АНА навсегда: исповедь отличницы. Анорексия длиною в жизнь

Держать пост оказалось не так уж и сложно, более того в голоде я поняла некий высокий смысл жертвенности, покаяния, и моя душа в этот час ликовала. Впервые в жизни я смогла подчинить свой разум, свой аппетит, ситуацию, в которой я находилась. Мне нравилось ощущение значимости действий, совершаемых телом. Оно делалось тоньше, изящнее, эстетичнее. Еще больше я восхищалась возможностью контролировать свое пищевое поведение. Я начала придумывать собственный мир со своими строгими правилами, которым присягала следовать. Ночные походы к холодильнику закончились. Просмотры телевизора с котлетой в руках тоже. Я начинала себе нравиться, но никак не проявляла это на людях. Находясь в окружении собеседников, я продолжала всех уверять, что нисколько не похудела, лишь немного подросла. Это не было правдой, одежда висела на мне, появилась необходимость полностью сменить гардероб. День ото дня список разрешенных продуктов сокращался мной до минимума. К окончанию поста я уже позволяла себе лишь несколько клубней отварной картошки. Мой вес начал падать, я таяла на глазах. Но этого было недостаточно. Я хотела стать худой, а не средней, больной, а не здоровой. На протяжении всей своей жизни я не выношу состояния усредненности и нормальности. Я не понимаю серого цвета, среднего достатка, нормального телосложения. Для меня существует лишь худой или толстый, холодно или жарко, черное или белое, богатство или бедность. Жить с таким пониманием действительности слишком сложно, еще сложнее, если мне приходится застревать где-то посередине.

В школе ситуация обострилась до предела. Я оказалась в зоне отчуждения. Любые слова, направленные в мой адрес, воспринимались как проявление агрессии. Класс стал мне противен. Учителей я перестала уважать. Мне казалось, что вокруг одни недоумки, которые хотят лишь зацепить меня, унизить, оскорбить. Я начала драться, стала ожесточенной, грубой. Учеба начала даваться с большим трудом. Я только и делала на уроках, что рассчитывала свое вечернее меню и придумывала наказания для себя, чтобы через мученичество приблизиться к деду. Иногда я сидела за своей последней партой, равнодушно глядя в окно, и слушала, как гудит на улице ветер. В этот момент в моей воспаленной голове постоянно рождалась странная мысль. Она возникала внезапно, как наваждение, и терзала меня до самой ночи. Я думала всегда об одном и том же: «А что если мы закапали живого деда? А он проснется и испугается!» Эта мысль сводила меня с ума, притом следом за ней тут же приходила другая еще более навязчивая: «Нужно его откопать и посмотреть, проверить, чтобы все было хорошо. Поправить подушку, если он действительно умер. Обязательно все упорядочить в гробу!» Эта глупая мысль посетила меня еще на кладбище, когда деда опускали в яму. Гроб качался на веревках из стороны в сторону, и я испугалась, что все в нем перепутается, перемешается. Может, и дед перевернется на бок или сползет в сторону. Эта мысль так овладела мной, что я забеспокоилась. Нужно было все проверить, убедиться в правильности расположения вещей: дедовой палки, ордена Славы на его груди, любимой кепки. Когда меня оттаскивали от могилы, я махнула рукой: «А, ничего, завтра приду и все сделаю!» А потом, оказавшись дома, меня охватил леденящий ужас и начала бить нервная дрожь: «Вот, баранья башка, как же я все приведу в порядок, если деда-то закопали?!» С тех самых пор ко мне привязалась мучительная, страшная идея, во что бы то ни стало его откопать и проверить порядок расположения предметов в гробу и наличие самого деда в нем.

