Кассандра
Анахренизмы1 из античной жизни
Часть первая. Нищий
Я нищий… Только не подумайте, Зевса ради, что это профессия или призвание. Профессии у меня нет как таковой, но в нашей богоспасаемой Трое, с ее высоким уровнем жизни, достигнутом благодаря стараниями нашего царя-экономиста Приама, можно прекрасно заработать и не имея профессии. Вопрос только в том, на что потратить заработанное. Одни тратят свои драхмы и оболы на недвижимость в престижных районах, другие вкладывают заработанное в торговлю или просто несут в банк на Агоре. У меня же денежки текут сквозь пальцы, обильно орошая собой прибрежные трактиры и бордели. Поэтому на мне рваный хитон и давно вышедшие из моды сандалии с неоднократно подвязанными ремешками. Кстати, давно пора украсть новые.
По призванию же я поэт. Это тоже могло бы стать профессией, и, кстати, некоторые так и поступают. Они либо творят на заказ, либо пишут свои бессмертные произведения впрок, в расчете на конъюнктуру. Я может и не отказался бы пойти тем же путем, но, увы, не дано. По какой-то мерзопакостной прихоти Муз я могу творить только тогда, когда вижу нечто достойное воспевания. Вот тогда я становлюсь не властен над собой и рифмы в моей голове рождаются сами собой без моего участия. Поэтому в профсоюз поэтов мне дорога закрыта.
Так что я нищий (но отнюдь не нищий духом) по образу жизни. Впрочем, мой образ жизни меня обычно устраивает. Вот только сегодня меня терзают некоторые сомнения, особенно учитывая то как раскалывается голова. Возможно, мне не следует так много пить, или хотя бы стоило поучиться у греков разбавлять. Впрочем, судя по вчерашним подвигам ахейцев в порту, разбавление – тоже не панацея. Обуреваемый этими, а также многими другими, грустными мыслями, я сидел на краю рынка и старался поймать дуновение утреннего бриза, чтобы облегчить свои страдания. День был выходной (странное нововведение царя Приама) и рынок пустовал. Только одна девица в необычной одежде нервно ходила взад-вперед, посматривая на море и действуя мне на нервы. Я брюзгливо попросил ее не маячить и она послушно присела на ступеньку приморской лестницы рядом со мной. Девица внимательно смотрела куда-то в море и даже подскакивала, чтобы лучше видеть. Странно, что там может быть такого интересного, подумал я и не только подумал, но и спросил ее об этом.
– Смотри какой красивый корабль! – сказала она – И парус такой смешной. Никогда не видела парусов такого цвета!
Так вот оно что, подумал я, наверное она не местная. Пришлось просветить чужестранку и объяснить ей, что никто еще во всей Ойкумене не видывал таких парусов.
– Видишь ли – добавил я со знанием дела – Парис уверен что алые паруса не смогут ни одну женщину оставить равнодушной. Говорят, он это не сам придумал – Афродита подсказала.
– Так это корабль Париса? – удивилась она.
Пришлось признаться, что это действительно так.
– И куда же это его понесло? – недоумевала девица.
Тут она повернулась ко мне и ее мордашка показалась мне смутно знакомой. Похоже, что она все же троянка. Тем более странно. И я сказал ей по-простому, по-скифски:
– Ты что с оливы упала? Вроде бы местная, а не знаешь того, что в Трое каждой собаке известно.
Она заметно смутилась, а отсмущавшись призналась:
– Я полгода была заграницей. Меня царица посылала за благовониями… в Египет.
Перед словом "Египет" она слегка запнулась, из чего я заключил, что побывала она не только в Египте и, возможно, не только за благовониями. Отсюда, наверное, и странная одежда. Про себя я назвал ее "Контрабандисткой", но озвучить свое мнение поостерегся – береженого Зевс бережет. А может быть это и на самом деле был Египет с его благовониями. Уж где она точно не была, так это в Скифии. Так этого добра тоже хватает, вот только без приставки "благо…" Девица же, если и не была Контрабандисткой, то была, по всей видимости, Служанкой, которой доверяли деликатные поручения. Все это я подумал про себя, а вслух сказал:
– Так вот почему ты так отстала от жизни. Придется тебя просветить.
