– Где он?
– Телефон зазвонил, смотрю – а там страшный такой… В зеркале. Я… ну… Хотела это, а стул упал, и я упала, и – ты…
Баба Тася поджала губы, пробормотала: «Спужала…», вскочила неожиданно резво и бросилась к двери. Божена удивлённо посмотрела ей след и, окинув быстрым взглядом пляшущие по стенам тени, плотнее закуталась в одеяло.
Вскоре откуда-то снизу донеслось: «Пушенька! Дитятко! Ивасенька, где ты?»
Вдруг по правой стене по направлению к открытой двери метнулась большая тень. Девушка вздрогнула, вскочила на колени, запуталась в одеяле, сбросила его – и как была голышом рванула к выходу и чуть не кубарем скатилась по лестнице.
Влетев в свою комнату, она бросилась одеваться. Пытаясь попасть ногой в штанину, Божена, не осознавая себя, бормотала: «Что за чушь… Господи, не бывает такого… Или бывает?.. Нет… Спужала… Что это значит?.. Спужала… А что меня спужали – то ничего?.. Боже… Помолиться что ли?.. Отче наш… Что-то там… Что ж за такое… Штаны ещё эти…»
По лестнице поднималось: «Маленький мой! Ивася! Белушенька! Ивася, где ты? Не бойся, выходи!»
Девушка наконец-то застегнула джинсы, натянула водолазку – так рванула рукав, что он треснул нитками – и замерла, уставившись на дверь. «Кого она зовёт?.. Белуш подох давно… А что за Ивася?..». И вдруг в сознании Божены вспыхнуло воспоминание: чёрно-белое фото, где мама – совсем девчонка, в простом платье и босоногая – сидит на покосившейся деревянной скамейке рядом с деревенским колодцем и нянчит пушистого белого кота. «Иваська его звали… Или кажется уже?.. От страха, небось, путаюсь… Услышала сейчас, а кажется, будто раньше… Или правда?..»
Баба Тася сунула голову в комнату и, деловито оглядывая углы, снова позвала:
– Ивасенька! Дитятко! – она вздохнула. – Куда ж ты делся-то?
«С ума сошла, – бухнуло в голове Божены. – Или она, или я. Бежать. А куда? Ночь, закрыто всё. Холодно. Нет, здесь нельзя, хоть в сугробе пересижу. До утра».
Ищущий взгляд бабушки, наконец, остановился на Божене, стоящей рядом с кроватью.
– А ты куда собралась?
Видя, что от неё и вправду ждут ответа, девушка пробормотала:
– Пойду… Погуляю…
Баба Тася посмотрела на неё укоризненно, зашла в комнату, подхватила внучку под руку, потянула к выходу и дальше – на первый этаж.
– Пойдёт она, посмотрите на неё… Навела шороху, спужала всех, а теперь – идти собралась, посреди ночи…
На кухне баба Тася подтолкнула Божену к табурету – девушка послушно рухнула, словно в один момент её покинули и оставшиеся силы – зашуршала возле плиты, а вскоре поставила на стол две кружки, над которыми поднимался ароматный травяной пар.
Божена покосилась на предложенное питьё. «А вдруг травы перепутала? Старенькая же… Положила в чай не то, вот мне и померещилось… Галлюцинации…»
– Пей уж. Сонные травки. Или, думаешь, лучше идти куда-то ночью, одной? Сейчас с тобой поспим, а утром – голова яснее, там посмотрим.
Девушка помялась в нерешительности, но идти на улицу, в самом деле, уже казалось неразумной идеей, так что она всё же взяла кружку и, обжигаясь, мелкими глотками выпила всё до дна.
***
Проснулась Божена почти в самый полдень – отдохнувшая и в хорошем настроении. «Ну и кашу я вчера заварила… Гадать надумала! Я! Хоть бы Ленка не прознала, позорище… А может, приснилось всё?»
Стараясь не думать ни о чём больше, девушка оделась и сбежала по ступенькам лестницы. Однако на кухне, завидев белый хвост, нырнувший за печку, опасливо замерла.
Баба Тася сидела за накрытым столом и сквозь очки изучала газетный лист.
– Как спалось, Боженька? – она отложила своё занятие.
