Новые переводы. «Луч микрокосма», «Самозваный царь Степан Малый»

Перевод Олег Мраморнов

© Петар II Петрович Негош, 2018

© Олег Мраморнов, перевод, 2018

ISBN 978-5-4490-7115-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I
Луч микрокосма
Посвящено господину Симе Милутиновичу¹ (в Цетине, 1 мая 1845 года)

 
Да, всегда, мой дорогой наставник,
над певцами сербов свет небесный,
глупо воспевать судьбу людскую,
жизнь людей на страшный сон походит!
За врата чудес людей изгнали,
человек себя считает чудом;
выброшен на бурный берег жизни
случая таинственной рукою,
бедняком он стал здесь беспризорным,
потаённым промыслом водимым;
 
 
вспомнится ему былая слава
и блаженство первое приснится —
зыбким будет сон, воспоминанья
оборвутся вдруг на самом главном,
скроются из поля его зренья
в летописи вечности бескрайней;
он идет по сумрачной дороге,
а на сердце горечь остаётся,
путы на себе он рвет напрасно,
мрак его беспамятством окутал.
 
 
Здесь, под облаками, средь туманов,
дважды человека зачинали,
во двойной качали колыбели.
То ли послан он Творцом на землю
в знак таинственного наказанья,
то ли утешенье здесь находит,
и земля ему блаженство дарит?
Это самая большая тайна,
вечное людей недоуменье,
а ключи от тайны той во гробе.
Непрестанно человек стремится
внутренним своим проникнуть взором
в лоно цветоносное природы;
соками живыми напитавшись
от щедрот красы её прелестной,
мать природу смело вопрошает:
для чего Творец её украсил —
для детей своих неисчислимых,
или мы в её руках игрушки,
или то и это, всё здесь вместе?
 
 
Но кормилица моя земная,
изукрашенная многоцветьем,
окружённая лучами солнца,
из цветов венки себе сплетает,
бисерною их кропит росою
под круженье звёзд светловолосых,
чтоб красавицей наутро выйти
пред очами своего владыки,
а на человечье любопытство
отвечает мне всего лишь смехом.
 
 
Раз за разом, и опять, и снова
свод лазурного святого неба,
с бриллиантами его созвездий,
заклинал душой я распалённой,
чтоб открыл мне тайну мирозданья.
Или свод блистающий небесный
мне откроет вечности страницы,
дабы славил я Отца благого,
или прочитаю в книге звёздной
о своем ничтожестве бессильном?
Вопрошал со многим я вниманьем
мудрецов земли о человеке,
о его значенье перед Богом,
противоречивы были их ответы,
подозрительно непостоянны:
все их мысли, собранные вместе,
только так и можно обозначить:
как глухонемого звук невнятный,
как во тьме напрасное блужданье,
как бессильный взор во мраке ночи.
 
 
Человек кругом окутан снами,
призраки ему в тех снах приходят,
да и сам он вовсе не уверен,
что не превратился в привиденье.
Он пытается придумать способ,
как от этих снов освободиться,
но напрасно льстит себя надеждой!
Человек навек во снах утоплен,
в подземельном сумрачном их царстве,
в зеркалах ужасных сновидений!
 
 
Сметка и проворность человека
делают его весьма умелым
на бессмысленном базаре жизни;
только вот у крыльев его воли
кто-то сухожилия подрезал;
поводырь ослепший его водит,
гибельные страсти им владеют;
злоба, зависть, адское наследье
ниже зверя ставят человека,
ум опять с бессмертными равняет.
В этой жизни, временной и бурной,
к человеку не приходит счастье.
Он к нему стремится всей душою,
но не знает, где оно укрылось;
чем к вершине славы люди ближе,
тем от счастья делаются дальше.
О земля! ты, матерь миллионов,
счастья сыновьям не посылаешь;
попытаться стать владельцем счастья —
словно выпить чашу Геркулеса.
 
 
Время жизни человека кратко,
осень следует за знойным летом,
льдистая зима её сменяет;
дни за днями ходят, чередуясь
и страданья человека множа.
Где же ты, людское наше счастье?
Где оно, желанное блаженство?
Кто безумный ветер остановит,
укротит бушующее море,
кто предел желаниям поставит?
 
