Добрые предзнаменования

Ньютон свято верил, что будущее за компьютерами, и был готов встретить его во всеоружии, на переднем краю новых технологий.

У будущего на этот счет были свои планы. И все это вошло в Книгу.

* * *

Адам, подумал мистер Янг. А потом произнес это имя, чтобы послушать, как оно звучит.

– Адам. Хмм…

Он опустил взгляд на золотистые кудри Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродья Сатаны и Повелителя Тьмы.

– А знаете, – заявил он, немного подумав, – мне кажется, «Адам» ему действительно подходит.

* * *

Та ночь не была темной и ненастной.

Темной и ненастной была ночь через два дня и четыре часа после того, как и миссис Даулинг, и миссис Янг (и соответствующие младенцы) покинули здание монастыря. Вот эта ночь была исключительно темной и ненастной, и сразу после полуночи, когда гроза разбушевалась не на шутку, шальная молния ударила в монастырь Болтливого Ордена Св. Бериллы и подожгла крышу ризницы.

От пожара никто серьезно не пострадал, но его не удавалось потушить несколько часов и он успел причинить монастырю немалый ущерб.

Поджигатель наблюдал за пожаром, укрывшись на холме неподалеку. Он был тощ и высок. Он был Князь Ада. Это было его последнее задание перед возвращением в Преисподнюю, и он его выполнил.

Остальное вполне мог доделать Кроули.

А Хастур отправился домой.

* * *

С точки зрения небесной иерархии Азирафель был в чине Власти, но сами знаете, какое нынче отношение к властям.

Вообще говоря, ни он, ни Кроули не стали бы водить знакомство друг с другом, однако оба были людьми (или, по крайней мере, человекоподобными созданиями) светскими (Азирафель в прямом, а Кроули в переносном смысле), и все это время Договоренность, безусловно, шла на пользу им обоим. Кроме того, в любом случае можно привыкнуть к единственному лицу, которое попадается тебе на глаза шесть миллионов лет подряд.

Их Договоренность была очень простой; настолько простой, что обзавелась прописной буквой только потому, что существовала так долго. Это была договоренность из разряда тех, что нередко заключаются между работниками конкурирующих организаций, когда они работают в трудных условиях, вдали от начальства, и вдруг понимают, что у них больше общего с непосредственными противниками, чем с далекими союзниками. Договоренность эта состояла в безмолвном невмешательстве в дела друг друга. В результате никто реально не выигрывал, но зато никто, собственно, и не проигрывал, и обе стороны могли докладывать начальству о тех неимоверных усилиях, которые они затрачивают на борьбу с хитроумным и хорошо информированным врагом.

На деле это значило, что Кроули занялся разработкой Манчестера, в то время как Азирафель получил свободу действий в Шропшире. Кроули забрал Глазго, а Азирафель – Эдинбург (ни тот ни другой не взяли на себя ответственность за Милтон Кейнз^[8], но оба доложили о нем начальству как о несомненном успехе).

Вполне естественно, что им приходилось прикрывать друг друга, если возникала такая необходимость. В конце концов, они оба были ангелами. И если один из них отправлялся в Гулль на рутинное искушение, был определенный смысл в том, чтобы пробежаться по городу и параллельно устроить стандартный сеанс божественного озарения. Так все равно бы произошло, и их разумный подход к этим вопросам экономил обоим и время, и деньги.

Азирафель периодически начинал терзаться угрызениями совести по этому поводу, но столетия работы с человечеством оказали на него то же действие, что и на Кроули, только с другим знаком.

Помимо всего прочего, начальству, похоже, было все равно, кто именно и чем именно занимался, если работа шла надлежащим порядком.

В данный момент Азирафель занимался тем, что стоял рядом с Кроули над прудом в Сент-Джеймском парке и кормил уток.

