Правдивая история о том, как улыбнулся космонавт Сидоров
…Да, конечно, мы все так и называли его Сидоровым. Нет, мы как правило используем имена, но бывают и исключения. К примеру, Нангонга мы тоже зовем по фамилии, потому что его корейское имя никто не может правильно произнести, даже он сам. В общем, не знаю о чем думали родители Сидорова, называя ребенка Святополк, но на этом имени не один астронавт, космонавт, тайконавт и ближневосточный покоритель пространств, для которых еще нет названия, сломал язык. В конце концов мы плюнули и Сидоров так и остался Сидоровым.
Время тогда было трудное. После долгого перелета, в котором мы большей частью блаженно бездельничали, наступили суровые будни. Оборудовать базу на другой планете, знаете ли, это вам не шатер в песках разбить. Хотя и шатер тоже… Впрочем, неважно. Ну, базу-то мы подняли аврально, а потом и началась настоящая работа. Научники расставили свои приборы считай под каждым камушком, а нам надо было три раза в день снимать показания. Телеметрия, говорите? Телеметрия, конечно, дело святое, но Марс тогда был совсем иной планетой и приборам не слишком доверяли, а после пыльной бури их и вовсе приходилось заменять. Да и в иной спокойный день, то один, то другой датчик начинал вдруг показывать погоду в Абу-Даби и приходилось его заново калибровать. Выход на поверхность, как мы, космонавты, астронавты, тайконавты и прочие, называли все что за пределами базы, занимал не менее двух часов. Мало того, что надо было натянуть на себя тяжеленный скафандр и шлем, следовало проверить связь, проделать множество иных, порой совершенно рутинных, проверок, а потом пройти дезинфекцию. С этим у нас тогда было очень строго, особенно зверствовали экологи. Вообще-то было не совсем понятно, кому нужны экологи на мертвой планете, но они у нас были, а мы были в их власти. Один из них был ирландцем, а второй, точнее, вторая, японкой. Имена? А зачем вам имена? После того, как Сидоров улыбнулся, они себя не слишком афишировали, избегая насмешек, так что не буду и я. Но тогда они во всю проявляли особенности своих национальных характеров. Ирландец был ехиден, заносчив и требователен, а японка, в свою очередь, была неестественно спокойна, строга и не менее требовательна. Но, кажется, я повторяюсь? Впрочем, оба действовали из самых лучших побуждений и мы не держали на них зла. Потом, когда экологи основательно сели в лужу, мы их даже попытались утешить и уговаривали остаться, но удержать не смогли. К чему это я? Ах да, после дезинфекции следовала еще одна проверка связи и мы выходили в шлюз. После того, как в него закачивалась марсианская атмосфера (одно название, я вам скажу, а не атмосфера), следовала еще одна дезинфекция, опять же по требованию тех-же экологов. Нам было не совсем понятно, что именно ими двигает, но они вроде бы намекали на какие-то следы органики в скалах, на полторы молекулы бензола, найденных в последней пробе и на тому подобную мутотень. Поэтому связываться с ними было неразумно, мы и не связывались.
Вот и в тот день вышли мы с Сидоровым на маршрут. Почему с Сидоровым? А я любил с ним ходить и всячески старался попасть с ним в пару. Какой-то он был надежный, что-ли, и было с ним легко и спокойно, насколько вообще может быть спокойно на далекой и не слишком дружественной планете. А еще Сидоров был молчалив и неулыбчив. Да, он не улыбался никогда и у него были на то причины. Про это мы узнали совершенно случайно, а как именно – неважно. В общем, выяснилось, что нашего Сидорова оставила жена, да не просто оставила, а ушла от него с маленьким сыном. Казалось бы, что тут такого необычного? С нами: астронавтами, космонавтами, тайконавтами и ближневосточными покорителями пространств, для которых еще не придумали названия, такое случается сплошь и рядом. Когда муж месяцами, а то и годами, пропадает неизвестно с кем в таких местах, для которых еще не придумали названия, то не стоит удивляться, если вернувшись, обнаружишь чисто убранный дом и ни одной игрушки на полу. Так что разводы в нашем ремесле случаются так же часто, как дожди под Санкт-Петербургом, где я провел несколько месяцев в учебном центре. Правда, мне это, похоже не грозит, ведь у меня две жены, что в корне меняет дело. Многоженство в нашем эмирате не запрещено, но не поощряется и даже осуждается авторитетами, однако для меня власти сделали исключение. Почему, спрашиваете? Да потому, что две жены не чувствуют одиночества в такой степени, как одна, муж которой несется в пространстве за миллионы миль от дома. Две женщины могут мирно попить чай, поболтать, сходить за покупками, а могут поругаться, разбежаться по разным комнатам и потом помириться. Им не так уж и нужен для этого муж и, поэтому, двоеженство лишь укрепляет брак для таких как мы: астронавтов, космонавтов, тайконавтов и… ну вы понимаете. Но Сидоров был лишен такой возможности и заплатил за это своей семьей. Для кого-нибудь иного это не было бы такой уж трагедией, но не для нашего Сидорова. Нет, он не впал в депрессию и не лелеял суицидальных идей, он был мужик крепкий, побольше бы таких в нашей Солнечной системе. Вы же понимаете, не будь он таким, его бы завернули еще на этапе предполетного психологического кондиционирования. Так что ни по работе, ни по контактам в команде к нему претензий не было. Просто он был молчалив, немного угрюм и никогда не улыбался.
