Травмирующие движения. Как освободить тело от вредных паттернов и избавиться от хронических болей

Только подумайте: женщина, которая умела танцевать, сделала так, что ее ученик (или «клиент») затанцевал; при этом она не обучала его ни музыкальным ритмам, ни танцевальным шагам, ни всему остальному. Ему помогло научиться не формальное обучение, а ее дружелюбное отношение и ее опыт. Определенный вид знания может передаваться от одного человека к другому без исцеляющего прикосновения. Однако мужчина научился пользоваться ногами, руками и остальным телом до того, как дружеское прикосновение смогло помочь ему воспользоваться своим опытом и так легко научиться танцевать. Он научился этому, несмотря на свое неведение о своих скрытых способностях.

Когда я говорю, что работаю с людьми, я имею в виду, что я «танцую» с ними. Я вызываю состояние, в котором они учатся чему-то сами, без моего преподавания, точно так же, как эта женщина не обучала танцора. Позже мы более подробно увидим, что в целом мы делаем многие вещи, не зная, как мы это делаем. Мы говорим – и не знаем, как мы это делаем. Мы глотаем – и игнорируем то, как мы это делаем. Попробуйте объяснить марсианину, как мы глотаем, и вы поймете, что я имею в виду под словом «знать». Некоторые очень распространенные повседневные действия, такие как сидение или вставание со стула, кажутся более легкими для понимания. Но действительно ли вы знаете, что именно мы делаем, когда встаем из положения сидя? Например, какая часть нашего тела инициирует это движение? Таз, ноги или голова? Мы сначала сокращаем мышцы живота или мышцы-разгибатели спины? Мы можем выполнять движение, руководствуясь лишь намерением его выполнить и при этом не зная, как именно мы это делаем. Вы действительно думаете, что нам не нужно этого знать? Предположим, что кто-то по какой-то причине не может встать (а причин для этого больше, чем может показаться на первый взгляд) и просит вас о помощи. Вы можете показать ему, что можете встать, но он и так это знал. Получается, что вы можете это сделать, но не можете объяснить, как вы это делаете. Предположим, вы нуждаетесь в объяснении, ибо каким еще образом, не зная, как мы что-то делаем, мы можем быть уверены в том, что это делается настолько хорошо, насколько позволяют наши потенциальные возможности? Конечно, большинство простых действий мы делаем достаточно хорошо, чтобы удовлетворить свои потребности. Тем не менее каждый из нас чувствует, что некоторые наши действия не так хороши, как нам бы того хотелось. Мы организуем свою жизнь вокруг того, что можем делать в свое удовольствие, и избегаем тех действий, в которых чувствуем себя неумелыми. Мы решаем, что деятельность, затрагивающая нашу некомпетентность, попросту не соответствует нашему характеру или неинтересна, и обычно у нас находятся более важные дела.

Я не рисовал в молодости, потому что в старые добрые времена в школах не было уроков рисования. Вместо этого нужно было готовиться к активной и общественно полезной жизни. Когда после Второй мировой войны была опубликована моя книга «Тело и зрелое поведение», я понятия не имел, что это приведет меня туда, куда привело. Однажды утром мне позвонил врач из Лондона, сказал, что прочитал мою книгу, и спросил, когда я учился у Генриха Якоби. Он обнаружил в моей книге некоторые идеи, которые он получил от этого великого учителя. Ему было трудно поверить, что я впервые слышу это имя. Чтобы разобраться во всем, он предложил устроить мне встречу с Генрихом Якоби, что могло быть полезно нам обоим. В то время Генрих Якоби жил в Цюрихе и был намного старше и опытнее меня. Я четко почувствовал это, когда узнал, что то, что я считал своим личным открытием, было в некотором роде тем, чему он годами учил группу своих выдающихся последователей, состоящую из ученых, врачей, художников и им подобных.

Через несколько месяцев, когда я смог воспользоваться своим ежегодным отпуском в лаборатории, где я в то время работал физиком-исследователем, я отправился на встречу с Якоби в назначенный им день. Я очень хотел бы рассказать вам обо всем, что произошло за те три недели, что я провел у него, о том, чему мы научились друг у друга и обо всех наших беседах, которые нередко затягивались настолько, что мы встречали восход солнца перед тем, как лечь спать. Но если бы я рассказал обо всех важных вещах, которые я тогда узнал, и о обо всем том, что, со слов Якоби, он узнал от меня, эта книга получилась бы довольно длинной. Однако я расскажу вам о своем первом ошеломляющем опыте рисования, который я получил вместе с ним, поскольку этот опыт касается того вида обучения, с которым мы имеем дело.