В моем дневнике все чаще стали появляться «двойки». Прежде такого со мной не случалось. А сейчас где-то глубоко внутри себя я признавала свое поражение. Тяжелые отношения с классом порождали мое бессилие. И чем больше низких оценок появлялось в моем дневнике, тем сильнее я злилась на себя и мечтала исправить ситуацию. Но сколько ни делала я попыток в сторону перемен, мое положение оставалось незавидным. Подруги держались в стороне, посмеиваясь надо мной. Мальчишки продолжали задираться, а учителя испытывали неприязнь, которую даже не пытались скрывать. Я находилась ежедневно в коллективе тридцати сверстников, но ощущала себя одинокой, забытой и покинутой всеми. Во многом это была моя вина, но я ничего не могла исправить. Мне необходимо было полностью измениться, чтобы заново строить отношения с классом. Как это сделать – я не знала, потому что переломить себя полностью я отказывалась, а научиться уважать своих сверстников пока еще не умела.

На Пасху мы приехали навестить бабушку, и она ахнула, увидев меня. Перемены, произошедшие с моим телом, ее смущали. Бабушка качала головой, разглядывая мои ноги, которые стали длиннее и тоньше, худые руки и огромные глаза. Она не могла поверить, что это я – ее когда-то полная внучка с рыхлым телом и заспанным лицом. Это действительно была я, но похудение не принесло мне ничего из того, о чем я мечтала и на что надеялась. Оно не сделало меня любимицей в семье и школе, оно не подарило мне никакой легкости, на которую я рассчитывала. Причина была проста: я похудела не ради себя, я похудела во имя внутренней боли, лишь для того, чтобы наказать свое тело. Окружающие люди говорили о моих великолепных результатах, а я внутренне тешила этим свое самолюбие. Мамины подруги перестали считать меня некрасивой девочкой, брат Матвей не смел больше трогать и пальцем, Кире стало неинтересно посмеиваться надо мной. Но все вместе они продолжали видеть во мне ту, кем я была раньше. Худоба не принесла мне любви, о которой я мечтала с раннего детства.

Я хотела стать другой: лучше, успешнее, счастливее себя прежней. Для этого мне необходимо было переменить свое отношение к людям, свои мысли, восприятие жизни и перестать быть такой замкнутой. Но пока я думала о том, как изменить голову, мое тело снова протестовало и заботилось о получении дополнительных калорий. Вес начал возвращаться. Я принялась заново поглощать все, что видела в холодильнике. Пост окончился, а вместе с ним и самодисциплина. Иногда моя собственная лень тихо шептала на ухо: «Забудь, брось все! Тебе и так хорошо! Оставайся крупной, одинокой, нелюбимой девочкой! Ходи в школу, потом в институт, а после на работу, роди детей и живи в свое удовольствие! Еда – вот истинное счастье в жизни, пока ты любишь ее, она будет любить тебя. Весь мир не стоит того, чтобы отказаться от счастья насыщения. Никто не стоит этого! Пусть все смеются, пусть говорят свои глупости – а ты поешь и забудь о них, люди того не стоят, чтобы придавать им столько значения!» Но я ложилась в постель с набитым желудком и слышала другой голос. Это был голос совести: «Что же ты наделала, глупая?! Борись, сражайся сама с собой! Твой бой еще не проигран. Учись, добивайся, ты сможешь! Не отталкивай людей, они не плохие, учись понимать их. Страдай, люби, ошибайся, но продолжай свое сражение и никогда не сдавайся!»

Голос совести был сильнее, чем голос лени. И я ступила на тропу войны против самой себя. Я поняла, что должна непременно стать совершенной: легкой, веселой, умной, интересной. Во мне начал развиваться перфекционизм. Он остался со мной на всю жизнь. Избавиться от него невозможно. И если, наблюдая за природой из окна своей квартиры, я принимала ее во всем многообразии, то наблюдая за собой в маленькое карманное зеркальце, я принимала себя лишь тогда, когда была худой, и другого здесь быть не могло. Я ждала, когда лопнет кокон, и я смогу явиться миру в новом обличии. Мне предстоял долгий и нелегкий путь самопознания и самосовершенствования. Девочки в моем классе такими глупостями не страдали, их беспокоили лишь мальчишки, колготки со стрелками и туфли на платформе. Моей первой задачей стала необходимость разобраться в моде, разработать собственный стиль в одежде и во внешнем виде, вернуть на свои места сбежавших подруг и научиться говорить с ними на одном языке. Но еще важнее этого – изменить отношения с учителями и ситуацию в своем дневнике. После бессонных ночей, проведенных в раздумьях, я начала новую жизнь с четко поставленной цели – во что бы то ни стало добиться почетного звания отличницы.

