Пришли и за мной кого-нибудь!..
– Идиотка!
Выключив телефон, он какое-то время держал руку на бедре. Уже не такой напряженный, как в самом начале, но все равно – чужой.
– Ты все еще любишь ее? – спросила я. – Ту свою девушку. Лулу.
– Кто сказал, я ее люблю?
– Ты сказал «про мою Лулу». Так говорят только про любимых.
Себастьян вздохнул, рассмеялся и большим пальцем погладил черный экран.
– Мне было с ней хорошо. Хорошо настолько, что я позволил себе расслабиться и забыть про разницу в возрасте, – он сжал губы, потом повернулся ко мне. – Твоя бабушка разорила бы меня до костей, но Лу просто зарвалась и вообразила, что я у нее в руках… И под каблуком. Мне было больно, но я не плакал. Когда девчонка борзеет, я просто с ней рву. Все! Конец истории.
Я помолчала.
Версию девушки мне уже рассказывала Лизель.
Лулу блефовала, требуя фамильные драгоценности и замуж. Звала его «папочкой», угрожала, что бросит… и после особенно громкой ссоры, просто ушла. Как честная немецкая девушка. Ушла, в чем была. С одной только дамской сумочкой. Ушла, выкричав, что ему в его возрасте ничего другого не светит, кроме как ей платить!
Два дня спустя, у Лулу закончились деньги. И так как Себастьян к ней не являлся, она решила явиться к нему сама. Тут оказалось, в квартиру ей хода нет. Консьерж передал бедной Лулу вещи. Ее одежду. Только ЕЕ одежду. Никаких драгоценностей и ценных, подаренных им вещей.
– Ты тоже ничего от меня не добьешься скандалами, – сообщил Себастьян, крутя на пальце старинный перстень с печатью. Символ всего того, за что вышла замуж его жена. – Я не позволю крутить собой какой-то там малолетке.
– Я никогда бы не влюбилась в мужчину, который позволял бы собой вертеть.
– Тогда, что именно ты пытаешься сейчас делать?
– Пытаюсь донести до твоего сознания непривычную мысль: я люблю секс. Просто жить тут, якобы с тобой, и рожать из баночки, я не соглашалась!
– Да, точно, – Себастьян рассмеялся, чиркнув языком по нижней губе. – Ты же хочешь меня! Мартина, случайно, не хочешь? Он даже еще старше, чем я.
Я удивленно глянула на него, но Себастьян не видел. Он смотрел в стену, прямо перед собой, под загорелой кожей вздувались желваки, а сжатые пальцы чуть ли не побелели.
– Она сказала тебе, будто бы ты старый? – взвизгнула я тихим шепотом.
Граф вздрогнул и я едва не расхохоталась.
Наш Господин комплексует после этой дурехи? Господи!.. Да Лизель была права! А я ей, дура, не верила. Не могла поверить, что мой кумир сломался об капризы какой-то Лулу! Что там Элизабет говорила мне?
Самое время, когда вы оба изранены, сойтись и утешить друг друга…
– Мартин мне, как мой родной дедушка, – продолжила я. – Это все равно, что я хотела бы Доминика или… вообще, Фреда.
– Это ты сейчас говоришь, – Себастьян тихо усмехнулся. – А вот раньше было: «Папоська, а когда я вывасту, мы повэнимся?»
– Мне было пять лет. Теперь у меня только лифчик такого размера.
Себастьян обернулся, чтоб видеть мое лицо.
– Верена, то, что я разок расслабился с Лулу, не означает, что у меня началась старческая деменция и я бросаюсь на каждый молодой лифчик. Однажды ты и сама поймешь, что люди стареют незаметно для себя лично. И что я просто не ощущал нашей разницы в возрасте.
– Если Лулу была похожа на полицейскую, с которой ты флиртовал в ту ночь, когда я подралась с Джессикой, было бы удивительным, если бы ощущал, – перебила я, мрачно глядя в стену.