Я был спортсменом с хорошей репутацией и крепким телосложением. Якоби же, наоборот, был крошечным, хрупким человеком, который (как он сам сказал мне) научился ходить, когда ему было семь лет. Он выглядел (и был) горбатым, но при этом двигался грациозно. Тем не менее, согласно моему первому впечатлению, этот человек мне не подходил. Я чувствовал это где-то в глубине сознания, хотя был уверен, что поступил правильно, посетив его. Через несколько минут, за которые он объяснил мне, что меня записывает на пленку и фотографирует его кинокамера, он предложил мне лист рисовальной бумаги, уголь и кусок мягкого хлеба (чтобы использовать его в качестве ластика). Затем он попросил меня нарисовать как можно лучше лампу на пианино передо мной. Я сказал ему, что никогда прежде не рисовал ничего, кроме технических рисунков, которые я должен был сделать для получения инженерной степени, прежде чем читать физику в Сорбонне (что впоследствии привело меня в лабораторию Жолио-Кюри, к моей докторской степени и ко всему прочему). Он ответил, что все это знает, но я все же должен попробовать, потому что у него на уме было нечто большее, чем просто посмотреть, как я рисую. Я нарисовал вертикальный цилиндр с усеченным конусом на верхнем конце и неким эллипсом внизу в качестве подставки. Мне показалось, что это был самый лучший светильник, на который я только был способен. Он посмотрел на рисунок и сказал, что это была лишь идея светильника, а не сам светильник, и тогда я понял, что нарисовал абстрактное понимание слова «светильник». И все же, возразил я, лишь художник способен сделать то, что он ожидал от меня; я же не был художником, о чем и сказал перед тем, как начать.

Он настоял, чтобы я попробовал еще раз и нарисовал именно то, что я видел, а не то, что, мне казалось, я видел. Я понятия не имел, как можно рисовать то, что видишь. В моем (а может быть, и в вашем) представлении, он хотел, чтобы я стал художником, когда я таковым не являлся. «Скажите мне, что вы видите?». – «Лампу», – сказал я. – «Видите ли вы здесь какие-то из очертаний, которые вы нарисовали?» Я вынужден был признать, что не мог обнаружить на своем рисунке ни одной линии настоящей лампы, за исключением разве что пропорций, которые были более или менее такими же, как у стоящей передо мной лампы. «Вы видите линии?» И снова мне пришлось признать, что у настоящей лампы не было ни одной из линий моего рисунка. «Если вы не видите линий, то что вы видите, глядя на эту лампу? Что в целом видят ваши глаза? Они видят свет, тогда почему бы вам не нарисовать более светлые и более темные пятна, которые вы видите. У вас в руке уголь, и если вдруг вы положите слишком много его на бумагу, у вас есть хлеб, чтобы удалить лишнее и получить некоторую градацию пятен, которая в большей степени будет похожа на то, что вы видите».

Я взял еще один лист бумаги и на этот раз начал с темных пятен угля там, где не было света; наконец до меня дошло, что нигде нет более ярких пятен, чем там, где я вообще не нанес уголь на бумагу. Подставка не была цилиндром, абажур сверху не был усеченным конусом, а низ не был эллипсом. У меня были необычайные чувства, когда я смотрел на совокупность угольных зарисовок и тех участков, которые были удалены посредством размятого пальцами хлеба. Казалось, будто это не мой рисунок, а рисунок, который, как я думал, мог выйти лишь из-под руки настоящего художника. Раньше я даже не думал о себе в таком ключе, поскольку мне казалось, что это обман и что я притворяюсь тем, кем я не являюсь.

Я думаю, вы и сами можете представить то необычайное преображение, которое во мне происходило. Если я не художник, то кто тогда художник? Когда я действую как художник, то и результат получается таким, который может сотворить лишь художник. Значило ли это, что я меняюсь и теряю свою идентичность? В тот момент я не рассуждал такими категориями, однако почувствовал себя небезопасно из-за того изменения, которое произошло во мне в результате вопросов Якоби. Он не показал мне, как это сделать. Помните танцора с его девушкой? Видите ли вы что-то общее в этих двух случаях обучения в двух столь разных ситуациях? Я вижу.

