Золушка съела мою дочь. Как объяснить дочери, что быть собой лучше, чем пытаться стать принцессой

Peggy Orenstein

Cinderella Ate My Daughter

Copyright © 2011 by Peggy Orenstein

© Наталья Ивкина, перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: IgorKrapar, Ola_view / Shutterstock.com

В коллаже на обложке использованы фотографии: Dean Drobot, NeydtStock, Igor Zvencom, Lia_Russy, DenisNata / Shutterstock.com

* * *

«Пегги Оринстейн кропотливо исследует современную девичью культуру в различных ее проявлениях – от игрушек до кумиров. Она решительно выступает против стереотипов и настаивает на том, что женственность заключается не в рюшечках, каблучках и косметике, а в проявлении индивидуальности».

Сия, книжный блогер (©lowselfhome)

Посвящается Дейзи

Глава 1
Почему я надеялась на мальчика

Делюсь своим страшным секретом: будучи журналисткой, я практически два десятилетия посвятила тому, чтобы писать о девочках, думать о девочках, говорить о том, как девочек нужно воспитывать. Но когда я наконец забеременела, меня начала приводить в ужас мысль о появлении на свет девочки. Пока мои друзья – особенно те из них, у кого уже были сыновья, – готовились разочароваться от слов акушерки «Это мальчик!», я чувствовала себя вечным запасным водителем, который впадает в ступор, когда ему передают руль. Предполагалось, что я экспертка в вопросах поведения девочек. Я выпячивала этот факт везде: от The New York Times до Los Angeles Times, от шоу Today до FOX TV. Я кучу раз выступала на NPR. И это стало проблемой: что, если после всего этого я окажусь не готова к подобному вызову судьбы? Что, если у меня не получится вырастить идеальную дочь? С мальчиком, подумала я, будет гораздо проще соскочить с крючка.

И честно говоря, мне казалось, что рождение мальчика – это решенный вопрос. За несколько лет до появления на свет моей дочери я прочитала о каком-то британском ученом, который выявил закономерность: в двух из трех пар, в которых супруг старше супруги на пять и более лет, первенец – мальчик. Бинго! Мой муж Стивен старше меня почти на десять лет. Так что, очевидно, все было на мази.

А потом на УЗИ я увидела неопровержимые доказательства (по крайней мере, мне сказали о наличии неопровержимых доказательств; для меня все это было совершенно неотличимо от, допустим, носа) и вдруг поняла, что все это время страстно, отчаянно хотела девочку. Просто боялась в этом признаться. И все еще беспокоилась насчет того, как буду воспитывать ее, какой ролевой моделью стану, возьму ли на вооружение собственные советы касательно всех трудностей, окружающих красоту, тело, образование и достижения девочек. С радостью буду наряжать дочь в платья с оборками или запрещу играть с Барби? Буду настаивать на футболе или на балетной пачке? Закупаясь в отделе для новорожденных, я бурчала из-за неотвратимой цветовой маркировки, уготовленной для младенцев. Кому какое дело до цвета простыней в кроватке, будь они розовыми или в однотонную клетку? Кажется, за те месяцы я примерно миллион предложений начала с фразы: «Моя дочь никогда не будет…»

А потом я стала мамой.

Разумеется, Дейзи была прекраснейшей малышкой из когда-либо рождавшихся (не верите мне – спросите моего мужа). Я твердо намеревалась растить ее без всяких условностей: мне хотелось, чтобы она знала, что никакое поведение и никакие игрушки не предназначены для ее пола и не обязательны. Мне хотелось, чтобы она могла самостоятельно выбрать нужные элементы своей идентичности – это по идее прерогатива и привилегия ее поколения. И в течение какого-то времени казалось, что я добилась своего. Собираясь для своего первого дня в садике, в два года, дочь выбрала свой любимый наряд – «костюм инженера» (комбинезон в тонкую полоску) – и с гордостью несла свой ланчбокс с паровозиком Томасом.