– А ты чертовски похожа на ту девчонку, что врала полицейской, будто бы не спала с Филиппом. Врала в лицо, не краснея, хотя у тебя «молоко» еще на губах не обсохло. А как ты пела в суде!.. Я думал, Ральфа после канонизируют! Такой он святой выходил по твоим рассказам.
– К чему ты клонишь?!
– Что ж, я скажу. Только не смей после этого распускать сопли!.. Ты охренительно сладко и складно врешь! Но вот вопрос: с чего ты так воспылала? Словно горящий куст! Хочешь отомстить Филиппу? Ральфу? Мне самому, за то, что не заставил Фила жениться?
– Если бы я хотела кому-то мстить, то просто пошла бы в полицию, чтоб распустить сопли там. Я бы нашла ту твою давнишнюю пассию… Она наверняка тебя не забыла. И я бы рассказала ей все! Про Джесс, про Филиппа, про себя, про Ральфа! Они на свободе лишь благодаря мне!
– А я все ждал, когда в тебе заговорит кровь Симона. Пункт один – продать все еврею. Пункт два – продать еврея в гестапо. Пункт три – получить все свое обратно.
– Вы тут высокоморальные, когда осуждаете моего прадеда! А как оно там было на самом деле? Еврей не просто купил его герб и имя, он даже последнюю фамильную драгоценность, которая не отчуждается, «купил». На каких условиях?!.. Что бы ты сделал, если бы какой-то торгаш заставил тебя продать Штрассенберг? Что бы ты чувствовал, глядя, как он раскатывает на Цезаре? Ты бы не то, что продал его в гестапо, ты бы сам, с ноля, гестапо организовал!
– Твой прадед проигрался, – сухо обронил Себастьян, но по глазам было видно, что именно это он бы и сделал. – Симон был по шею в долгах у того еврея, потому и продал!
– Как и твои сыновья были по уши в долгу у меня! Мы с Филом практически расстались к тому моменту, когда он явился пьяный и стал ко мне приставать! Я говорила, что Джесс не спит, но Филипп не хотел меня слушать! И пальцем не шевельнул, чтобы защитить меня от Маркуса. В то время, как я все сделала, чтоб его защитить! И Ральфа – тоже! И что я получила взамен?
Себастьян не ответил, крутя свой перстень.
– Когда Филипп рассказал, что это я разорвала помолвку, я готова была его придушить! Но Фил сказал, что просто хочет сосредоточиться на работе и свадьбу мы обсудим позднее. И что ты думаешь: он не врал! Когда я уладила дела по хозяйству, они объяснили мне, что свадьбы не будет!
– Твоя бабушка достаточно с ними разобралась…
Я замолчала, переводя дыхание. Уставилась на него. Себастьян поднял глаза.
– До этого мига я вас нисколько не осуждаю. Я даже могу понять, почему ты так ухватилась за мое предложение… Чего я не понимаю, так это лжи! Я задал вопрос: с чего ты вдруг воспылала. Но выслушал очередную историю о подлости своих сыновей. Я был там, не забывай. Я собственными ушами все слышал. В тот миг, когда я сказал, что Филипп не женится, ты была готова меня убить.
– Да, я была чертовски зла на тебя.
– Но передумала, встретив Иден?..
– В тот день, на пляже, Лизель сказала вскользь, что я должна перестать внушать себе, что люблю Филиппа и возвратиться к истокам. Я просто ушам не поверила! Я сказала ей: Себастьян никогда меня не захочет, я не его типаж. Она сказала: типаж-хренаж. И тут же, сразу же, после волейбола, ты пригласил меня кататься верхом. Ты сам, своим ртом сказал: «Я слишком стар, чтоб влюбляться, но я хочу тебя и это все равно, что любовь». И я поверила!
Себастьян покачал головой.
– Да ты точно спятила, дочь моя!