Когда я оставил Якоби и пошел к себе в комнату, то увидел там на столе стеклянный кувшин, наполовину наполненный водой. Я почувствовал внутренний вызов – нет, внутреннее убеждение, – которое выражалось в стремлении воспроизвести кувшин на бумаге. У меня возникло детское желание показать Якоби, что на самом деле я не так уж неумел, как ему могло показаться. Я вообще не стал рисовать никаких линий, используя вместо этого небольшие штрихи и заполняя остальное пространство пятнами света и тени. Когда рисунок был закончен, на нем можно было видеть уровень воды, игру света в воде и отдельно – игру света на стекле, хотя и то и другое было прозрачным. У меня было ощущение, будто я создал шедевр и будто я стал выше по крайней мере на шесть дюймов (15 см).

Как оказалось, на пути художника нет предела совершенству, и мне придется сделать над собой усилие, дабы не начать рассказывать вам о том, как я стал настоящим художником за те несколько недель, которые я «танцевал» с Якоби, при том, что он никогда не учил и не показывал мне, как рисовать. Он лишь с изрядной долей иронии спрашивал меня, почему при рисовании я не следовал собственному учению.

Организм

На существование жизни влияют некоторые универсальные факторы. Они сыграли свою роль в образовании первой живой клетки около двух миллиардов лет назад. Первая живая клетка нуждалась в укрытии от излучения, которое сформировало ее и которое так же легко могло ее убить. Ее форма, поверхностное натяжение, соотношение поверхности и объема, сила тяжести, внутренние процессы, внешние изменения и воздействия сегодня столь же активны, как это было всегда. Граница живой клетки (и любого живого существа) по-прежнему является посредником между жизнью внутри и жизнью снаружи – так заведено со времени формирования самой клетки. Здесь мы обсудим некоторые из задействованных в функционировании клетки факторов.

Совокупность клеток не является тканью, так же как совокупность нейронов не является мозгом. Кирпичи – это еще не здание. Все записи в словаре – это всего лишь слова, меньшее количество которых могло бы составить предложение. С совокупностью идентичных частиц или единиц, действующих вместе, что-то происходит на более высоком уровне – в том смысле, что у них появляется новое качество, которого нет ни у одной из этих единиц по отдельности. Этот более высокий уровень достигается, когда единицы вовлечены в общую деятельность или подвергаются одинаковому стрессу. Совокупность клеток может превратиться в печень; кирпичи, функционирующие вместе в качестве несущей конструкции, становятся зданием. Клетки объединяются в группы, образуя органы, схожие у всех млекопитающих. Органы, в свою очередь, группируются, образуя организмы – формирования более высокого порядка, чем органы. Бактерии, водоросли и все другие живые существа имеют три общих вида деятельности: (1) самовоспроизведение, (2) самоподдержание и (3) самосохранение. Самовоспроизведение, безусловно, наименее критично с точки зрения времени, в то время как дыхание, питье и еда ограничивают жизнь с большей строгостью, а отсутствие самосохранения и вовсе может означать потерю жизни менее чем за секунду. Эти три явления можно наблюдать как у растений, так и у животных, с той лишь разницей, что растительная жизнь пассивна в их отношении. Без действия ветра, дождя, насекомых, меха животных и множества других переносчиков и активных элементов растительность перестала бы размножаться и исчезла бы с лица земли. В то же время животные всех видов, наоборот, активно поддерживают эти три основных требования посредством (4) самопродвижения, которое также является самонаправлением, что делает движение наиболее важным ключом к животной жизни.

Первый фрагмент вещества, имеющий оболочку, отделяющую его от остального мира, обладал формой и стал первым индивидуумом. Система, включающая в себя оболочку, обеспечивала поступление извне дополнительных веществ, предоставляя энергию для самопродвижения, и выброс во внешний мир веществ, лишенных энергии, а также выведение отходов метаболизма и мертвых частиц. У каждого живого существа есть граница, отделяющая его от остального мира. Содержимое внутри этой границы имеет структуру, которая обеспечивает самопродвижение, то есть активность, существа. Когда останавливается функция, остаются лишь форма и структура: в этом случае существо умирает. Прекращение движения есть конец самой жизни.