Утки в Сент-Джеймском парке настолько привыкли к тому, что их кормят тайные агенты, назначающие здесь свои явки, что у них выработался условный рефлекс совсем по Павлову. Посадите в клетку утку из Сент-Джеймского парка, покажите ей фотографию двух мужчин – один обычно в пальто с меховым воротником, другой в чем-нибудь темном и с шарфом на шее – и она сразу поднимет голову и выжидательно уставится вверх. Утки с более утонченным вкусом предпочитают ржаной хлеб от русского атташе по культурным связям, в то время как настоящие знатоки с восторгом отзываются о непропеченных булочках «ховис», намазанных солоноватой пастой «мармайт», которыми делится с ними глава Девятого отдела Управления военной разведки Великобритании, более известного как MИ9.

Азирафель бросил корку взъерошенному селезню. Тот схватил ее и тут же утонул.

Ангел повернулся к Кроули.

– Знаешь ли, дорогой мой… – начал он.

– Извини, – сказал Кроули. – Забылся.

Селезень моментально всплыл и сердито огляделся.

– Мы, разумеется, знали, что что-то происходит, – сказал Азирафель. – Но всегда почему-то кажется, что такое может быть только в Америке. У них это излюбленное занятие.

– Может, так оно и есть, – угрюмо проворчал Кроули. Он оглянулся на свой «Бентли», на заднем колесе которого уже красовался искусно прилаженный блокиратор.

– Ах да. Американский дипломат, – отозвался ангел. – Я бы сказал, слишком броско. Как будто Армагеддон – это новый фильм, который надо продать в разные страны. Как можно больше стран.

– Во все страны, – сказал Кроули. – Все царства земные.

Азирафель бросил уткам последний кусок хлеба, и они поплыли приставать к болгарскому военно-морскому атташе и вороватому типу в галстуке с эмблемами Кембриджа. Ангел аккуратно выбросил пакетик в урну и повернулся к Кроули.

– Мы победим, разумеется, – сказал он.

– Ты же не хочешь этого, – парировал демон.

– Будь любезен, объясни, с чего ты это взял?

– Послушай, – с отчаянием в голосе спросил Кроули, – сколько музыкантов на вашей стороне, а? Настоящих, первоклассных музыкантов?

Судя по лицу Азирафеля, его застали врасплох.

– Ну, я бы сказал… – начал он.

– Два, – сказал Кроули. – Эдвард Элгар и Ференц Лист. И все. Все остальные – наши. Бетховен, Брамс, Бах со всем семейством, Моцарт, просто все. Ты можешь вообразить себе вечность в компании Элгара?

Азирафель прикрыл глаза.

– Легко, – простонал он.

– То-то и оно, – торжествующе заявил Кроули. Он прекрасно знал слабые места Азирафеля. – Ни тебе компакт-дисков. Ни тебе Альберт-холла. Ни тебе «променадных концертов». Ни Ла Скала, ни Большого театра. Только гармония небесных сфер с утра до вечера.

– Непостижимо, – пробормотал Азирафель.

– Как яйца без соли, ты сказал. Так вот: ни яиц, ни соли. Ни лосося «гравлакс» с укропом. Ни ресторанчиков, где тебя узнают на входе. Ни кроссвордов из «Дейли Телеграф». Ни антикварных магазинов, ни книжных. И никаких раритетных изданий. Не говоря уже о (Кроули почти исчерпал запас знаний об увлечениях Азирафеля) серебряных табакерках эпохи Регентства!

– Но когда мы победим, жить станет лучше! – хрипло проговорил ангел.

– Но не так интересно. Послушай, ты же знаешь, что я прав. Ты будешь не более счастлив с арфой в руках, чем я с вилами.

– Ты прекрасно знаешь, что мы не играем на арфах.

– А мы не пользуемся вилами. Это была фигура речи.

Они молча уставились друг на друга.

Азирафель молитвенно сложил перед лицом ухоженные ладони.

– Понимаешь, наши просто в восторге от того, что произойдет. Это же то, чего мы добивались. Главное испытание. Огненные мечи, Четыре Всадника, моря крови, и прочие неприятности. – Он пожал плечами.

– А потом «конец игры, бросьте монету»? – спросил Кроули.

– Иногда мне становится трудно понять твою манеру выражаться.

– Моря мне нравятся такими, как они есть. И совсем не обязательно, чтобы это случилось. Совсем не обязательно устраивать испытание на прочность только для того, чтобы убедиться, прав ли ты был с самого начала.

Азирафель снова пожал плечами.

