История города Хулучжэня

30

В городке организовали серию разных по форме просветительских мероприятий по классовому сознанию под названием «вспоминаем о минувших горестях и думаем о грядущих радостях». Эти мероприятия были ориентированы на приехавшую в сельскую местность образованную молодежь и часть городской молодежи, которая демонстрировала негативную тенденцию «не знать своего счастья» и «не ценить имеющегося». Селяне изготовили из заплесневелой мякины и гнилой зелени полусырые «пирожки на пару», обваляли их в травяной золе и раздали горожанам, которые обычно жаловались, что хлебцы из кукурузной муки застревают в горле. Их заставили сесть в круг по периметру навозной ямы, в которой производственная бригада заготавливала удобрения, и, глядя на кишащие в ней белые личинки, жевать эти полусырые и измазанные в золе «памятные пирожки» из мякины. Молодежь водили в страшное и сумрачное место – запустелую отмель за пределами городка, чтобы они насмотрелись вдоволь на усеивающие всё вокруг непогребенные кости; это была «общая могила», последнее пристанище темного народа старого общества.

Приезжие и жители городка совместно организовали выставку классового просвещения: в клубе разложили вонючую окровавленную одежду, бичи, черепа, а также виселицы, «тигровые скамьи» и другие орудия пыток; все стены увешали агитплакатами, на которых богатые помещики и изменники-приспешники избивали простой люд. Негодяи на плакатах казались дьяволами и демонами, а в глазах слабых и беспомощных угнетаемых горел бунтарский огонь, и они крепко сжимали кулаки. Эти картины, как и большие плакаты с лозунгами «не забывайте классовую боль, крепко помните о кровной мести», вышли из-под кисти Ню Юньвана. Один за другим проводились митинги под лозунгом «помним о прежних горестях, думаем о будущих радостях». Однажды жаловавшийся на тяготы своей жизни человек заговорил о том, как голодал в три неурожайных года, и невольно разрыдался во весь голос. Присутствующих это глубоко тронуло, и место проведения митинга в тот же миг наполнилось стонами множества рыдающих.

Ведущий этого собрания тут же осознал серьезность проблемы и поспешил обратиться к старому отцу Сунь Чжишу, чтобы тот вышел на сцену и спас положение. А старик оказался удальцом. Он поднялся на сцену и смог парой фраз переменить всеобщее настроение: «А сегодня я пью отварной рис и ем вино: долой Америку!», после чего молодцевато сошел со сцены. Народ перестал плакать, внезапно разразившись дружным хохотом.

31

И Бай отказался от плана смастерить подводную лодку и теперь целыми днями проводил время с образованной молодежью на их «станции». За несколько месяцев такой жизни он не научился ничему путному, зато перенял у горожан городскую манеру речи. А его домашним, в особенности Чудовищу И, всё меньше был по нраву этот непутевый сын, который, еще не покинув родного города, уже отказался от родного говора.

Нарочитая шепелявость И Бая вызывала неудовольствие у многих жителей городка. Их уши были совершенно непривычны к этим чудаковатым интонациям, а в исполнении второго сына семьи И, родившегося и выросшего в Хулучжэне, столь странные звуки резали слух настолько, что по коже бежали мурашки. На деле-то всем было невдомек, что за тайна за этим стояла. И Бай влюбился: он полюбил представительницу городской образованной молодежи – Бай Вэйхун. С влюбленными парнями часто происходят странные перемены, и изменения в И Бае проявились в этом «акценте».