Жизнь не только изначально сложна, но и имеет тенденцию развиваться в направлении еще большей сложности – этот атрибут кажется жизненно важным для сохранения жизни. Каждый вид животных имеет собственный способ самопродвижения, необходимый для поддержания трех других характеристик, необходимых для продолжения жизни. В этом и заключается сложность. Структуры и функции взаимозависимы и тесно связаны с окружающей средой. Без света, имеющего соответствующую длину волны, не было бы ни глаз, ни зрения; при этом есть электромагнитные колебания волн выше и ниже тех, которые составляют спектр человеческого зрения. Более того, свет может менять свою интенсивность, а объекты бывают маленькими и большими, близкими и далекими. Эти факторы, наряду со способностью различать самые разнообразные цвета и тончайшие оттенки, лишь начинают иллюстрировать всю сложность формирования зрения и формы глаз.

Все животные проходят через этап эмбриональной жизни, прежде чем физически отделяются от всегда присутствующего свидетеля, сопровождающего их на пути во внешний мир. В период эмбриональной жизни происходит развитие структур, которые функционируют рудиментарно в этой более простой и менее разнообразной, чем внешний мир, среде. Очевидно, что лишь некая форма упорядоченного развития может превратить две клетки в млекопитающее, не говоря уже о человеке. И тогда на ум приходит такое понятие, как управление: именно это управление обеспечивает упорядоченное развитие структур и их формы, а также постепенное улучшение их функционирования. Увеличение сложности вида привело к формированию особой структуры, обеспечивающей необходимый контроль над организмом: нервных тканей с их синапсами, дендритами и передачей информации всех видов. (Это ли не «цель»?)

Управление в биологии, как и в кибернетике, требуется лишь тогда, когда существует определенный предпочтительный режим работы. У животных таким предпочтительным состоянием, или режимом, является оптимальное состояние. Любое отклонение от оптимального состояния корректируется. Поскольку существуют буквально тысячи отклонений на всех уровнях – клеточном, циркуляторном, структурном и функциональном, – существует также иерархическая организация управления.

Понятия управление и иерархия в данном случае следует отделить от тех эмоций, которые они могут вызывать в обычном разговоре. Если организм поскользнется на кожуре банана, высший контроль в мозге, отвечающий за преднамеренные действия и движения, будет слишком медленным, чтобы предотвратить падение. Он отключится, чтобы позволить какой-то более древней части взять на себя управление. Более примитивные и эволюционно более древние части работают быстрее и имеют более короткие пути коммуникации. Поэтому управление и иерархия в данном случае – это не что иное, как упорядоченное сотрудничество для обеспечения оптимального существования индивидуума.

Развитие иерархии, управления и организующих их нервных тканей, а также всего организма – его костей, мышц и внутренних органов – предполагает реакцию на факторы окружающей среды, приспособление к ней, чтобы умело с ней обращаться. Для достижения оптимального функционирования во время развития необходимо постоянное изменение в направлении улучшения. Такой сложный процесс будет иметь дело с ошибками и продолжаться без какой-либо четкой цели. Все это – процесс обучения, который сильно отличается от формального академического образования в школах: он в большей степени ориентирован на то, как мы делаем, а не на то, что мы делаем. Детальное исследование этих вопросов является фундаментальным и необходимым.

Опять же, сложность этого процесса настолько велика, что он обречен на неудачу. В обычных условиях очень редко удается найти оптимальное состояние структуры, формы или функции. Нарушения движения, регрессии и частичное развитие неизбежны. Подобная неопределенность помогает нормальным людям достичь оптимального развития, которого они бы не достигли в противном случае.

Нервная система, состоящая из астрономического числа клеток (3·10¹⁰), пригодна для жизни и функционирования в самых разнообразных физических мирах. Как показал опыт многих астронавтов, даже такая нервная система, как наша, способна выдержать отсутствие действия силы тяжести и отсутствие зрительной и слуховой стимуляции. Чтобы система работала, достаточно инициировать любую активность, в которой сигналы возникают через достаточно короткие промежутки времени. Я верю, что наша нервная система будет хорошо функционировать в тысяче различных возможных миров. Она будет развиваться и приспосабливаться, чтобы функционировать в любых условиях, в которых может существовать жизнь. В действительности наша нервная система запрограммирована на то, чтобы с одинаковой легкостью справляться с любым из нескольких тысяч языков и диалектов, существующих на земле.

Мы настолько привыкли к себе, что не в состоянии оценить все вышесказанное. Что мы понимаем под работой нервной системы? Что же такого особенного в нервных синапсах и клетках, что они необходимы и существуют в примитивном или сложном виде у каждого живого существа? Нужны ли они для жизни?

