Десять
Tekst* * *
Пролог
На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям в телефоне, а по сути – в своей душе.
«С десятилетием тебя, родная».
«Я помню каждый год этого десятилетия».
«Я обожаю каждый месяц из этих лет».
«Я люблю каждый день из этих месяцев».
«Я ценю каждый вздох из этих дней».
На прощание она услышала короткое: «В десять».
Всё было готово к десяти, она была готова. Шёлк простыней, прохлада комнаты… Только ночь разделяла их. Её и «десять».
На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги.
– Ты не должен был… как?
– Я сказал: «В десять», уже десять.
– Но?
– Давай не сейчас.
– Не сейчас.
Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.
Она смотрела на розы у себя перед глазами глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, источающими аромат.
– С десятилетием тебя.
– Роз тоже десять?
– Одиннадцать. Мне нужен следующий год.
Розы прошлись по обнажённому телу, иногда задевая шипами – царапая. Голова откинулась на подушки. Глаза смотрели в глаза.
– Привет.
– Привет.
Лепестки пробежали по шее, тонкая кожа, видна жилка… бьётся – быстро. Опустились ниже, по ключицам, обвели каждый сосок, целовали, окутывали шапочкой бутона. Дойдя до пупка, остановились.
– Я скучал.
– Я скучала.
Когда он успел снять одежду?..
– Тш-ш-ш… – Бутон у бутона. Что-то прошептали друг другу, пока раздвигала ноги шире… шире… ещё… Царапина. Остро. Больно.
– Не шевелись, – прошептал он. Она и не думала. Просто смотрела. Он уточнил: – Ты мне доверяешь?
Она бы доверила ему свою жизнь. Не думая.
– Мне нужно десять.
– Десять? Не много? – В женском голосе промелькнули нотки смеха.
– Два дня… Десять раз… на наши «десять».
Глава 1
Она сладко потянулась, ловя последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой сон мог бы ей сниться, если бы она видела сны.
Удобная привычка просыпаться раньше будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время тот заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями, позволить себе минуты тишины и отстранённости – невиданная роскошь в век скоростей.
С первым же сигналом будильника, она легко встала, отбросила сонливость и морок придуманных снов, бодро начала свой день. Долгий день.
Стакан воды, упражнения для пресса, ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего настроения, для всего, что может понадобиться и не понадобиться в течение дня. Беговая дорожка стояла около широкого окна, выходящего на газон с молодой, светло-зелёной травой. На синее утреннее небо с кучевыми облаками и почти сухую ветку дерева, заслоняющую вид на зелень.
По пути в ванную комнату она открыла дверь в «детскую», где из-под одеяла торчали ноги уже совсем недетского размера.
– Просыпайся, засоня.
Ответом было невнятное бурчание и недовольное сопение под подушкой, накрытой одеялом.
– Я ещё зайду, – напомнила она.
Готовя завтрак, поймала себя на том, что терпение начинает заканчиваться. Она собиралась совершить едва ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, когда тот собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая одним взглядом – что же он будет есть?
– Где «доброе утро»? – поинтересовалась она.
– Доброе, – недовольно буркнул ребёнок, уткнувшись взглядом в тарелку.
– Может, сначала умоешься?
– Не-а.
– А как же режим?
– Ну его. Спать хочу.
– Ну-ну. Завтракай, потом поговорим. – Она задорно подмигнула, отлично понимая, что мрачное утреннее настроение сына начнёт улучшаться по мере поглощения блинов.
Ежедневного и обязательного завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из дома. Настолько, что научился печь блины сам ещё когда учился в первом классе.
Но сильнее всего сын любил завтрак, приготовленный мамиными руками.
– Не люблю рано вставать, – пояснил в очередной раз парнишка.
– И что делать? – с улыбкой ответила она. Знала наверняка, какая фраза последует дальше, каким тоном, и что она ответит.
– Если бы…
– Никаких «если бы».
– Мам!
– Не мамкай, мы сотни раз уже говорили. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?