– Боюсь, для тебя это останется непостижимой мудростью.

Он зябко поежился и поплотнее запахнул пальто. Над городом собирались серые тучи.

– Пойдем куда-нибудь, где потеплее, – сказал он.

– Ты меня приглашаешь? – угрюмо уточнил Кроули.

Некоторое время они шагали в угрюмой тишине.

– Не то чтобы я не был с тобой согласен, – сказал ангел, шагая по траве. – Просто я не могу не подчиниться. Мне сие не дозволено, и ты знаешь об этом.

– Мне тоже, – буркнул Кроули.

Азирафель глянул на него искоса.

– Неужели? – сказал он. – Ты же все-таки демон.

– Угу. Но наши одобряют неподчинение только самого общего свойства. А в конкретных случаях они принимают очень жесткие меры.

– То есть в случае неподчинения их конкретным приказам?

– Вот-вот. Ты даже представить себе не можешь. Или можешь. Как ты думаешь, сколько у нас времени?

Кроули махнул рукой в сторону «Бентли», и тот отворил двери.

– В разных пророчествах по-разному, – сказал Азирафель, усаживаясь в машину. – До конца века, это точно, хотя можно ожидать некоторых необычных явлений и до этого. Большинство пророков в прошлом тысячелетии больше заботились о размере стиха, чем о точности.

– Не понял, – удивился Кроули, показал на ключ зажигания и тот повернулся.

– Ну как же, – разъяснил ангел. – «И кончится время на круге своем, в та-ТА-та та-ТА-та та-ТА-та седьмом». Или восьмом. Или шестом. Для «четвертом» не слишком много хороших рифм, так что, это, наверное, будет не самый плохой год.

– А что за необычные явления?

– Двухголовые телята, знамения в небе, гуси, летящие задом наперед, дожди из рыб и все такое. Антихрист, придя в мир, влияет на естественные причинно-следственные связи.

– М-да…

Кроули переключил скорость и тут же вспомнил еще кое о чем. Он щелкнул пальцами. Блокиратор как ветром сдуло.

– Поедем обедать, – сказал он. – Я тебе остался должен, еще с… когда это было?

– Париж, год 1793-й, – ответил Азирафель.

– А, ну да. Эпоха террора. Это наша работа или ваша?

– Разве не ваша?

– Уже не помню. А ресторанчик был неплох.

Когда они проезжали мимо потерявшего дар речи инспектора дорожного движения, блокнот у того неожиданно загорелся, к большому удивлению Кроули.

– Мне кажется, я не собирался этого делать, – сказал он.

Азирафель покраснел.

– Это я, – объяснил он. – Я всегда думал, что эти типы – ваше изобретение.

– Неужели? А мы думали на вас.

Кроули, глядя в зеркало, с интересом разглядывал дым позади.

– Поехали, – сказал он. – Давай в «Ритц».

Конечно, заказывать столик Кроули не собирался. В этом мире заказ столика – не его удел.

* * *

Азирафель коллекционировал книги. И хотя он был владельцем книжного магазина, даже себе самому он не признался бы в том, что его магазин – всего лишь место, где он хранит свою коллекцию. (В этом, кстати, он был не одинок.) Поддерживая легенду обычного торговца подержанными книгами, он использовал все способы, чтобы отвратить возможных покупателей, кроме разве что прямого физического насилия: отвратительный запах отсыревшей бумаги, враждебные взгляды, меняющиеся самым причудливым образом часы работы – все шло в дело и как нельзя лучше соответствовало его намерениям.

Собиранием книг он занимался уже очень давно, и у него, как и у всех коллекционеров, появились определенные пристрастия.

У него было более шестидесяти различных собраний пророчеств на тему последних веков второго тысячелетия. Его очень интересовали первые издания Оскара Уайльда. А также у него было полное собрание Нечестивых Библий, каждая из которых получила название, соответствующее ошибкам наборщиков.