Глава 3. Синдром отличницы

В начальной школе я неплохо училась. Обычно в конце года у меня было 2—3 «четверки». Этого мне вполне хватало, чтобы удовлетворить свои потребности в успехе и порадовать маму. Она часто подчеркивала коллегам на работе, что я не проблемный ребенок, со мной не нужно «корпеть» до ночи над уроками, принуждать к учебе и вытаскивать за уши со двора. Я никуда не ходила, все время сидела дома за уроками или перед телевизором. Оставаясь в полном одиночестве, я могла быть собой, мне нравилось это состояние полного покоя. Я читала книги, рисовала, училась готовить простейшие блюда. В школе у меня были подруги, с которыми складывались доверительные, теплые отношения. Но вне школы мы не общались. Я четко разграничивала еще с семи лет дружбу с девочками в школе и дружбу с собой наедине дома. К себе в гости я никого не приглашала, а на уговоры сходить к какой-либо подруге домой поиграть в куклы отвечала резким отказом. Я боялась улицы, пешеходных переходов, темных подъездов, незнакомых людей. Едва звенел последний звонок, как я быстрым шагом мерила серый асфальт от школы по направлению к дому, вихрем проносилась по бетонным ступеням многоквартирной девятиэтажки на свой третий заветный, быстро открывала дверь, потом еще быстрее захлопывала ее за собой и, наконец, могла выдохнуть. В школе за своей спиной я слышала, как ребята говорили, что я интересная девочка, но дикая. Дикость и боязнь города были обусловлены моими ранними детскими годами, проведенными в глухой деревне, где из друзей существовали лишь дед с бабушкой и ненавидящие меня двоюродные братья с сестрами.

Когда мама забрала меня из деревни и устроила в детский сад, я вела себя словно кошка, болеющая бешенством. Подойти ко мне могли лишь воспитатели, которых я знала, детей я вовсе сторонилась, проявляя агрессию к ним. Еще больше шокировала окружающих моя набожность. Если меня начинали упрекать в чем-то, я тут же пускалась в долгие размышления о каре господней, которая не заставит себя ждать, этим я так веселила воспитателей, что ровно через две недели стала всеобщей любимицей. Директор детского сада решила, что я одаренный ребенок, и раз за разом приглашала специалистов, чтобы те посмотрели на меня. Собиралась целая комиссия, дети шарахались от незнакомых людей в стороны, а я ходила за взрослыми хвостиком, показывая свои рисунки и декламируя стишки. Взрослых я любила больше чем детей. Меня усаживали на красный стульчик в центре группы и задавали вопросы на различные темы, я серьезно отвечала, размахивая в воздухе детской рукой, загибала пальцы, подсчитывала что-то в уме и если не знала ответа, с деловым, важным видом отвечала: «Эти истины мне незнакомы, все ответы у Христа, просите его и прощены будете!»

Постепенно я освоилась в своей дошкольной группе и смогла без стеснения общаться с ребятами. У меня даже появилась настоящая подруга Даша, которую я обожала и находила приятным, умным собеседником. Почти всей своей детсадовской группой мы оказались в одном классе, нареченным буквой «Г», и доучились до девятого. Мы с Дашей сидели за одной партой восемь лет, и мне тогда казалось, что наша дружба никогда не закончится. Даше была крупнее меня, я воспринимала ее как старшую. Но ей с каждым годом, проведенным рядом со мной, становилось все тягостнее. Даша имела потребность в постоянном взаимодействии с ровесниками. Она желала, чтобы общение протекало не только в плоскости школьных тем, но и виде девчачьей дружбы вне стен нашего класса. Этого я ей дать не могла, и постепенно Даша начала меня избегать, отдав свое предпочтение более гибкой и веселой однокласснице Наташе, живущей с моей лучшей подругой по соседству.

