Барбизон. В отеле только девушки

PAULINA BREN

The Barbizon

THE HOTEL THAT SET WOMEN FREE

Перевод с английского А. И. Логиновой

© Copyright © by Paulina Bren, 2021

First Published in the United States in 2021 by Simon and Schuster

Translation rights arranged by The Van Lear Agency LLC and MacKenzie Wolf All rights reserved.

© Логинова А. И., перевод на русский язык, 2022

© Горнов А., иллюстрации, обложка, 2022

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2023

Введение

Кем же была она, постоялица знаменитого нью-йоркского отеля «Барбизон»? Она могла прибыть откуда угодно: как из провинциальной одноэтажной Америки, так и с той стороны моста Джорджа Вашингтона; но чаще всего подъезжала к дверям отеля на желтом, с шашечками, такси – оттого что еще не умела пользоваться метро. В руках – бумажка с адресом, который она прилежно зачитывала таксисту: «Отель „Барбизон“, Восточная 63-я улица, дом сто сорок». Но, скорее всего, таксист догадывался, куда ее везти, прежде чем она начинала диктовать. Может, заметив, как робко она садится в машину, как крепко сжимает ручку чемодана коричневой кожи, а может, увидев, что впервые оказавшаяся на Манхэттене иногородняя девушка одета в свое лучшее платье.

К тому времени бумажка с адресом успевала помяться и изрядно истрепаться в автобусе, поезде, а то и самолете – если ее владелице повезло, она была при деньгах, либо если, подобно Сильвии Плат или Джоан Дидион, она выиграла литературный конкурс журнала «Мадемуазель». То волнение, что охватывало молодую женщину в миг, когда она открывала парадную дверь отеля, невозможно было испытать больше никогда – слишком многое оно значило: побег из родного городка и от того, что могло (или не могло) ее там ожидать. Это случалось спустя много месяцев, в которые ей пришлось копить, упрашивать, во всем себе отказывать и долго, тщательно строить планы. И вот она в Нью-Йорке, готовая навсегда измениться и начать новую жизнь. Ее судьба – в ее руках.

Долгие годы журнальная реклама отеля восклицала: «О, как хорошо жить в Нью-Йорке!.. Особенно в отеле „Барбизон“ для женщин». Слоган цепкий и одновременно ободряющий: «Единственная в своем роде гостиница только для молодых женщин!» Но статьи еще и предупреждали: по Нью-Йорку рыщут хищные волки-мужчины в поисках хорошеньких и неискушенных, а отель «Барбизон» послужит одновременно пристанищем и укрытием. Однако не только поэтому девушки всей Америки стремились остановиться именно там. Было общеизвестно, что в отеле во множестве обитали подающие надежды актрисы, модели, певицы, художницы и писательницы – и даже известные! Когда Рита Хейворт дерзко и сексапильно позировала для журнала «Лайф» в гимнастическом зале отеля, она всем своим видом показывала: у тебя множество возможностей.

Правда, каждая вновь прибывшая должна была сперва предстать перед госпожой Мэй Сибли, помощницей управляющего, ястребиным взором смотревшей со стойки регистрации. Новенькой требовалось иметь презентабельную (а лучше – привлекательную) наружность, и, в зависимости от моральных и прочих качеств, ей присваивалась та или иная буква. Про себя госпожа Сибли определяла, какая именно: А, В или С.

Литера «А» чаще всего присваивалась девушкам моложе двадцати восьми, «В» – тем, кому было от двадцати восьми до тридцати восьми, а «С»… ну, эти уже мало куда годились

Чаще всего приезжей девушке, носившей на лице беспокойную улыбку, а на голове – ту же шляпку, в которой она ходила в воскресную школу, присваивалась «А». Первое препятствие, однако, преодолевалось легко. Получившим одобрение госпожи Сибли выдавался ключ от номера и список того, что можно и нельзя, после чего новоиспеченная постоялица отеля «Барбизон» поднималась на лифте на этаж, в комнату, свой новый дом, где ни в коем случае не дозволялось принимать мужчин. Там она раздумывала, что делать дальше. Одним о такой комнате прежде доводилось только мечтать, другие видели и получше. Но для каждой молодой постоялицы «Барбизона» узкая кровать, комод, кресло, торшер и небольшой письменный стол в крошечной комнатке, покрывало с цветочным узором на кровати и занавески с таким же рисунком были неким символом освобождения. Во всяком случае, поначалу.