Среди этих Библий была Библия, называемая Неправедной из-за опечатки, вследствие которой известный стих в Первом послании Павла к Коринфянам звучал так: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия наследуют?»; Порочная Библия, изданная Баркером и Лукасом в 1632 году, в которой из седьмой заповеди пропала частица «не», и теперь она читалась «желай жены ближнего твоего»; Библия Проклинающая («проклинаю» вместо «заклинаю»), Библия Паточная («разве нет патоки в Гилеаде?»), Библия Стоящих Рыб («И будут стоять подле него рыболовы» превратилось в «И будут стоять подле него рыбы»), Библия Крестозадвижения и так далее. Азирафель собрал их все. Даже самую редкую – Библию, изданную в 1651 году в Лондоне Билтоном и Скэггсом.

Издание этой Библии было первым из трех крупных просчетов, которые привели к банкротству их издательства.

Изданная ими Библия получила название «Библия Далеко Посылающая». Пространная ошибка наборщика, если это можно так назвать, вкралась в книгу пророка Иезекииля, главу 48, стих пятый (орфография, для удобочитаемости, современная):

2 Подле границы Дана, от восточного края до западного, это один удел Асиру.

3 Подле границы Асира, от восточного края до западного, это один удел Неффалиму.

4 Подле границы Неффалима, от восточного края до западного, это один удел Манассии.

5 Да пошло Оно Все во все эти Уделы, воистину достало меня стоять за этим Столом. Хозяин Билтонн Слова не держит, Хозяин же Скэггс Скряга отменный, и Скупердяй, Псу подобный оголодавшему. Истинно говорю Вам, в день такой каждый из Вас, в ком есть Мозгов на полмеры, на Солнышко вылезет, а не будет Торчать здесь весь Божий день за Рухлядью этой, за Набором этим, в три Предела, четыре Края, пять Границ

НА *******!

6 Подле границы Ефрема, от восточного края до западного, это один удел Рувиму.^[9]

Второй крупный просчет издательского дома Билтона и Скэггса случился в 1653 году. По неимоверно счастливой случайности им в руки попался один из пресловутых «Утраченных ин-кварто», то есть трех пьес Шекспира, которые не вошли в издание ин-фолио и признавались безнадежно утраченными как в ученых кругах, так и в среде театралов. До нас дошли только их названия. Та, которую приобрели Билтон и Скэггс, называлась «Комедiя о Робiнъ Гуде, или Шервудскiй лесъ»^[10].

Хозяин Билтон уплатил за книжечку ин-кварто почти шесть гиней и рассчитывал выручить едва ли не вдвое больше за переиздание ин-фолио в твердой обложке.

Потом он ее потерял.

Причину своего третьего крупного просчета не смогли понять даже сами Билтон и Скэггс. Куда ни глянь, пророчества брали нарасхват. Перевод «Центурий» Нострадамуса на английский только что переиздали в третий раз, и по всей Англии при полных залах шли гастроли по меньшей мере пяти Нострадамусов, каждый из которых утверждал, что он – единственный настоящий. И «Собрание пророчеств» матушки Шиптон тоже разбирали с лету.

Во всех крупных лондонских издательствах – а их было восемь – вышло хотя бы по одной книге прорицаний.

Каждое из этих изданий страдало чудовищными неточностями, но благодаря присущей им всем атмосфере недоговоренности и универсального всеведения, все они стали неимоверно популярны. Их раскупали тысячами и десятками тысяч.

– Воистину это что денги печатать! – сказал хозяин Билтон хозяину Скэггсу^[11]. – Народу потребна сiя белибердень! Нужно и намъ срочно разыскать колдунью и напечатать томъ ея пророчествъ!

На следующее утро к их дверям была доставлена рукопись, автор которой, как обычно, точно рассчитал время.

И хотя ни хозяин Билтон, ни хозяин Скэггс этого не знали, та рукопись, которую им прислали, была единственной книгой во всей истории человечества, состоящей из абсолютно точных прогнозов на следующие триста сорок с чем-то лет. И эти прогнозы точно и аккуратно описывали все события, кульминацией которых станет Армагеддон. Все, до мельчайших деталей.

Билтон и Скэггс выпустили ее в сентябре 1655 года, как раз к предрождественской распродаже^[12], и она стала первой книгой в истории Англии, тираж которой остался нераскупленным.

Ее не покупали.