Я страдала, чувствуя, как теряю свою Дашу. Она была единственным человеком в школе, который помогал мне пережить потерю родного деда. Вместе мы справлялись с любыми трудностями: будь то дать отпор мальчишкам, подготовиться к урокам или гордо принять от одноклассников насмешки из-за крупной комплекции. Но именно сейчас, когда я решила начать свою новую жизнь, наладить отношения с коллективом и исправить оценки, Даша меня бросила. Я видела и раньше, как она все чаще меня сторонится, прячется. Мне трудно было в это поверить, я не хотела замечать очевидное. Все свое свободное время она проводила рядом с Наташей. Если я подходила к ним – они улыбались, вежливо отвечали на вопросы, но я понимала, что стала лишней. А потом Даша и вовсе начала холодно разговаривать со мной, даже забывая поздороваться. Я не понимала, в чем моя вина, за что она так со мной поступает? Я так нуждалась в ней! Мне столько нужно было ей сказать! Я так хотела, чтобы Даша помогла мне справиться с тяжелой ситуацией! Но она выбрала другую подругу, она меня предала! «Что со мной не так? – думала я. – Стоило уехать на похороны деда, как она тут же подыскала себе более подходящий вариант! Глупую девчонку, которая постоянно хохочет над Дашиными шуточками! Выходит, когда моя лучшая подруга вытирала мне слезы, у нее наготове был уже запасной вариант!» Я слишком долго оставалась в своей депрессии, и Даша заменила меня как ненужную отработанную деталь.

Однажды я не могла больше смотреть на них вместе, это было невыносимо, я решила бороться за нее. Я подошла к ним и стояла, молча, некоторое время, Даша обернулась. Ее лицо, такое близкое и знакомое, с рыжими смешными веснушками было бледным и серьезным. Прядь волос у пала на высокий утонченный лоб, губы сжались от злости.

– Даша, нам нужно поговорить, – тихо сказала я, схватившись за ее руку.

– Уйди! – громко прокричала она на весь класс, от чего все повернулись в нашу сторону. И принялась выдирать из моей ладони свою руку. Я не готова была ее потерять, я продолжала хвататься за ее пальцы. Она злилась, но даже такая рассерженная, она все равно еще оставалась моей.

– Даша! Как ты можешь так поступать, ты же сама говорила мне, что Наташа бестолковая!

– Ну и что! Уйди! – еще громче кричала Даша, наконец, высвободившись из моей мертвой хватки.

– Уйди?! И это все? Объясни что случилось! – я готова была встать перед ней на колени.

– Да, реально, отойди, пожалуйста! – протяжно заныла испуганная Наташа. Но даже в страхе глаза ее победно блестели, а рука лежала на Дашином плече.

Я, опозоренная перед всем классом, отошла и больше к ним никогда не подходила. Но легче мне не стало. Они всюду маячили перед моими глазами, словно издевались, я не могла выносить этого. Боль перерастала в ревность, а ревность в желание отомстить. Воплотить свою месть в реальность я могла лиши одним доступным мне способом – найти новую подругу. Но не простую девочку, а ту, с которой Даша мечтала дружить еще с детского сада. Этой очаровательной девочкой была наша одноклассница Аня – как что-то нереальное, эфемерное, безупречное. Отличница, умница, гордость всех учителей. Я чувствовала внутренний надлом в ней. Если моя Даша, заласканная с детства отцом и матерью, всегда оставалась собой довольна и не комплексовала по поводу лишнего веса, очередной тройки, сказанного и съеденного, то Аня была полной противоположностью.