Настороженно поглядывая в сторону печи, девушка подошла к столу и села.
– Нормально, хорошо, – она снова покосила на печь, но кота не было видно. – А что, нашёлся… Пушок?
– Нашёлся, нашёлся… В бане прятался. Слушай, внученька, – баба Тася вздохнула, – скажу я всё как на духу, хоть ты мне и не поверишь. Ты смышлёная, книжки читаешь, не чета мне, простой деревенской бабе. Только что я скажу, то чистая правда – хочешь верь, хочешь нет.
Она подвинула к Божене тарелку с блинчиками, политыми малиновым вареньем, и спросила:
– Что за парень был? Белый? Глаза зелёные? – дождавшись кивка, бабушка тоже кивнула и помолчала. – Сын это мой, Ивась. Он так-то людям не кажется, только мне. Ты, видать, глянулась ему…
За печкой что-то стукнуло, Божена подпрыгнула на стуле, а баба Тася махнула рукой в ту сторону, словно прогоняя кого.
– А ты уж молчи! Тоже хорош! Я говорила – не лезь к людям… – она покачала головой и повернулась к Божене. – Давно то началось. Бабка моя, покойница, сильной ведуньей была. А вера такая есть, что, пока ведунья дело не сдаст, помереть не может. И она мне сказала, а я-то, дура, не понимала… Так и взяла. И она как померла, на другое утро и началось. Пошла на речку стирать, а сама злая была – кобыла по пути грязью обшлёпала. Так бабы с речки в тот же день – какая ногу сломала, какая под телегу попала – чудом вытянули… А одна в колодец упала. Так и пошла молва по деревне, что бабка мне дело сдала. Люди пошли. А куда деваться – еду несут, вещи… Другой работы нет. Так пришлось… Да только мне ж тоже хотелось жить – семью, детей – а какая ведунье семья? В глаза улыбаются, а за спиной – плюют и крестятся. Я б съехала, так куда? Здесь – дом…
Помолчав, баба Тася поднялась к кухонному столу, начала неторопливо перебирать жестяные баночки с травами.
– Годы шли. Дитёнка мне шибко захотелось. Всё готова была отдать, только никому не надо. Так я поехала в город, пошла по кабакам… Сама не знала – понесла или нет, а только пришла ко мне бабка – во сне – да говорит: «Нельзя тебе ведовать, ведуньям детей не дают». И я как проснулась – всё. Ушла в лес, от соблазна подальше. И хорошо так сынок рос, снился часто – будто бегает на полянке, маленький, беленький, птичек с ладошки кормит… – голос бабы Таси дрогнул слезами, и она вытерла нос рукавом. – Только как решиться был срок, приехал районный староста с людьми. С самого центра приехал – нашёл ведь, черти его привели ко мне…
Бабушка снова замолчала. Дождалась, как чайник запыхтел паром, забулькал крупно, сняла с огня. Села за стол, избегая взгляда Божены.
– Дочка у него пропала. На коленях молил искать, а я – ни в какую. Осерчал, за кнут схватился, грозился, что совсем прибьёт… Ну, согласилась. Только всё одно не было ему радости – в лесу дочка нашлась, косточки одни… А я в ту же ночь выкинула сыночку. Точно как во сне был – беленький… Только не дышал уж.
Баба Тася посмотрела в окно, вздохнула, поправила занавеску.
– Я вернулась в этот дом. Обмыла Ивасю и под полом закопала, как бабка учила. И снова стал он мне сниться – будто в доме играет, то на печке сидит, то во дворе бегает… А потом котик прибился. Беленький, глазки зелёные… Я как глянула – точно как… – баба Тася запнулась и тяжело сглотнула. – И плачет жалобно, как не взять? А потом – смотрю – я привыкла с сыночкой разговаривать, а котик будто отзывается. Сядет возле меня, чуть скажу «Ивася», а он – «мур». И так каждый раз. Тут-то я и почуяла… Вырос он чуть за месяц в матёрого кота, а больше уж не менялся. Я ему разные имена давала – люди мне-то побоятся пагубу сделать, а ему, как прознают… Да косились, ясно, но берёг бог моего сынку. А теперь уж и тех людей не осталось – перемёрли все. Молодые в то не верят, а мне и легче.