Всем, кто был готов слушать, я жаловалась на недальновидность компании Learning Curve, изобразившей Томаса в компании друзей мужского пола, а Леди – блестящий, лилового цвета паровоз-девочка – была меньше прочих. (Другими дамами на Содоре оказались пассажирские вагоны – пассажирские вагоны! – с именами Энни, Кларабел, Генриетта и, конечно же, Дейзи. Какая наглость!) Но на самом деле, под моим раздражением пряталось хвастовство. Моя дочь не поддалась типичным стереотипам.

И тем больнее было падать. Понадобился лишь один мальчик, пронесшийся мимо на детской площадке и крикнувший: «Девочки не любят поезда», – и Томас был засунут на самое дно ящика с игрушками.

Через месяц Дейзи закатила истерику, когда я попыталась надеть на нее штаны. Словно посредством осмоса, она выучила имена и цвета платьев всех принцесс студии Disney – а я даже не знала, что такое «Принцесса Disney». Она с тоской смотрела на задрапированные тюлем витрины местных магазинов игрушек и на свой третий день рождения выпросила «настоящее платье принцессы» с подходящими пластмассовыми туфлями на высоких каблуках. Тем временем одна из ее подружек – та, у которой было две мамы, – каждый день появлялась в садике в платье Золушки. И в свадебной фате.

Что вообще произошло? Мои знакомые матери, женщины, которые когда-то клялись, что никогда не будут зависеть от мужчины, снисходительно улыбались, когда их дочери напевали So This Is Love или настаивали, чтобы их называли Белоснежками. Кассир в супермаркете неизменно приветствовал Дейзи словами «Привет, принцесса». Официантка в местном кафе – модница с проколотым языком и татуировкой черепа на шее – называла заказанные Дейзи «оладьи-смайлики» ее «блюдом принцессы». Как-то раз милая женщина в аптеке предложила нам бесплатный воздушный шарик, а затем сказала: «Спорим, я знаю твой любимый цвет!» – и выдала розовый вместо того, чтобы позволить Дейзи выбрать самой. Затем, вскоре после трехлетия, наш дорогущий детский стоматолог – из тех, чьи помещения забиты комиксами, мультиками и игрушками, – указала на кресло и спросила:

– Не желаете ли присесть на этот трон принцессы, пока я буду заниматься вашими сверкающими зубками?

– Господи Иисусе, – огрызнулась я. – Сверло у вас тоже особенное, для принцесс?

Она так на меня посмотрела, словно я была злой мачехой.

Но правда, в какой момент все девочки превратились в принцесс? Когда я была ребенком, все было иначе – а я родилась в те годы, когда феминизм был чем-то проходящим для наших матерей. Мы не одевались в розовое с головы до пят. Мы не носили миниатюрных шпилек. И это Беркли, штат Калифорния: если принцессы заполонили наше ретро-хиппи-поселение, представьте только, что творится там, где женщины брили ноги? Пока моя дочь ежедневно бегала в костюмерную садика, я холодела от одной мысли о том, чему ее научит исполнение роли Русалочки – персонажа, буквально отдающего свой голос ради мужчины.

С другой стороны, думала я, возможно, всеобщее «опринцессивание» – это символ прогресса, знак, что девочки могут выражать свое пристрастие к розовому, не боясь скомпрометировать свою силу и амбиции; что наконец-то они могут «иметь все»: быть феминистками и женственными, красивыми и властными, снискивать независимость и одобрение мужчин. Может, мне просто стоит расслабиться и не искать никаких подтекстов. Перефразируя Фрейда, может, иногда принцесса – это просто принцесса.