Родители, весьма благополучные и состоятельные люди, воспитывали Анну в строгости, учили быть рассудительной, старательной и прилежной. В том же духе они воспитали и свою старшую дочь Ольгу, Анину сестру, которая уже оканчивала школу. Ане нужно было соответствовать ей. Часто учителя, изучая журнал, называли фамилию моей одноклассницы, она вставала из-за парты, заранее зная, о чем ее спросят: «Да, – говорила она заученными фразами, – Оля моя сестра. Да – родная! Да, я горжусь ей. Я постараюсь тоже окончить школу с золотой медалью. Нет, я никогда не запятнаю ее имени!»

Но чем больше Ольга делала успехов в учебе, тем труднее Ане становилось подтверждать свою состоятельность. Учителя их часто сравнивали, и моя одноклассница быстро поняла, что ей придется работать вдвое больше, дабы поддерживать статус фамилии прославленной на всю школу блестящими результатами своей умной, доброй сестры. Аня имела приятную для окружающих наружность: симпатичное лицо, великолепные глаза небесно-голубого цвета, худенькое тело и руки, от которых я не могла оторваться. Ее обаятельность, умение слушать, помогать очаровывали одноклассников. Мальчики были в нее влюблены, девочки обожали, все вместе хотели с ней дружить, ходить, сидеть и стоять. Она была совершенством. Мне казалось, что Аня даже не ходит в туалет, настолько она напоминала божество, сошедшее с Олимпа. Аня не сквернословила, никогда не возмущалась, не обсуждала других, не сплетничала как все девчонки и не отказывала в помощи. Не человек – а великолепие, словно девочка из книги, которую я боготворила, выбрав предметом для подражания. Она напоминала мне смелую и справедливую Зою Космодемьянскую.

Подобраться к Ане было не так-то просто. Она всегда находилась в окружении преданных одноклассниц, обступавших ее на переменах плотным кольцом, и мальчиков-воздыхателей, которые больше досаждали своими дерзкими выходками. Один пытался дергать ее за волосы, другой шутить, третий вырывать из рук книги. Шумная свита девочек услужливо отгоняла от Ани мальчишек, но те, как назойливые мухи, липли к ней вновь. Если в школе было столпотворение, то значило это лишь одно – Аня следует в буфет, в библиотеку, в спортзал в окружении своей благодарной публики.

В один из дней я добавила себя в списки ее обожателей. Вместе с другими ребятами я стала сопровождать Аню везде. И, к великому удивлению, она, спустя всего лишь два дня, вычленила меня из толпы, сделав шаг навстречу и предложив дружбу. Теперь мое положение стало весьма перспективным в школе. Свита воздыхателей приумножилась, всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на выбор Ани. Я больше не исполняла роль точек на окружности, а стала второй точкой в центре нее. Однако в дружбе с Аней существовало одно «но» – если с Дашей я могла оставаться собой, то рядом с девочкой-мечтой я должна была ей соответствовать. В моей ситуации ничего другого не оставалось, как начать свой собственный путь совершенствования под крылом самого совершенного существа из живущих на земле, которых я могла знать. Выбора не оставалось: или я изменюсь, или навсегда останусь отверженной и опозоренной в собственном классе!

Аня очень стильно одевалась. Ее родители не жалели денег на умницу дочь и вещи часто покупали в самых дорогих магазинах столицы. Но при этом Аня никогда не позволяла себе придти в школу в короткой вызывающей юбке, обтягивающей блузке или на высокой шпильке. Она предпочитала сдержанный стиль в одежде, который скрывал ее половую принадлежность. Узкие джинсы, черная водолазка под горло и ботинки на тракторной платформе – эти вещи аккуратно подчеркивали хрупкую Анину фигуру, не мешали в учебе, не раздражали учителей. Я подумала о том, что если натяну на себя что-то похожее, то возможно, тоже смогу производить приятное впечатление на окружающих, которым не удастся рассмотреть за подростковой уни-секс одеждой во мне взрослеющую женщину.

Когда вечером я рассказала маме о желании сменить гардероб, она удивилась:

– Зачем тебе бесполая одежка, как у Аннушки. Посмотри на свои блузочки, юбки, туфельки! Тебе так все это идет, ты такая женственная! Даша тоже одевается в платья, ты же сама говорила! А теперь вдруг джинсы, ботинки!

