кофе и, отказавшись от предложенной галеты, вышел из рубки.

Стив, закрыв люк и тут же отправившись к синхронизатору, уже не увидел, как горячо спорившие до того между собой аборигенки с появлением Олафа потребовали предъявить переводчик. Только убедившись, что тот имеется в наличии, снова выделили охрану и отправили Олафа в дорогу.

Сам Стив, как и Олаф, уже больше суток не держал ни крошки во рту. Но при сумасшедшем нервном напряжении есть ему совершенно не хотелось. Правда, теперь рядом стоял большой термос, заполненный горячим крепчайшим кофе. Это было единственное, на что он потратил драгоценнейшее время. И еще одно отметил про себя Стив: Олаф ни разу не спросил, как у него идут дела. Ведь помочь он ничем не мог, а внести нервозность мог запросто. И Стив позавидовал выдержке напарника…

Сумасшедшим темпом работы ему все же удалось сделать, казалось, невозможное. Стив как раз закончил проверку собранного синхронизатора, когда снова раздался условный стук.

В донельзя грязном оборвыше узнать бывшего пижона Олафа было решительно невозможно. На измазанном грязью осунувшемся лице чистыми оставались лишь лихорадочно блестевшие глаза. Фуражки у него уже не было. Остатки парадной формы висели клочьями. Олаф устало не зашел, а забрел в рубку управления и рухнул на диван. Казалось, у него даже не было сил обрадоваться, когда Стив сообщил о том, что можно улетать. На диване сидел совершенно изможденный, обессилевший, измочаленный человек.

И вдруг блуждающий взгляд Олафа упал на дефектный лючок, все еще лежащий на столе. Какие-то секунды он смотрел на него, а затем зловещая улыбка пробежала по его грязному лицу. Словно подброшенный пружиной, он схватил лючок и (откуда взялись силы?) опрометью бросился к выходу. Изумленный Стив с помощью обзорного экрана наблюдал, как Олаф подскакивал то к одной аборигенке, то к другой. Переключенный на мелкий масштаб экран не позволял разглядеть в деталях, что именно делал Олаф возле местных красивых, но жестоких воительниц. Наконец, Олаф всунул лючок в руки их начальницы и бегом возвратился назад. Едва лишь за ним закрылся входной люк, как Стив включил внешний ревун, предупреждающий о близком старте ракеты. Аборигенки запрыгнули на своих животных и быстро отступили к краям поляны.

Через короткое время космический пришелец плавно оторвался от поверхности и, набирая скорость, унесся вверх. А спустя еще час Стив и переодетый и вымытый в душе Олаф сидели за обедом в кают-компании. Стив тоже чувствовал себя вымотанным – напряжение последних суток давало себя знать. Однако его согревала мысль о том, что они успевали – в запасе было еще почти полсуток времени. Их с лихвой хватало для компенсации вынужденных дополнительных разгона и торможения. Но больше всего Стива удивила разительная разница в напарнике – еще час назад тот еле двигался, смертельно уставший в блужданиях по планете, с кровавыми мозолями на ногах. А теперь, несмотря на забинтованные ноги и многочисленные кусочки лейкопластыря на исцарапанном лице, он все время улыбался, даже пробовал мурлыкать какую-то мелодию. Куда делся его давешний меланхолизм?

Заметив косые взгляды Стива, Олаф загадочно улыбнулся.

– Месть – все-таки самое сладкое блюдо в мире, – сказал он, откинувшись на спинку кресла и довольно сложив руки на животе, – эта прописная истина известна всем, но истинной она становится лишь для того, кто на своей шкуре испытал эту сладость… Ты видел, во что они превратили меня за эти три похода туда и обратно. Думаешь, эти ведьмы не могли посадить меня на своих замечательных коней? Могли, еще как могли! Но не захотели. Наоборот, когда я третий раз предстал перед вождями и просто сказал, что явился попрощаться с ними, ибо так принято на нашей планете – нельзя уходить, не попрощавшись, вожди дали особое поручение конвою. И дорогу назад они превратили в полосу препятствий. Сплошь болото или буреломы. Или буреломы в болоте. С какими-то мелкими кровожадными тварями, от которых невозможно было отбиться. Конвой зажимал меня между своими животными, затаскивал в самую чащобу бурелома и там бросал. Их кони, а с ними и оседлавшие их ведьмы, прекрасно чувствовали себя во всех условиях – не проваливались в топь, а по буреломам скользили, словно на коньках по гладкому льду. Я же выползал, как мог, обдираясь и царапаясь, при этом помня, что мое время ограничено – я не мог болтаться там еще сутки, мы бы просто не успели вернуться к сроку. А что ты все успеешь сделать, я не сомневался…