* * *

«Барбизон» – это история самого известного нью-йоркского отеля для женщин, от своей постройки в 1927 году до постепенного превращения в жилой дом для мультимиллионеров в 2007-м. В этой истории запечатлены судьбы выдающихся женщин, которые в нем жили, хроника Манхэттена двадцатого столетия и былых женских устремлений и чаяний. Отель построили в «ревущих двадцатых» для многих и многих женщин, решивших в одночасье сорваться в Нью-Йорк работать в сверкающем небоскребе. Они больше не желали останавливаться в неудобных меблированных комнатах; им требовалось то же, что давно было у мужчин: изысканный отель с постоянными апартаментами и понедельной оплатой, ежедневными услугами горничных и гостиничным рестораном, избавлявшим от кухонных хлопот.

В 1920-е появлялись и другие отели для женщин, но именно «Барбизон» взбудоражил умы американок. Он продержался дольше, чем большинство остальных, – отчасти потому, что ассоциировался с молодыми женщинами, а позже, в пятидесятые годы – с красивыми и желанными молодыми женщинами. Мужчинам строго запрещалось входить туда: лишь по выходным на вечеринки, называемые «Аллея влюбленных» – и то не дальше вестибюля; парочки прятались в тени, укрываясь в листве комнатных растений, горшки с которыми были расставлены в стратегических местах. Писатель-затворник Джером Сэлинджер, даже не будучи волком, частенько сиживал в кофейне отеля «Барбизон», притворяясь канадским хоккеистом. И другие мужчины, стоило им пересечь Лексингтон-авеню в районе 63-й улицы, так уставали, что срочно нуждались в отдыхе, и вестибюль «Барбизона» казался им идеальным местом. Некоторые – например Малахий Маккорт, брат автора «Праха Анджелы»^[1], – хвастались, что им удалось проникнуть в тщательно охраняемые спальни; а кто-то потерпел неудачу, попытавшись выдать себя за сантехника или гинеколога, вызванного на дом, – эти попытки забавляли (и сердили) госпожу Сибли.

Один только список постоялиц «Барбизона» чего стоит.

Пережившая крушение «Титаника» Молли Браун; актрисы Грейс Келли, Типпи Хедрен, Лайза Миннелли, Эли Макгроу, Кэндис Берген, Филисия Рашад, Жаклин Смит и Сибил Шепард; писательницы Сильвия Плат, Джоан Дидион, Диана Джонсон, Гейл Грин, Энн Битти, Мона Симпсон и Мег Вулицер; дизайнер Бетси Джонсон; журналистки Пегги Нунан и Линн Шерр и многие другие.

Но до того, как прославиться, они, совсем молодые, приезжали в отель «Барбизон» с чемоданом, рекомендательными письмами и надеждами. Кому-то удалось осуществить свою мечту, многим – нет. Одни уезжали обратно домой, другие запирались в своих комнатках в отеле и разбирались, что пошло не так. Каждая надеялась, что это временное пристанище, мягкая посадка, и вот-вот героиня сделает себе имя, воплотит в жизнь свои мечты и устремления. Но год за годом многие опять возвращались. Эти задержавшиеся, известные более юным постоялицам как «Те Женщины», наглядно демонстрировали: вот что будет, если ты не постараешься и не вырвешься отсюда.