– Я не твоя дочь! – заверила я. – И я уж точно не спятила. Если бы ты сразу заговорил о детях, или о том, что моя задача – чисто рожать, я послала бы тебя прям тогда! И ты это понимал, потому и врал мне. Раз ты не хочешь меня, ничего не будет! Теперь, пожалуйста, уходи.
Граф встал. Не так охотно и быстро, как я надеялась, но поднялся.
– Твое решение окончательное? – спросил он, повернувшись ко мне.
Я закатила глаза и указала на дверь.
Лизель была неправа: его шаблон не ломался. Я неудачница… совсем, как была она, когда единственный раз любила по-настоящему.
– Лизель все равно заставит тебя рожать.
– Ты здесь не единственный толковый производитель! – ответила я. – Признай: в душе ты просто боишься своего дядю. И тянешь время, доводя меня до истерики. Чтобы эту помолвку разорвала я.
Он рассмеялся.
– Боишься ты – свою бабку. Потому-то и истеришь, притворяясь, будто хочешь меня. Чтобы я от омерзения корчился при одном только твоем виде! Так ведь? Давай, признай!
– Я никого не боюсь, – отрезала я. – У меня, в отличие от тебя, есть деньги!
– Ты в курсе, сколько стоят мои животные?! – прошипел он.
– Нет, – признала я низким шепотом.
– От тридцати тысяч за кобылу! – отрезал граф. – За Цезаря мне предлагали триста, но я его даже за миллион не продам!.. То, что я не люблю тратить свои деньги на свою семью, не означает, что у меня их нет. И поверь, если вдруг придется возместить ремонт Западного крыла, я легко оплачу его из собственного кармана, – он щелкнул пальцами. – Вот так вот!
– Тогда почему ты здесь?! Зачем согласился, если у тебя все так прекрасно? Зачем?!
– Потому что мне в самом деле может потребоваться запасной сын. Только не сейчас и не завтра.
– И что мне делать все это время? Вязать? Вышивать на пяльцах? Или одеться горничной и побольше жрать?
– Да будь же ты хоть капельку дальновидной! – Себастьян ударил себя рукой по бедру. – С Иден все это не всерьез. Пройдет еще пара месяцев, ты и Филипп помиритесь. И все будет, как должно было быть. Вы поженитесь, но по его воле, не по моей. Иден ничего для него не значит, а меня он никогда тебе не забудет и не простит. Когда вы поженитесь, я восстановлю его в очереди в правах на титул. Раз уж отказался от возможности иметь своих сыновей, то будет растить моих! Все, точка!
Я задохнулась! Голос уже скрипел. Не так ли Лизель обрела ту чарующую хрипотцу, что я никак не могла перенять, хотя пыталась, не прекращая? В попытках переорать Доминика?
– Он не простит?! Это он меня прощать должен? Ты шутишь?! Я лично, ничего ему не прощу! Начиная с той ночи, когда я врала женщине-полицейской, а он сидел на кухне и гордо молчал!
– Ты просто обижена. И ты зла… Но пройдет время, любовь возьмет свое. Он уже сейчас за тобой бегает!
– Он бегает, потому что ты его заставляешь!
– Я заставляю?! Я?!!
– Ты заставляешь! Ты! Он это прямо, открытым текстом, сказал.
– Что-что-что он тебе сказал?!
– Что ты велел ему меня успокоить. Что я настолько не в твоем вкусе, что ты приказал ему со мной переспать. И знаешь, я ему верю! Вкусы у тебя странные, но весьма простые. Разводишь высоких фризов, но ездишь на низкожопых мустангах…
Это его задело. Себастьян широко раздул ноздри, переступив с ноги на ногу, словно конь и я приподнялась на коленях, чтоб быть с ним лицом к лицу.
– Ты уже понял, да, как сглупил, решив не заставлять Филиппа на мне жениться? И всеми силами пытаешься отыграть назад. Вот только Филиппу насрать на семью, и он мне прямо все выложил: поехали, мол, я тебя удовлетворю, не то отец заругает.