– И как же ты собрался отомстить им? – спросил Стив, – что, соберешь маленькую армию, прилетишь и устроишь побоище?

– Зачем же так грубо и прямолинейно? – ответил, улыбаясь, Олаф, – моя месть куда как проще и эффективнее. И я уже сделал это. Ведь я проходил через их деревню. заглядывал через оконные и дверные проемы в дома. И видел точно: живут чуть выше первобытного строя. Из утвари – ничего сложного. А красивыми быть хочется. Ты ведь заметил, что там одни женщины, пусть и инопланетянки, это сущности их не изменило. Все, как и у нас, ходят накрашенные и причесанные. Но разрисовывают и делают прически не сами себе, а друг другу и практически никогда сами себя не видят, разве если через отражение в воде. Но много ли в водяном отражении увидишь? К тому же, попробуй еще сохрани воду, чтобы по ней не бежали волны или от ветерка, или от всевозможных сотрясений типа шагов поблизости и тому подобного… Поэтому перед отлетом я попросил командиршу передать вождям наш подарок. Этим подарком и был лючок синхронизатора. Понимаешь, что это значит для них? Это для тебя лючок, а для них – зеркало, которое невозможно ни поцарапать, ни разбить, как аборигены делали со всеми другими земными подарками. Здесь же – не получится. И я ведь не зря подходил ко многим из этих местных амазонок и показывал им их же отражение в лючке. Половина шарахалась и пугалась, вторая половина выказывала заинтересованность. При том чаще всего такую, что можно назвать крайней заинтересованностью: им хотелось получше рассмотреть свое отражение, а некоторые даже начинали поправлять прически. Дальнейшее, я абсолютно уверен в этом, просто: не сумев ни разбить, ни испортить «подарок», начальница отряда неминуемо повезет его вождям. Во-первых, надо сообщить им, что пришельцы, то есть мы, убрались восвояси. Во-вторых, показать неубиваемый подарок. А тому, чтобы он, этот подарок, не пропал по дороге (это если у начальницы окажется с избытком дремучего фанатизма), посодействуют те из амазонок, кто увидел воочию и успел понять выгодность свалившейся им в руки вещи. А таких после моей демонстрации зеркальных свойств окажется не так и мало… В конечном итоге, я не берусь гадать, что конкретно будет, когда новоявленное зеркало окажется перед кучей властных независимых друг от друга вождей-женщин, но рассуди сам: зеркало всего одно, небольшого размера, даже двоим сложно одновременно смотреться в него, а если желающих существенно больше, и каждый норовит быть первым?

Олаф замолчал и довольно улыбнулся.

– А неминуемо будет вот что, – продолжил он, – и в этом сущность моей мести: пока вожди не договорятся, а в быстроту этого процесса при их жестком неуступчивом характере верится с трудом, по крайней мере, несколько грандиозных драк за первенство в смотрении в драгоценный зеркальный раритет я им обеспечил!

Дело старшего лейтенанта Нежданова

1.

Гранатные осколки чиркнули по камню, выбив снопы искр, и унеслись куда-то в сторону. Выставив ствол «шмайсера» поверх него, Нежданов ответил короткой неприцельной очередью и сразу же вильнул за следующий камень. Из-за соседнего валуна, прикрывая его, ударил автомат Павлюченко. Немцы залегли. Они не торопились, не лезли напролом и не подставлялись, скрываясь за разбросанными камнями. Изредка с той стороны слышались слова команд и лай собак. Переглянувшись с Павлюченко, Нежданов вскочил, и они оба бросились бежать, виляя между большими валунами. Но Нежданов уже знал, почему немцы не спешат. Им не нужно было спешить. Они уже сделали то, что от них требовалось. Жить Нежданову и его бойцам осталось недолго, от силы часа два, пока немцы не подвезут минометы. Им не нужны были пленные. Из всей группы Нежданова их интересовал только один человек, которого они хотели или освободить, или убить, а еще больше – пухлый портфель с документами, который раньше принадлежал этому человеку.

