Нелька накупила их целый пакет и пошла к ларьку "Союзпечати". Но цыганок там не было, и она поднесла к лицу ладонь правой руки, потому, что в левой у не были пироги.
Есть! Вот они – бугры. Нелька положила пирожки на траву. И уставилась на свою левую ладошку.
– Девка будет! – Сама себе гаркнула Нелька, и глупо захихикала.
Мария сидела у кухонного окна и смотрела во двор. Артрит, потихоньку, начинал скручивать еë руки и ноги, превращая молодую ещё женщину в измождённую корягу.
Она тихо любовалась кружевами берёзовых листьев, отбрасывающих тени на песочницу.
На бортике пустой песочницы сидела Нелька и обжиралась вокзальными пирогами.
Мария отвернулась от окна. Пробормотала себе под нос.
– Шкаф надо поперёк поставить, угол выгородить.
И всë.
Олька уродилась точной копией Нельки. Такая же тощая, длинная, губастая.
Олька по ночам спала тихо-тихо, без всхлипов. Казалось, что в тëмном углу за шкафом совсем пусто. Но нет. Там был маленький беззвучный мир белобрысой Ольки.
В большой комнате разгуляй катал по коленям Нельку, а в маленькой, спустя три года, за шкаф к Олька принесло роддомовский красно ленточный свёрток со Светкой.
Светка волосами своими была темнее ночи, но во всем остальном, она была похожа на мать и старшую сестру.
Вечерами полюбила Нелька ходить по окрестным улицам и предрекать беременным бабам пол их будущего ребёнка. И за десять лет ни разу не ошиблась.
Каким-то нижним чутьём она выискивала на ладошках эти "девичьи бугры", и сообщала: – Девка будет!
Ну, а если молчала Нелька, то пацана надо ждать. Вот так.
Как-то шла себе Нелька по привокзальной улице, и за спиной услыхала глубокий вздох.
– Аххх!
Она резко обернулась, но никого не увидела.
Сбоку от неё зашелестели кусты, и с пучком синеглазой сирени в руках к ней вынесло парня.
Он был не здешний. За спиной у него болтался тощий линялый рюкзак, а на голове болталась кепка-малокозырка.
Был он крайне смугл. Кустистые брови скрывали два черных буравчика злых глаз. Но вся фигура его, несмотря на угрюмость, была в вечном расхлябанном движении.
Будто, кто-то вывинтил у него в теле пару несущих болтов. И от этого образовалась у парня вихлястость, дëрганость, беспокойность, перекатистость.
Он пробежал вокруг Нельки пару неровных кругов, прежде чем разинул рот, и выплюнул пару слов.
– Ах, королева! – Неожиданно-сладким масляным елеем голоса мазнуло по Нелькиным ушам. – Это хорошо, с-ки, меня ссадили в вашем городке. Такой тёлочки клëвой я отродясь не видал.
Парень подобрался к Нельке поближе, и уткнулся козырьком в еë острое плечо.
– Давайте, мамзель, пройдёмся с вами до буфета, – он уютно юркнул своей рукой под Нелькин локоть, – побеседуем там о ваших прелестях. Ах!
Его звали Евгений. Но об этом знала только Нелька.
А по окрестностям он прошумел как Сивый.
Сивого мотало по городам СССР, где он воровал, хулиганил, и…
Зацепить его за преступления милиция никак не могла, потому, что выкручивался, высачивался расхлябанно-развинченный Сивый у них из-под носа, и исчезал в поездах-попутках.
А тут, как приклеило его к Нельке.
Очень он любил прогуливаться с ней по улицам города. И, непременно, держал еë под руку, болтаясь своей малокозырочкой возле Нелькиного плеча.
Чем Сивый жил никто не знал, а чем промышлял – знали все, но помалкивали.
Через девять месяцев за шкаф к Ольке и Светке принесло третий по счёт у роддомовский свёрток с красной ленточкой.
Но девочка, что была запакована в него была уже копией Сивого. Вот только кепку надеть оставалось – вылитый папаша.
Девчонки, которые люто ненавидели еë отца, почему-то, с огромной нежностью любили эту Катьку.