– Девка будет, – авторитетно заявила много юбочная цыганка, прижавшая Марию к тëплому боку привокзального ларька, – вот на ладошках у тебя, бугры какие…
Из кошелька девушки исчез бумажный рубль, и вместе с ним исчезла призрачная надежда то, что…
Кто он был? Кто в том тумане очередного опьяненного вечера облапил, завлеки Марию в тëмный "вагончик" хрущëвки?
Да и не важно. Столько их таких было…
Разных.
От покойной матери досталась Марии "двушка", что на первом этаже маленькой пятиэтажки.
Домики были построены буквой "П" прямо у железнодорожного вокзала нашего города.
С этой же квартирой к Марии перешли должности уборщицы и дворника в местном ЖЭКе.
По утрам Мария уныло скребла, мыла, мела, шоркая стоптанными наобочь галошами.
А вечером… Вечером собирался дымно-хмельной шалман, и её маленький мир разукрашивали приезжие всех мастей и возрастов.
Местные, тоже захаживали, но так… между "отсидел" и "на отсидку".
Да их всех не упомнишь.
Острые, толстые, мускулистые, дряблые… столько коленей, на которых Мария сиживала вечерами, хлебая "Портвешок", и пуская дымные колечки к загаженному потолку.
Она и думать забыла о своих женских обязанностях перед этим миром.
Ей всегда представлялось, что она пуста.
Пуста той гулкой пустотой, когда никчёмные полуночные пыхтения кончаются слюнявым тычком, или, того хуже…
Но, недавно…
Потянуло всë еë естество вниз, да так томно, с выдергой.
Толчками отдаваясь в истощённую грудь, бедра.
Родилось и зажурчало по венам новое, доселе ей незнакомое. Горячее и… чужое.
Мария долго слушала себя, слушала новые неприятные запахи. Ощущала непривычную шелковистость своей забухшей изнанки, и отгоняла прочь от себя простые истины.
А сегодня она поплелась на вокзал, притянутая одурманивающим запахом пережаренных пирожков.
Раньше она их терпеть не могла, до сблëву. До нехороших мурашек по всему телу. Но новое естество еë, вдруг, запросило эти вокзальные пирожки.
Она взяла огромный мешок, и напихала в него два десятка этих маслянистых распаренных "лопухов".
Мария бездумно брела, объедаясь на ходу, обливаясь прогорклым маслом, и уткнулась в цыганок, развалившихся прямо на газоне за ларьком "Союзпечати".
Одна из них, споро поднялась с корячек, и завлекла Марию своими гаданиями по ладошкам.
А напоследок, ещё и огорошила тем, что Мария беременна, и у неё будет девочка.
Аккурат, на ноябрьские праздники Мария вышла на порог роддома неся неуклюже в охапке свёрток, состоящий из одеяла, замотанного красной ленточкой, и маленькой девочки.
Ребёнок спал, умаявшись от сборов в новую жизнь.
– Нелли, – гордо сообщала Мария соседкам по послеродовой палате, когда те еë спрашивали об имени дочурки, – я всегда хотела, чтобы меня звали Нелли, вот, теперь у девочки будет красивое имя.
Товарки переглядывались, пожимали плечами, и, отворачиваясь, глумливо хмыкали в кулаки.
И только одна из них, та что третий раз пришла в роддом, чтобы оставить очередной приплод на попечение государству, не стесняясь, выдала.
– Нелькой твоя бл*дь будет! Страшная такая, – бабища передёрнулась, скривилась, – брось ты еë здесь. Ничего тебе за это не будет. Вона, она и титьку твою выплёвывает, оторва. Брось, пока не поздно.
Но Мария не слушала дуру, и молча любовалась своей Нелли.
Нелька, и правда, уродилась неказистой. Тощей, длинной, желтушно-коричневой кожи. И, вдобавок, под гривой длинных, до плеч, волос, торчали два лопуха огромных ушей. А губы у Нельки были пухлые, толстые, рот был по-лягушачьи растянут от уха до уха. Глазки-пуговки спрятались за переносицей большого, на пол лица, картофельного носа.