А еще, он никогда не получал писем. Вы же понимаете, связь на такие расстояния – дело ненадежное и дорогостоящее. Поэтому наше руководство отчитывается чуть ли за каждый байт принятый или переданный главной антенной. Но то-же самое начальство прекрасно понимает, что такое весточка от родных для того, у кого дом за полторы астрономические единицы от базы, поэтому для личной переписки почти не существует ограничений. И одному только нашему Сидорову никто не писал. Само такое молчание наводило на мысль о том, что разрыв с семьей у него будет посерьезней чем простое "разъехались и остались друзьями", но подробностей мы не знали и узнать не стремились.
Маршрут у нас с Сидоровым был несложный и круговой, по гребню холма, который, как и многие другие формации на планете представлял собой каменную осыпь с одной стороны и отвесный обрыв с другой. Образовали его частые в этих местах песчаные бури, дующие всегда в направлении вращения Марса. Базу, от греха подальше расположили с наветренной стороны холма, что ставило ее под удар стихий, зато избавляло от возможных обвалов. Нам предстояло подняться по осыпи с одной стороны, пройтись по гребню вдоль обрыва, спуститься вниз по другому краю осыпи и подойти к базе с противоположной стороны. Никаких особых трудов нам не предстояло, лишь контроль показаний приборов, да полевое тестирование некоторых из них. Но если кто думает, что подъем по неверному нагромождению камней подобен легкой пробежке по барханам, то он ошибается вдвойне. Во-первых, бегать по легкому, рассыпающемуся песку барханов тоже не так-то просто. Приезжайте к нам в Эль-Фуджейру, сами убедитесь. А тут вам каменная осыпь и не говорите мне, что сила тяжести на Марсе втрое ниже, потому что тяжелый скафандр с лихвой это компенсирует. Но нам не привыкать, поэтому вскоре мы поднялись на гребень и остановились, завороженные отрывшимся видом, во всех отношениях неземным. Теперь такого на Марсе и не увидишь и я даже немного, совсем чуть-чуть, жалею об этой навеки ушедшей красоте марсианской пустыни. Перед нами открылся кратер, обрамленный песчано-красными горами с трех сторон и открывающийся в четвертую, туда, куда уносились бурые джинны песчаных бурь. Там, всеми оттенками желто-красно-бурого переливалась пустыня в лучах маленького марсианского солнца.
– Посмотри, Хамид – сказал Сидоров – Кажется дождик собирается.
Он, разумеется шутил. Сейчас это не так очевидно, ведь вчера пополудни прошел ливень, да и эти тучки мне чего-то не нравятся. Но в те времена это была дежурная шутка, только Сидоров тогда не улыбнулся. Он ведь вообще никогда не улыбался, просто считал себя обязанным шутить время от времени, чтобы в его присутствии нам не было так уныло. Но я тогда тоже не улыбнулся. Сидоров посмотрел на меня, пожал плечами, насколько это возможно в скафандре, и решил выпить сока. Березового сока, как потом выяснилось. И тут ему пришло письмо.