– Мама, не говори мне о Даше! Ее больше нет в моей жизни! – вздохнула я, вспомнив подругу, и на глазах тут же появились слезы.

– Что случилось? – еще больше удивилась мама. – Вы же дружили с пяти лет!

– Дружили, а теперь не дружим. Аня – моя подруга, пожалуйста, помоги мне с новым гардеробом! – сложив руки на груди, умоляла я.

Все воскресенье мы с мамой ходили по магазинам и, наконец, в понедельник утром я пришла в школу в новой модной одежде, больше всего в которой меня восхищали туфли на огромной платформе: итальянские, черные, как у девушек, скачущих на танцполе в телевизионных музыкальных шоу. Аня восхищенно осмотрела меня и протянула руку: «Дай пять, ты молодец! Очень идет!»

На большой перемене мы с Аней, окруженные шумными одноклассницами, шли в столовую. Аня взяла меня под руку, девочки завистливо глядели на ее руку. Потом одна внезапно подбежала ко мне и ухватилась вспотевшей ладонью за другую свободную руку. Я поняла, что значит быть такой как Аня. Улыбка застыла на моих губах. Проходя мимо зеркала в холле, я увидела Дашу, которую почему-то все еще считала своей подругой, хотя она давно перестала ею быть. Она стояла рядом с Наташей, отвернувшись ото всех спиной. Наташа что-то жарко шептала ей на ухо, Даша улыбалась. Когда мы поравнялись с ними, у Ани развязался шнурок. Я поддерживала ее за локоть, пока та его завязывала. Даша увидела нас в зеркало. Она обернулась, и ее лицо начало искажаться. Я улыбнулась ей и кивнула. Она кивнула в ответ, тогда я впервые отметила очень неприятное качество в моей бывшей подруге – она завидовала. Почти скрывшись в дверях столовой, я услышала, как Даша прошипела: «Не плюй мне в ухо! И отстань! Бесишь уже своими глупыми анекдотами!»

Сразу после уроков Аня пригласила меня к себе домой. Это было неожиданно и нарушало мою внутреннюю систему. Но я приняла ее приглашение. Впервые в жизни после занятий я пошла не в гордом одиночестве домой, а под руку с Аней в гости.

Аня позвенела ключами в замке и широко распахнула тяжелую деревянную дверь, пропуская меня вперед. Ее манеры приятно удивляли, показывая отличное воспитание. Я вошла первой в квартиру, она была просторной, украшенной декоративными цветами в напольных горшках, статуэтками и картинами маслом на стенах. В интерьере все было продумано до мелочей. Чувствовалась умелая мужская рука Аниного отца, которого у меня никогда не было. Я осмотрелась и подумала, что именно в такой идеальной квартире может жить такая идеальная девочка. Аня сняла обувь и провела меня в свою комнату. Когда я расположилась, она убежала на кухню заваривать чай, в моем распоряжении было время, чтобы внимательно изучить мир, в котором жила моя новая подруга. В центре комнаты возле окна стоял синтезатор. О том, что Аня занимается в музыкальной школе по классу фортепиано, я знала, но синтезатор! На маленьком столике у зеркала лежали ноты. На прикроватной тумбочке сидела фарфоровая кукла с белыми кудрями. Вдоль стены на изящных полочках расположились персонажи сказок размером с мизинец. Я подошла к ним и присмотрелась: они были самодельными – Анина работа. Смешные, испуганные, разозленные – все разные, ни одна мордашка не повторяла предыдущую. На самой высокой полочке лежал пухлый альбом. Я встала на цыпочки и взяла его в руки: эскизы одежды, акварели, запечатленная кистью природа, лица, дома, улицы, фрукты, мультипликационные герои. Сколько увлечений в одном человеке! И все грамотно, профессионально. Как можно сочетать столько граней в себе? Успевать учиться, помогать родителям, общаться с одноклассниками, да еще найти время для новой замкнутой подруги? Кто она? Может инопланетный гость? Или ребенок-вундеркинд?