– Да при чём тут это? Даже сын Петра Павловича живёт в интернате.
– Сын Петра Павловича может жить хоть на луне.
– Ма-а-а-м, – скорее для проформы проныл сын. – Я бы там высыпался.
– Ты бы спал дольше на сорок минут, ничто не мешает ложиться раньше дома, – улыбнулась она. – До конца учебного года осталось меньше месяца. Мы поговорим с папой по этому поводу, и если это действительно, – она подчеркнула интонацией последнее слово, – необходимо, то я, конечно, разрешу, но со следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.
– Согласен, – понуро ответил сын.
* * *
Выехала из дома, глянула на парнишку, который устраивался поудобнее на заднем сиденье, чтобы добрать свои минуты сна. Потом на роллетные ворота гаража: поднявшись, те открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке. Перед красной машиной ворота открылись как по мановению волшебной палочки. И так же закрылись.
Посёлок, некогда тихий, дачный, вдали от города, почти в одночасье стал элитным и престижным, но всё ещё пытался подстроиться под новые реалии. Дорогие дома соседствовали с бюджетными дачными домиками, покосившимися от старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру – с заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и рассохшегося.
Город, который строился семимильными шагами, перешагнул через этот посёлок, словно Гулливер через маленькую базарную площадь, и разросся дальше. Он бы поглотил, подмял домишки под свой ритм, снос малюсенький мир, поставив на его место огромные многоэтажки, но помешал статус «природоохранной зоны». Теперь город и посёлок жили вместе, как соседи по огромной лестничной площадке с большим количеством жителей.
Она выехала из посёлка по гладкой, словно зеркальной, поверхности асфальта – неизменное преимущество элитного статуса проживающих. По пути слушала негромкую музыку и в уме перебирала сегодняшние дела, желая только одного – никаких сюрпризов. Сюрпризы на её работе редко бывали приятными, сегодняшний день хотелось провести спокойно.
– Приехали, – сообщила она сыну, останавливая автомобиль у стен школы-интерната.
– Спасибо мам, ты сегодня не заберёшь?
– Боюсь, что нет. Может, дедушка. Созвонимся.
– Да, конечно… А можно?.. – В голосе сына слышалась отчаянная надежда. Живя вдали от друзей-приятелей, он отчаянно нуждался в общении. Часто приглашать гостей не удавалось, но всегда возможны исключения, так почему не сейчас?
– Ладно, только сегодня, потому что через пару дней праздники, – смеясь, ответила она. – Пригласи кого-нибудь из ребят на выходные.
– Отлично, мам, спасибо. – Сын поцеловал в щеку. Невиданное проявление нежности от парнишки, однажды решившего, что он слишком взрослый для таких жестов.
Уже на парковке, перед зданием, где проходила едва ли не большая часть её жизни, она дала себе возможность вдохнуть – выдохнуть, включила музыку на полную громкость – её способ релаксации.
Из машины выбралась лёгкой, самую малость пружинистой походкой, одёрнула юбку, возможно, немного коротковатую и яркую – из красной шотландки. По пути улыбалась встреченным коллегам, кокетливо стреляла глазами, слегка флиртовала, так, чтобы было ясно – это только флирт и только здесь и сейчас.
Стоило пройти буквально пару шагов, и кокетливая улыбка сменилась на приветливую, а яркая шотландка – на одноцветную форму.
Типовые здания из белого и красного кирпича областной больницы раскинулись на большой площади рядом с городским лесопарком, вдали от шумных магистралей и жилых массивов.
Её путь лежал в центральный корпус. Там, в боковом крыле, на первом этаже с отдельным входом, который закрыт в это время суток, располагалась её вотчина: длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната, с большим количеством игрушек, часто пустующая, и, в самом конце – кабинет.