Я потом много раз его видел, это письмо, да и остальные тоже. В нем было одна строчка текста, рисунок и подпись под ним. В первой строчке было только слово: "прости", без знаков препинания. На рисунке, выполненным детской рукой были нарисованы три человечка, держащихся за руки: маленький посередине, большой справа и совсем уже гигантский слева. Это было необычно, потому что графику связь обычно не пропускала из-за ограниченной пропускной способности канала. Но там, в земном центре связи сидел кто-то небезразличный и письмецо для Сидорова чудесным образом пошло под грифом "Особо срочно, Чрезвычайной важности". А может быть, их было несколько, этих людей, знающих космонавта Сидорова и имеющих кое-что за душой. Поэтому, рисунок прошел все фильтры и брандмауэры, за какие-то восемь минут пересек половину области эклиптики, не задержался на маршрутизаторе базы и высветился на планшете сидоровского скафандра. Под рисунком было написано: "папка, мы тебя любим" и стояло три восклицательных знака. Думаю, что Сидорову хватило бы и одного.
В те времена термосы с напитками крепились у нас снаружи скафандра и присоединялись к питательной трубке гибким шлангом с герметическим штуцерным соединением на конце. Конструкция, несомненно, дурацкая, потому что проще было бы держать емкости внутри скафандра, но надежная и позволяла таскать с собой целую обойму напитков. У меня, например, всегда был при себе термос с горячим кофе и еще один с порошковым верблюжьим молоком. А вот Сидоров, тот всегда носил с собой березовый сок, хотя сам-же и утверждал, что в пастеризованном виде это не напиток, а дурная пародия на него. Как бы то ни было, но прочел Сидоров свое письмо и застыл. По моему, он и дышать перестал, потому что клапаны на шее перестали открываться. Мне, конечно, никто не верит, но я могу поклясться, что Сидоров не дышал минут пять, если не больше, и все смотрел на свой планшет как завороженный. Я ему не мешал, да и зачем? Ну не дышит человек, и что? Может ему и не надо дышать.
А потом у него выпал из рук термос и тут выяснилось, что штуцерное соединение не полностью герметично. Да, заметное количество березового сока пролилось на грунт и тут-же, как и полагается жидкости на Марсе, зашипело и испарилось. Падение термоса оторвало Сидорова от созерцания драгоценного письма.
– Ох и попадет мне от экологов – сказал он весело.
И тут я это увидел. Да, друзья мои, перед лицом Аллаха истинно свидетельствую, я, Хамид Фуджейри, первым увидел как улыбается космонавт Сидоров. Извините, вы зуммер слышали? Вы уж меня простите, но у меня время молитвы. Можно вас попросить? Мне тут надо коврик расстелить. Спасибо большое…
Ну вот, помолился и душе хорошо стало. Направление на Мекку, говорите? Да, это непросто. Надо рассчитать положение Земли, потом положение Марса. К тому-же орбита Марса наклонена по отношению к области эклиптики. Тут, пожалуй, и ошибиться можно запросто, или, того хуже, получить азимут на Каабу прямиком под ногами. Нет, лучше уж по-простому, вон на ту горку я и молюсь. И ничего, Всевышний не жалуется и на душе легко, а это верный знак. Эйтан, так тот утверждает, что Всевышний везде, и вы знаете, думаю, что он прав. Евреи, они, пожалуй, понимают в этом не меньше нашего, Аллах свидетель. А что Сидоров? Не знаю, никогда не интересовался. Правда, крест на нем есть, сам видел.
Давайте сядем здесь под яблоней и я вам дорасскажу конец этой истории. Как не заметили? Самая настоящая яблоня, "ренет симиренко". Как это, кто посадил? Никто ее не сажал, сама выросла. Правда теперь я припоминаю, что стоял тут Сидоров и жрал яблоко. Это было как раз после того, как Марс ожил, Сидоров тогда уже все время улыбался. Стоит он, помню, тогда как раз в этом месте и улыбается самому себе. Он тогда веселым стал, Сидоров, улыбчивым таким. Стоит и яблоко грызет. А зубы у Сидорова знаете какие? Экологи наши тогда заперлись со стыда в каюте и никуда не выходили, поэтому никто не запрещал есть на Марсе яблоки и сплевывать косточки на марсианский грунт. В общем, лопает он яблоко, а треск стоит по всему Марсу. Стоит себе и только семечки яблочные сплевывает, а яблочный сок так и течет у него по подбородку. Вот тут он как раз и стоял и напевал себе под нос: "И на Марсе будут яблони цвести…" Вы же вроде из России, а это известная у вас песня. Не слышали? А мы все ее знаем: астронавты, космонавты, тайконавты и ближневосточные покорители пространства, для которых еще не придумали названия. Наверное от тех семечек и выросла эта яблоня. Но я, кажется, немного отвлекся.