В семидесятые годы двадцатого столетия, когда Манхэттен из шикарного и модного постепенно превращался в ветхий и устаревший, «Те Женщины» регулярно собирались в вестибюле и обсуждали молодых жиличек, а то и позволяли себе непрошеные замечания касательно длины их юбок и аккуратности причесок. А уж в восьмидесятые, когда возможности поддерживать прежний имидж «тихой гавани для женщин» не стало, а руководство отеля позволило заселяться мужчинам, у этих дам и подавно появились поводы для критики. Однако, несмотря на угрозы покинуть жилье, «Те Женщины» остались. Когда Манхэттен вернул себе былую привлекательность на рынке недвижимости и «Барбизон» подвергся последним переделкам, став из отеля элитным жилым домом, для них выделили целый отремонтированный этаж, где и поныне живут немногие оставшиеся – теперь по адресу «Барбизон, дробь шестьдесят три». Из почтового ящика по соседству с собственными ящиками забирает свою корреспонденцию еще один нынешний жилец – британский актер и комик Рикки Джервейс^[2].

С 1928 года, когда отель «Барбизон» открыл свои двери для женщин, не требовалось уточнять, что он предназначался конкретно для белых женщин из средних и высших слоев общества: это ясно давали понять адрес (Верхний Ист-Сайд), портрет типичной постоялицы с рекламных плакатов и требуемый тип рекомендательных писем. Но в 1956 году в отеле поселилась студентка университета Темпл, талантливая художница Барбара Чейз. Вероятнее всего, она стала первой афроамериканкой среди постоялиц отеля. Тогда ничего из ряда вон не случилось: в ее защиту говорили не только привлекательная внешность и творческие достижения, но и журнал «Мадемуазель». Главный редактор журнала, Бетси Талбот Блэкуэлл, влиятельная фигура в нью-йоркском издательском мире, устроила Барбаре в июне как одной из победительниц литературного конкурса месячную поездку в Нью-Йорк для стажировки в качестве приглашенного редактора. Уверенности в том, что администрация «Барбизона» разрешит ей поселиться в отеле, не было. Но это случилось – пусть ей и не стали сообщать, что на цокольном этаже есть бассейн. В редакции журнала «Мадемуазель» на Мэдисон-авеню, когда клиенты из южных штатов приехали встретиться с победительницами конкурса, Бетси Талбот Блэкуэлл предусмотрительно увела Барбару из кабинета.

«Барбизон» и «Мадемуазель» во многих смыслах существовали в симбиозе: и тот и другой были рассчитаны на определенную женскую аудиторию, шли в авангарде (порой выступая весьма радикально) социальных перемен – лишь для того, чтобы те самые женщины, для которых они работали, сами стали в первых рядах, поменяв свои интересы и устремления. А значит, невозможно рассказать историю «Барбизона», не пройдясь коридорами редакции журнала «Мадемуазель». В 1944 году Бетси Талбот Блэкуэлл решила: победительницы литературного конкурса, которые будут проводить июнь на Манхэттене – днем проходя стажировку под руководством редакторов журнала, а по вечерам, не отказывая себе в удовольствиях посещать званые ужины, блестящие вечеринки и пить коктейли в изысканном обществе, – должны останавливаться именно в «Барбизоне». Конкурс привлек лучших из лучших студенток и открыл двери «Барбизона» для Джоан Дидион, Мег Вулицер, Бетси Джонсон и им подобных. Но именно Сильвия Плат, самая известная из «приглашенных редакторов месяца», и обеспечила «Барбизону» дурную славу. Спустя десять лет после пребывания в отеле и незадолго до последней, успешной, попытки самоубийства, она выдаст мрачные тайны отеля в своей знаменитой книге «Под стеклянным куполом», где он выведен под названием «Амазон».