Когда-то у неё был просторный кабинет с кожаным мягким гарнитуром, большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом. Отделение разрослось, из кабинета сделали палату на четыре человека, пришлось перебраться в скромное помещение рядом с «каморкой» старшей медицинской сестры. С небольшим холлом перед двумя дверями, где едва поместились пара кресел – роскошь из прошлой жизни, и растение в большом горшке. Никто в отделении не знал, что это за цветок, но ухода оно практически не требовало и со своей задачей – создавать видимость уюта, словно он возможен в этом месте, перед дверью, где посетителей могут ждать неутешительные новости, – справлялось. А ещё маленький, яркий столик с цветными карандашами и раскрасками, которые всегда в изобилии на нем лежали.
Сразу окунулась в работу. Она словно забывала всё, что тревожило её вне этих стен. Максимальная сосредоточенность – пожалуй, так можно охарактеризовать это состояние. Мягкая улыбка, тихие шаги, ободряющие разговоры и бесконечная работа головного мозга.
«Думай» – так говорил её отец, и она думала, анализировала, диагностировала, добивалась и бесконечно билась, стиснув зубы под мягкой улыбкой.
Обход – неотъемлемая часть каждого дня. В последнем боксе под номером «семь» на высокой кровати сидел крохотный мальчик, рассматривал книжку. Под заспанными глазами – небольшие синяки. Уже значительно меньше – автоматически отметила она. Живой детский взгляд бегал по картинкам.
– Привет, Тошка.
– Здравствуйте, – обстоятельно ответил малыш.
– А где мама?
– У неё ангина… фулярная, – с горестным вздохом, не выговаривая «фолликулярная», ответил Тошка, – температура субфеильная, – он кивнул, вспоминая сложное для себя слово, – папа сказал, что ей нужно дома побыть, бабушка приедет завтра. Но я сам справляюсь!
– Ты молодчина, давай посмотрим, что у нас тут… о чём книжка? – Она начала отвлекать от осмотра малыша разговорами о его новом увлечении.
– Про динозавров. Я, когда вырасту, буду их изучать.
– Очень интересно, а они разве не вымерли?
– Вымерли, но можно раскопать… «Раскопки» по-научному, па-ле-онто-ологи изучают динозавров. Я тоже буду изучать, после специального института.
– А сейчас уже знаешь что-то?
– Да! Смотрите, – Тошка с энтузиазмом листал страницы книжки и рассказывал про древних животных, существование которых превратилось в миф, но по-прежнему будоражило умы мальчишек и девчонок.
Сколько раз она слышала рассказы о динозаврах из уст малышей, как сейчас от Тошки. Слушала всегда внимательно, а сама тем временем проверяла сухость кожи, просила показать язык. Малыши показывали – практически машинально, по выработанной детской привычке. В этом возрасте иметь бы привычку воровать конфеты из бабушкина стола, как она сама это делала, или не досиживать занятие по развитию речи до конца…
– Так, смотрю, у тебя всё отлично, жалобы есть? – Она как можно шире улыбнулась маленькому мальчику.
– Ну…
– Говори, – подмигнула она заговорщицки.
– Когда мне можно будет на улицу?
– Сегодня уже и можно.
– А завтра можно?
– Завтра скажет дежурный доктор, Инна Константиновна, договорились? А сегодня папа сможет с тобой погулять.
– Думаете? – Сомнение в детском голоске было столь явственным, что спина покрылась мурашками.
– Уверена, он все сделает для того, чтобы у него получилось.
– А на обследовании вы будете?
– Конечно. – Она попросту не могла не прийти, и не по долгу службы, по велению сердца.
– А папа?
– Я уверена в этом, Тошка… Тебе же не страшно?
– Нет! – ответил маленький храбрый мальчик, которого хотелось оградить от всех обследований, завернуть в тёплое одеяло и увезти к себе домой. Спрятать от всех напастей и болезней, которых хватило в его маленькой жизни!
– Вот и хорошо! Пока, мой любимый пациент.
– Не-корректно так говорить, – надул губы малыш, тем не менее бросая на врача довольный взгляд.
– Мы никому не скажем, это будет наш секрет.