Ее не покупали даже в крохотной книжной лавке в Ланкашире, где рядом с ней гордо красовалась вывеска «Ланкаширскiй авторъ!».

Автор книги, некая Агнесса Псих, ничуть не была этим удивлена. Хотя трудно представить себе, что могло удивить Агнессу Псих.

А вообще-то она писала свою книгу не для того, чтобы ее раскупали или чтобы получить гонорар. Даже не для того, чтобы прославиться.

Она написала ее для того, чтобы получить единственный авторский экземпляр, на который имел право автор.

Никто не знает, что произошло с нераспроданными экземплярами, имя которым было легион. Точно известно, что их нет ни в одном музее, ни в одной частной коллекции. Даже у Азирафеля не было этой книги; более того, его ухоженные руки задрожали бы при одной мысли о том, что она может в них попасть.

Так вот: во всем мире остался только один экземпляр пророчеств Агнессы Псих.

Он стоял на полке в шестидесяти километрах от того места, где в данный момент наслаждались обедом Кроули и Азирафель, и, выражаясь метафорически, в нем как раз начал тикать часовой механизм.

* * *

Было три часа пополудни. Антихрист пришел в мир пятнадцать часов назад, а один ангел и один демон целенаправленно напивались последние три из них.

Они сидели друг напротив друга в задней комнате неуютного с виду магазинчика Азирафеля в самом богемном районе Лондона, в Сохо.

Почти во всех книжных магазинах в Сохо есть задние комнаты. По большей части они заполнены редкими или, по крайней мере, очень дорогими книгами. В книгах Азирафеля не было картинок. У них были старые рыжие обложки и похрустывающие страницы. Изредка, если не было другого выхода, он продавал одну-другую.

Время от времени к нему заходили серьезные мужчины в темных костюмах и очень вежливо осведомлялись, не намерен ли он продать свой магазин, из которого сделали бы торговое заведение, более приличествующее своему окружению. Иногда они предлагали деньги, толстые пачки потрепанных пятидесятифунтовых купюр. А иногда, пока одни говорили с Азирафелем, другие прогуливались по магазину, рассматривали книги из-под темных очков, качали головами и делали туманные намеки на то, что бумага – очень огнеопасный материал, и если что случится, то и пожарные не помогут.

В таких случаях Азирафель кивал, улыбался и говорил, что он подумает над их предложением. И они уходили. И никогда не возвращались.

То, что ты ангел – совсем не обязательно означает, что ты еще и дурак.

Стол между ними был уставлен бутылками.

– Я говорю, – Кроули попытался сфокусировать взгляд на Азирафеле. – Я говорю… я говорю…

Он сосредоточился и вспомнил, о чем он говорит.

– Вот о чем я говорю, – радостно заявил он. – О дельфинах. Вот о чем.

– О рыбах? – рассеянно удивился Азирафель.

– Нет-нет-нет, – Кроули погрозил ему пальцем. – Млек-питающие. Как есть млек-питающие. Разница в том… – Он попытался выбраться из трясины собственного сознания на возвышенное сухое место и вспомнить, в чем же, собственно, разница. – Разница в том, что они…

– Для того чтобы спариваться, выходят на сушу? – подсказал Азирафель.

Кроули нахмурился.

– Не думаю. Уверен, что нет. Что-то у них с детенышами. Короче.

Он взял себя в руки.

– Я говорю… Я говорю. У них мозги.

Он потянулся за бутылкой.

– Что у них с мозгами? – спросил ангел.

– Большие мозги. Вот что я говорю. Большие. Большие. Большие-большие. А есть еще киты. Мозговые центры, точно говорю. Представляешь, океан, полный мозгов?

– Кракен, – угрюмо заметил Азирафель, уставившись в стакан.

Кроули пристально и холодно посмотрел на него, давая понять, что только что на рельсы его сознания прямо перед паровозом подбросили огромное бревно.

– Что?

– Большущий сукин сын, – пояснил Азирафель. – Под грохотом чудовищных валов. Он в глубине среди поли… среди полип… чтоб их, среди кораллов!… спит. И предположительно всплывет на поверхность, когда закипят моря.

– Ну да?

– Факт.