Умненькие «приглашенные редакторы», победительницы конкурса журнала «Мадемуазель», жили в отеле рядом с ученицами культовых курсов секретарей Кэтрин Гиббс: они занимали три этажа отеля; у них были собственные коменданты, строгий распорядок и отдельные чаепития. Молодые женщины в белых перчатках и ладно сидящих шляпках, какие предполагалось носить «идеальным секретарям», олицетворяли новые возможности для девушки из провинции, которая не сможет попасть в Нью-Йорк благодаря таланту танцовщицы, актрисы или певицы, но вполне способна проложить себе дорогу к шику и блеску Мэдисон-авеню при помощи пишущей машинки. Однако именно присутствие моделей закрепило за отелем репутацию «кукольного домика». Красивые обитательницы отеля в основном работали в агентстве «Пауэрс», а потом по большей части перекочевали в агентство «Форд», которым заправляли две смелые женщины и которое располагалось в безвкусном особняке из песчаника. Но за стенами обиталища сердцеедок на каблуках-рюмочках разочарований тоже хватало. Писательница Гейл Грин вернулась в «Барбизон» спустя два года после первого приезда в качестве приглашенного редактора вместе с Джоан Дидион, чтобы на этот раз написать о тех, кто не считался «куколкой»: она называла постоялиц, на которых мужчины не обращали внимания, «одинокими женщинами». Некоторые были настолько одиноки, что совершали самоубийство; часто это случалось воскресным утром, потому что, как заметила одна из таких женщин, «субботний вечер для свиданий… или нет». И воскресенье становилось днем печали. Администрация отеля – госпожа Сибли и управляющий, Хью Дж. Коннор, – следила за тем, чтобы об этих самоубийствах реже упоминали в прессе. Они знали, что имидж – прежде всего: пусть лучше пишут о самой шикарной постоялице отеля, актрисе Грейс Келли.

* * *

К тому времени, когда «Барбизон» открыл свои двери и для мужчин, изначальный замысел, с которым он был построен, казался порядком устаревшим. Идея была примерно такой: женщины живут среди женщин, чтобы никто не мешал им воплотить свои мечты, как великие, так и скромные, например не убирать и не готовить самой (в каждой комнате ежедневно убирала горничная, кухни для жиличек в отеле попросту не было). Так почему же я жалею, что такого места не существовало, когда я приехала в Нью-Йорк после колледжа? И отчего пространства «только для женщин», где поддерживают женские амбиции, теперь возникают в таком количестве? Женщины приезжали в «Барбизон» не для того, чтобы взаимодействовать друг с другом, но они в любом случае это делали. Помогали друг другу найти работу, обсуждали проблемы, радовались успехам и утешали тех, кому не так повезло с трудоустройством или личной жизнью. Само то, что они жили в «Барбизоне», придавало им сил. Актриса Эли Макгроу, жившая в отеле летом 1958 года, вспоминает, как, держа в ладонях синий с белым бумажный стаканчик утреннего кофе по-турецки, чувствовала, что она «уже куда-то движется», всего лишь поселившись там [1]^[3].

Книга «Барбизон» целиком рассказывает историю, которая прежде была известна лишь обрывочно. Приступая к рассказу об этом единственном в своем роде отеле для замечательных женщин, я даже не представляла, сколь кие пытались сделать это до меня – и оставляли попытки. В архиве Нью-Йоркского исторического общества, где я рассчитывала найти целую стопку документов, обнаружилась лишь тоненькая папка, а в ней – несколько газетных вырезок. К тому же нашлось слишком мало источников информации о тех, кто просто жил в отеле «Барбизон», не будучи ни представительницей высших слоев общества или известным литератором, ни кем-то из профсоюзных активисток из рабочего класса; просто женщин, сказала бы я. Разумеется, отсутствие информации тоже кое о чем повествует: а именно о том, как легко забывается жизнь женщины и как просто из недостатка информации сделать вывод о том, что женщины не участвовали в повседневной жизни двадцатого столетия.

Но они участвовали – и еще как! – и имели творческие и карьерные стремления. Я узнала это, когда стали находиться скрытые истории «Барбизона», – как историк, как интервьюер и даже как интернет-следопыт. Я нашла бывших постоялиц, ныне живых, остроумных и здравомыслящих дам в возрасте от восьмидесяти до девяноста лет. Отыскала блокноты, письма, фотографии. Даже целый архив в штате Вайоминг! Все это поведало мне историю незамужней женщины определенного склада, рассказало о том, что для нее значило иметь собственную комнату, где она могла вздохнуть свободно, стряхнув с себя ношу ожиданий своих родных. В Нью-Йорке, городе, где сбываются мечты. «Отель „Барбизон“» – о том, как создать самое себя; и ничего, подобного ему, не существовало прежде и не появлялось после.