В конце дня кокетливое настроение и улыбку пришлось собирать по крупицам. Она шла на выход через приёмное отделение – захотелось перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала близкой приятельницей, почти подругой.
По пути встречались людей, которые терпеливо ожидали своей очереди на приём, УЗИ, плановое обследование.
– Что у нас тут? – спросила у дежурного врача «приёмника»
– Аншлаг, городская закрыта, света нет, всех к нам.
– Н-да…
– В коридорах размещать будем пациентов, – с раздражением бросил дежурный и ринулся вглубь смотровой.
– Не в первый раз, – уже в спину ответила она.
Пришлось отодвинуться в сторону, чтобы пропустить каталку с мертвецки бледной женщиной. Спешащие рядом врачи быстро переговаривались между собой, молоденькая медсестра пыталась держать систему и подстроиться под быстрые шаги коллег-мужчин.
– Давай сюда. – Она забрала из рук сестры полную систему, мигом перехватила и без труда подстроилась под шаги спешащей команды.
– Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? – спросил седоволосый доктор с добрыми глазами, – Леночка справляется. – Он кивнул на медсестру.
– Не спорю, хочу тряхнуть стариной.
– Отважная ты дивчина, не боишься в наш мужской коллектив подниматься?
– Не-а, – улыбнулась она, пробежалась взглядом по лицам двух других врачей в хирургических костюмах.
Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. Второй – с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие – сразу и навсегда.
– Какие планы на выходные? – услышала она обращенный к себе вопрос.
– О, громадьё, – с кокетливой улыбкой ответила она седовласому.
– У молодой и красивой всегда много планов.
– Конечно, Сергей Платонович. – Юлия Владимировна покосилась на спокойный взгляд и улыбку человека, ради которого зашла в тесную кабину лифта, и снова посмотрела на седые, все ещё густые волосы Сергея Платоновича.
На выходе из лифта передала систему Леночке, до отделения осталось два шага – справится. Услышала пару нужных ей слов и тут же спустилась обратно. Приёмное отделение переполнено. Ясно, что эти трое, что поднялись в лифте, да и многие другие, сегодня вряд ли уснут, да и поедят урывками – очередное беспокойное дежурство.
На выходе из типового здания, уже нажав на сигнализацию автомобиля, чтобы ехать домой, Юлия Владимировна всё-таки развернулась и вернулась туда, куда не могла не прийти, не посмела игнорировать это желание.
– Тошка, пойдёшь гулять?
– Можно? – Глазёнки вспыхнули искренней, неподдельной надеждой.
– Можно. – Она надела тонкую вязаную шапочку, курточку на Тошку, подняла на руки почти невесомое тельце малыша. Под пальцами прощупывались все ребрышки, чувствовался ритм сердечка – беспокойный от волнения, вызванного предстоящей встречей с улицей.
Юля быстро шла по коридору. Чувствовала на шее детские ладошки, а на щеках слезы – непозволительная роскошь, ненужная, даже преступная.
Таким ли был её сын в этом возрасте? В Тошке не было и половины веса для нормы в его возрасте, зато с лихвой хватало любознательности и желания жить – в его, детском, понимании: гулять, стать палеонтологом или адмиралом-океанологом, как хотелось на прошлой неделе, или знаменитым футболистом, как месяц назад.
– Пришли, – сообщила она игривым тоном маленькому пациенту.
Присела на лавочку на детской площадке рядом со входом в детское онкологическое отделение, вдали от людских потоков. Лишь тот, кто поневоле столкнулся с бедой ведает про этот уголок в парке «областной больницы». Уголок детства, оплаченный щедрым спонсором, – яркий корабль с множеством ходов и переходов, с мягким покрытием под ногами, и максимально безопасный.
– Погуляешь? – спросила она у Тошки, заранее зная ответ:
– Да! – Подопечный подпрыгнул на её руках от нетерпения.