В конце концов я опубликовала свои размышления в виде статьи под названием «Что не так с Золушкой?». Она вышла в канун Рождества в The New York Times Magazine. И я совершенно не была готова к последовавшей реакции. Статья сразу же попала в топ «самых пересылаемых», где продержалась несколько дней – вместе со статьей о конфликте на Ближнем Востоке. Сотни читателей писали мне, чтобы выразить облегчение, благодарность и, почти так же часто, откровенное презрение. «Я ждала такой истории, как ваша». «Мне жаль дочь Пегги Оренштейн». «Как мать трехлетних мальчиков-близнецов я не понимаю, что страна принцесс делает с моими сыновьями». «Я бы не хотела иметь такую мать, как Оренштейн». «Честно говоря, не знаю, как я выжила, если в детстве меня окружали исключительно эти раскрученные образы женщин». «Гены настолько сильны».

Очевидно, я затронула нечто более масштабное, чем покупку дешевых тиар. Принцессы – это, в конце концов, всего лишь этап. Уезжая в колледж, девочки не расхаживают в ночнушках Спящих Красавиц (по крайней мере, большинство). Но именно они ознаменовали первый экскурс моей дочери в мир господствующей в обществе культуры, первый раз, когда влияние шло извне.

И что сказала ей культура о том, как быть девочкой, в первую очередь? Не то, что она компетентная, сильная, креативная или умная, а то, что каждая маленькая девочка хочет – или должна хотеть – быть на свете всех милее.

Это сбивает с толку: образы того, как именно девочки могут быть успешны, вроде как повсюду – они играют в командные игры спорта, преуспевают в школе, превосходят мальчиков по количеству в колледже. И при этом стремление сделать внешность эпицентром их идентичности словно ни на йоту не ослабевает. Напротив, чуть ли не усиливается, затрагивая все более молодых (и, насколько можно судить по неестественно гладким бровям женщин среднего возраста, охват довольно значителен). Я прочитала целые стопки книг, посвященных подростковому возрасту девочек, но куда бежать, чтобы понять новую культуру маленьких девочек, от тоддлеров^[1] до подростков, чтобы распознать потенциальное влияние – если оно вообще есть – впитываемых ими образов и идей о том, кем они должны быть, что им следует покупать, что делает их девочками? Игра в Золушку защитила их от ранней сексуализации или же подготовила их к ней? Было ли хождение по городу в костюме Жасмин безобидным развлечением или же оно привило им нездоровую фиксацию на внешности? Существовала ли некая прямая от Прекрасного Принца до Эдварда Каллена из «Сумерек» и прямиком к искаженным ожиданиям от близости?

Родителю кажется весьма заманчивой идея благосклонного отношения ко всему розовому и миленькому. В мире и так много где требуется бдительность, а пределы нашей толерантности, равно как и энергии, немного снижаются с каждым ребенком. Так что если спа-вечеринка в честь дня рождения сделает вашу шестилетку счастливой (и заставит ее оставить вас в покое), ну правда, что в этом такого? В конце концов, девочки будут девочками, верно? Верно – и именно поэтому мы должны уделять больше, а не меньше, внимания тому, что происходит в их мире. Согласно Американской психологической ассоциации, акцент культуры «девочковости» на красоте и игривой сексуальности может повысить уязвимость девочек по отношению к тем подводным камням, которые больше всего беспокоят родителей: депрессия, расстройства пищевого поведения, искаженный образ тела, рискованное сексуальное поведение. В одном из исследований, проведенном среди девочек-восьмиклассниц, самообъективация – оценивание своего тела согласно тому, как, по нашему мнению, оно выглядит в глазах других людей, – объясняла половину различий в сообщениях девочек о депрессии и более двух третей различий в самооценке. В другом исследовании внимание к внешности среди девочек этого возраста связывается с повышенным стыдом и тревожностью по поводу своего тела.

В России также проводились подобные исследования среди школьниц разных возрастов. Девочки уделяют большое внимание своей внешности уже в 7–10 лет: когда они говорят о желаемом образе своего тела, ключевое место занимает категория красоты, они идентифицируют себя с героями или людьми, которые симпатичны им внешне. Опрос, проведенный ВЦИОМ в 2020 году среди девушек 14–17 лет, показал, что с насмешками из-за внешности сталкивались 60 % девушек, с травлей в социальных сетях – 14 %, физической агрессией – 10 %, а никогда не сталкивались с негативным отношением 26 % опрошенных^[2].