Себастьян рассмеялся вдруг. Резко и даже зло.
– У гастхауза? Когда я оставил вас обоих поговорить?
– Какая разница?
– Разница большая. Он чуть не угробил Цезаря, получив отказ. По-твоему, это я велел ему распсиховаться, как девочка и загонять до мыла лучшего жеребца?
– Я не знаю, – признала я. – Я не подумала. Мне давно уже на него плевать. Может быть, он прав, отказавшись на мне жениться? Филипп всегда любил только Джессику, а я всегда хотела во всем ее превзойти. Когда она умерла, нас тоже сразу не стало… А ты был всегда. Хоть мне и объясняли, что ты женат, но я росла и все больше видела… Брак, пфф!.. Ха-ха! Ты был всегда так верен своей графине! Мне говорили «верность» я сразу же чеканила «Себастьян»!
Он махнул на меня рукой и, вдруг, рассмеялся.
– Да, это я тоже помню. Ты озаботилась моим браком едва начала ходить. В этом ты ни капли не изменилась…
– И для меня ты тоже ни капли не изменился, знаешь?.. – я вскинула голову, пронзительно посмотрев на него. – Все такой же красивый, как был тогда. И это глупо: отшвыривать меня просто из-за того, что другая девушка смотрела на все иначе.
– Ви, прекрати мне врать, я тебя прошу!
– Я никогда не врала тебе. Только ради тебя. И в глубине души, ты сам это знаешь. Потому и пытаешься выставить меня виноватой. Твоя совесть пока не сдохла, как у твоих детей! Ты сам прекрасно знаешь, что я всегда тебя немного любила! И ты меня всегда в этом поощрял! Хоть все тебе по очереди кудахтали: «Себастьян! Она – уже почти взрослая! Не надо целовать ее так!» Но ты их всех посылал к чертям и продолжал со мной целоваться! До Лулу ты не сомневался ни во мне, ни в себе!
Растрогавшись, Себастьян сел на кровать и притянул меня к себе, обхватив за талию. Его щека прижалась к моей груди, ладонь прожигала спину через халат. Я осторожно положила руки ему на плечи. Потом, осмелев, обняла за голову.
– Если мой ребенок будет все равно от тебя, зачем ты толкаешь меня к Филиппу?..
– Не знаю, – голос прозвучал глухо, дыхание раскалило шелк и мой сосок тут же сжался в тугой комочек. – Возможно, мне кажется, ты все еще его любишь?
– Я люблю тебя!
– Ты понимаешь, что я все равно пойму когда-нибудь, если ты мне врешь? – спросил Себастьян, не поднимая лица. – И очень обижусь, потому что я тебе верю. Не говоря уж о том, что я сделаю, если выясню, что ты передумала и снова с Филиппом спишь.
– О, я не певедумаю, Себасьян, – сказала я, совсем другим тоном. – Павда-павда! Я буду вевная одному тебе.
Себастьян рассмеялся. Медленно, как во сне кивнул. Поднял голову… Наши губы неловко встретились и на миг застыли, а потом… потом все как-то сразу ускорилось, полетело в стороны, как его одежда.
Раньше я не любила постельную акробатику, но с Себастьяном все казалось поэмой плоти. И постоянная смена поз, и поцелуи без конца, и это «глаза в глаза», и его улыбка. Я и сама улыбалась, глядя в его лицо, хотелось то плакать от счастья, то целоваться. И когда все закончилось, я долго лежала, уставившись в потолок и бессмысленно улыбалась люстре.
Боже, господи, как же хорошо!.. Хо-ро-шо!
Эта Лулу – сумасшедшая. Нужно найти ее, – срочно! – обследовать и лечить. Хотя, нет. Нет! Вдруг у него остались какие-то чувства к ней… Это не лечится. Все! Давайте, ее пристрелим.
– Попросишь Марию, принести выпить? – спросил Себастьян и выглянул по пояс из ванной; мокрые волосы были зачесаны назад, как у итальянского мафиози. – Или, не стоит ее смущать?