Юлия Владимировна понимала, что скоро на смену энтузиазму придёт усталость, тогда она посадит малыша на колени и начнёт слушать про динозавров или футболистов. Про гоночные машины и мамину ангину, про то, каким молодцом он был сегодня и даже съел несколько зернышек граната. Как папа сказал после обследования, что Тошка – настоящий храбрый солдат, но, на самом деле, ему было страшно, совсем чуточку, но ведь было.
А главное – папа обещал купить игрушечную большую-пребольшую пожарную машину, раз уж на настоящей он пока прокатиться не может…
Глава 2
Среди группы весёлых девушек, которые собрались у озера, она была похожа на щенка. Не на радостного, беззаботного, даже слегка безмозглого, а на робкого, косолапого, неуверенного в том, что эти породистые лапы и хвост принадлежат именно ему. Она робко и с любопытством выглядывала из-за подружек, иногда смотрела поверх голов.
Молодой священник что-то увлечённо рассказывал, девушки внимательно слушали. Иногда громко смеялись, позабыв, что рядом человек в сане, пусть и не высоком, порой толкали друг друга локтями, перебивали, спрашивали и, – судя по широко открытым глазам, – удивлялись ответам.
Её взгляд был заинтересованным, в нём играла мысль, словно живая. Она светилась изнутри. Казалось ещё чуть-чуть, и девушка заговорит, покажет миру свои думы, сокрытые за робкими движениями. И она была красива. Красива настолько, насколько бывает красива юность. Красива словно пришедшей из стародавних времён красотой. Скажи она, что её остановили на улице с предложением сняться в кино – ей бы сразу и безоговорочно поверили.
Выше сверстниц, со светло-русыми, отливающими рыжиной на солнце волосами, тонкими чертами лица, распахнутыми навстречу новому глазами. Похожая на славянскую княжну, которая пришла в современность из позабытых сказок. Такой рисуют Василису Прекрасную или Царевну Лебедь. Красива не яркой, вычурной, навязчивой красотой, а тихой, спокойной. Никто – ни мужчина, ни женщина, не могли просто пробежать взглядом, взгляд сам собой останавливался на девушке, цеплялся и не хотел уходить. На неё хотелось смотреть, как на произведение искусства, которое бесконечно радует.
Остановившийся рядом автобус не отвлёк девушек от оживлённой беседы даже тогда, когда из автобуса, словно из огромного чрева с автоматической дверью, стали высыпать мальчишки разного возраста, от младших школьников до юношей. Они тут же принялись с разбега прыгать в озеро, кричать, фыркать и заплывать опасно далеко. Всем своим видом – криками, передразниваниями, парнишки выражали торжество молодости, силы и отчаянной жажды жизни.
На берегу устроился мужчина средних лет, зорким взглядом смотрел на ребят, улыбался лишь уголками глаз, лицо же выражало строгость. Впрочем, не похоже, чтобы хоть кто-нибудь всерьёз боялся этого человека.
– Всё, хватит, – крикнул мужчина и сделал приглашающий жест в автобус.
Младшие заторопились. Путались в шортах и обуви, по пути стряхивали с головы воду, забирались в автобус. Водитель неодобрительно поглядывал на влажные от воды и тины, усыпанные песком, шорты мальчишек.
Старшие выходили из воды степенно. Некоторые, заметив группу девушек, красовались перед ними, проходили мимо плавной походкой. А потом, не выдержав притворства, срывались в шуточные кулачные бои и, подпрыгивая, забегали в тот же автобус.
Группа девушек двинулась вдоль озера, впереди бодро шагал священник, приподнимая одной рукой подрясник, демонстрируя пыльные ботинки со стоптанными каблуками.
Парень, который вышел из воды последним, долго рассматривал группу девушек, наконец, когда процессия двинулась, он соизволил одеться и обратить внимание на окрик:
– В автобус!
– Минутку… – Парень показал взглядом на уже уходивших девушек.
– Вот неугомонный, ох и пользуешься ты моим расположением, – пожурил его наставник. – Смотри, только сегодня!