Даже кратковременное воздействие типичных, идеализированных образов женщин, которые мы видим каждый день, снижает мнение девочек о себе – как в физическом, так и в образовательном плане. Кроме того, по мере взросления новая сексуальность не ведет к большей сексуальной правомочности. Согласно Деборе Толман, профессору Хантерского колледжа, которая изучает влечение девочек-подростков, «они отвечают на вопросы о том, что чувствуют их тела – на вопросы о сексуальности или возбуждении, – описанием того, как, по их мнению, они выглядят. Мне приходится напоминать им, что хорошо выглядеть – это не чувство».

Все это не происходит внезапно, когда девушка задувает свечи на торте в свой тринадцатый день рождения. С момента ее рождения – а по правде говоря, задолго до этого, – родители сталкиваются со шквалом маленьких решений, принятых осознанно и нет, которые будут формировать идеи дочери и ее понимание своей женственности, своей сексуальности, своего «я». Как привить ей гордость и стойкость? Осыпать ее розовыми ползунками с сердечками? Отказаться от подгузников с «Принцессами Disney» ради «Молнии МакКуина»? Разрешить трехлетке ходить в садик с ногтями, накрашенными детским лаком? А как относиться к той самой популярной девчонке с Disney Channel? Старая или новая версия Даши-путешественницы? Розовый футбольный мяч – да или нет? А розовый конструктор TinkerToys – цвет расширяет или сужает сферу его употребления? И даже если вам кажется, что послание, переданное розовым набором игры «Эрудит», на коробке которой плашки гордо гласят «М-О-Д-А», звучит слегка ретроградно, что с этим делать? Запереть свою дочь в башне? Уповать на «поучительные уроки», когда мама рассказывает, что в реальной жизни Барби с ее пропорциями заваливалась бы вперед, на свою грудь размером с шары для боулинга (самое время закатить глаза)?

Отвечать на такие вопросы, как ни странно, стало сложнее с середины 1990-х годов, когда боевой клич Girl Power поставил способности выше тела. Где-то в процессе это послание стало означать ровно противоположное. Стремление к физическому совершенству было переосмыслено как источник – часто единственный источник – эмпауэрмента, или расширения возможностей для молодых женщин.

Вместо обретения свободы от традиционных ограничений, девушки теперь были вольны «выбирать» их. Однако грань между «можно» и «нужно» стирается слишком быстро.

Даже когда перед моей дочерью и ее сверстницами открываются новые возможности в сфере образования и профессиональной деятельности, параллельно проявляется и путь, который побуждает их приравнивать идентичность к имиджу, самовыражение – к внешнему виду, женственность – к производительности, удовольствие – к умению угождать, а сексуальность – к сексуализации. Воспитывать так девочку одновременно и легче, и сложнее – равно как и быть одной из них.

Я понятия не имела, станут ли диснеевские принцессы первым залпом в Столетней войне похудений, рисований и выщипываний (и вечной неудовлетворенности результатами). Но для меня они стали триггером для более широкой дискуссии: как помочь нашим дочерям справиться с противоречиями, с которыми они неизбежно столкнутся, будучи девочками, с диссонансом, который как никогда присущ женскому взрослению. Тогда казалось, что я не закончила – не только с принцессами, но и со всей культурой детства маленьких девочек: во что она превратилась, как она изменилась за десятилетия, прошедшие с тех пор, как я сама была ребенком, что эти изменения означают и как ориентироваться в них, будучи родителем.

Я первая признаю, что у меня нет всех ответов. А у кого они могут быть? Но как мать, которая также является журналисткой (или, возможно, наоборот), я считаю, что важно изложить контекст – маркетинг, наука, история, культура, – в рамках которого мы делаем свой выбор, предоставить информацию, которая поможет родителям более мудро подходить к принятию решений.