 
Каждый смертный, на земле рождённый,
собственной обителью владеет —
храмом человеческого сердца,
здесь, под сводом жалобы и грусти,
под источенной страстями крышей,
муки сразу всех времён гнездятся.
Родовое горькое наследье
человек оставил человеку,
и счастливейших оно отыщет
в их гармонии, чреватой смертью.
То, что глубоко лежит на сердце,
никому другому не расскажешь;
подаём различные мы знаки,
в жестах разных и в телодвижениях
внутренние чувства проступают.
Но все наши выраженья слабы,
и все наши чувства не покажут
то, о чём нам рассказать хотелось, —
выйдет только лепет несуразный,
бред души, под спудом погребенной.
 
 
Всяко посмотри на человека
и суди о нём ты, как захочешь, —
человек для человека тайна.
Человек – тварь, избранная Богом;
если солнце свет свой порождает
и его сияние не ложно,
ежели земля наша не призрак,
то душа бессмертна человека,
в смертном прахе спрятанная искра.
Мы лучи, охваченные тьмою.
 
 
Непостижный и Всевышний Боже!
Беспредельный ум Твой – наша искра,
замысел Твой спрятан в человеке;
выбросил Ты к нам, на бурный берег,
из Твоей сокровищницы жемчуг.
День – Твоя пресветлая корона,
ночь – таинственнейшая порфира,
непонятных нам чудес явленье.
Дел Твоих постичь мы не умеем,
только восхищаемся Тобою.
Пифагор! Вы вместе с Эпикуром²
злобные тираны душ бессмертных,
тёмная вас покрывает туча
и последователей всех ваших.
Вы людское имя исказили,
званье человека перед Богом,
уравняв с животным бессловесным;
искру Божью вы лишили неба,
а она сюда с небес низверглась —
в мёртвые объятья смрадной смерти.
Сочинениям безумным вашим
лишь одни глупцы поверить могут.
Если б ночь наш шар не посещала,
разве так бы свет сиял небесный?
Без клыков зимы свирепой, лютой
разве б мы тепла узнали благо?
Без тупых и ослеплённых взоров
светлые умы разве блистали б?
Только пламенной душе поэта
всемогущества открыта тайна.³
 
 
Чудеса святых небес высоких,
всё, что здесь цветёт, искрит, лучится,
все миры, что лишь уму доступны,
лики все и смерти, и бессмертья —
вкупе всё, что только есть на свете,
создано Отцом поэтов общим.
Сколь священно звание поэта!
Голосом его вещает небо,
светлый луч торит ему дорогу,
величает он Творца благого.
Дивные певцы из наших сербов
миру угождать не захотели
и за это много пострадали.
Судьбы наши нам с тобой известны,
думаю, нет на земле подобных.
Я спустился к самым вратам ада,
тартар вышел на меня с проклятьем,
вижу его мерзкое обличье;
на судьбу роптать мне не пристало,
у Творца в руке моя надежда.
На тебя я вот что возлагаю:
пусть воспламенятся, засверкают
пред очами сербов и славянства
и Душан, и Обилич, и Джордже,
и другие сербские герои;
да исторгнешь слово посрамленья
на Вуицу, Вукашина, Вука⁴ —
богомерзких порождений сербства:
опозорили они нас, сербов,
ад им будет малым наказаньем!
 

I

 
Вовсе нелегко в полет пускаться
на ладье с распятыми крылами
без вожатого и без кормила
в океан бескрайний и воздушный,
где и солнца – только капли света,
и миров едва заметны искры,
где бушуют, свирепеют ветры,
смертного глазам не дав открыться,
гонят его в мрачное жилище,
Богу лишь его известна участь.
 
 
Правда, освященная Всевышним,
да святится имя Твое всюду,
до границ непостижимых света,
защити меня щитом могучим
от всех бурь и кораблекрушений.
С алтаря пречистого вот жертва!
Не дают ей прямо к небу выйти —
эта жертва к небесам взывает!
Твоего раба худого видишь,
что плывет к святилищу по морю;
 
 
верный Тебе раб готов на муки,
он завет Твой высший исполняет;
спорит в море с яростною бурей,
что бросается в него волнами,
страхом гибели его пугает,
хочет потопить в кипучей бездне.
Поразил, Господь, Ты злую силу,
не принявшую Твои законы,
ужасом наполнившую мрачным
горизонт наш и судьбину нашу!
Ночью страшной, бурной, разъяренной
пред очами вдруг лучи блеснули,
будто ангельский был слышен голос:
«Я в душе твоей, злом помраченной,
образ славы и огня бессмертья,
знаю я, что вас, людей, сгубило.⁵
 
 
Понапрасну страстного поэта
с божеством равняют, величают —
я один лишь мрак ваш проницаю,
достигаю и до врат небесных».
 