Глава 1
Как строили «Барбизон»

«Непотопляемая» Молли Браун против флэпперов

В последнем десятилетии XIX века появилась Новая женщина. Она больше не желала быть только дочерью, матерью и женой. Ей не сиделось в четырех стенах, ей хотелось независимости и не терпелось избавиться от того, что отягощало. Частенько ее можно было встретить на велосипеде, в широких брюках-блумерах и надуваемой ветрами блузке – она ехала куда-нибудь.

«Новыми женщинами» писатель Генри Джеймс окрестил богатых американок, приезжающих в Европу за независимостью и свободой от ожидавших дома ограничений. Но выражение приобрело популярность и дополнительный смысл: быть «новой женщиной» значило «жить своей жизнью».

Сначала появилась «девушка Гибсона»^[4], своего рода младшая сестренка «новой женщины»: из средних и высших слоев общества, с развевающимися волосами, с соблазнительными округлостями в нужных местах, но на талии затянутая корсетом «лебединый клюв», из-за чего ей приходилось подаваться слегка вперед, точно она была всегда в движении и вот-вот сорвется с места. Потом – Первая мировая, избирательное право для женщин, «ревущие двадцатые» – и «девушки Гибсона» уступили дорогу еще более дерзкой версии себя – «флэпперам»^[5]. Младшие сестры гибсоновских дев презрели корсеты, курили, пили алкоголь, флиртовали – и не только! Хихиканье, бьющая через край энергия и бесстыдно открытые лодыжки. Но флэпперы заявили всем, кто хотел слышать – да и тем, кто не хотел, – что новая женщина стала более демократичной. Бросить вызов общественным устоям захотели не только те, кто мог себе это позволить. Женщины – все без исключения – осмелились выйти в большой мир. Война и избирательное право пробили брешь в некогда железных аргументах в защиту того, зачем ей нужно сидеть дома. И пусть мир привыкает. Вот что царило в воздухе, когда в 1927 году закончилось строительство отеля-резиденции «Барбизон».

Одной из первых постоялиц стала «непотопляемая» Молли Браун, известная тем, что пережила крушение «Титаника». Женщина, которой достало сил не опустить весла, когда мужчины сдались, сидела в своем номере отеля «Барбизон» за маленьким письменным столом, держа в руке перо. Шел 1931 год: Молли Браун (полное имя которой – Маргарет Тобин Браун) было уже шестьдесят три. Бывшая красавица, а теперь располневшая и грубоватая, она одевалась ярко, эксцентрично и даже слегка комично. Но Молли Браун было все равно, что о ней скажут: будучи из первого поколения «новых женщин», она успела водрузить собственный флаг на землях новой эры.

Отложив письмо в Денвер, она выглянула из окна «Барбизона» в бледное февральское небо. И вспомнила о том, что такое же небо видела той ночью, когда «Титаник» стал крениться – куда быстрее, чем она могла себе представить. Это произошло в 1912 году – до Первой мировой оставалось еще два года; казалось, что с тех пор, как Молли Браун присоединилась к своим друзьям из знаменитого семейства Астор в путешествии по Египту и Северной Африке, прошла целая вечность. Ее дочь, студентка парижской Сорбонны, встретилась с ней в Каире: есть традиционное фото «на память» на верблюдах, в тяжелых платьях эдвардианской эпохи, а сзади маячат Сфинкс и пирамиды. Молли с дочерью вернулись в Париж, но, получив известие о болезни внука, женщина быстренько забронировала каюту на том же корабле, что и Асторы. Он назывался «Титаник».