– Уж будь так добр – попросила она.
– Так знай – изрек я – Под этим алым парусом наш доблестный Парис направляет свои стопы, а точнее – нос своего корабля – в Спарту. И как ты думаешь, зачем? – тут я сделал драматическую паузу.
– Зачем? – послушно спросила Служанка.
– Чтобы украсть прекрасную спартанку Елену, жену Менелая – торжественно изрек я, надеясь ее удивить и, похоже, удивил.
– И ты так просто об этом говоришь? – сказала она, широко раскрыв глаза от удивления.
Ну что, по вашему я должен был ей объяснить? Как я уже сказал у нас в Трое об этом каждая собака знает. И эта каждая собака, соответственно, одобряет. Ведь это дело скорее политическое, чем амурное. Тут у нас никто эту Елену не видел и неизвестно еще, насколько она прекрасная. А вот наставить рога ахейцам не откажется ни один истинный троянец. Примерно так я и объяснил Парисову аферу Служанке.
– Так-таки все одобряют? – удивилась (а может и восхитилась) она.
– Почти все – уверил ее я и рассказал как торжественно провожали Париса.
Всем городом провожали, уверял я почти не погрешив против истины, с фейерверком провожали, с плясками и двухдневным запоем. Гектор и Приам упились прямо как скифы какие-нибудь, не разбавляя. В общем, отметили по высшему разряду. Как будто Парис отправился открывать какую-нибудь Австралию, а не в поисках небольшого адюльтера.
– Ты кажется сказал ‘почти все’? – переспросила она.
Ну и зануда! Впрочем, есть тут одна принцесса. Нет, она действительно дочь царя – Кассандра Приамида, или, если по-скифски, Приамовна. Так вот эта Кассандра в форменную истерику впала и заговорила ну прямо на скифский лад. Не ходи, говорит, Парис в Спарту, будет нам всем, говорит, беда неминучая, да смерть лютая. А потом возьми да и ляг прямо поперек той красной дорожки что к Парисовой яхте постелили. Да еще и упирается. Еле-еле ее Парисовы хлопцы оттащили. Непонятно, чего ее вдруг так прободало. Говорят, правда, что она возомнила себя пророчицей, но это у нее наверное гормоны зашкаливают. Поговаривают, что она в свои пятнадцать лет до сих пор девственница. Именно так я все и изложил Служанке.
– Ничего-то ты не знаешь – возмутилась она – Тут очень непростая история…
Признаться, я люблю непростые истории, но чтобы узнать эту байку мне пришлось потратить некоторые усилия. Вначале она ни в какую не соглашалась говорить. мотивируя это тем, что я по слухам поэт, а поэты "они все такие". Какие именно "такие" она не объяснила и мне пришлось ей доказывать, что поэт в наше время это более профессия, чем призвание. А по профессии я нищий и неважно, кто я там по призванию. На самом деле, как вы знаете, я нищий по образу жизни, а не по профессии, но до таких тонкостей мы, слава Гере, не дошли. В конце концов я ее уломал поклявшись всеми богами, что буду нем, как могила.
Не знаю, насколько эта история сложна (а по мне – так проще некуда), но она несомненно небезынтересна. Вот что мне поведала Служанка:
– Говорят, только сама я не видела – шептала она мне на ухо – Что запал на нее сам Аполлон. И так запал, что готов был на все, чтобы ее ублажить. Вот и одарил он ее даром предвидения…
Так это, значит, не гормоны, сообразил я. А Служанка продолжала свой рассказ:
– … А дальше, как всегда, что с богами, что с смертными. Она его просто продинамила.
Тут я ее прервал:
– Она его – что?
– Ну не дала она ему – нетерпеливо пояснила она – Наш Аполлон, естественно, разгневался. А дар свой отнять как-то неприлично, а может и не умеет он дары свои забирать. Боги у нас хоть и бессмертные, но не совсем всемогущие. Так этот поганец, что придумал: навел на нее такую порчу, что пророчить то она пророчит, да никто ей не верит.