 
Расскажи, бессмертное созданье,
про твое внезапное паденье
и во времени твое плененье,
во плачевной, горестной юдоли:
нечестивая какая сила
разлучила тебя с вечным Богом
и закон Его в тебе попрала,
отчего гнев вечного Владыки
противу тебя так распалился?
Про твое несчастье мне поведай!
 
 
Ужас весь внезапного паденья
ты никак постичь не можешь, смертный!
Тяжкого мучения мы жертвы
из-за пагубного преступленья.
Забываем мы свое наследство,
бытия довременного благо,
счастия бессмертного источник,
райские поля и их блаженство,
взгляд Творца, нас к жизни выводящий, —
всё забвенье злое поглотило.
 
 
О бессмертья искра, вырвись к свету
из застенков роковой темницы,
воспари на лёгких крыльях света,
с вечной жизнью пламенною слейся;
с глаз моих ты убери завесу,
непрозрачный смертоносный полог;
взоров мысленных пусть не коснется
безрассудство мятежа людского —
устреми их ввысь, к полям блаженства,
к освященной храмине творенья.
 
 
Там большую колыбель увижу,
зыбку вечности, её начало;
вечность поднимается на крыльях,
улетает вдаль, в простор бескрайний,
и скрывается от наших взоров;
взгляду человека невозможно
в вечность неприступную проникнуть,
где рождаются миры, светила,
где бессмертные роятся духи,
совершается зачатье мира.
 
 
Уведи меня в простор небесный,
где возникла ты и зародилась,
увидать блаженные жилища,
следом за архангелом летая
на крылах бессмертия и света
под знаменами небесной славы —
славы светоносной, милосердной;
заключённого в сем смертном теле
ты меня и здесь сопровождаешь —
по трясинам горестной юдоли.
«Я и есть в тебе бессмертья искра⁶, —
 
 
говорит мне светлая идея. —
К вечному снесу тебя огнищу,
от которого я прилетела,
только сбрось телесные оковы,
отряхни прах немощного тела,
не стенай под игом тела больше —
то сосуд и слабый, и скудельный,
под косою смерти быстро никнет,
враг питается им человечий».
 
 
«Следуй вслед за мной», – она велела;
повела высоко, в царство света.
Словно капля от росы цветочной
или льда прозрачного осколок,
если солнышко на них чуть глянет,
лучики его в себя вбирают,
так и я от отсветов небесных
сделался теперь на них похожим.
К небу чувство родственное движет,
как магнитом тянет меня к небу.
Слабые и маленькие искры
между солнц зажглись огнями света
и обилием лучей бессмертных
полнят все миры и все пространства.
Свет огромный искра порождает,
океан составили те капли,
в них Творец величием сияет,
весь искрится, словно бы от солнца,
люди перед Ним идут богами,
все Создателя благого славят.
 
 
Шесть небес подвижных прохожу я⁷,
 
 
млечных шесть путей я пролетаю —
шар за шаром сферы составляют;
совершают здесь шары вращенья
в установленном Творцом порядке,
по орбитам, что определила
Всемогущего благая мудрость,
тайна их известна только Богу,
управляющему мирозданьем,
всеми несчислимыми мирами.
Прохожу я пять небес недвижных,
за лучистой следуя идеей,
и повсюду вижу только царство
неподвижного великолепья:
расстояния здесь беспредельны,
свет один лишь движется, играет,
всё наполнено его лучами,
словно видишь острова морские,
снегом занесённые зимою, —
их пловец издалека заметит.
 
 
Но постой, Божественная искра!
Все круги возможные прошли мы:
луч опасен глазу человека,
взору смертного вредить он может;
бесконечен лишь простор небесный,
у воображенья есть граница.
Дочь небес услышала моленье,
изменила свое направленье
по путям великим мирозданья;
на холме мы оказались светлом.
 