Космос (что в переводе с греческого языка означает «порядок») не особо упорядочен, за исключением таких процессов, как смена дня и ночи и лунные фазы. Я не уверен, что более простые нервные системы осознают порядок в этих фазах. Метеориты падают крайне случайным и беспорядочным образом. Солнца формируются и распадаются таким образом, который в действительности не соответствует понятию порядка. На другом, микроскопическом, экстремуме существует такая же хаотичность и отсутствие порядка. Никто не может предсказать, какой атом распадется в радии или любом другом радиоактивном веществе. В любой области материального мира, газов, жидкостей или чего бы то ни было, для любой молекулы или атома нет ничего предсказуемого, упорядоченного, стабильного и неизменного. Ни ветер, ни солнце, ни землетрясение, ни тайфун не ведут упорядоченное существование.

Нервные структуры стремятся к порядку, находят его, когда и где бы он ни существовал, и создают порядок там, где его нет. Лишь очень сложная нервная совокупность, состоящая из такого большого числа единиц, которое характерно для большинства живых существ, нуждается в последовательности и постоянстве окружающей среды. Примитивные нервные системы не играют в теннис и не перескакивают с одной ветки на другую, расположенную на расстоянии тридцати футов (9 м). Примитивные системы более медленные и не так сильно нуждаются в создании постоянства. Детеныши всех живых существ меньше и слабее своих взрослых представителей, одни – в течение более коротких, другие – в течение более длительных промежутков времени. Слабым организмам нужен более или менее постоянный последовательный мир, чтобы они могли обучаться, превращаясь в сильные организмы. Организм и сам по себе является целым миром микробов, для существования которого необходимы постоянство, порядок, неизменность, гомеостаз.

Было бы банально просто сказать, что только мозг способен думать, использовать абстракции, мечтать, помнить и т. д. Нервная система вносит порядок в случайные, постоянно меняющиеся стимулы, поступающие к ней через органы чувств. Более того, сам живой организм также находится в непрестанном движении, и нервной системе приходится упорядочивать как подвижный изменяющийся мир, так и собственную подвижность, придавая всему этому кружащемуся хаосу некий смысл. Как же мы можем учиться, если ничто никогда не повторяется?

Итак, самым неожиданным средством для достижения этого «подвига Геракла» является движение. Движение необходимо живому организму для формирования стационарных и повторяющихся событий в изменяющейся, движущейся среде, ибо, даже если мы сталкиваемся с мертвой материей и неподвижной растительностью, наши органы чувств все еще воспринимают ощущение движения, поскольку живой организм движется и никогда не остается абсолютно неподвижным до тех пор, пока действительно не умрет.

Профессор Хайнц фон Ферстер из Лаборатории биологических компьютеров Университета Иллинойса, питающий подобные идеи, рассказал мне и моим студентам в Сан-Франциско следующую историю.

Анри Пуанкаре опубликовал в 1887 году статью, в которой объяснялось, что на сетчатке трехмерное пространство отображается лишь в двух измерениях, при этом структура этого изображения на сетчатке не является такой же однородной, как в пространстве. Осознание третьего недостающего измерения является результатом конвергенции двух глаз и соответствующей аккомодации, что в действительности является мышечным ощущением. Для осознания направления требуется, в том числе, движение головы.

При движениях головы требуется подстройка глаз. При неподвижной голове и глазах не происходило бы трехмерного восприятия картинки. С того момента я прочитал книгу Пуанкаре «Наука и гипотеза», изданную на английском языке издательством Dover. Он показывает, что движение участвует в нашем восприятии пространства и нашем выборе евклидовой геометрии. Это захватывающая книга, и ее стоит прочитать, поскольку она оригинальна и нова – отображая мышление настоящего гения.

Не могу не вспомнить еще один пример проницательности Пуанкаре. В те дни большая часть работы по физиологии мозга сводилась к удалению части мозга, наблюдению за пораженной функцией и, таким образом, к локализации этой функции в мозге. Пуанкаре считал этот метод недостаточно научным и сомневался в полученных на его основе выводах. В качестве основного аргумента он приводил тот факт, что бинокулярное трехмерное зрение страдает каждый раз, когда человек теряет правый глаз, но при этом было бы ошибочным заключить, что функция трехмерного восприятия располагается в правом глазу.