“Гнев, о богиня, воспой Аполлона, сукина сына!” – то ли подумал, то ли сказал я. А еще мне вдруг вспомнилось, что у скифов говорят: "На бога надейся, но человек сам кузнец своего счастья." Наверное и это я сказал вслух, потому что за моей спиной женский голос произнес:
– Что это ты все скифов поминаешь?
Пришлось повернуться. Женщину, а точнее – девушку, произнесшую эту фразу, я сразу узнал. Это и была та самая принцесса, которую мы только что обсуждали со Служанкой. Выглядела Кассандра не слишком шикарно: длинноногая, слегка костлявая девица-переросток несколько выросшая из своей туники, да к тому же и рыжая. Вот только глаза… глаза у нее были необычайно усталыми и могли бы принадлежать уже пожившей женщине. Но ее глаза я разглядел значительно позже, ведь у нас не принято поднимать взор на принцесс.
– Возрадуйся, о Кассандра Приамида – пробормотал я смущенно.
– Без церемоний, пожалуйста – попросила принцесса – Также как без церемоний вы обсуждали мою девственность.
– Не гневайтесь, госпожа – пришла мне на помощь Служанка.
– Ладно, проехали.
Похоже, она действительно не сердилась и у меня отлегло от сердца.
– Так что же насчет скифов?
А что насчет скифов, подумал я. Ну сую я их куда надо и куда не надо, признаю. А кого мне еще поминать? Упомянешь евреев, скажут – антисемит. Греков поминать тоже опасно – соседи все же. Арабов вспомнить, опять же в антисемиты зачислят. Да и нет еще никаких арабов, не появились они еще и лет этак с тыщу еще не появятся. Примерно так я и объяснил Кассандре. Но ее это не убедило.
– Ну а скифы-то чем провинились? – возмутилась она.
Пришлось объяснить ей, что я и сам скиф. Я даже продекламировал строки одного нашего скифского поэта:
– Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, С раскосыми и жадными очами!
Ну вот и вешаю теперь на скифов всех собак, пояснил я, мне-то можно как скифу. Совсем как с еврейскими анекдотами. Попробуй-ка расскажи один такой анекдотец кому-нибудь из них – сразу затопчут. А сами-то евреи эти-же анекдоты травят почем зря. И никто их почему-то антисемитами не называет.
Кассандра не возражала против такого объяснения и я уже начал надеяться, что мне удалось отбрехаться, как вдруг Служанка вылезла с вопросом:
– Ваше высочество, можно я что-то спрошу?
– Можно – согласилась Кассандра – Только без “высочества”, прошу тебя.
Следовало бы восхититься ее демократизмом, но я решил с этим повременить.
– Это правда, что у вас видения? – спросила ободренная Служанка.
– Правда, только не видения, а предвидения.
– И что вы предвидите?
– Думаю, вам лучше этого не знать.
Тут я почувствовал, что мне следует вмешаться и поинтересовался причиной такой скрытности.
– Да потому – пояснила Кассандра – Что вы все равно ничего не сможете изменить, а зря вас огорчать я не хочу. Он поэт, а ты – простая служанка. Не обижайтесь, но слишком мало от вас в этом мире зависит.
Тут она явно была не права. Не знаю насчет служанок, но по моему мнению, в этом мире многое, если не все, зависит от поэтов. Но объяснять это пятнадцатилетней принцессе было неразумно. И я сказал скромно:
– Я не поэт, я нищий. Но может и от нас будет толк?
– Расскажите нам, принцесса… – присоединилась ко мне Служанка.
Кассандра долго молчала, потупив голову и я успел, наконец, ее рассмотреть. Зрелище было не из приятных: не должно было у молодой девчонки быть таких морщин на лбу как и не должно было у нее быть таких глаз. Но про глаза я уже, вроде бы, говорил. Не знаю, в чем там было дело: то ли досталось ей в последнее время, то ли она сама приняла на себя такую тяжесть, нести которую было ей невмоготу. Наконец, она заговорила и голос ее был спокоен и ровен, а слова ее было страшны и обжигали как огнем:
– Будет очень плохо. Будет война и смерть. Наша Троя будет сожжена и разрушена, мужчины наши будут убиты или изгнаны, женщины наши будут отданы на поругание похотливым старикам, а дети наши будут обращены в рабство. И все это как результат безрассудного налета нашего Парисика на Спарту.