 
Свет залил мои земные очи
так, что чувства я почти лишился,
ниц упал я на холме хрустальном
и закрыл лицо своё руками,
отвести назад не смею руки.
Слышу голос музыки бессмертья
и небес гармонию я чую,
благодатная излилась сладость
на мою взволнованную душу —
словно ток Божественный струится.
Спутник мой берет меня за руку,
ласково и тихо произносит:
«Встань же, общего Творца созданье,
быстро ты, однако, насладился
Божьими предивными делами;
не содержат светлые творенья
ничего опасного для глаза —
без погляда всякий свет бледнеет».
На холме устроив незнакомом,
ободрял меня посланник неба.
 
 
Духа благосклонное вниманье
в умиленье смертного приводит —
в ангельском почувствовал я взоре,
что теперь на мне остановился,
доброту, приязнь, расположенье.
«О Предвечного блаженный сыне, —
молвил я ему со умиленьем, —
почему тебе я интересен,
недостойного, за что меня ты
ангельской заботой окружаешь?»
 
 
«Поручение высокой воли
я, хранитель ангел, исполняю,
долга своего я не оставлю —
светлый луч неотделим от солнца;
мы прошли земное поднебесье,
где мятеж безумный ваш случился,
сквозь громовые прошли мы тучи;
это поднебесие опасно —
духи падшие здесь обитают,
невозможно здесь без попеченья.
Никакая здесь душа не может
без Создателя священной воли
выйти из оков смертельных тела,
по небесному летать простору,
первое своё искать жилище,
где витала до грехопаденья.
Знаешь, кто привык сидеть в болоте,
не имеют правильных понятий;
мы на небесах живем духовно,
а материя лишь царство гнили.
 
 
Все намеренья твои Бог видит:
ты падения причину ищешь.
Поведу тебя, куда захочешь
(участь ваша мне вполне известна)».
«Ах, Творцом назначенный хранитель,
как Создателю вселенной может
быть моя судьбина интересной,
отчего меня – ничтожный атом —
божество возвышенного чина
водит по пространствам Миродержца?»
 
 
«Хочешь ли пройтись по возвышенью
мира, сотворённого упорством,
приободрить немощную душу,
сокрушённую величьем неба».
На духовном небе ангел света
так внимательно ко мне отнесся,
словно мать к испуганному сыну,
бережно утешил и ободрил.
Мы прошли на горку из топаза
и на этом холмике присели.
«Полетим туда, на это небо! —
показал своей рукою светлой,
взглядом, полным благости нездешней. —
Там престол Подателя всех светов,
в коих и купается творенье».
Что-то говорил мне добрый ангел,
я смотрел в возвышенное небо,
ангела не слышал, восхищенный,
трепетом исполненный и светом,
в сладкое бессилье погрузился.
 
 
«Все понятия земли здесь сгинут,
образы изменятся земные,
канут в Божию непостижимость!»
От светила, где мы опустились,
до державного престола Бога
превеликое есть расстоянье —
от Земли и до Урана меньше,
небосклон, какой я мог увидеть,
светлыми мирами был наполнен,
озарён вращающимся шаром,
 
 
от которого лучи бессмертья
во все стороны лились реками.
И когда Творец могучим словом
землю нашу по ветру развеет,
а все мировые океаны
струями сребристыми прольются
в пропасти необозримой бездны, —
столь же изобильные сиянья
потекут тогда, полны бессмертьем,
в необъятные просторы мира.
Сквозь пространства голубого света
многие кометы пролетали
с быстротою невообразимой
во все стороны – и так, и эдак,
то высоко к небу, то обратно;
пчелами кометы проносились
по увенчанному тишью утру.
Так вот пчелы вьются над соцветьем,
а Творец рукою благодатной
манну им цветочную дарует.
 
 
«О хранитель, Всеблагого сыне,
что шаров движенье означает
в пламенеющем том поднебесье:
эти вверх, а те назад стремятся,
тёмные – к святому небосводу,
светлые же книзу полетели?»
Лик божественный передо мною —
вечной молодости воплощенье,
утренней зари отображенье;
взоры ангельские омрачились.
 
 
«Те шары, что движутся по небу
и которые теперь ты видишь
словно темные простые пятна —
солнца это, вожаки созвездий,
убежавши из неволи тяжкой,
по священной воле Миродавца,
они ищут, где б остановиться,
чтоб принять в себя лучи бессмертья;
коронованные вечным светом
в вечности они вращаться будут».
Чуть вперед меня он пододвинул,
указал на то, что было слева.
«Видишь ли вон этот шар пустынный,
что окутан плотно черным дымом.
Он один на световом просторе
облачился в черную порфиру;
зла он всяческого воплощенье,
под единой собранного крышей,
он престол для мрака представляет,
ужасом наполненный театр!
 