А солнце светило так, словно извинялось за прошедшие длинные зимние месяцы, и старалось согреть и невысокие горы, покрытые лесами, без капли снега на них, и ущелья, по которым бежали ручьи и речушки, и людей, сошедшихся в смертельном бою и не замечающих, какой был сегодня теплый день. И не верилось, что на дворе всего лишь середина марта 1944 года. И Нежданову не хотелось верить, что этот день станет последним не только в его жизни, но и в жизни всех разведчиков группы.

Разведгруппа 416-той отдельной разведроты 350-й стрелковой дивизии 102-го стрелкового корпуса 1-го Украинского фронта. Такое длинное название имела группа разведчиков из десяти человек под командованием старшего лейтенанта Ярослава Нежданова, находившаяся в глубоком тылу противника. Едва только их дивизию нацелили на город Кременец, что находился в Тарнопольской области (ныне Тернопольская область – авт.) на западе Украины, в восточной Галиции, главной задачей разведроты стала разведка системы обороны немцев этой естественной горной крепости, расположенной на хребте Кременецких гор.

Трое суток назад, используя бреши в обороне, Нежданов увел свою группу. Предстояло в условиях горной местности на тридцать километров углубиться в немецкий тыл. Это полковые разведчики ползают по переднему краю, пытаясь схватить «языка» и определить непосредственно противостоящего противника и его ближние тылы. У дивизионной разведки задачи сложнее и глубина поиска существенно больше.

Сказать, что его группе поначалу повезло – не сказать ничего. Без единого столкновения под носом у немцев группа проскочила к самому городу, и первая же одиночная легковая машина, угодившая в устроенную засаду, везла майора, помощника начальника гарнизона, имеющего при себе утвержденный план обороны города. В портфеле было все – карты с нанесенными оборонительными узлами, подробный перечень частей, которые будут их занимать, план минирования местности, завалов и многое другое. Сам же майор, живой и даже не раненый, только с огромным синяком под заплывшим глазом, куда уму угодил незаряженной гранатой верзила Залужный, когда «успокаивал» его боевые порывы, со связанными руками и кляпом во рту был тут же. Подкалываемый кинжалом, он бежал вместе с разведчиками, понимая, что малейшая заминка будет стоить ему жизни. Уже одного портфеля, даже без него, было бы достаточно. Майор понимал это, поэтому особых хлопот не доставлял. К тому же сорок четвертый год – это все же не сорок первый и не сорок второй, фанатизма у немцев значительно поубавилось.

Везение для группы Нежданова на этом закончилось. Уже через каких-то пару часов с верхушки невысокой горы, на которую разведчики специально забрались, в низине далеко позади себя они увидели с полдесятка поводырей с собаками в сопровождении никак не меньше полноценного взвода солдат, и с той поры у них на хвосте повисли немцы. Попытки оторваться ни к чему не привели. Не помогла и рассыпанная кое-где по следам смесь махорки с кайенским перцем. Нежданов знал от партизан-ковпаковцев, принимавших участие в знаменитых Карпатских рейдах прошлого года, что по поросшим лесом и кустарником невысоким горам надо ходить по их вершинам. Эту истину, на первый взгляд простую, но на самом деле открытую после того, как ковпаковцы пролили реки пота, двигаясь напрямую вверх-вниз по горам, разведчики взяли на вооружение сразу же по выходу в горные районы. Хотя это, на первый взгляд, существенно удлиняло путь, но на поверку выходило как раз наоборот. Спуск и подъем по крутым склонам при ходьбе напрямую отнимал чудовищное количество времени и сил.