Что было после того как Сидорову пришло письмо? Да уж, кое-что еще произошло. Ну, слушайте! Помнится мне, стоит Сидоров там, над кратером, и то на грунт посматривает, где березовый сок разлился, то на планшет свой и все улыбается, улыбается. Потом подобрал он свой термос, даже не стал его подсоединять к скафандру и собрался было уходить. Повернулся, посмотрел пристально так на то место, где сок разлил и говорит:
– Хамид, ты ничего такого не замечаешь?
– Какого, такого? – спрашиваю.
– Да, нет, показалось – отвечает и снова на планшет посмотрел.
Я, конечно, никому про березовый сок не сказал, ведь за такое тогда могли и на Землю отправить. Только Сидоров и сам во всем признался экологам, как только вернулись мы с ним на базу. Такой уж он был, Сидоров. Наши экологи, однако, что ирландец, что японка, оказались ребята что надо и сделали вид, что ничего не слышали. Наверное, они тоже знали про письмо. Вот, пожалуй, и все, что произошло в тот день. Разве что, помнится, уже под вечер посмотрел Сидоров на монитор и говорит нам:
– Вы, ребята, случайно, не обратили внимания, какой сегодня необычный цвет у неба? Совсем как на Земле.
Мы только плечами пожали, а Айша бросилась было объяснять, что на Марсе все наоборот: день красный, а восход и закат голубые. Как будто Сидоров и сам не знал. Эта Айша, она была славная девушка, чем-то напоминающая мою младшую жену, но немного занудная, даже странно для мусульманки. Тут вмешался Эйтан и резонно и веско, как всегда, пояснил, что все это фигня и мониторы все равно искажают цветопередачу. На том все и закончилось в тот вечер. А под утро началась песчаная буря. Мы еще не знали тогда, что то была последняя песчаная буря на Марсе. Бушевала она целых три дня и мы уже начали сходить с ума от безделья. Вы, наверное, и не представляете, что такое песчаная буря. На Земле такое тоже бывает, особенно в наших местах и сильно влияет на психику. На тебя нападает странная такая тоска, как будто забыл что-то важное и никак не можешь вспомнить. А в голове вертится какая-то каша из путанных мыслей и все время кажется, что сейчас познаешь всю мудрость вселенной, но, не волнуйтесь, это только кажется. Ну его, пусть с этим психологи разбираются. В общем, зрелище это не для слабонервных, поверьте мне. Представьте себе сплошную стену песка, которая колышется, вертится, завывает и. кажется, живет своей жизнью. Еще мой прадед искренне считал песчаную бурю пляской джиннов и верил, что от них может защитить только молитва и обнаженный клинок в руках. Я это уже не застал, а отец рассказывал с неуверенной усмешкой, что его дед так и стоял на коленях с обнаженным мечом, пока джинны бушевали за стенами шатра. Я уже совсем иное поколение и знаю все про турбулентность и вязкость песка, но и меня иногда тянуло вознести хвалу Всевышнему, когда песчаные вихри неистово бились об окна нашего дома в Эль-Фуджайре. Эйтан как-то рассказывал про ветра из пустыни – хамсины – в его стране, но то, судя по всему, были лишь отголоски настоящей песчаной бури. И то сказать, если его страна течет молоком и медом, то какая там может быть песчаная буря? Так, легкий самум. То ли дело в наших местах. И все это на Земле, так что же вам сказать про Марс? Марсианские джинны, были, пожалуй, много страшнее земных.
Бушевала та буря целых три дня и была то последняя атака старого Марса, только мы об этом тогда еще не знали. А как буря утихла, мы с Сидоровым снова вышли на маршрут. Надо было проверить приборы и составить список потерь, чтобы потом, в следующие ходки начать заменять поврежденную аппаратуру. Почему снова мы? А это Сидоров настоял. Уж очень ему хотелось снова посмотреть на то место, где он свое письмецо получил. Тогда к его улыбке еще не успели привыкнуть и просто не могли ни в чем отказать. Я? Вообще-то я всегда старался выходить с Сидоровым, но в тот день нас было четверо: к нам с Сидоровым присоединились Эйтан и Нангонг. Вот тогда-то все и произошло.
Еще когда мы шли вверх по знакомой осыпи, то заметили странность. Солнце уже поднялось и небо должно было уже превратиться из голубого, утреннего в красно-оранжевое, дневное. Небо, наверное, очень старалось, но выходило у него как-то странно, совсем не так, как обычно. Красно-оранжевое действительно появилось, но как-то неуверенно и стало медленно-медленно менять цвет. На какой? А вы догадайтесь с трех раз! Молодцы, вам и одного раза хватило. Небо в тот день поколыхалось, поколыхалось и стало именно такого цвета, какой вы видите сейчас.