– Спасибо, – крикнул парень, на ходу обулся и поспешил за группой девушек во главе со священником.
Вернее за одной из них, которая плелась в хвосте нестройного ряда. Статные длинные ноги обхватывала ткань простого платья, бедра покачивались словно случайно, но от этого более завораживающе, главное – она обернулась, улыбнулась парню самой обезоруживающей улыбкой, какую он видел на своём недолгом веку.
Парнишка подбежал, взял за запястье. Внимательно глядя на девушку, любовался ею, встретил с улыбкой такой же заинтересованный взгляд.
– Подожди. – Они шли нога в ногу в конце строя, замыкая ряд, который возглавлял молодой священник. – Послушай… а вы кто? – решился задать вопрос парень.
– В смысле?
– Монашки, что ли? – самую малость смущаясь, уточнил свою мысль парень.
– Нет, – девушка широко улыбалась в ответ.
– Послушницы?
– Нет.
– А кто?
– Никто, – прозвучал исчерпывающий ответ.
Они так и шли, держась за руки. Подружки оборачивались, перешептывались, священник встретился взглядом с девушкой, спрашивая, всё ли у нее в порядке. Не нужна ли помощь?
– Это воскресная школа и лагерь. Православный, – наконец ответила та, от которой ждали ответа.
– Понятно, а я из лагеря олимпийского резерва. Знаешь, наверное, – «Олимпиец».
Идти нога в ногу в тишине, по пыльной дороге, казалось абсолютно восхитительным занятием, которому можно предаваться бесконечно долго, вот только дорога закончилась у стен из старого кирпича, покрытых потрескавшейся штукатуркой.
– Пришли… – разочарованно протянул парень.
– Пришли… – в унисон ответила девушка.
Она забрала свою руку и побежала вслед за входящими в калитку подругами.
Почти за стеной она услышала окрик:
– Подожди, подожди, мы же не познакомились!
– А надо? – Девушка улыбнулась своим мыслям, обернулась и посмотрела на парня.
Он был не намного выше её, может, только на полголовы. Темно-каштановые, почти черные волосы вились, свисая прядями на шею и лоб. Глаза были похожи на глаза плюшевых медведей в детском мире – непрозрачные, бездонные, карие, они смотрели на мир на удивление вдумчиво. Черты лица аккуратные, почти кукольные, на лице и руках – золотистая россыпь крупных веснушек.
– Ну… Я – Симон.
– Симон? – с подозрением уточнила девушка.
– Такое имя.
– Интересное имя, Симон, а я…
– Подожди, давай я угадаю.
– Давай! – Девушка прыснула в ладонь, с трудом подавив смех.
– Заслава? – посмотрел внимательно на красавицу, та покачала головой отрицая, потом продолжил: – Божена? Ярослава?… Имя наверняка необычное, красивое, древнее, как этот монастырь.
– Юля.
– Юля? – немного опешил парень, ему не сразу удалось скрыть удивление.
– Представляешь, просто Юля, – не прекращая улыбаться и разглядывать в упор незваного собеседника, ответила девушка.
– Юлия… тоже подходит, кстати, – нашёлся Симон. – Из рода патрициев в Древнем Риме. Ты бы точно была там знатной дамой.
– Ты забавный, Симон, но мне пора идти.
– Как мне тебя найти?
– Зачем? – Юля уставилась на Симона, будто он её несказанно удивил.
– Поболтать. Погулять Мало ли.
– Приходи ко мне домой, – просто ответила Юля, пожав плечами.
– Приду, конечно, а куда?
– Улица Лесная, тринадцать, завтра с утра, я блины буду печь, – уточнила она, и ещё раз проговорила адрес, чтобы приглашенный точно не забыл.
– Блины? – недоверчиво уточнил Симон.
– Да, завтра понедельник, я пеку блины для друзей, – пояснила Юля, так словно всему человечеству было известно, что она печёт блины для друзей, а Симон по какой-то неясной причине пропустил важную информацию.