Нежданов попытался было применить партизанскую тактику и оторваться от преследователей, ведя группу только по невысоким горным хребтам, но на гребнях впереди уже находились немецкие засады. Пришлось спускаться вниз, в ущелья.

Через полдня сумасшедшего бега Нежданов вдруг понял, что все его действия носят вынужденный характер. Их направляли, подталкивали в совершенно определенном направлении. Он попытался было сманеврировать, уйти в сторону, но шквальный встречный огонь заставил его повернуть группу. Теперь Нежданов знал, куда их выжимали. Конечной точкой маршрута стал большой каменный мешок, обозначенный у него на двухверстке как безымянное ущелье. Высоченные, в несколько сотен метров, почти вертикальные стены, расположенные в сотне метров друг от друга, тянулись с километр, заканчиваясь такой же вертикальной стеной. И на всем их протяжении не было ни одной линии слабости, места разрушения стены, по которому можно было бы попытаться подняться вверх. Правда, и немцам пришлось бы попотеть, чтобы забраться на боковые стены с другой стороны, и не факт, что им удалось бы оттуда как в тире перестрелять разведчиков. Без специальной горной подготовки и альпинистского снаряжения сделать это было просто невозможно. А подготовленных альпинистов здесь, в низких горах, у них просто не было.

Как ни старался Нежданов сделать хотя бы что-нибудь, чтобы избежать немецкого сценария, однако миновать смертельных объятий каменного мешка им было не суждено. Немцы не особенно напирали, но за последние четыре часа группа оттянулась в глубь мешка уже больше, чем на полкилометра. До тупика, завершения их дороги, было уже недалеко, когда наступила передышка. Рассредоточившись, спрятавшись за отдельные камни и деревья, разведчики выжидали. Патронов пока еще было достаточно, гранат тоже. «Язык» смирно лежал за деревом, уткнув нос в мох. На лбу его блестели капли пота.

Со стороны немцев что-то негромко ахнуло, и сразу же вслед за тем раздался противный нарастающий звук летящей мины. Она унеслась далеко за спины разведчиков, угодила за валун и подняла вверх клубы каменной пыли. С визгом высоко над головами пронеслись стальные и каменные осколки. Укрыться от минометного огня возможности не было. Немцы ввели коррективы, и следующие мины легли уже ближе к разведчикам. Немцы вынуждены были стрелять по площадям, не видя противника, но все равно, рано или поздно, такая тактика должна была принести свои плоды. Тем более, что к одному миномету вскоре добавился еще один.

Нежданов лежал за валуном, раздумывая о том, что в двадцать два года умирать очень не хочется, и о том, что можно было предпринять в данных условиях. Ничего не приходило в голову, кроме того, что надо быть поближе к немцам, тогда они будут бояться зацепить своих и прекратят минометный обстрел. Отступление дальше, в глубь каменного мешка, ничего не давало в данной ситуации.

Старший лейтенант Нежданов находился в разведроте с той поры, когда в марте, ровно год назад, под Харьковом, немцы в ходе наступления оставили от дивизии рожки да ножки, а ее командир сдался в плен и стал активным власовцем. Тогда ее, против ожидания, не расформировали, а полностью скомплектовали по новой. И Нежданов за год прошел вместе с дивизией путь от Донбасса до Кременца. Вернее, это дивизия прошла, а он с разведчиками прополз большую часть этого пути на брюхе по ближним и дальним тылам немецкой обороны, возвращаясь обратно с «языком» в офицерском чине, часто принося с собой и своих раненых.

Нежданов попал в разведку вследствие того, что до войны занимался спортом и был неплохим боксером. Воевать он начал летом 42-го года, когда после провалившегося нашего наступления под Харьковом фронт покатился к Сталинграду. Курсантам пехотного училища, в котором он успел проучиться два месяца, дали по два-три треугольника в петлицы и срочно бросили затыкать бреши в обороне. Никогда до этого не имевший дело с лошадьми, он попал в кавполк. Через три месяца Нежданов был уже бывалым лихим кавалеристом. В седло на зависть многим запрыгивал прямо с земли, не вдевая ногу в стремя, отчаянно рубился на саблях. Однако долго задержаться в кавалерии ему не дали. Ввиду больших потерь в офицерах со всех фронтов отозвали уцелевших бывших курсантов и направили доучиваться. На сей раз его ускоренно учили на артиллериста. Уже зимой батарея, в которой служил новоиспеченный лейтенант, отражала танковые атаки. В один из дней на нее налетели пикировщики…