Мои раздумья прервало звяканье крошечных чашечек на подносе, который Аня внесла в комнату. Она улыбнулась мне и протянула чашку с бергамотовым чаем. Мне так нравилось у нее дома, я была рада своей новой подруге, хотя мысли о Даше терзали меня. Аня предложила сделать уроки вместе. Мы расположились с книгами на полу, и Аня принялась объяснять мне задачу по математике, с которой у меня были проблемы. Я не понимала, как правильно ее решить, но Аня настойчиво, не повышая голоса, продолжала выводить на листочке возможные варианты решения до тех пор, пока меня не осенило. Как раньше я не додумалась до правильно ответа самостоятельно!

Глядя, как Аня готовится к урокам, я понимала, что могла бы заниматься и лучше, но часто мне в этом мешала несобранность. Моя первая учительница говорила, что золотой медалистки из меня не получится, при том, что я очень способная ученица. Однако стремиться к большему я все же всегда старалась. Если вдруг в школе я получала «тройку», то страшно переживала по этому поводу, работала в два раза больше и непременно исправляла ее на заветную «пятерку». Перейдя в среднюю школу, все мои старания были обречены на полный унизительный провал. Бесконечная череда сменяющихся учителей видела во мне лишь обычную посредственность, переростка с последней парты. Мои знания никого не впечатляли. Особенно невзлюбила меня математичка, и как я ни старалась – выше «тройки» она мне ничего не ставила. Осознание того, что я больше не прилежная ученица сводило меня с ума, и я, во что бы то ни стало, решила, что добьюсь, звания отличницы, как Аня, и всему вопреки добуду золотую медаль. Мне очень мешал мой лишний вес, этим я вызывала у преподавателей какое-то неприязненное отношение к себе. Да и какое это отношение может быть, когда в пятом классе я выглядела как десятиклассница? Сейчас же в моей жизни появилась девочка, готовая помочь справиться с трудной ситуацией и, глядя на нее, я поняла, что одними знаниями дело не обойдется, мне нужно серьезно браться за свое тело.

Покончив с домашним заданием, я засобиралась домой. Аня провожала меня к выходу, обняв тонкой рукой за плечо. Когда мы проходили мимо спальни Аниных родителей, я увидела небольшие напольные весы.

– Анечка, можно я взвешусь? – спросила робко я.

– Конечно, зачем спрашиваешь? – весело ответила Аня. – Я тоже хочу!

Затаив дыхание я подошла к весам. Сердце бешено стучало в груди. Одна нога, вторая. О, боже, 61 килограмм! Словно и не было целого месяца поста, голода и потерянных сантиметров! Я снова превратилась в крупную девочку. И как я раньше не заметила, что на поясе моих обтягивающих джинсов весь этот день мирно лежала жировая складка! Какой стыд!

– Ну, сколько там? – спросила Аня.

– 61, – всхлипывая, ответила я.

– Нашла из-за чего переживать! Завтра спортом займемся.

– А ты взвешиваться не пойдешь? – показала я на весы.

– Ай, в другой раз как-нибудь, – ответила умная Аня, чтобы своим низким весом еще больше не расстроить меня.

Вернувшись домой, я сидела в исступлении до самого мамино прихода. Мысли роились в моей голове. Как же так? Я была худой и снова полная?! Как я не заметила, что меня разносит во все стороны?! Еще обтянулась в узкую одежду! Вот, должно быть, позабавился сегодня класс, рассматривая меня. Ничего не сказали лишь потому, что рядом была Аня, а ее деликатность, конечно же, не позволила сделать мне замечание. Я собрала всю волю в кулак и дала себе слово больше не нарушать правил. Цель была выбрана и четко сформулирована – учиться отлично, как бы тяжело мне ни приходилось, не есть по ночам, заняться спортом и верить в успех.