– И ты? – спросил я, завороженно глядя в ее ужасные глаза.
– … И я пытаюсь предупредить наших правителей, тех из них, кто может еще что-то сделать. Можно послать скоростную трирему перехватить Парисову яхту. Можно извиниться перед греками, дать им отступного, отдать пару городов. Можно, в конце концов, хоть что-нибудь сделать…
– Но вас не слушают… – завороженно произнесла Служанка.
– … Но меня не слушают – эхом отозвалась Кассандра.
– А ты не перестаешь пытаться… – сказал я, не силах оторвать взор от ее лица.
– … А я не перестаю пытаться – повторила она.
Мы сели на пыльные камни и долго смотрели в море: нищий старик, безродная авантюристка и девушка с глазами старухи. Смотреть в море легко: бессмысленный шепот волн успокаивает и можно ни о чем не думать долго. очень долго… бесконечно. Шли минуты, казавшиеся годами и столетиями. Говорить не хотелось… Но вот морской бриз дунул в нас легким вздохом прохлады и мы со Служанкой переглянулись. Наверное нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль: что юная принцесса и пророчица делает здесь, на пустынном берегу? Служанка первая прервала молчание:
– Вы ждете кого-то, принцесса?
– А вы никому не расскажете?
– Клянусь всеми богами Олимпа! – вскричала Служанка, я же просто пробурчал – Могила!
Кассандра поколебавшись еще немного, призналась:
– У меня тут встреча со Спартанским Послом. Вот только он опаздывает.
– Что ему от вас надо? – удивилась Служанка.
– Не ему, а мне – заявила принцесса немного смутившись – Я собираюсь предать Родину!
Ой, да что тут предавать-то, подумал я, но благоразумно промолчал. Служанка, в отличие от меня, была менее сдержана.
– Как это, предать? – удивилась она.
– Сейчас сами услышите – был нетерпеливый ответ – Вот он идет. Прячьтесь – быстро!
Мы успели отойти за угол и удобно там устроиться, прежде чем спартанец приблизился. На спартанца он был похож не более. чем на скифа. В троянском одеянии его можно было бы скорее принять за Приамовского родственника (коих насчитывалось немеренно), чем за пелопоннесского дикаря. Только профессиональное выражение лица, надменно-безучастное и одновременно холодно-доброжелательное, выдавало в нем кадрового дипломата. Но если не видеть его лица, то это был вполне представительный мужчина средних лет.
– Ваше Высочество! – приветствовал он Кассандру.
– Ваше Превосходительство! – ответила она в том же духе.
– Если возможно, давайте сократим официальную часть – поморщился Посол.
Похоже, ему первому надоел официоз и это говорило в его пользу.
– С радостью – не возражала Кассандра – Позвольте перейти к делу. Известно ли вам об истинной цели похода Париса в Спарту?
Посол снова поморщился:
– Я обязан отвечать? Учтите, принцесса, вы затрагиваете очень скользкую, я бы даже сказал, опасную, тему.
– Пожалуйста, не зовите меня принцессой. Я – Кассандра. Она явно старалась перевести разговор в дружеское русло.
Вряд ли это поможет с таким прожженым дипломатом, подумал я, но зарекаться благоразумно не стал.
– Хорошее имя, Кассандра. По нашему это будет Александра, Сашенька – похоже, что он повелся на откровенность, с удивлением констатировал я.
– Мне нравится имя Сашенька – она стремилась закрепить отвоеванные позиции – Но это слишком уж интимно, если на наш, на троянский лад. Лучше зовите меня Сандрой.
– Сандра? Тоже неплохо звучит. Вы мне очень симпатичны, Сандра, симпатичны как человеку. Но как кадровый дипломат, я просто обязан взвешивать каждое слово. Боюсь, что не получится у нас откровенного разговора.
– А вы попробуйте как человек, а не как посол.
– Это небезопасно и для меня и для вас. А что, если кто-нибудь узнает о нашем разговоре?