Поэтому я вернулась в царство Disney, а также посетила магазин American Girl Place и Американскую международную ярмарку игрушек (крупнейшая в отрасли торговая выставка, где представлены все самые популярные новинки). Я шастала по детскому отделу Pottery Barn и Toys «R» Us. Я беседовала с историками, маркетологами, психологами, нейробиологами, родителями и самими детьми. Я познала ценность оригинальных сказок; размышляла о значении детских конкурсов красоты; вышла в интернет в качестве «виртуальной» девочки; даже посетила концерт Майли Сайрус (чтобы вы поняли, насколько ответственно я подошла к делу). И я столкнулась лицом к лицу с собственной растерянностью – как мать, как женщина – в том, что воспитание девочки поднимает во мне вопросы о моей собственной феминности.

Как и все, я хочу для своей дочери самых простых вещей: чтобы она росла здоровой, счастливой и уверенной в себе, с четким пониманием своего потенциала и возможностью его реализовать. Однако она живет в мире, который говорит ей – что в три, что в тридцать три года, – что самый верный способ этого добиться – выглядеть, например, как Золушка.

Но я забегаю вперед. Давайте вернемся назад и начнем там, где начинаются все хорошие истории.

Давным-давно.

Глава 2
Что не так с Золушкой?

Когда Дейзи было три года, я ее потеряла. Точнее, позволила ей потеряться. Она бросилась в толпу, когда мы отмечали бат-мицву моей племянницы, и я ее не остановила. Ну какие тут могут быть неприятности, рассуждала я: в зале было по меньшей мере пятьдесят еврейских матерей. В то же время там была крутая мраморная лестница, двери, выходящие на темную парковку, переходящую в заросшее камышом болото, и кухня, полная оставленных без присмотра ножей. Поэтому, когда прошло двадцать минут, а она так и не появилась, я начала немного волноваться. Ладно, запаниковала.

Я протиснулась сквозь толпу, выкрикивая ее имя, оставляя за собой взволнованных бабушек. Затем одна из подруг моей племянницы дернула меня за рукав.

– Она там, – сказала девочка, указывая на группу из примерно десяти подростков.

Я все еще не видела своего ребенка. Поэтому подошла ближе и заглянула через плечо одного из мальчиков. Дейзи лежала на земле; ее руки были крестом сложены на груди. Сжатые губы, мрачное выражение лица.

– Может, Айзек? – спросила одна из девочек, подталкивая вперед тощего шестилетнего мальчика.

Не открывая глаз, Дейзи покачала головой.

– Майкл? – попробовала другая девочка. Снова немое отрицание.

– Джефф?

Вновь отказ.

Я спросила мальчика, стоявшего передо мной, что происходит.

– Она Белоснежка, – объяснил он. – Она съела ядовитое яблоко, и теперь мы пытаемся найти нужного принца, который сможет разбудить ее.

Я никогда не рассказывала Дейзи историю о Белоснежке. Я намеренно скрывала ее, потому что, даже если отбросить очевидный сексизм, сама Белоснежка – та еще заноза. Ее единственное достоинство, насколько я могу судить, это аккуратность: она вечно что-то чистит, вытирает пыль, заставляет гномов мыть свои грязные рукавицы. (Ладно, еще у девчушки неплохой музыкальный слух. Но на этом все.) Она воплощала все, что, как мне казалось, моя дочь отвергнет либо не поймет, не говоря уже о принятии: пассивная, лишенная индивидуальности принцесса, спасенная принцем (который очарован исключительно ее красотой) ради классического «жили-они-долго-и-счастливо», где весь контроль – у него. Но все же моя девочка, каким-то образом ознакомившаяся с сюжетом, блаженно лежала в ожидании Первого Поцелуя Любви.

Дейзи подняла руку.

– Гарри! – объявила она. – Гарри должен быть принцем.