 
Это ад, а Сатана царём там,
тёмный дух и ненавистник неба,
зло ему единая утеха,
он со злом навеки обручился,
злу принес невиданную жертву —
часть шестую воинов небесных
сладкого лишил навек блаженства⁸,
 
 
уволок их в царство страховито
на сплошные вечные мученья;
вам ведь тоже от него досталось!»
Когда выплеснет все волны море,
отбушует прошумевшей бурей,
то стихийных сил оно лишится;
изнурённое от напряженья,
море возвращается обратно
в колыбель песчаную и в зыбку.
И ослабшая душа поэта,
занесённая виденьем неба
за воображения границу,
в прежнее уныние впадает;
 
 
крыл мечтания она лишилась,
мрачные отверзлись ей провалы,
что пожрать всегда готовы душу,
словно б привиденье ей явилось;
птицей пойманной душа трепещет,
криками напугана о смерти,
разрушительнице мирозданья,
к краю пропасти душа подходит.
Ангел с белоснежными крылами
душу мою спас таким внушеньем.
 
 
«От огня Создателя не бегай!
Искра ты, сотворена для неба
и отмечена бессмертным Богом.
Позабудь свою земную зыбку,
всё чревато там неволей, плачем,
глупость там повенчана с тиранством,
люди от трудов изнемогают,
славят Цезаря и Александра,
смертоносные соблазны всюду
и везде тебя подстерегают».
Я стряхнул с себя оцепененье,
ангелу бессмертному сказавши:
«Кто из духов, светом сотворенных,
согласился бы своей охотой
на себе носить оковы смерти;
по своей кто доброй ясной воле
мятежа безумного желал бы,
где вражды полощутся знамена,
пагубные вспыхивают распри,
где гниют и каменеют души?
 
 
Наши судьбы, как отравы чаши;
вечного суда святы законы:
всё творение им покорилось.
Человек поймёт свою неволю,
первую свою вспомянет славу,
молниею к небу устремится,
но мешают ему цепи смертных,
заключенья срок ему не вышел.
Потому и смертные поэты
с врат небесных упадают в пропасть».
 

II

 
Как в ненастный день туманный солнце,
что на лучезарный запад катит,
пламенные стрелы быстро мечет
на кристалл вершины Чамалара,⁹
так мгновенно мой бессмертный ангел
с белыми воздушными крылами
взял меня с собой под эти крылья
и унес наверх, в родные дали,
к свету, к блеску, к Вышнего престолу,
где блаженные ликуют лики.
 
 
Погляди вокруг, бессмертья искра:
прежде твою светлость восхищали
океана этого потоки,
а теперь мы у истоков чуда,
царство светлое царит повсюду,
бесконечными течёт волнами,
изливается огнём бессмертным,
вечным пламенем любви священной.
Вмиг здесь исчезают наши силы,
и в потоке света гаснут взоры.
Вместо глаз два солнца возникают,
ангела окликнуть хочет смертный,
чтобы стал тот ангел провожатым
по владеньям вечного Владыки,
чтоб его пресветлыми глазами
совершенство видеть неземное;
слабая рука моя не в силах
описать небесные угодья,
их великолепие и диво,
ангелов воздушных наслажденья.
 
 
Взгляды я короткие бросаю
на простор возвышенной равнины,
вижу дивные красоты, виды,
а язык мой от чудес немеет.
Кто Тебя помыслить в силах, Творче!
Кто могущество Твое представит!
Тартара голодного владелец
в нем и заключен – из рая изгнан,
чтобы духам света можно было
плана Твоего постичь величье;
 
 
тартар Сатане навеки отдан,
он его небытием засыпан,
на его могиле смерть ночует;
если бы Адама не сковали
цепи смерти, если б не предались
вместе с ним мы в пагубную жертву
смертности ужасному наследью!..
Прав всегда Ты, Господи и Творче,
и предивны все Твои творенья,
и величие конца не знает!
План небес премудрость изначально
создала искусною рукою,
бесконечные равнины неба
убрала цветущими лугами
в краски нескончаемого мая;
вечности соцветия прозрачны,
все они в особенном порядке
ткань узорчатую составляют,
воздух напоён благоуханьем;
райская картина бесподобна.
 