– Не бойтесь. Даже если узнают, то все равно не поверят. Вам известно, что мне никто не верит?
– Да, что-то такое я слышал… – ответил Посол осторожно. Он все еще взвешивал каждое слово – Ну что-ж, рискну. Да, мне известно, что ваш братец собирается наставить рога одному нашему второстепенному царьку. Да что я говорю, он уже их наставил в свой прошлый приезд, а сейчас несется на всех парусах закрепить достигнутое.
– Вы хорошо информированы – это прозвучало с легчайшим оттенком иронии.
Похоже, наша Сандра, была не так проста, как могло показаться с первого взгляда. Посол немного смущенно пробормотал:
– … Голубиная почта.
… И Кассандра немедленно перешла в наступление. Теперь ее голос, прежде спокойный, выдержанный зазвучал страстно, убеждающе. Вырвавшись наконец из лабиринта дипломатических околичностей, она говорила пламенно и искренне:
– Так воспользуйтесь своей голубиной почтой и предупредите кого следует там, на другом берегу. Потребуется всего одна скоростная трирема. Они легко догонят Парисика на его тихоходной яхте. Остальное – дело техники, и не мне это объяснять вам, кадровому дипломату. Заблудшая жена возвращается к любящему мужу практически нетронутой, найдутся тому свидетели за разумное вознаграждение. Ну а Парисика можно немного попинать, только не увлекайтесь. И неприятный инцидент можно будет предать забвению.
– Ваш поступок трудно назвать патриотическим – теперь в голосе Посла слышна была ирония.
– При чем тут патриотизм? Это скорее дела семейные – казалось, Кассандра по-прежнему говорит искренне. Посол, по видимому, тоже был непрост:
– Не надо – сказал он укоризненно – Я знаю, что вы не настолько наивны. Мы оба видели как проводы Париса плавно перешли во всенародный праздник. Тут речь пошла уже больше чем об одной паре рогов.
– Так вы пошлете голубя или нет? – в ее голосе прорвалось нетерпение.
– Давно уже послал! – ответил он со вздохом.
Кассандра с недоумением уставилась на Посла. Видно было, как ему не хочется отвечать на ее немой вопрос. И все же, помявшись он неохотно произнес:
– … И получил приказ ничего не предпринимать… Вы понимаете, что я сейчас выдаю вам государственную тайну?
– Я другого не понимаю. Что им там, в Спарте, от нас надо? – она действительно не понимала, хотя для меня ответ был уже очевиден.
– Действительно не понимаете? – нехотя сказал Посол – А ведь все так просто. Им нужен повод для войны!
Вот слово и прозвучало! Война! А ведь я предупреждал Приама еще пару лет назад, когда он только начинал свои экономические реформы. Но разве будет могущественный царь слушать нищего поэта. Тогда он только посмеялся надо мной и смеется, наверное, до сих пор не видя дальше своего царского носа. Экономист он возможно гениальный, но в людях разбирается как скиф в демократии. Ведь совершенно очевидно, что… Но тем временем события на берегу начали развиваться ускоренным темпом.
– О боги! – вскричала Кассандра, непонятно к каким богам апеллируя – Зачем Спарте война? У вас что, спартанки не рыдают над убитыми спартанцами?
– Еще как рыдают – отозвался Посол и уныло добавил – Но тут задето более сильно чувство!
Я давно уже догадался о каком чувстве идет речь, но принцесса недоумевала и он неохотно пояснил:
– Зависть! Да, да, именно зависть. Видите ли, Сандра, я уже давно живу в Трое и могу позволить себе иногда посмотреть на происходящее несколько отрешенно. Не как спартанец, но и не как троянец. Их, спартанцев, до глубины души ранит ваше превосходство.
– И в чем же оно, наше превосходство?