Две девочки в тот же миг умчались искать ее одиннадцатилетнего кузена, а все остальные остались и смотрели на мою принцессу с восторгом.

Она была настолько уверена в их присутствии, что даже не открыла глаза.

* * *

Бог свидетель: я была диснеевским ребенком. У меня с 1970 года лежат фирменные мышиные ушки, на которых желтой нитью вышито витиеватое «ПЕГГИ». Я до дыр заслушала пластинку с историями про Питера Пэна, Алису в Стране чудес и даже Золушку. Но пока у меня не родилась дочь, я никогда не слышала о «Принцессах Disney» как о явлении. Оказывается, на то была причина. Их не существовало до 2000 года. Тогда бывший руководитель Nike по имени Энди Муни въехал в Disney на метафорическом белом коне, чтобы спасти от страданий подразделение потребительских товаров.

Как-то раз я беседовала с Муни в его роскошном офисе в Бербанке, штат Калифорния. С вполне себе прекрасным шотландским говором он поведал мне ставшую легендарной историю о том, как примерно через месяц после вступления в должность он полетел в Финикс на шоу «Disney на льду» и оказался в окружении маленьких девочек в костюмах принцесс. Костюмах принцесс, которые были – о ужас! – самодельными. Как бренд мог упустить такую нишу? Уже на следующий день Муни собрал свою команду, и они начали работу над «Принцессами». Это был рискованный шаг: до этого Disney никогда не продвигал своих персонажей отдельно от выхода фильма, а старожилы вроде Роя Диснея считали бредом объединение героев из разных историй. Вот почему сегодня, когда это происходит, дамы никогда не смотрят друг другу в глаза. Каждая глядит как бы в сторону, словно не зная о присутствии другой. Теперь, когда я вам об этом рассказала, вы тоже будете такое замечать. И, скажу я вам, выглядит жутковато.

Стоит также отметить, что не у всех диснеевских принцесс королевское происхождение. Отчасти гениальность «Принцесс», по признанию Муни, заключается в том, что их значимость настолько широка, что, по сути, ее нет. Даже Фея Динь-Динь изначально была принцессой, хотя ее «правление» было недолгим. Между тем, хотя Мулан (молодая протофеминистка, которая выдает себя за мужчину, чтобы спасти Китай) и Покахонтас (дочь индейского вождя) официально являются частью клуба, я сомневаюсь, что вы сможете найти их в магазинах. До конца 2009 года они были принцессами с самой смуглой кожей, а также принцессами с наименьшим потенциалом. Сами понимаете, украсить орлиные перья Покахонтас можно лишь до определенного лимита. Что касается Мулан, то она появляется лишь в кимоноподобном одеянии ханьфу, которое по фильму не приносит ей особой радости, а не в своем воинском снаряжении.

Говоря о «Принцессах», вы имеете в виду Золушку, Спящую Красавицу, Ариэль и Белль (это «современная» принцесса, чья история показывает, что подходящая женщина может превратить чудовище в принца). Белоснежка и Жасмин тоже входят в пантеон, хотя они чуть менее популярны.

Первый мерч с «Принцессами», выпущенный без маркетингового плана, без фокус-групп, без рекламы, продавался, словно по благословлению Феи-крестной. В течение года продажи взлетели до 300 миллионов долларов. К 2009 году они достигли четырех миллиардов долларов. Четыре миллиарда долларов!

В разное время права на производство кукол по мотивам анимационных фильмов Disney принадлежали разным компаниям. В 2016 году Hasbro купила лицензию у Mattel, после чего акции Hasbro достигли рекордного уровня. Mattel в 2022 году снова «отвоевала» права на продажу диснеевских принцесс. После этой новости акции компании выросли на 6 %.

На рынке существует более двадцати шести тысяч товаров с «Принцессами Disney» – число, которое, особенно если исключить сигареты, алкоголь, автомобили и антидепрессанты, просто ошеломляет. «Принцессы» стали не только самым быстрорастущим брендом из когда-либо созданных компанией; это самая большая франшиза на планете для девочек от двух до шести лет.