– Мария провела всю жизнь у Лизель, – я улыбнулась ему и потянулась за телефоном. – Если ты знаешь что-нибудь, что может ее смутить, пожалуйста, научи меня!
Он рассмеялся:
– Только…
Дай мне две минуты передохнуть
Себастьян:
– На пару слов, парни! – сказал он на ходу и указал на старших сыновей пальцами, расставленными рогаткой, как буква V.
– Где ты был? – прошипела Марита, безошибочно считав «местоположение». Себастьян не ответил.
Унылые живописцы на миг перестали стенать о других живописцах, которые устраивают вечеринки с наркотиками и пьют саке из пупков натурщиц; воззрились на пролетевшего мимо графа.
Филипп и Ральф, переглянувшись, прошли за ним в кабинет.
– Дверь, – граф уже сидел за столом и наливал себе воды из графина. – Такое дело, – он жадно выпил, налил еще и оглядел сыновей поверх наполненного стакана. – Вы уже слышали о семейных планах вашего дедушки и ее бабули? Они хотят общих внуков.
Ребята не сговариваясь уставились на ковер.
– Да, что-то слышали, – ответил Филипп ревниво. – Ты уже? В процессе?
Ральф ничего не сказал.
После короткой паузы Себастьян снова наполнил и осушил стакан. Внимательно посмотрел на парней, стоявших перед столом навытяжку.
– Да, вышел на минутку перекурить, – ответил он.
– Пап, если ты нас позвал, чтобы описать жаркие подробности, – перебил Филипп, – то мы в курсе. Я сам ее всему научил.
Граф рассмеялся.
– Ты бы собаку за косточкой бегать не научил.
Фил вспыхнул, но не успел взорваться: отец повелительно вскинул руку.
– Все, хватит шуток. Я вас позвал по серьезному поводу. Недавно, в Развалинах, вы угощали ее травой… Надеюсь, только травой.
Оба раздраженно переглянулись.
– Верена ничего мне не говорила. Мы с Фредом как раз сидели на заднем дворе, когда вы трое ползли на четвереньках с горы и подхихикивали, как плотоядные орки. Укуренные и пьяные к тому же, в говно.
– С чего ты взял? Мы просто… Просто веселились.
– Вы забыли собаку. Он так и спал в одеялах, когда мы за ним пришли. Это ж, насколько весело, должно было быть?
– Ви что, беременна? – догадался Ральф, впервые осмелившись подать голос.
– В процессе.
– В процессе? – переспросил Филипп. – Ты классно выглядишь, пап, но тебе полтинник. А она дочь твоего лучшего друга! Тебя ничто не кольнуло? Совесть, там, например?
– Сынок… Когда ты носил наркотики ее матери, тебя самого ничто не кололо? Трава, например?.. Когда ты взял Джесси в жены и дал ей сойти с ума от постоянных попыток зачать ребенка, прекрасно зная, что причина в тебе? Когда ты захапал все ее деньги и трахатал ее дочь, которой даже шестнадцати еще не было… А когда ты позволил застукать вас и сломал жене челюсть? Тебя ничто не кололо, когда ты спрятался за спину девчонки, чтобы не сесть в тюрьму? А когда ты всем рассказал, что это Ви порвала с тобой и отказался на ней жениться? Тебя ничто не кололо?
– Ты не понимаешь, – начал было Филипп, но тут же замолчал, посмотрев на Ральфа. – Все было совсем не так.
– Ты ошибаешься, – сказал Себастьян. – Я очень многое понимаю гораздо лучше, чем ты считаешь. К примеру, обязательства перед всей семьей. Если ты думаешь, будто иметь детей было мечтой моей личной молодости, ты ошибаешься. Я точно так же никого из вас не хотел. Совсем никого, начиная с твоей мамаши! – он посмотрел на яростно умолкшего Филиппа. – Но я не пошел на вазэктомию, я молча оставил свои желания и стал выполнять свой долг. И если вопросов к Ральфу у меня нет, то к тебе есть, Филипп. Много! Начиная с того, почему ты не закрыл дверь, когда грешил в семинарии?! Почему не завел детей с Джесс, закрепив за ними часть наследства Броммеров?