Весной 43-го года, выписавшись из госпиталя, куда Нежданов попал, получив в плечо изрядный кусок рваного железа в результате злополучной бомбежки, он и попал в свою нынешнюю, а тогда создаваемую по новой дивизию. Где-то в бумагах была запись о его боксерском прошлом, и его сразу же направили в разведроту. Рана полностью зажила и теперь не давала о себе знать. В этом Нежданову помогло его спортивное прошлое – он специально разрабатывал руку, используя навыки, полученные при занятиях боксом.

До сегодняшнего дня Нежданов числился в стане «везунчиков». За последний год войны было всякое. Бывало, что разведроту бросали на усиление на передовую, то в оборону, то в сумасшедшие атаки. Там, конечно, было то, что называлось «безвозвратными потерями». Но чаще всего приходилось ползать по немецким тылам. И вот здесь его группа всегда возвращалась в том же составе, что и уходила, вернее, все выходили живыми. Были, конечно, в поисках и боестолкновения, были раненые, но за год не было ни одного убитого. Сам же Нежданов за это время не получил ни царапины. Зная его везучесть, в поиск с ним охотно шли и в бою старались держаться возле него, надеясь на то, что его везение распространяется и на тех, кто находится рядом.

Как ни странно, по гражданской специальности у Нежданова должна была быть самая мирная профессия. Он был москвичом и учился на истфаке в самом престижном ВУЗе страны, Московском Государственном Университете. Как раз в год его поступления в нем открылась новая кафедра археологии. Наследственность – чем еще можно объяснить это? Его родители были преподавателями здесь же, в МГУ, на истфаке. И когда за два года до его поступления в университет светило истории Сергей Павлович Толстов начал раскопки Топрак-калы, открыв древнехорезмийскую цивилизацию, на раскопки в экспедицию каждое лето родители брали с собой и Ярослава. Он на всю жизнь запомнил тот момент, когда его кисточка осторожно очистила сначала фрагмент головы, а затем и саму древнюю скульптуру… Вместе с другими раскопанными росписями и скульптурами его находка теперь была выставлена в Эрмитаже, а будущее Нежданова было предопределено.

Страшным всесокрушающим валом промчались монголо-татарские орды по земле Хорезма, и темой монголо-татарских завоеваний стал серьезно заниматься студент Нежданов.

Город Кременец, у которого шли последние минуты его жизни, в этой тематике занимал не последнее место. Это был редчайший случай – зимой 1240-41 годов хан Батый, Батыга, как его звали на Руси, со своей ордой так и не сумел взять Кременецкий замок, а через полтора десятка лет здесь же, под Кременцем, войска Даниила Галицкого разбили татарские соединения хана Куремсы…

Нежданов как студент, имевший бронь от призыва, забросал военкома заявлениями о направлении в действующую армию. Военком сдался весной следующего года, и с тех пор Нежданова повели фронтовые пути-дороги. Больше его родителей тем, что он ушел в армию, огорчался Толстов, который теперь уже возглавлял институт этнографии. В каждом письме к Нежданову среди прочего он обязательно ругал Ярослава за его уход на фронт, требовал беречь себя и звал к себе на работу, обещая отозвать его из армии как незаменимого специалиста. Нежданов в ответных письмах отшучивался, обещая, что обязательно выполнит просьбу профессора, но только после того, как добьют Гитлера в его логове.

Нежданов невесело усмехнулся про себя: знание истории близлежащего города ничем ему помочь не могло, а до вечера, чтобы сделать попытку прорыва, им не продержаться. Оставалось только придвинуться поближе к немцам, чтобы избежать минометного огня. Нежданов взглянул в сторону разведчиков, лежащих за соседними камнями, выставивших в стороны немцев стволы автоматов. Оружие у всех было немецкое. То, что годилось в ближнем поиске, не годилось в дальнем. Уж слишком отличался звук, издаваемый нашим оружием, от немецкого, приходилось брать с собой их автоматы и пистолеты, чтобы не выдать себя при вынужденном выстреле. И с боеприпасами было легче, их всегда можно было «позаимствовать». Нежданов открыл было рот, чтобы отдать команду, но за спиной коротко рвануло, и сильный удар по голове сзади лишил его чувств.