 
По простору далей многоцветных
разрослись сады необозримы,
строго их продуманы порядки,
дивные куртины представляя;
высятся тут яблони и кедры
(все растенья, всевозможных видов —
как их только небо различает!),
вечно зеленеют их вершины,
глазом их увидеть невозможно.
Образцы порядка здесь повсюду.
 
 
Возникают горы по равнинам
строгими небесными рядами,
дивные сады их окружают,
а на них воздвигнуты престолы
из топазов или из рубинов —
ангелов первопрестольных троны;
над престолом неким особливым
света круг на воздухе сияет,
словно это колесо Сатурна;
изливает круг лучи, вращаясь.
Посредине тех полей обширных
льются воды из реки бессмертья
струи их прозрачные хрустальны,
берега из чистого рубина,
мысль бессмертия в воде струится.
Мне не сосчитать рубинных арок,
правильными дугами простёртых;
вот ряды пленительных фонтанов,
орошающих равнины неба,
во все стороны летят их брызги.
 
 
Вот бесчисленные легионы,
ангелов сладкоголосых лики,
реющих по воздуху блаженно
и поющих радостные песни
на слова любви благоговейной,
пьющих наслаждение бессмертья,
невозможно сладость их представить;
ангелов небесных легионы
аккуратно на полки разбиты
по небесной благодатной сфере,
 
 
реют на крылах воздушных, лёгких
в песнопениях любви отрадной.
Красоту воителей небесных
смертный взгляд запечатлеть не в силах!
На чудесных ангельских порядках
совершенство Божие блистает —
Божия поэзия чудесна;
по воздушным копиям и стрелам,
по щитам воителей бесплотных
светлые лучи скользят игриво.
Посредине неоглядной дали
круто вверх одна гора уходит,
из рубина сделано подножье,
а сама гора та из алмазов;
горний пик величественно светел,
переливам этого лученья
никакие наши представленья
соответствовать не в состоянье,
промысла возвышенная тайна
и для ангелов непостижима.
 
 
На верху горы престол воздвигнут —
то вершина вечного Владыки,
вечности и колыбель, и лоно:
вечность здесь себя запечатлела
светоносного Творца рукою
и отсюда быстро устремилась
на обширные свои владенья,
искра первая отсюда вышла
и в пределы ночи улетела,
нам образчик света показала.
 
 
Мировые силы тьмы и мрака,
на громадные куски разбившись,
из пределов тварных убежали
в жалостный приют холодной смерти;
первая заря всего творенья
как источник света засияла;
здесь с бессмертьем истина и правда
обвенчались меж собой на царство;
ум, судьба и воля, сочетавшись,
здесь ключом творения забили.
Прямо над престолом всех престолов
колесо блестящее крутится
так же, как и круг, что обращался
прежде над архангельским престолом,
только в миллионы раз сильнее
Божиего круга излученье;
мириады солнц огнеподобных
словно бы подвешены на круге
на власах невидимых и светлых,
ярким светом всё вокруг залито.
 
 
То корона истинного Бога,
коей Он Себя венчает в небе —
выше вечности, над временами;
под короной этой Он составил
Самому Себе завет на троне:
за предел творенья мрак исторгнуть,
светлое творение расширить —
да святится всюду имя правды,
да от мрака будет мир избавлен,
да пребудет небо светозарным.
 
 
Близ вершины той первопрестольной
есть четыре горы из алмазов,
ровной высятся они грядою,
а из них четыре бьют фонтана
пламенными струями живыми;
Небодержца сфера необъятна,
на столбах подвешена огромных,
одинаковых по их размерам.
У столбов тех высота поболе
расстоянья от земли до неба;
купол неба, голубую сферу,
по воздушным четырём границам,
подпирают правильные дуги,
утопающие в океане.
Из небытия шары несутся,
из хаоса Бог их вызывает,
к бытию Творец их прибавляет,
крестит их, лучами одаряет,
чтоб летели по небесной сфере
в светлости высокой и воздушной.
 
 
«Вот теперь, надеюсь, ты доволен,
и душа твоя приободрилась, —
говорит прекрасный житель неба, —
коли Сам Творец тебе дозволил
посмотреть Его престол пресветлый
и картину райскую увидеть».
«Светозарный проводник, хранитель
на равнине неба неоглядной,
а к какому легиону, чину
ангельскому сам принадлежишь ты?»
 