– С удовольствием стану твоим другом Юлия.
Пока Юля заходила в древнюю калитку, парень развернулся и, не оглядываясь, побежал вниз по дорожке. Путаясь ногами в пыли, он улыбался чему-то своему.
Юля не помнила, когда увлечение кулинарией вошло в привычку, ей нравилось готовить как причудливые блюда – насколько позволял семейный бюджет и полки магазинов, – так и самые простые. Она давно забрала бразды правления на кухне, считая её своей территорией. Маме с бабушкой позволялось лишь изредка помогать, а мужчинам и вовсе – только пробовать и хвалить за старания. Ей нравилось кормить людей, нравилось, что результат двух-трех часового труда исчезает со стола раньше, чем гости успевают сказать «спасибо».
Небольшой дачный домик, полученный от НИИ, в котором трудился дед, часто был полон желающих отведать «вкусненького», растущие организмы всегда были голодны и благодарны Юле за пироги или кулебяки.
К домику, окрашенному зелёной краской, выцветшему от времени, тянулись друзья с пакетами муки или сахара – так всем казалось справедливым. Никто никогда не договаривался, но за три лета сложилась традиция: дети с соседних улиц в воскресенье несли продукты, а с утра в понедельник бежали «на блины», на небольшую веранду, выходящую в старый сад, где и проводили большую часть дня, толкаясь на стульях и табуретках, которых часто не хватало. Но в этом ли дело, когда гостеприимная хозяйка щедро угощает, а разговоры ведутся громко, откровенно, с перекатами смеха и улыбок.
Никто не задумывался, что юной хозяйке веранды приходилось вставать в шесть утра – непозволительное расточительство в недолгие летние каникулы, – и, превозмогая собственную сонливость, замешивать тесто, а потом стоять у разгоряченной плиты, орудуя двумя скородами с виртуозным мастерством, которому мог бы позавидовать любой дирижёр, настолько отточенными были Юлины движения.
После каждого тонкого блина, брошенного на верх стопочек на больших зелёных тарелках, настроение шло в гору, к приходу гостей Юля становилась бодрее своих приятелей, словно это она потягивалась в постели до последнего, а потом, натянув первое, что попалось под руку, восседала за большим круглым столом, макая блин в мёд или сметану.
Заглянувший на веранду Симон не верил своим глазам, когда переводил взгляд с одного пирующего на другого, те же не обращали внимания на незнакомца, продолжали то шумно что-то обсуждать, сверля друг друга глазами, то вдруг заливаться смехом до слез.
В маленькую дверь виднелась фигура Юли в том же платье, которое запомнил Симон, – голубом с желтыми неяркими цветами и тонкими тесемками, завязанными у шеи в обычный бантик. Юля быстро передвигалась по кухне, меняла сковороды местами, подхватывала лопаткой блин, кидала в стопку, не обращая внимания на шум за спиной.
Симон сел с края стола, обратив на себя всеобщее внимание, которое быстро развеялось, когда он с лёгкостью втянулся в общий разговор. Запомнил пару имён, представившись сам. Никто не поинтересовался, откуда он и почему здесь – складывалось впечатление, что на блинный церемониал свободный вход.
– Пришёл? – Услышал Симон за своей спиной.
– Ты правда на блины звала? – спросил тот, приподнявшись со стула и не скрывая удивления.
– Да, – засмеялась Юля.
– Прикольно, – только и ответил Симон, прежде чем начать поглощать блины.
Пожалуй, это были единственные слова, которыми перекинулись гость и хозяйка за всю трапезу, пока не остались на веранде вдвоем среди грязной посуды и хаотично расставленных стульев.
Но всё это время Симон не сводил с нее глаз, что намертво приклеились к русоволосой красавице. С удивительной грацией та собирала тарелки, словно танцевала, руки порхали над грязной посудой. Казалось, зритель смотрел постановку известного хореографа, а не наблюдал за рядовым домашним действом – уборкой стола.
Спохватившись, Симон предложил помощь.