И по сей день Disney практически не проводит маркетинговых исследований в отношении «Принцесс», полагаясь на силу преемственности от матери к дочке, а также на очевидный рейтинг продаж в тематических парках и магазинах Disney Store (Тиана, широко разрекламированная «первая афроамериканская принцесса», оказалась в некотором роде исключением, но о ней мы поговорим позже).

– Мы дали девочкам то, что они хотели, – сказал Муни об успехе линии, – хотя, мне кажется, никто из нас не понимал, насколько сильно они этого хотели. Было бы здорово просто сидеть здесь и ставить себе в заслугу то, что у меня был некий грандиозный план, но все, что мы сделали, – это представили себе комнату маленькой девочки и подумали, как она сможет воплотить в жизнь свои фантазии о жизни принцессы. На каком постельном белье хотела бы спать принцесса? Под звуки какого будильника принцесса хотела бы просыпаться? Какой телевизор принцесса хотела бы смотреть? Редко можно встретить девочку, у которой каждый предмет в комнате имеет какое-то отношение к «Принцессам», но три или четыре предмета – это здорово для бизнеса.

Действительно, здорово. В определенном возрасте девочки практически не могут не иметь несколько подобных безделушек. Даже в нашем доме, где ни Стивен, ни я лично не купили ни одного предмета, посвященного «Принцессам», каким-то образом оказались несколько книжек-раскрасок, набор карандашей, игрушечная Белоснежка и надувной матрас.

Тем временем к 2001 году компания Mattel выпустила собственную линейку товаров «девчачьего мира»: куклы Барби-принцессы, DVD-диски, игрушки, одежда, декор для дома и многое другое. В то время, когда объем продаж Барби по стране снижался, они мгновенно стали бестселлерами. Даже Даша-путешественница, бесстрашная искательница приключений с вечно грязными коленками, взошла на трон: в 2004 году, после состоящего из двух частей эпизода, в котором она превратилась в «настоящую принцессу», Nickelodeon и Viacom выпустили одетую в атласное платье куклу с волосами, которые растут или укорачиваются, если прикоснуться к короне. Среди прочего, кукла-билингв произносит фразы «Vámonos! Пойдем в сказочную страну!» и «Расчешешь мне волосы?».

Я не сомневаюсь, что маленькие девочки любят играть в принцесс; в детстве я и сама, конечно же, время от времени пользовалась забракованной мамой диадемой со стразами. Но когда речь идет о двадцати шести тысячах предметов (и это только Disney), трудно сказать, где заканчивается «желание» и начинается «принуждение».

Муни был готов к этому беспокойству и к моей общей тревоге касательно «Принцесс», которые, особенно в его версиях товаров, фокусируются на одежде, украшениях, косметике и необходимости заполучить мужа-красавчика.

– Знаете, – сказал он, – у меня есть друзья, чей сын одно время фанател от Power Rangers, и они осуждали себя, думая, что что-то сделали не так. Потом они поговорили с другими родителями, чьи дети тоже прошли через это. Как мальчики, так и девочки. Я вижу, как девочки развивают свое воображение, представляя себя принцессами, а потом эта фаза проходит, и они становятся адвокатами, врачами, матерями или принцессами, всякое случается.

В его словах есть смысл. Я никогда не встречала исследования, доказывающего, что игры в принцесс напрямую наносят ущерб самооценке девочек или ослабляют другие стремления. И поверьте мне, я искала. Однако есть достаточно доказательств того, что чем больше девочки потребляют информацию из мейнстримных СМИ, тем большее значение придают тому, чтобы быть красивыми и сексуальными. И множество исследований показывают, что девочки-подростки и студентки колледжей, придерживающиеся традиционных представлений о женственности – особенно те, что акцентируются на красоте и удовлетворении окружающих, – менее амбициозны и более склонны к депрессии, чем их сверстницы с другими убеждениями. Они также реже получают удовольствие от секса или настаивают на использовании презервативов. Все это не предвещает ничего хорошего для психического здоровья Белоснежки в долгосрочной перспективе.