– Вот такие дела, – Кроули с трудом сел прямо. – Океан кипит, бедные дельфинчики свариваются в уху, и никому до этого нет дела. То же самое с гориллами. Ух ты, скажут они, небо покраснело, звезды падают, что такое добавляют в бананы? А потом…

– Ты знаешь, они вьют гнезда. Гориллы.

Азирафель налил себе еще. Это ему удалось с третьей попытки.

– Да ну?!

– Истинная правда. В кино видел. Гнезда.

– Это птицы, – сказал Кроули.

– Гнезда, – настаивал Азирафель.

Кроули решил не настаивать.

– Вот такие дела, – сказал он. – Все создания, большие и мертвые. То есть малые. Большие и малые. И у многих есть мозги. И тут – ба-ДАММ!

– Ты же приложил к этому руку, – сказал Азирафель. – Ты искушаешь людей. Искусно искушаешь.

Кроули стукнул стаканом по столу.

– Это другое. Они не обязаны соглашаться. И в этом-то вся непостижимость. Это ваши придумали. Все бы вам испытывать людей. Вплоть до полного уничтожения.

– Ладно. Ладно. Мне это не больше нравится, чем тебе, но я же говорил: я не могу не повиновы… повинови… не делать, что сказано. Я – анх-хел.

– А в Раю нет театров, – сказал Кроули. – И почти нет кино.

– Меня искушать даже не пытайся, – сказал Азирафель несчастным голосом. – Знаю я тебя, змей старый.

– Только представь, – безжалостно продолжал Кроули. – Ты знаешь, что такое вечность? Знаешь, что такое вечность? Нет, скажи, ты знаешь, что такое вечность? Вот смотри: стоит большая скала, представил? В милю высотой. Огромная скала, высотой в милю, на краю Вселенной. И вот каждые тысячу лет – птичка.

– Какая птичка? – с подозрением в голосе спросил Азирафель.

– Такая птичка. И каждую тысячу лет.

– Одна и та же птичка каждую тысячу лет?

– Ну… да, – неуверенно сказал Кроули.

– Нехилый возраст у птички…

– Ладно. И каждую тысячу лет эта птичка летит…

– Ковыляет. С ходунками.

– …летит к этой скале, и точит себе клюв…

– Постой-ка. Не выйдет. Отсюда до края Вселенной просто куча… – ангел, шатаясь, помахал руками, чтобы показать, сколько именно, – куча чего только не! Вот…

– А она все равно туда добирается, – настаивал Кроули.

– Как?!

– Не важно!

– Наверное, в звездолете, – сказал ангел.

Кроули решил несколько ослабить напор.

– Ладно, – сказал он. – Пусть так. Короче, эта птичка…

– Но мы же говорим о крае Вселенной, – рассуждал Азирафель. – Так что если это звездолет, тогда такой, из которого на другом конце вылезают твои потомки. Так что ты им должен об этом сказать: «И, взойдя на гору, сделайте вот что…»

Он неуверенно взглянул на Кроули.

– Что им там делать?

– Поточить клюв о камень, – подсказал Кроули. – Потом она летит обратно…

– …в звездолете…

– А через тысячу лет она прилетает и снова точит себе клюв, – скороговоркой выпалил Кроули.

Над столом повисла особая, нетрезвая тишина.

– Столько сил – только чтобы поточить клюв? – задумчиво произнес Азирафель.

– Дослушай, – упорствовал Кроули. – Смысл в том, что когда птичка сточит скалу до основания…

Азирафель открыл рот. Кроули был просто уверен, что он собирается сделать замечание об относительной твердости ороговевших тканей птичьего клюва и гранитных скальных пород, и рванулся в атаку.

– …обязательный просмотр «Звуков музыки» еще не закончится!

Азирафель замер.

– А ты будешь получать от этого удовольствие, – неумолимо продолжал Кроули. – Искреннее удовольствие.

– Милый мой, но…

– Выбора у тебя не будет.

– Но послушай…

– Вкус у Рая отсутствует начисто.

– Но…

– И ни одного японского ресторана. Даже суши-баров нет.

По внезапно посерьезневшему лицу ангела скользнула гримаса боли.

– Мне это не под силу, когда я пьян, – сказал он. – Ты как хочешь, я трезвею.