– Не надо, ты гость, – просто, без всякого лукавства или флирта ответила Юля.
– Помогу, тем более, я без муки пришёл. – Симон решил восстановить справедливость и настоять на своём.
– О, тогда ладно.
Нехитрый быт дачного посёлка не предполагал наличия горячей воды и даже водопровода с холодной. Набор вёдер с водой, газовая плита, тазик и рукомойник – вот и все хозяйственные премудрости.
В четыре руки Юля и Симон быстро справились с грязной посудой, протерли стол, вымыли пол. Потом просто сидели друг против друга.
– Получилась бы из меня знатная дама, Симон? – с хитрым блеском в глазах спросила Юля.
– Конечно, – кивнул Симон.
– Даже после мытья полов? – засомневалась Юля.
– Тем более, после мытья, – серьезно кивнул Симон, а потом совершенно неожиданно для Юля подмигнул, заставив смутиться.
– У тебя такое имя странное… Симон, никогда такого не встречала, – видимо, от смущения протараторила та.
– Необычное для России. Я и говорю с акцентом, не заметила?
– Разве. Скажи что-нибудь?
– Tu es une très jolie fille. (Ты красивая девушка (фр.))
– Французский? Что ты сказал?
– Сказал, что ты печешь вкусные блины, – улыбаясь, перевел Симон.
– Спасибо! – зарделась Юля.
– Je veux vous embrasser (Я хочу тебя поцеловать (фр.)) – после минутной паузы продолжил Симон.
– А сейчас переведи?
– Мне очень понравилось.
– Откуда ты знаешь французский? – наконец спохватилась Юля.
Действительно интересно: откуда? В их скромный дачный поселок иностранцы не заглядывали. Мысль, что ученик спортивной школы выучил в совершенстве чужой язык, было слишком смелым предположением.
– Долгая история, но я могу коротко рассказать.
– На французском?
– Давай на русском, тебе привычней.
– Давай, – согласилась Юля, хоть и расстроилась немного. Уж очень необычно звучал французский прононс из уст симпатичного парня. Всё равно Симон бы потом перевёл.
– Моя бабушка вышла замуж за консула Франции, страшный скандал для того времени. Уехала во Францию, где родилась моя мать. Потом мама вышла замуж, родился я, теперь живу здесь, потому что бабушка давно вернулась, а родители остались во Франции.
– Ты живёшь без родителей? Как так?
– Большую часть времени я живу в интернате, так что без разницы, – равнодушно пожал плечами Симон.
– А родители к тебе приезжают?
– Мама – да, я к ней тоже езжу.
– А папа? – удивилась Юля.
– Отец – нет, они с матерью развелись. Он алжирец, так что… думаю, все к лучшему, – спокойно пояснил Симон, будто развод родителей – незначительное событие в жизни ребёнка.
Юля вздохнула, посмотрела на Симона с жалостью. В своем юном возрасте она ещё не умела скрывать мысли, эмоции. Те сразу отражались на лице.
– Перестань, ты чего? У меня всё отлично, мне хорошо в интернате. У меня отличная жизнь! – заверил собеседницу Симон.
– Прости. – Юля отвела взгляд в сторону, покраснела, стало стыдно за свои мысли и главное, за то, что они отразились на лице. – Тебе нравится в интернате? – решила она отвести разговор в сторону.
– Это спортивный интернат на самом деле. Если хочешь заниматься спортом профессионально – нужно сделать выбор. Я сделал. – Последнее Симон произнёс твердо, настолько уверенно, что Юля на секунду опешила.
– Ты спортсмен? Какой вид спорта? Хотя, подожди, ты говорил, что с «Олимпийцем» приехал, значит, плаванием занимаешься. Все, кто приехал в том автобусе, хорошо плавали, я помню!
– Плаванием, – согласился Симон.
– Я не умею плавать, – с легким вздохом произнесла Юля.
– Совсем? – удивился Симон, будто Юля не плавать не умеет, а, например, дышать.