– О, во многом. Эти ваши высокие технологии, эти ваши прекрасные дороги на две колесницы в каждую сторону. А это ваше капельное орошение, просто издевательство какое-то над бедным спартанцем, который ковыряет свою, хотя и плодородную землю, но зато дедовской сохой. А эти ваши высотные дома в три, а порой и в четыре этажа. Что должен чувствовать простой спартанец, ютящийся в свой, хоть и просторной, но одноэтажной халупе? Вот они, ну то есть мы, и решили воспользоваться таким прекрасным поводом. Ведь месть за обиженного мужа выглядит много благороднее банального желания пограбить. Да что я говорю! Даже не пограбить, а просто разрушить.
Теперь Посол не был похож ни на профессионального дипломата, ни даже на любителя. Похоже, что у него наболело и сейчас он был искренен. Кассандра же молчала, подавленная этой страстной речью. А мне было грустно. Они оба не понимали всю обыденность ситуации. Ведь все войны (или почти все) вызваны завистью. Более того, война представляет собой лишь последний эпизод, способ разрешения многовековых противоречий, узел которых завязан все той-же завистью… Кассандра первая прервала молчание:
– Ваши речи тоже не слишком патриотичны.
– Наболело, знаете ли – просипел Посол сквозь зубы – Возможно, я слишком долго живу заграницей.
– Как все это грязно! Как подло! – всхлипнула принцесса.
– Политика, Сашенька, все это долбанная политика. И ничего тут не поделаешь – немного помолчав, он неуверенно добавил – Но есть еще одна причина, по которой я пытаюсь вам помочь в силу моих скромных возможностей.
– Что именно? – она перестала плакать и удивленно посмотрела на спартанца, как бы спрашивая, ну что еще?
– Нечто нелицеприятное, такое в чем сам себе не сразу признаешься – нехотя промямлил он – Ведь и я сам. я тоже полон этой зависти, я такой же как и все, ничуть не лучше. И нечто так глубоко, а может и не так уж глубоко, внутри меня требует – сожги, растопчи, уничтожь. Убей, наконец.
– Ничего не понимаю! Тогда почему…? – она действительно не понимала.
– Да потому что мне стыдно” – был невнятный ответ – Я не хочу быть таким, не хочу завидовать и разрушать. И не буду. Впрочем, все это для меня, вам это все равно не поможет.
– Что же нам делать? – спросила она, как будто он мог ей чем-то помочь.
– Боюсь, что вам не понравится мой совет – он по-прежнему мямлил, и было очевидно, что его совет содержит нечто мерзопакостное. Но Кассандра все же сказала:
– Да ладно, я уже ничему не удивляюсь. Что вы нам посоветуете?
– Бегите!
Наконец-то прозвучало это слово. Кассандре позволительно было не знать, что этот совет всегда давали и будут давать те, кто обуреваемый завистью вторгается на чужую территорию. И неважно, что это: дом, бизнесс, страна или душа. Бегите – кричат они. И многие бегут, подталкиваемые то-ли страхом то-ли отвратительным призраком безнадежности. Они не знают, что побежав раз, они будут бежать снова и снова. Не всегда их бег будет заметен… Иногда будет казаться что они планомерно и достойно отступают на заранее подготовленные позиции… Но они будут бежать, иногда сами не замечая этого. Ох, как отвратительно это бегство и как неостановимо. Порой прекратить этот постоянный, малозаметный бег много труднее чем выстоять изначально.
– Бежать? – повторила Кассандра, как бы пробуя это слово на язык.
Устоит или нет, подумал я?
– Да, именно, и без оглядки – настаивал Посол.
– Неужели нет иного выхода?
О как это было предсказуемо. Никто не готов сразу смириться с безысходностью. Вот и теперь наша Сандра искала разумный, как ей казалось, выход:
– Ведь разумные люди всегда могут договориться. Мы можем поделиться своими технологиями, мы можем построить вам дороги, можем научить капельному орошению…
Но ее собеседник был непреклонен в своей честности:
– Бессмысленно. Ахейцы слишком самолюбивы, чтобы что-то принять. Судите сами. Сейчас они убеждены, что они самый передовой народ, что их ученые самые ученые, а их города – самые красивые. В глубине души они, конечно, понимают, что все это, мягко говоря, не совсем так. Но они никогда в этом не признаются ни миру, ни, в первую очередь, самим себе. А вы предлагаете ткнуть их носом в то что они не хотят видеть. Ну а если становится слишком заметно, что у кого-то дома выше и дороги шире, то можно сжечь те дома и разрушить те дороги. Тогда наши, пусть даже одноэтажные, дома будут самыми высокими, а наши не слишком хорошие дороги – самыми лучшими. Можно, конечно, научиться строить и дома и дороги, но этот путь значительно длиннее и труднее. Ну так будем же разрушать, кричим мы в толпу. И толпа радостно несется разрушать. И, вы знаете, Сандра, на этом пути тоже удается кое-что изобрести. Например таран для разрушения домов и подобные гадости. Правда это не прибавит нам домов, зато прибавит немало того, что почему-то называется национальной гордостью.