– Я тоже.

Оба зажмурились, пережидая, пока алкоголь улетучится из организма, и сели прямее. Азирафель поправил галстук.

– Я не могу вмешиваться в божественный план, – хрипло сказал он.

Кроули несколько секунд задумчиво созерцал стакан, а потом вновь наполнил его.

– А в дьявольский можешь? – спросил он.

– Прошу прощения?

– Так ведь это дьявольский план, разве нет? Мы по нему работаем. В смысле – наши работают.

– Ну, конечно, только он – часть общего божественного плана, – сказал Азирафель. – Вы просто ничего не можете сделать, если это не является частью непостижимого божественного плана, – добавил он с ноткой самодовольства в голосе.

– Ага, как же!

– Нет, в этом-то все и дело, если зреть… если… – Азирафель раздраженно щелкнул пальцами. – Как это ты любишь выражаться? В сухом осадке.

– В сухом остатке.

– Да, именно так.

– Ну… если ты в этом так уверен, – сказал Кроули.

– Абсолютно.

Кроули лукаво взглянул на Азирафеля.

– Значит, ты не можешь быть уверен – поправь меня, если я ошибаюсь, – ты не можешь быть уверен, что противостоять ему не является частью этого самого плана. Я хочу сказать, предполагается, что ты противостоишь дьявольским козням на каждом шагу, разве нет?

Азирафель колебался.

– В общем, да…

– Как увидишь козни, сразу им противостоишь. Правильно?

– Ну, в широком смысле, конечно. На самом деле я подвигаю людей, чтобы козням противостояли они. Непостижимость, ты же понимаешь.

– Именно, именно. Значит, все, что тебе нужно делать, – это противостоять козням. Потому что, если я хоть что-нибудь понимаю, рождение – это только начало. Важно воспитание. Влияние. Иначе ребенок никогда не научится использовать свои силы. – Он запнулся. – Во всяком случае, именно так, как предполагалось.

– Разумеется, наши не будут возражать против того, чтобы я расстраивал твои планы, – задумчиво произнес Азирафель. – Совсем не будут.

– Именно. Еще одно перышко в крыло добавят.

Кроули подмигнул Азирафелю.

– Что же случится, если ребенок не будет воспитан в сатанинском духе? – размышлял Азирафель.

– Может быть, ничего. Он ни о чем и не узнает.

– Но наследственность…

– Не надо мне про наследственность. Она-то тут при чем? – наседал на него Кроули. – Посмотри на Сатану. Создан ангелом, вырос Главным Врагом. Если уж говорить про генетику, можно с таким же успехом утверждать, что малыш вырастет ангелом. В конце концов, его отец в прежние времена занимал немалый пост в небесах. Так что говорить, что он вырастет демоном только потому, что его папаша демоном стал, – все равно что считать, что если отрезать мыши хвост, она будет рожать бесхвостых мышей. Нет. Воспитание – это все. Можешь мне поверить.

– А без не встречающего сопротивления сатанинского влияния…

– Ну, в худшем случае Преисподней придется все начать заново. И у Земли будет по меньшей мере еще одиннадцать лет. Стоит того, чтобы попытаться, а?

Азирафель снова задумался.

– Так ты говоришь, в самой природе ребенка не заложено зла? – медленно проговорил он.

– В нем заложена возможность зла. И, точно так же, возможность добра – скорее всего. Всего лишь две могущественные возможности, дожидающиеся своего часа, – пожал плечами Кроули. – В любом случае, почему мы говорим о добре и зле? Это всего лишь названия команд. Мы-то знаем.

– Думаю, следует попытаться, – сказал ангел. Кроули одобряюще кивнул.

– Договорились? – спросил он, протягивая руку.

Ангел осторожно пожал ее.

– Это наверняка будет поинтереснее, чем возиться со святыми, – сказал он.

– И, в конечном итоге, это все для его же блага, – сказал Кроули. – Мы этому младенцу будем как крестные отцы. Можно сказать, будем руководить его религиозным воспитанием.

Азирафель просиял.

– Ты знаешь, мне это даже в голову не приходило, – сказал он. – Крестные отцы. Будь я проклят.