Шли шестые сутки пути. Молли прекрасно поужинала и с комфортом читала в каюте первого класса, когда вдруг услышала грохот. От толчка она упала с койки, но, будучи опытной путешественницей, не придала этому особенного значения, пусть и заметила, что паровые машины заглохли. Лишь когда Джеймс Макгау, заведующий отделом универмага «Джимбелс» в Филадельфии, с мрачным видом сунулся в окно каюты, размахивая руками и крича: «Надевайте спасательные жилеты!», она, основательно утеплившись, вышла [1]. Несмотря на призывы, на палубе Молли встретили совершенно не стремящиеся в спасательные шлюпки люди с выпученными от ужаса глазами. Она умоляла пассажирок первого класса садиться в шлюпки до тех пор, пока кто-то из экипажа довольно бесцеремонно не усадил ее саму. В момент отплытия послышались выстрелы: это помощники капитана стреляли по пассажирам с нижней палубы, в отчаянии пытавшимся забраться в шлюпки, предназначенные для богатых пассажиров и уходившие полупустыми.

В темноте, пока спасательная шлюпка номер шесть барахталась в волнах, Молли с ужасом наблюдала за происходящим. Те, кто сидел рядом, оплакивали близких, оставшихся на борту, когда вода поглотила «Титаник», и вскоре он совсем исчез под водой. Крики раздавались, даже когда все остальное стихло. Стояла ночь, угольно чернели морские воды, и то, что два джентльмена из числа пассажиров абсолютно ни на что не годились, добавляло безнадежности. Раздосадованная Молли взяла управление шлюпкой в свои руки. Давала указания гребцам и снимала часть теплых вещей, чтобы поделиться с теми, кто не сообразил утеплиться. К утру шлюпку подобрал пароход «Карпатия», и ко времени, когда Молли в числе спасшихся прибыла в гавань Нью-Йорка, она, неудержимая активистка, уже организовала Комитет помощи пострадавшим и собрала сто тысяч долларов нуждающимся. И написала денверскому стряпчему: «Вода была чудесная, плавание превосходным. Нептун был особенно добр ко мне, и я благополучно добралась до суши» [2]. К ее другу, Джону Джейкобу Астору IV, бог морей оказался менее благосклонен: богатейший пассажир «Титаника» числился погибшим.

Прошло почти двадцать лет, и вот «непотопляемая» Молли Браун поселилась в комнате отеля «Барбизон», и если ночное небо изменилось мало, то мир вокруг стал совсем другим. Первая мировая война запустила механизм множества перемен, но для самой Молли едва ли не таким же важным стал развод с мужем, Дж. Дж. Брауном. Им было не по пути: он – дамский угодник, она – активистка. Она защищала права женщин, детей и рабочих задолго до того, как это стало модным. Дж. Дж. Браун, по происхождению ирландец, в одночасье разбогател, напав на золотую жилу; вместе с Молли они, выбравшись из бедности, заняли место в высшем денверском обществе. После развода и вплоть до смерти Джеймса Брауна в 1922 году – он не оставил завещания, и судебные препирательства длились долгих пять лет – от Молли отвернулись все: и высшее общество Денвера, и собственные дети. Но случившееся лишь заново зажгло ее желанием играть на сцене. Влюбленная в знаменитую французскую актрису Сару Бернар, Молли Браун переехала в Париж изучать драматическое искусство: она выходила на сцену в «Венецианском купце» и «Антонии и Клеопатре». У нее был острый ум и огненный темперамент, какие особенно ценились здесь – пусть даже в женщине шестидесяти лет, – и скоро ее окрестили «некоронованной королевой интеллектуального Парижа» [3].

Какие бы легенды ни ходили о Молли Браун, одно в ней не оставляет сомнений: сила характера. Как-то она писала о себе:

«Я – дочь приключений. То есть мне ни разу не приходилось скучать и я была готова к любым неожиданностям. Со мной могло статься что угодно и когда угодно: сяду на самолет – он упадет, сяду в автомобиль – въеду в столб, выйду прогуляться в сумерках – вернусь в карете скорой помощи, в бинтах с ног до головы. Так встали звезды, как сказали бы астрологи. Что и хорошо, если ты хочешь, чтобы твоя жизнь была на виду, а не в тени» [4].