Филипп еще крепче стиснул зубы и опустил голову.
– Не тебе говорить о совести! – проскрипел отец. – Не тебе, не мне! Если других возражений у тебя нет, считай, мы закончили.
Себастьян выждал, но ничего так и не услышав, кивнул.
– А ты что думаешь? – обратился он к Ральфу.
– Если Лизель считает, так будет лучше для Ви, она позаботится, чтоб Ви тоже так считала.
– Я надеялся, что хоть ты соображаешь получше.
– Я и соображаю. Мне просто не нравится это, только и всего.
Граф оглядел своих сыновей.
Пару месяцев назад, сама мысль, что двое лучших жеребцов на его конюшне, готовы сцепиться из-за тупой соплячки, вызывала у него ярость. Она была дочерью Фредерика, да… Но, скажут, скажут!.. – что его мальчики спятили из-за дочки Маркуса. Теперь она уже не казалась ему соплячкой.
И тупой – тоже.
Отвлекшись на мысль о ней, Себастьян вдруг задумался, почему никогда не следовал примеру своих ребят, или Фреда? Не пробовал высоких девчонок? Почему подсел на крепкозадых дюймовочек и все время искал именно таких? Из-за Агаты?
И так вся жизнь прошла. В попытках не увлекаться. Даже с Лулу ему приходилось сдерживаться, чтобы не причинить ей боль. Верена же подошла идеально! С ней он впервые, после Агаты, сумел расслабиться, свободно погружаясь на всю длину и… И, черт, какие же славные, крепкие у нее титечки!
– И что же тебе не нравится? Я так понял из жалоб Фреда, ты предлагал вдвоем хранить целибат, который будет касаться только ее… Я правильно его понял?
Ральф завернул губы внутрь и плотно сжал их.
– Мне кажется, что она сама пока что ребенок.
Себастьян налил себе третий, совсем не нужный стакан воды. Он понятия не имел, что говорить дальше. Сам он никогда не видел в женщине уникальности или ценности, которой нельзя отыскать в других. Когда он позвал ребят, то собирался коротко ввести их в курс дела. Холодная глухая досада, застала его врасплох.
– Я предлагал подождать с ребенком, – сказал граф, чувствуя, что еще чуть-чуть и он начнет извиняться, – но она хочет родить сейчас. Говорит, что чем раньше, тем больше шансов сохранить грудь.
– Тогда чего ты от нас хочешь? – еще ровнее уточнил Ральф.
– Чтобы мы не давали ей травку, – пояснил Филипп и нагло сузил глаза.
Себастьян задумчиво смотрел на него.
Годы, которых он раньше не замечал, внезапно хлынули на него потоком. Филиппу уж тридцать лет, а Ральфу всего на полгода меньше… Как молод он тогда был. Куда моложе, чем эти двое. Запал на горничную, устав от придирок жены и… упс, заделал ей сына. Мальчишки выросли, стали друзьями. И их маленькая подружка, которая никак не могла решить, кого она любит больше, вдруг тоже выросла.
И он в жизни не встречал женщины, которая была бы в таком восторге от секса. Даже жалко будет, когда она залетит.
– Вы мои старшие дети и… были с ней близки. Я решил, что скажу вам первым, – обострил Себастьян, – у меня очень скоро появится еще один сын.
Сыновья резко вскинули головы; две пары глаз, похожих на его собственные, яростно вонзились в него. Один унаследовал его дерзость и внешность, и смелый нрав. Другой – упорство, ум и трезвый холодный расчет, хотя и ему не занимать смелости. Да, они были отличным тандемом. Себастьян не хотел их терять. Если они сплотятся против него, в итоге это будет ничуть не лучше, чем вызвать открытое недовольство Лизель и Мартина. Те двое, как ни крути, стары. А эти – молоды и способны отравить его собственную старость.