У Посла похоже наболело и он говорил страстно, неестественно страстно, наверное доказывая что-то самому себе. Произнося эту возвышенную речь он забылся, как тетерев на току и, закатив глаза, невольно наступал на Кассандру, которая пригнувшись отходила шаг за шагом, уступая. Но, когда посольская речь благополучно закончилась, она распрямилась и заглянула ему в глаза:
– А как же вы? – и в ее голосе зазвучала жалость пополам с презрением – Я ведь чувствую вашу боль сквозь весь этот сарказм. Вы ведь не хотите, чтобы весь этот ужас обрел плоть. Так вернитесь в Спарту, идите к царям, идите к простым ахейцам, кричите, наконец, на площадях, как я кричу.
– Да, я в ужасе! И да, я не хочу. Но в Спарту не вернусь и кричать на площадях не буду.
После этого он сдулся как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, и, отвечая на немой вопрос Кассандры, тихо и неестественно спокойно сказал:
– Потому, что Спарта – это отнюдь не Троя. Здесь у вас народ избалован изобилием и развращен демократией. Вас, Сандра, здесь демократично игнорируют. А там меня вульгарно зарежут посмей я только сказать то, что хотел бы сказать, но никогда скажу. Или цари меня убьют, или это сделает благодарный им народ.
Она по-прежнему не понимала и, глядя ве ее вопрошающие глаза, он нехотя начал объяснять ей прописные истины, которым не учат принцесс:
– Видите ли, Сандра, наши цари держатся за власть только на волне зависти к врагам. А иначе им просто нечего будет дать народу. И наши цари уничтожат каждого, кто попытается лишить народ зависти – этого простого, но такого эффективного инструмента власти. А народ идет за царями, потому что те дают им простой и ясный смысл жизни не требующий от них умственных усилий. И люди привычно порвут каждого, кто попытается заставить их думать. Ведь думать, это так некомфортно. Гораздо комфортнее завидовать.
– Но мы будем сражаться и мы не сдадимся так легко. Многие погибнут – возразила она, все еще не понимая.
Послу пришлось пояснить, что это как раз не слишком беспокоит царей. И люди пойдут умирать, подпираемые сзади злостью и завистью, красиво замаскированными под национальную гордость. И легко пойдут и весело, с песнями. Ведь они привыкли не задумываться, а в бой можно идти и не задумываясь.
– И нет выхода? – спросила она в отчаянии.
– Я, по крайней мере, его не вижу. Лучше бегите – сказал Посол, по-видимому так и не разобравшись с кем имеет дело.
А ведь я-то понял еще час назад…
– Мы не побежим – твердо сказала она и я подумал, что у троянского народа еще есть шанс.
– Я знаю – устало сказал Посол, оказавшийся не таким дураком, как я думал – Вы тоже гордый народ, хоть и умеете строить высокие дома. Нам остается только положиться на волю богов, хотя им, похоже, глубоко плевать на нас. Так я пойду? Извините, если расстроил.
Он ушел, этот совестливый и порядочный мужчина с трусливым сердцем. На берегу же осталась сидеть слабая пятнадцатилетняя девочка, бесстрашно готовая принять безнадежный бой. И все же, свое первое сражение она сейчас выиграла, сама не понимая этого. Потом мы снова сидели втроем на прибрежных камнях, слушая прибой.
– Вы все слышали? – спросила Кассандра.
– Лучше бы не слышали – проворчал я.