Молли Браун была не из флэпперов, пусть даже, будь она моложе, тяга к приключениям их роднила бы. Но моложе уже не стать, и флэпперы, девушки эпохи джаза, скорее раздражали: сексуальная раскрепощенность, определяющая их черта, досталась поколению Молли Браун немалой кровью. Тем не менее, вернувшись из Парижа, она решила поселиться именно здесь, в «Барбизоне» – по соседству с девушками, которых публично осуждала, но чей неукротимый дух вполне могла бы понять. Она захотела остановиться тут потому, что желала испытать «другую себя» – а где этим можно заняться, как не в «Барбизоне»?

Молли ужасно понравилось, как ее разместили. В письмо в Денвер она вложила исчерканную и испещренную пометками брошюру с описанием отеля, чтобы стало понятно, как выглядит ее новая нью-йоркская жизнь.

«Тут радио в каждой комнате!» – писала Молли Браун.

Вот округлый силуэт среди густого чернильного неба – северо-западная башенка с заложенной кирпичом террасой, окнами на угол Лексингтон-авеню и 63-й улицы. Внутри, в ее многокомнатном номере – одном из лучших в отеле, но таком же скромном, как и стандартные, – находились узенькая кровать, небольшой письменный стол, комод и крошечное кресло. Можно было, не вставая с кровати, открыть и закрыть дверь, а также порыться в комоде. Пусть и простенькая, но это была ее «мастерская», как писала Молли в том самом письме денверским друзьям, «до потолка заваленная всяким добром» [5].

А повыше номера, на двадцать девятом этаже, было еще одно окно в готическом стиле, у которого она ходила кругами в барбизонской «башне Рапунцель», где во множестве размещались мастерские многообещающих молодых художниц: в этой комнате со звуконепроницаемыми стенами и высоченными потолками Молли часами упражнялась, распевая арии. Актовый зал, поясняла она, нужен для того, чтобы проживающие в отеле актрисы и певицы, нынешние и будущие, давали концерты. В оформленных в итальянском стиле вестибюле и бельэтаже отеля Молли играла в карты с подругами. В библиотеке со стенами, обшитыми дубовыми панелями, собирался ее книжный клуб. (Вероятнее всего, она приходила на собрания литературной группы «Пегас», созданной с целью «поощрения достижений мысли путем предоставления авторам возможности продемонстрировать свои сочинения перед публикой и обсудить в атмосфере здоровой, честной и конструктивной критики» [6].) Мужчинам – всем, кроме лицензированных врачей, сантехников и электриков, записанных в журнале посещений, – строго запрещалось присутствие где-либо, кроме вестибюля и общей залы на восемнадцатом этаже, для чего нужно было получить пропуск, явившись в сопровождении своей дамы.

Парадный вход клуб-отеля располагался на 63-й улице [7]; в магазины на первом этаже, числом восемь, можно было войти со стороны Лексингтон-авеню: там были химчистка, парикмахерская, аптека, магазин чулок и белья и книжный магазин «Даблдей». Все необходимое для женщины определенного толка. Также туда можно было попасть прямо из отеля, через небольшой коридор, так что если постоялица не желала соваться на улицу, этого и не требовалось. Отель открылся всего три года назад, в самый пик преображения Нью-Йорка. Строительный бум был в разгаре; старое целенаправленно сносилось, на его месте возводилось новое. По мнению общественности, Манхэттен годами застраивался бессистемно, бессмысленно и хаотично, но навести порядок еще было можно. Принадлежащее прошлым столетиям будет стерто с лица земли, уступив место новому, целеустремленному, механизированному двадцатому веку; многоквартирные доходные дома и низенькие строения должны смениться хорошо спланированными башнями в силуэтах ар-деко.

Архитектура двадцатого столетия была такой же новой, как женщина, освободившаяся от прежнего гнета. Критики Нью-Йорка девятнадцатого столетия порицали «коричневый кожух, укрывший Манхэттен», оставивший след в виде моря монотонных красновато-коричневых домов [8]. Сегодня они воспринимаются как дорогие старинные и причудливые особняки из песчаника, а тогда считалось, что они уродуют лицо города. Те, кто занимался планированием, подчеркивали, что, раз уж радости и вспышек цвета времен голландского Нового Амстердама с его «красными черепичными крышами, ковровыми узорами кирпичных фасадов и выкрашенными в яркие цвета деревянными деталями» не вернуть, можно придумать архитектуру нового века и его олицетворение: небоскреб.