2.

Очнулся Нежданов от того, что кто-то лил ему на лицо струйку воды, затем край горлышка поднесли ему ко рту. Не открывая глаз, сделав глоток, он сразу все вспомнил – и то, как немцы зажали его группу в каменном мешке, и то, как мина рванула сзади. Горлышко бутылки, поднесенное к его рту, было какое-то неровное, а вода холодной. А Нежданов точно знал, что ни у кого из его группы холодной воды и быть не может – они уже вторые сутки не видели ни одного источника, и вода во флягах была теплая и противная, да и оставалось ее уже немного. Получалось, что пока он был без сознания, немцы уничтожили его группу а его самого захватили в плен.

Уж лучше заколоться в такой ситуации, решил Нежданов и провел рукой по ремню, где обычно висел кинжал. Но кинжала не оказалось на месте. Нежданов лежал на спине, и не было на ней также и рюкзака, в котором находились запасные рожки, патроны россыпью, гранаты, запалы к ним и немного продуктов.

Он повернул голову на бок и открыл глаза. И сразу же увидел те же каменные стены по сторонам с характерными уступами на них, но они были все же какими-то не такими, как те, что он видел до того, как потерять сознание. Камень, за которым он лежал, и камни, за которыми скрывались его разведчики, были на своих местах, но почему-то не было на них буйно покрывшего со всех сторон зеленого мха. Нежданов напрягся, и вдруг понял, что вокруг еще многое было не так. Теперь здесь было много деревьев, высоких, с толстыми стволами. А некоторые из камней совершенно заросли кустарником. Мысли Нежданова понеслись со скоростью курьерского поезда, обгоняя одна другую. Он пытался понять ту перемену, которая случилась с местностью, но ничего придумать не мог. Тогда Нежданов повернул голову лицом вверх, и прямо над собой увидел молодое лицо, принадлежавшее пареньку, светловолосому, курносому, с миловидными юношескими чертами лица. Голову его покрывала остроконечная суконная шапка с длинными свисающими вниз проушинами. Паренек снова поднес к губам Нежданова горлышко, и тут тот разглядел, что это была небольшая глиняная баклага наподобие плоской бутылки, завернутая в домотканую тряпицу и перевязанная веревкой. На веревке висела и глиняная пробка от нее. Нежданов сделал еще глоток, затем сел и, преодолевая приступ головокружения, огляделся. Кроме паренька, рядом никого не было. Одет тот был странно, как давно никто уже не одевается – в длинной холщовой подпоясанной веревкой домотканой рубашке, из-под которой выглядывали не штаны, а также домотканые порты. Ноги были обуты в странные невысокие сапожки с высоким каблуком и с немного загнутыми вверх носами. На поясе у него висел нож с костяной рукояткой в кожаных ножнах. Рядом на земле лежала торба, из которой паренек, судя по всему, и достал баклагу с водой.

Молодой тренированный организм брал свое, и Нежданов быстро восстанавливался, как после нокаута. А паренек быстро что-то заговорил, показывая рукой то в сторону тупика, то в противоположную сторону. Нежданов ничего не мог понять из его странного языка, но до него дошел смысл сказанного. Паренек упоминал басурман, которые появились со стороны входа в мешок, и о том, что им надо уходить почему-то в сторону тупика. И вдруг Нежданов понял, в чем заключается странность речи паренька. Слова и обороты его речи были такими же, как в хорошо ему известных древнеславянских памятниках старины.

– Пвоевавша басурман Ладижин весь, – рассказывал паренек, – а на ту зиму ходихом в Каменец и дружину их побиша, разогнахом силны вои князя Даниила Галицкого и не оставихом у него ни челядины, ни скотины. Ны бежаши в Кременец, а два мужа толко утекоста…