 
«Видишь ли вон эти легионы,
что у трона Божьего теснятся,
на равнине все они разбились,
вплоть до берегов реки бессмертья?
Это плотные полки сомкнулись
вкруг архистратига Михаила,
в его лике все они ликуют,
там моё блаженное жилище,
сладкую там провожу я вечность,
Всемогущий там мне быть назначил.
Видишь, как кружат над всеми ними
шесть тысяч кругов в сиянье светлом,
сорок тысяч арок как возносят
наше превеликое становье
над водами сладкими бессмертья,
так, что жители святого неба
и летать, как молнии, привыкли,
могут шествовать легко, бесшумно,
а другие, если пожелают,
в колесницах огненных промчатся».
 
 
Славословье ангельских хористов,
пение насельников воздушных
постепенно в небе утихало;
белоснежные войска повсюду
арки плотно полнили собою
братского собрания единством.
Всяк к своему стану возвращался
на крылах эфирных, лёгких, белых;
их необозримое становье
всю окрестность снегом убелило.
 
 
Так, воскрильям облаков подобно,
если смотрим мы на них с вершины,
овеваемой тихонько ветром,
на цветочное спускалось поле
это белокипенное войско,
чтобы его крылья отдохнули;
зрелище становий этих белых
воинов, воюющих за правду,
на полях их радости блаженной
кипы облаков напоминало.
Говорит сладкоголосый ангел:
«Вышло время отдохнуть собратьям,
вы его внизу зовете ночью»…
Прежде чем вести рассказ дальнейший,
вот на чём хочу остановиться…
Вся небесная большая сфера
как шатром хрустальным принакрылась,
белым и каким-то непрозрачным,
ток лучей вокруг остановился,
лёгкий свет сиял высоко в небе.
 
 
Тот шатер просторный был чудесным,
был рукой Творца искусно создан,
светоструйным полон был блистаньем
и игрой лучистою просветов,
в нём роились высшие идеи.
Тут легчайшая парила вечность
в нестесненном временем полёте,
на крылах изысканно вилася
то высоко поверху, то книзу,
невидимою завесой скрыта.
 
 
С громким уханьем за нею время
устремлялось на воздушных крыльях
в пасть широкую своей воронки —
вечность ухватить оно не в силах.
Неустанное его раденье
и всю страшную его натугу
описать никак мне невозможно.
Нет, не одолеет время вечность —
у небесной матери эонов
тень крыла намного легче весит.
И другая Божия идея
помещалась под шатром хрустальным,
то поэзия Творца и Бога,
окружённая венцом творенья;
красота, что существует в мире,
беспредельный ум Творца всех светов,
тот, который сам в себя глядится,
собрались под Божией короной,
поэтически в ней отражались —
совершенством излученья света.
 
 
План небес был прямо предо мною,
Божья мера истинного вкуса.
Тысячи святых небесных духов
воспевали светлое творенье.
И другие духи появлялись,
суетились в сумрачном тумане,
тоже что-то создавать пытаясь,
но при виде подлинных творений
убегали, только их завидев,
так, как сновиденья убегают.
 
 
По-над тихою равниной неба
миллионами шары летели
в хороводах или же рядами,
я их видел, словно в телескопе.
Их свеченье, цвет их и сиянье
созданы бессмертия рукою,
эти Божии произведенья —
как победы и улыбки неба.
Все шары, в различных их нарядах,
весело в глаза мои глядели.
«Ах, Отца честного добрый сыне! —
говорит мне ангел мой хранитель. —
Таковые дивные виденья
каждый вечер наблюдать мы можем,
новые бессмертные идеи
нашу сферу часто осеняют;
всякий день святое наше небо
дарит нам различны наслажденья,
новые мелодии, распевы
на украшенные дали льются
новой славой вечного Владыки.
 
 
Ангел встал на крылья невесомы,
мы ещё немного пролетели,
у источника остановились.
«Отдохни здесь и испей водицы,
и тебе всю правду он откроет,
этих чистых вод святой источник,
прояснит историю паденья!»
Молвил это и умчался быстро,
как звезда падучая к востоку,
к легионам света возвратился.
 
 
Так хранитель мой меня покинул,
в слёзное поверг меня унынье,
словно сына, что отца лишился
и на произвол судьбы оставлен,
предоставлен мятежу земному.
Удрученный думою своею,
из источника воды я выпил,
и открылась тяжкая судьбина,
как предмет, что видишь пред собою
в отраженье зеркала, в овале.