Посреди строительного бума, в 1926 году, синагога конгрегации Родеф Шолом продала свое здание и землю на Лексингтон-авеню и 33-й улице Манхэттена за восемьсот тысяч долларов [9]. Одна из старейших еврейских общин Соединенных Штатов переезжала в Вест-Сайд, оставив место для будущего первого отеля-резиденции для женщин. Синагога простояла пятьдесят пять лет; она появилась, когда еврейские иммигранты переехали из многоквартирных домов в центре Ист-Сайда в новенькие дома Среднего Манхэттена и жилой части Вест-Сайда. И снова она перебиралась вслед за прихожанами из этого района, застраивавшегося особенно быстро после того, как в 1918-м ветку метро Лексингтон-авеню продлили от Центрального вокзала на 42-й улице до 125-й улицы. Для прощания с Ист-Сайдом после полувекового пребывания в синагоге на импровизированную сцену позвали старейших прихожан: миссис Натан Букмен, девяноста трех лет, и Айседор Фос, девяноста одного года [ТО]. Они ходили в эту синагогу со времен своей бат-мицвы в тринадцать лет; восседая на сцене и взирая сверху вниз на собрание добропорядочных ньюйоркцев, вспоминая родителей, бабок и дедов, немецких евреев-иммигрантов Ист-Сайда, они прощались с девятнадцатым столетием. Отель «Барбизон» же собирался здороваться с веком двадцатым.

Когда-то на пересечении Лексингтон-авеню и 63-й улицы потребовалось построить синагогу Родеф Шолом, теперь же она уступала место в ответ на новую потребность. Первая мировая война освободила женщин, а после принятия в 1920 году Девятнадцатой поправки они оказались на пути получения всех гражданских прав; одновременно с этим произошло нечто не менее важное: работающих женщин стало видно, с ними стали считаться. Как никогда много женщин подавали документы в колледж, и, хотя замужество продолжало оставаться главной целью, служба в конторе сочетала прелести флэпперского житья (за покупками в «Блуминг-дейл»! На ужин в «Дельмонико»!) с достойной подготовкой к замужней жизни. Работа в конторе считалась успешным стартом для юношей, но с тех пор, как женщины устремились в офисы, расположенные в новеньких сверкающих небоскребах, растущих по всему Манхэттену, секретарская должность перестала быть началом большой карьеры. Теперь она стала рассматриваться как возможность отточить мастерство «жены-секретаря», получая при этом жалованье и наслаждаясь кратким периодом независимости до замужества. Секретарши нового столетия «настолько заменяли боссам исчезающий типаж, к какому принадлежали их матери, насколько это вообще было возможно» [11], писал журнал «Форчун». Они печатали на машинке письма босса, проверяли остаток-сальдо чековой книжки, сопровождали к зубному врачу дочерей начальника и, если ему требовалось поднять самооценку, подбадривали беседой.

Но кое-что новые женщины получили взамен: публично признанное право жить самостоятельно, выражать собственную сексуальность (до известного предела), покупать себе самой то, что захочется, наслаждаться всеми прелестями жизни в большом городе и посещать общественные места на своих условиях. И чтобы это все делать, им нужно было где-то жить. Старый добрый женский пансион [12] – ранее доступная незамужним женщинам возможность жить и работать в Нью-Йорке – отныне считался пережитком прошлого и, как объявила газета «Нью-Йорк Таймс», ассоциировался с «кушетками, набитыми конским волосом» и «вечным запахом тушеной говядины». А еще – с рабочим классом, тогда как новая порода работающих женщин происходила из семей высшего и среднего класса и хотела что-то получше. Не собирались они мириться и со строгими правилами общежития или высокомерной филантропией (доброжелательным, но весьма унизительным мотивом создания многих и многих пансионов для вдов, работающих и нуждающихся женщин). И адрес играл роль – причем немалую!