Швейцарский инструктор по лыжам, г-н Колер, если я правильно помню, убедил нескольких своих учеников принять вместе с ним участие в эксперименте. Ему было интересно узнать, что было бы с нами, если бы наш мозг видел внешний мир таким, каким он отображается на сетчатке глаза, а не таким, какой он есть. Как известно, хрусталик глаза, как и любая другая линза, переворачивает изображение на сетчатке. У стоящего человека голова будет находиться внизу сетчатки, а ноги – вверху. Мистер Колер раздал всем своим участникам очки, которые переворачивали изображение на сетчатке. Поначалу, как и положено, они видели всё вверх ногами. Первые часы были очень тяжелыми. Они не могли свободно двигаться или что-либо делать, не замедляя при этом движения и не пытаясь осмыслить увиденное. Затем произошло нечто неожиданное. Всё на теле и в непосредственной близости от него стало выглядеть как прежде, при этом всё, что не было потрогано, продолжало оставаться перевернутым. Постепенно, по мере того как они ощупывали и трогали друг друга, перемещаясь в пространстве, чтобы удовлетворить свои обычные потребности, предметы, расположенные вдали, стали казаться нормальными. Очки нельзя было снимать на протяжении всего эксперимента. Через несколько недель всё вновь стало выглядеть как надо, и участники эксперимента снова могли всё делать без какого-то особого внимания и заботы. В какой-то момент пошел снег, и мистер Колер увидел в окно, как снежинки поднимаются с земли и движутся вверх. Он вышел на улицу, вытянул руки и почувствовал, как на них падает снег. Затем он развернул ладони вверх, и, конечно же, на них упал снег. После буквально нескольких таких попыток он вновь стал видеть падающий, а не поднимающийся снег.

Есть и другие опыты с инвертирующими стеклами. Один из них, проделанный в Соединенных Штатах, проводился с участием двух человек, один из которых сидел в инвалидном кресле, а другой толкал его, при этом оба они были в специальных очках. Тот из них, кто перемещался в пространстве, толкая кресло, уже спустя несколько часов стал нормально видеть и смог найти дорогу без необходимости ее нащупывать, в то время как тот, кто сидел в кресле, продолжал видеть все неправильно.

Видит ли новорожденный ребенок все правильно с самого начала или ему действительно нужно прикасаться к предметам, чтобы иметь возможность интерпретировать полученное впечатление в соответствии с контрольным чувством – своим прикосновением? Я, например, подозреваю, что движение играет важную роль в формировании моего объективного мира. И если мое подозрение не совсем ошибочно, движение может быть необходимо всем живым существам, чтобы они могли формировать свой объективный внешний мир и, возможно, даже свой объективный внутренний мир. Мы редко останавливаемся, чтобы спросить себя, являемся ли мы исключительно взрослым воплощением программы нашего генетического кода (ДНК). Именно сперматозоиды запускают этот процесс. ДНК выберет соответствующие коду изменения из множества возможных альтернатив. Мы знаем, что реализация программы никогда не происходит без развития организма, несущего в себе генетический код. Рождение и развитие никогда не происходят без хотя бы одного наблюдателя или свидетеля – того, кто рождает этот организм. Однако до сих пор не известно ни об одном живом организме вне гравитационного поля. Подводя итог, можно сказать, что генетическая программа заложена в тело, которое вырастает из двух клеток, в среде, в которой неизбежно присутствует сила тяжести и свидетели. Ни один из этих элементов не может сам по себе (как бы вы ни напрягали воображение) сформировать живое существо, способное расти и становиться взрослым.

Все млекопитающие имеют форму, скелет, мускулатуру, нервную систему и рождаются у родителей. Люди рождаются в определенной культуре, в определенном человеческом обществе, живущем где-то на Земле. На Земле непрерывно действует сила тяжести, от которой никак нельзя отгородиться. Она постоянна и практически везде одинакова. Хотя кости и являются живой материей, поскольку они растут и могут восстанавливаться при повреждении, тем не менее, условно говоря, они являются инертной материей. Они не могут изменить свою форму, положение или конфигурацию без натяжения, создаваемого мышцами. Различают крупную и малую мускулатуру, поперечнополосатые и гладкие мышцы. Все они могут сокращаться или прекращать сокращение, тем самым восстанавливая свою первоначальную длину и готовясь к следующему сокращению. Мышцы не сокращаются без создаваемых нервной системой импульсов. Однако это не совсем верно, так как на ранних стадиях развития эмбриона сердечные мышцы сокращаются в особом ритме – обычно более быстром, чем у взрослого человека – еще задолго до того, как какие-либо из нервов достигнут сердца. Поэтому очевидно, что существует и другой механизм, заставляющий мышцы сокращаться.