Мы еще не успели подняться на гребень, а уже знали, что что-то необычное произошло на Марсе, только не знали что именно и, поэтому, настороженно молчали. Думаю, что один только Сидоров догадывался, но и он не знал наверняка. Вот поднялись мы на гребень и застыли в восхищении. Я там и раньше бывал по два раза на дню и всегда этот вид вызывал у меня восторг, но в тот раз все было как-то совершенно необычно. Вдалеке, ближе к недалекому марсианскому горизонту раскинулась все та-же красно-буро-желтая пустыня, вот только оттенки сегодня были совершенно иными. Вместо ярких карминно-охристых красок, перед нами предстали мягкие, пастельные тона, казалось бы, тех-же самых цветов.
– Не может быть – раздался в наушниках дрожащий голос Нангонга.
– Это же… – Эйтан прервал свою фразу, наверное не решаясь озвучить крамольную мысль.
Я, кажется, тоже бормотал что-то невразумительное и лишь один Сидоров ничего не сказал. Когда я посмотрел на него, он уже отстегнул карабины шлема. Сидоров стоял далеко, в паре сотен шагов от нас, и мы все разом бросились к нему. Наверное мы испугались, что он сошел с ума от трехдневной пляски джиннов за стенами базы, но не успели. Сидоров сорвал шлем с головы резким движением и его окутало облако пара от вырвавшегося из скафандра воздуха. Он упал на колени и так и стоял там, пока мы преодолевали свою стометровку в тяжелых скафандрах. Эйтан и Нангонг, вопя что-то неразборчивое каждый на своем языке, сразу обогнали меня и вовсе не потому, что бежали быстрее. Просто я остановился и тоже начал отстегивать шлем. Почему? Да потому что у меня зрение получше и я заметил, что Сидоров вовсе не упал. Что, простите? Какая еще тайна? Он встал на колени, чтобы понюхать цветок. Вот именно, первый цветок Марса, выросший там, где пролились на мертвый марсианский грунт несколько капель пастеризованного березового сока. Нет, не помню точно. Может быть такой, как этот? Видели ли бы вы глаза Эйтана и Нангонга, когда они обернулись на мой крик восторга. Истинно говорю вам, я, Хамид Фуджейри, ближневосточный покоритель пространств, был вторым человеком, вдохнувшим марсианский воздух. Первым был, разумеется, Сидоров.
Как именно ожила планета, мы так и не поняли, хотя кое-какие догадки у нас были. Наверное, березовый сок и в пастеризованном виде неплох, хотя дело тут не только и не столько в нем. Некоторые умники потом били себя пяткой в грудь и невнятно бормотали что-то про березовые скрепы и гиперборейскую панспермию. Но, это на Земле, а не у нас, разумеется. Мы-то знали, что дело не в березах, а в Сидорове и в таких, как он. Поняли? Ну, вот и славно.
Хорошо ли я знал Сидорова? Что значит "знал"? Я его и сейчас прекрасно знаю, всю его семью. Сидоровы уже полгода как марсиане, вон там, за речкой их ферма. А вы не знали? Да, и жена и сын, причем госпожа Сидорова снова беременна, так что вскоре у нас Сидоровых прибавится. Нет, не знаю, еще не делали ультразвук, но подозреваю, что девочка. Почему? Да потому что Сидоров так хочет, он мне сам говорил. А если уж Сидоров чего-то хочет… впрочем, это к делу не относится.
Ну вот, пожалуй и вся история о том, как Сидоров улыбнулся, а Марс ожил. Что? Что вы сказали? Сидоров улыбнулся после того как ожил Марс? Кто вам рассказал такую чушь? Не советую вам пересказывать эту байку на Марсе, вас просто поднимут на смех. Ученые? А вы их больше слушайте, они еще и не то наплетут. И про цепную реакцию латентной экосистемы и про катализатор чего-то там. Ерунда это все, профанация концепций и инсинуация абстракций. Вы лучше загляните им в глаза: ничегошеньки они толком не знают и боятся в этом признаться. Я? Разумеется! И не я один! Истинно свидетельствую, только мы, марсиане, знаем как именно было дело. Как? А вы не догадываетесь? Аллах свидетель: Сидоров улыбнулся, потому что получил письмо, а Марс ожил, потому что улыбнулся Сидоров.