Теперь вы, возможно, визуализируете бедных, незадачливых девушек, покорных, не особенно успешных и легко поддающихся влиянию; тех, у кого волосы скрывают лицо длинными прядями, пока сами девчонки отступают на задний план. Мне уж точно трудно связать такую пассивность с моей собственной энергичной, жизнелюбивой дочерью. Тем не менее даже способные на подвиги девчонки могут сбиться с пути – на удивление быстро – под влиянием стереотипов. Возьмем студенток колледжа с хорошей академической успеваемостью, изучающих высшую математику. Их попросили просмотреть несколько рекламных роликов: четыре нейтральные рекламы (изображающие, скажем, мобильные телефоны или животных) перемежались с двумя, изобилующими клише (девушка в восторге от лекарства против прыщей или женщина, пускающая слюни при виде сухой смеси для пирожных). Затем они заполнили опросник, и – вуаля! – члены группы, просмотревшей стереотипную рекламу, проявили меньший интерес к математическим и естественно-научным профессиям, чем их сокурсницы, которые видели только нейтральную рекламу. Я повторюсь: эффект был очевиден после просмотра двух рекламных роликов. И угадайте, кто лучше справился с тестом по математике – студентки, которых перед сдачей попросили примерить купальник, или те, кого попросили примерить свитер? (Подсказка: вторая группа; также забавный факт: у студентов мужского пола такого различия не наблюдалось.)

Между тем, по данным опроса, проведенного в 2006 году среди более чем двух тысяч детей школьного возраста, девочки неоднократно рассказывали о парализующем давлении, вынуждающем их быть «идеальными»: не только получать отличные оценки и возглавлять внутришкольный управляющий совет, быть редактором газеты и капитаном команды по плаванию, но также быть «доброй и заботливой», «угождать всем, быть очень стройной и правильно одеваться».

Вместо того чтобы жить мечтой, девочки сталкивались с противоречием: тщетно пытались оправдать все появляющиеся ожидания, возлагаемые на них, не отпуская при этом старых. Вместо того чтобы чувствовать большую свободу и выбор касательно того, как быть женщиной – на что можно было бы рассчитывать, – теперь им кажется, что они должны не только «иметь все», но и «быть всем»: Золушкой и Супергерл одновременно. Агрессивной и покладистой. Умной и сногсшибательной. Это делает их привилегированными обладателями новых возможностей или жертвами масштабной аферы?

Ответ: да. В том смысле, что оба варианта верны, и именно в этом заключается коварство. Одно дело, если бы цель была более реалистичной или если бы девушки были воодушевлены созданием новой женственности, но все это не так.

Число девушек, чрезмерно беспокоящихся из-за своей внешности и веса, фактически выросло в период с 2000 по 2006 год (обогнав переживания из-за школы), равно как и частота их обращений в связи со стрессом, а также уровень депрессий и самоубийств.

Складывается впечатление, что чем больших высот девушки добиваются, тем больше они зацикливаются на внешности – это не так уж разнится с тем, как картинка «хорошей матери» набирала обороты в то же время, когда взрослые женщины наводняли рынок труда. В своей гениальной книге «Просвещенный сексизм»^[3] Сьюзан Дуглас называет это сделкой, которую заключают девочки и женщины, ценой успеха, способом, которым они бессознательно снимают напряжение из-за угрозы, предоставляемой прогрессом для доминирования мужчин. «Мы можем преуспевать в школе, заниматься спортом, учиться в колледже, стремиться к определенной работе, ранее предназначавшейся для мужчин, и получать ее, быть работающими матерями и так далее. Но в обмен на это мы должны зацикливаться на своих лицах, весе, размере груди, марках одежды, украшениях, идеальном воспитании детей, на том, как понравиться мужчинам и заставить других женщин завидовать».