В восьмом классе, потеряв деда, лучшую подругу Дашу и прежнее похудевшее тело, я снова начинала свою жизнь с нуля. Аня помогала мне в учебе, стимулировала на занятиях по физкультуре, вместе со мной бегала шесть кругов по стадиону, отжималась и качала пресс. Мои оценки поползли вверх, на теле жир медленно сменялся мышечной массой, а авторитет в классе возрастал с каждым днем. Теперь с Аней мы были на равных. И я твердо верила в то, что когда одна из девочек берет меня за руку, это не потому, что другая рука Ани занята, а потому, что хочет держать именно мою руку. Я усиленно работала, день и ночь сидела над учебниками, и мои труды стали приносить медленные, но от этого такие желанные, сладкие плоды. Во многом меня спасало то, что я уже печаталась в газетах, которые выписывала наша школа. Учителя знакомились с моими рассказами и стихами, передавали газетные вырезки своим коллегам, обсуждали мое творчество в учительской и приходили к выводу, что девочке нужно помочь. Даже если мое домашнее задание не тянуло на твердую «пятерку», я ее все равно получала. И чем больше верили в меня люди и делали что-то хорошее, тем больше я старалась оправдать их веру в себя. Я заметила в себе удивительное качество – выжимать последние силы из своей головы и тела, если слышала похвалу. Чем больше меня хвалили – тем сильнее я старалась. Медленно шаг за шагом я приблизилась к заветной цели, когда уважение учителей перетекло в любовь ко мне.

Исключением из правил была злобная математичка. Она твердо стояла на своем, считая, что без филологии прожить можно, а вот без алгебры и геометрии – никак. Ее интегралы сводили меня с ума. Вечерами я билась в истериках, пинала ногами учебник и вновь возвращалась к записям в тетрадях. Утром, стоя у доски, я прилежно отвечала заданный материал, но требовательная учительница умудрялась забросать меня кучей дополнительных вопросов и все равно поставить «тройку». Причем делала она это так ехидно, что я ощущала себя никчемным существом. Подсказки Ани с первой парты не спасали меня. Учительница рассерженно поднимала на нее глаза и громко, чтобы слышал весь класс, чеканила: «От кого, от кого Анна, но от Вас не ожидала! Хотите запятнать честное имя сестры?» Аня запятнать имя сестры не хотела, поэтому замолкала, а на переменах, краснея, оправдывалась передо мной. Мне становилось ее жалко. Я видела, как сложно моей подруге оставаться верной мне и подстраиваться под капризных учителей одновременно.

Чтобы хоть как-нибудь угодить моей мучительнице, я даже записалась на ее дополнительные занятия, несмотря на то, что терпеть не могла ее предмет. Аня ходила на них вместе со мной, не испытывая при этом ни малейшей нужды в натаскивании своих математических знаний. На этих занятиях я сидела, широко раскрыв глаза, умно кивала в такт объяснениям головой и все время повторяла: «Да, да, Александра Павловна, вы как всегда правы!» И на мое удивление лед тронулся. Я заработала свою первую «пятерку» по предмету, который давался мне непосильным трудом. Я еще не знала, что именно с этой злосчастной оценки начнется он – мой постоянный нескончаемый ад, в котором Аня уже давно горела, но я еще не знала об этом.

Лишь однажды отведав сладость победы, великолепие этого ощущения не покидало меня больше никогда. Я поняла, на что именно променяла свое детство Аня, я поняла смысл ее жизни. Я словно заглянула в глубину ее души, которая жаждала обладать чем-то далеким и недосягаемым; добиваться того, про что другие даже не мыслят; соревноваться, стремиться быть лучшей всегда и во всем; побеждать, пусть даже пальцы в кровь, пусть расшибиться на смерть, но все равно получить свое, особенно, когда в тебя никто не верит. А когда все поверят в твою исключительность – начнется круг первый, в котором придется соревноваться с самим собой и ни разу не проиграть, чтобы оправдать свой титул, чтобы корона в виде безупречного звания самого отличного человека в школе не слетела с твоей умной гордой головы.