– Это не так страшно, – заметил Кроули. – Когда привыкнешь.

* * *

Ее звали Ала Рубин. Сейчас она торговала оружием, хотя это начинало ей приедаться. Она никогда не занималась одним и тем же делом слишком долго. Три, ну максимум четыре сотни лет. Нельзя же всю жизнь идти по одной проторенной дорожке.

Ее волосы были настоящего медного цвета, не рыжего и не рыжеватого, но глубокого цвета гладкой меди, и она носила их длинными, так что локоны спускались до пояса, и за эти локоны мужчины были готовы на убийство, и нередко решались на него. У нее были удивительные глаза – оранжевые. На вид ей было лет двадцать пять, и она оставалась такой очень, очень давно.

У нее был пыльный, кирпично-красного цвета, фургон, набитый самым разнообразным оружием, и просто невообразимый талант пересекать на этом фургоне любую границу мира. Сейчас она направлялась в маленькую страну в Западной Африке, где как раз шла не имеющая особого значения гражданская война, чтобы доставить туда свой товар. В результате не имеющая особого значения гражданская война могла, при определенном везении, стать войной, имеющей особое значение. К несчастью, ее фургон сломался. Причем так, что даже она не могла его починить.

А она, в эти-то дни, отлично умела обращаться с техникой.

В данный момент она стояла в центре города^[13]. Город, о котором идет речь, был столицей Кумболаленда, одной африканской страны, в которой не было войн вот уже три тысячи лет. Одно время, лет тридцать из этих трех тысяч, эта страна именовалась Сэр-Хамфри-Кларксон-лендом, но поскольку в ней не было абсолютно никаких полезных ископаемых, а ее стратегическое значение не превышало стратегического значения связки бананов, переход к независимости совершился просто с неприличной быстротой. Кумболаленд был бедной и, безусловно, на редкость скучной, но зато мирной страной. Племена, населявшие его, жили дружно и вполне счастливо и давным-давно перековали мечи на орала; в 1952 году, правда, на главной площади столицы подрались пьяный погонщик скота и не менее пьяный похититель скота. Эту драку вспоминали и по сей день.

Ей было жарко. Она зевнула, обмахнулась широкополой шляпой, бросила неподвижный фургон посреди пыльной улицы и отправилась в бар.

Она попросила банку пива, проглотила ее одним глотком и широко улыбнулась бармену.

– Мне нужно отремонтировать фургон, – сказала она. – Есть здесь кто-нибудь, с кем это можно обсудить?

Бармен улыбнулся в ответ – широко, белозубо, роскошно. На него произвел впечатление ее способ употребления пива.

– Только Натан, мисси. Но Натан уехал в Каунду, к тестю на ферму.

Она взяла себе еще пива.

– Значит, Натан. Не знаешь, когда вернется?

– Может, через неделю. Может, через две. Дорогая мисси, этот Натан, он бездельник и плут, а?

Он наклонился к ней через стойку.

– Мисси ездит одна? – спросил он.

– Да.

– Опасно, а? На дорогах нынче странные люди, плохие люди. Не местные, – быстро добавил он.

Ала подняла бровь. Бровь была безупречна.

Несмотря на жару, бармена бросило в дрожь.

– Спасибо за предупреждение, – промурлыкала она.

При звуках ее голоса на ум приходило нечто притаившееся в высокой траве, заметное только по дрожанию кончиков ушей и ожидающее, пока рядом, по неосторожности, не пройдет что-нибудь молодое, нежное, сочное.

Она небрежно прикоснулась к шляпе, прощаясь с барменом, и неторопливо вышла наружу.

Жаркое африканское солнце обрушилось на нее. Фургон, набитый оружием, боеприпасами и противопехотными минами, все так же неподвижно стоял посреди улицы.

Ала задумчиво посмотрела на него.

На крыше фургона сидел стервятник. Он следовал за ней уже три сотни миль. Он посмотрел на нее и тихонько рыгнул.

Она огляделась вокруг: на углу оживленно болтали женщины; скучный торговец сидел перед грудой раскрашенных бутылей из тыкв, изредка отгоняя мух; дети лениво возились в пыли.