– И что скажете? – спросила она, как будто тут можно было что нибудь сказать.
– Мне не хочется говорить, мне хочется плакать – сказала Служанка и действительно заплакала.
Я ей даже позавидовал, ведь сам я так и не научился плакать. Но тут Музы подкрались ко мне в самый неподходящий момент и на меня опять накатило. Я поднялся и гордо заявил:
– А я, пожалуй, попробую сказать.
…И сказал следующее:
Изыском утонченного садизма -
– Жестокое отмщение богов
Увидеть смерти огненную тризну
На крутизне троянских берегов
Неистово мучительно и страшно
Предвидеть, но не в силах упредить
Ни крик, ни боль, в предвиденье ужасном
Не смогут корабли остановить
Как опухолью страшной наболело
Что быть тебе пророком не дано
И в кровь ногтями раздираешь тело
Чтоб смыть непонимания клеймо
Как выплеснуть видение наружу
Надеюсь, что хоть кто-нибудь поймет
В неистовстве распластываю душу,
В безмолвном вопле раздирая рот…
Это были тяжелые, жестокие рифмы и, посмотрев на помертвевшее лицо Кассандры, я сам себя прервал, хотя еще несколько строчек просились наружу. Обычно я свою поэзию оценить не в состоянии, как впрочем и большинство поэтов. К тому же я никогда не жду ни хулы ни похвал, но сейчас я похоже неплохо воспел, потому что Кассандра признала, что я действительно поэт. Но сказала она это так грустно, что у меня защемило сердце и я пожалел, что не пишу мадригалы вместо своих злободневных опусов. Служанка, в свою очередь, ехидно заявила, что, согласно моим же собственным словам, я нищий, а не поэт. Пришлось пояснить ей, что я и поэт и нищий одновременно: как человек, я нищ, но как поэт я более состоятелен.
– Такими стихами – возразила она – Не заработаешь даже на кусок хлеба и горсть оливок. А ты знаешь, что другие поэты или те, кто себя поэтами называют, выдают твои стихи за свои? Вот например, этот вечно пьяный грек – Гомер. Да он скоро всю нашу Трою разберет на цитаты. Вот посмотришь, однажды он сочинит целую поэму из одних только обрывков твоих стихов. И будет эта поэма и социально востребована и идеологически выдержана.
Девица неожиданно проявила недюжинные познания в той пограничной области между поэзией и бизнесом, которой я чураюсь. Мне нечего было ей возразить по существу и я только проворчал:
– Ерунда, Гомер – политический слепец, он же ничего не видит даже у себя под носом.
– Зато ему наша царица Гекуба благоволит – попыталась добить меня Кассандра.
Оставалось только патетически воскликнуть:
– Что он Гекубе, что ему Гекуба?
Плевал я на твоего Гомера, подумал я. Впрочем, как говорят те же скифы: "Не плюй в колодец, вылетит – не поймаешь". Все это я не замедлил озвучить и Служанка сразу отреагировала:
– Я тоже опасаюсь, что ты доплюешься. Недостаточно сочинить стихи. Надо еще уметь их продать.
– Так же как и пророчества. Извини, Сашенька – это я попытался перевести стрелку на Кассандру.
Она не возмутилась, лишь грустно заметила:
– К сожалению, ты прав. А теперь уходите – сюда идет царь!
– Будешь продолжать, принцесса? – догадался я и Кассандра меня не разочаровала:
– Буду – неохотно сказала она – Ох как не хочется, но надо. Скорее прячьтесь.
Мы привычно спрятались и стали слушать.
Царь победоносно взошел на берег (именно взошел, а не пришел как простой смертный) с видом бесконечно уверенного в себе государственного мужа. Возможно, это и была маска, но Приам нес ее так естественно, что если бы его выход наблюдали биржевые маклеры, то курс троянских ценных бумаг на Сидонской бирже круто пошел бы вверх. К сожалению берег был пустынен по случаю выходного дня и драматический выход нашего царя не был оценен по достоинству. За ним, на приличном расстоянии, следовала царица с брезгливой гримасой на породистом лице. Посмотрев на этих двоих я пожалел Кассандру и ее героические усилия.