– О, круто, пап! – прошипел Филипп. – Действуй! Я слышал у мужчин в возрасте, дети могут быть по-настоящему гениальными. Ты все время жалуешься, что я у тебя тупой. Так что, вперед! Сделай острого. Держу за тебя кулаки!
Себастьян не нашел, что сказать. Еще никогда он не чувствовал себя таким старым и виноватым. Верена была права: у слабости есть свой запах.
Вот, старший сын уже оскалил на него зубы. Еще немного – вцепится прямо в горло. Ральф держится пока в стороне, но как он поступит, когда почувствует кровь? Впервые, в жизни, Себастьян засомневался, что нужен им так же сильно, как они оба были нужны ему.
– Что ты молчишь? – словно прочитав его мысли, Филипп обернулся к Ральфу.
– А что я должен сказать? – Ральф не сводил глаз со стакана. – Все, что он говорит – правда. Если бы ты не сделал вазэктомию, возможно, Джесс была бы еще жива и дяде Мартину не нужен был бы наследник. Ты создал эту проблему, не папа. Ты. Он лишь пытается все исправить.
– Тебе просто наплевать на Верену.
– Это тебе на нее плевать! – взорвался Ральф. – Даже если ее заставят рожать, пока не вылетит матка, тебе плевать! Ты просто бесишься, что она нашла мужика получше, а твоей бабой только детей пугать!
Себастьян с облегчением остановил Ральфа:
– Стоп, погоди, малыш… Ты, что, передумал, Фил? Ты хочешь взять ее в жены?
– А если да, ты отдашь ее?
– Она не Цезарь, знаешь ли. Просто внучка правильной бабушки. Кто будет мужем Верены, ей все равно, лишь бы ее ребенок имел права на мой титул. Тебе даже это разделять не придется: ребенка она загребет и вырастит под себя, как еще раньше вырастила Верену. По сути, все подготовлено: Верена согласилась рожать, Джессика мертва, а Западное крыло в процессе. Мы все останемся при своем. Что, если мы еще раз обсудим с Лиз? Что, если ты пойдешь и скажешь, что был не прав? Погорячился. Все понял. Любишь. Исправишься. Что скажешь, сын? Ты любишь ее, так бери ее! Ребенка можно сделать и шприцем.
И сын осел, не справившись с таким счастьем.
– Вот то-то же, – сказал Себастьян. – Стоит мне намекнуть, что пора бы брать на себя ответственность, как ты затыкаешься. Неудивительно, что вся семья тайно хочет, чтобы я взял другую жену и родил, пока не поздно, другого сына!
– Семья ничего не хочет. Даже дяде Мартину все равно. Он хочет только того, что ему приказывает Лизель. Вот почему я никогда не женюсь на Ви. Пусть я не буду твоим наследником, но мной ее бабка рулить не будет!
– Нельзя рулить кем-то, кто без руля, черт бы тебя побрал! Тебе – тридцать лет, Филипп! В твоем возрасте я уже десять лет, как был графом и решал дела всей семьи, включая и свою собственную! А ты не завел детей с любимой женой, затем отказался от девушки, которую так хочешь, и тут же, только тебя прижали, готов жениться на первой встречной, которую привела твоя мать.
– Потому что выбора не осталось!
– Выбор остается всегда. Ты просто не привык его делать! Вот я, стою, предлагаю тебе: брось Иден, женись на Ви. И? Что делаешь ты? Благодаришь меня на коленях? Не-е-ет! Ты только плюешься ядом. Других предложений у тебя нет.
– Да ты реально не понимаешь! – Филипп навалился на стол руками. – Я уже был женат на красивой любимой женщине, которая любила другого. И даже трахаться всегда предпочитала с другим Другим! Ты никогда не думал, каково это?!
– Нет, я не думал. У меня никогда не было такой роскоши, позволить себе любить. Ты просто еще не знаешь, как бесит нелюбимая женщина, которая держит кошелек в кулаке.
– Что ж, скоро узнаю, – сказал Филипп. – И, возможно, даже пойму.
– Нет, не узнаешь. Я не желаю видеть эту хрюшку в семье. Да, она в дальнем родстве и имеет капельку нашей крови, но ты – мой сын. И ты не женишься на свинье!
– Попросишь Лизель снова вложиться в нас? – равнодушно поинтересовался Филипп.
– Когда Верена забеременеет, я постараюсь убедить бабушку, что она не может кастрировать братьев своего внука. Ему понадобится поддержка, когда он вырастет, а мы с ней умрем. А что до бизнеса, то Мартин сам лично пообещал мне, что он внесет в ваш бизнес недостающую часть, как только я выполню свою часть сделки.
Филипп застыл, словно ему веслом по голове врезали. Но Ральф мгновенно преобразился.
– Ты бог!..
– Тебе виднее: ты падре, – слабо улыбнулся отец.
Ральф рассмеялся, обхватив Филиппа за плечи.
– Ты слышал? Мы спасены!
– Ага! Самим Богом. Зевсом! Даже у Зевса детей поменьше…
Себастьян вздохнул. Как он хотел бы, чтобы у одного его сына были светлые волосы, а у другого – светлая голова. Его согласие не имело решающего значения. Он поступил так, как было нужно. Поступил, как выгоднее для всех. Но только Ральф, похоже, понимал это.
– Да прекрати ты уже! – цыкнул он. – Ты думаешь, ему сейчас нужны новые младенцы и новая маленькая жена на пару лет старше своих младенцев?
– А что – нет?
– Ну, конечно, нет! Твоя мать скандалит, как обычная прачка, с тех самых пор, как это стало известно. Что с нею будет, когда Верена родит? И ему тянуть это все до конца жизни!.. Плюс, еще лотерея с этим новым ребенком! Тебе он просто соперник, а для отца это будет сын! И опять же, еще, Верена.
– А, да. Верена. Как вспомню ее сиськи, аж дрожь берет.
– Заткнись! – опять взвился Ральф. – Заткнись, иначе я тебе просто врежу! Если уж выбирать между вас двоих, то я предпочту отца. Он о ней заботится. А ты… Ты просто жадный, больной урод!
Филипп, наконец, заткнулся.
– Спасибо, сын, – граф встал, но из-за стола не вышел. – Хоть я и встретил тебя уже почти взрослым, я очень тебя люблю! На случай, если ты вдруг не знал. Я благодарен тебе за твою поддержку. Надеюсь, мой новый сын мозгами пойдет в тебя.
– Фил – лучший управленец из всех, с кем я работал после, – возразил Ральф.
Филипп привычно окрысился:
– Стратегия – это не его, но он достаточно умный, чтоб выполнять команды.
Себастьян сделал вид, будто не расслышал.
– Последний раз, Филипп: либо ты сейчас пойдешь к ней и сделаешь предложение, либо заткнешься и никогда больше не откроешь свой рот!
Филипп невесело рассмеялся.
– Пап, ты, вроде бы не дурак и с женщинами знакомишься… Ты, правда, не понимаешь? Она уже не хочет меня.
– С чего вдруг? Титул ей не достанется, а сам я… Мне полтинник, как ты и сказал.
Филипп опять рассмеялся. Даже Ральф уважительно хмыкнул.
– Пойду попрошу, чтоб тебе принесли лимон.
Они вышли, – уже расслабленные, – в душе посмеиваясь над своим наивным отцом и Себастьян честно смотрел им вслед, изобразив недоумение третьей степени. И лишь когда дверь захлопнулась, он закатил глаза и сел, откинув голову на тугой подлокотник кресла.
– Ты павда не понимаис? – передразнил он, потом глубоко вздохнул и с улыбкой на миг зажмурился.