Помимо акцента он обнаружил еще кое-что общее, что связывало его и Бай Вэйхун, – чтение. Они всё больше сближались во всём – от содержания бесед до акцента, и в итоге у них сформировался единый язык общения. И Баю нравилась Бай Вэйхун, нравилась до смерти. Он то и дело забегал на станцию образованной молодежи, вроде как к тамошним парням, но на самом деле – чтобы тайком приблизиться к Бай Вэйхун. Он брал у нее на время книги, начиная с запрещенной «Дамы с камелиями», обернутой в обложку «Избранных произведений Мао Цзэдуна», и заканчивая рукописной копией «Пары расшитых туфелек». Вот так, возвращая одну книгу и беря следующую, он общался с ней некоторое время. Она даже подарила ему свой драгоценный блокнот в пластиковой обложке, в который переписывала афоризмы о любви. И Бай, опьяненный размывающей границы реальности любовной стихией, зазубрил афоризмы о любви из подаренного Бай Вэйхун блокнота наизусть. Однажды вечером, когда на небе светил ясный месяц, И Бай не смог совладать с внезапно охватившим душу порывом и невольно пришел к тем двум знакомым домам с черепичными крышами – станции образованной молодежи – в надежде на чудо случайной встречи. И чудо действительно произошло. Стройная, изящная фигурка Бай Вэйхун виднелась под большим деревом неподалеку. Сердце И Бая бешено забилось, и он ринулся прямо к ней. Рядом с Бай Вэйхун, прислонясь к дереву, стоял еще один человек, в военной форме. Бай Вэйхун представила их друг другу, сказав И Баю, лицо которого при этом исказилось от изумления, такие слова: «Это мой жених, он возвращался из командировки и по пути заехал повидать меня». И Бай едва не потерял сознание. С того вечера его говор вновь стал таким же, как у всех жителей Хулучжэня.

32

После того как в городке завершилось движение «вспоминаем о прежних горестях, думаем о будущих радостях», в моду вошли соревнования поэтов. Старческие руки, которые были привычны к лопатам и навозным вилам, взялись за перо, и все крестьяне городка, от мала до велика, превратились в поэтов. Хотя в Хулучжэне было много дураков, но оказалось, что и дураки умеют соблюдать ритм и рифму. Например:

 
Кадры здесь воруют! Бухгалтера – гребут,
Массы же народные суму большую шьют.
Деревня – на деревню, а двор глядит на двор,
На кадры масс народных упал тяжелый взор.
 

Или:

 
На работе бьют баклуши, от поноса пуст живот.
Продрищусь четыре раза, и – конец дневных работ.
 

Случались и стихотворения, содержащие глубокий философский смысл. Вот, например:

 
Хорошо, коль живы и отец, и мать!
Но самим нам надо, братцы, выживать.
 

Или:

 
Как супруги ни были б дружны,
Могут быть судьбой разлучены.
 

Таких рифмованных народных поговорок и пословиц в городке было много, они и стали литературной основой для широко развернувшихся поэтических баталий. А призывы вышестоящих инстанций к мобилизации и политика поощрения, предполагавшая обмен стихотворений на трудодни, пробудила в жителях городка творческий пыл и дала толчок их небывалому вдохновению. Поэтические соревнования проводили во всех селах и деревнях; говорили, что на знаменитой родине поэзии, в Сяоцзиньчжуане, повсюду – поэтические арены, а каждый человек – поэт. Во время официальных соревнований явно был выражен политический, революционный характер декламируемых стихотворений, например:

 
Мы, крестьяне, как топнем ногой –
Нас убоится монстр любой!
Эй, крестьяне, ударим-ка все разом –
Империализм накроем медным тазом.
 

Или:

 
Хулучжэнцы решительны и не падают духом.
Имперьялизму врежем, и он – рухнет.
 

Поэтические соревнования проводились каждый день, и горожане так навострились писать стихи, что даже в обычной жизни говорили в рифму. Утром, при встрече, один приветствовал другого так:

 
Ни свет ни заря! Старина Цао!
Куда ты так рано, Старина Цао?
 

А другой отвечал:

 
Сейчас не до шуток, друг Гао!
Сынок мой болеет, друг Гао!
Спешу я в Цяньцзе – в этом пункте
Дадут мне лекарство в медпункте.
 

А командир производственной бригады, раздавая членам бригады работу, так и сыпал прибаутками:

 
Чудовище И, а Чудовище И!
Бери сыновей – борозду попаши!
Если сегодня не справишься,
Завтра туда же отправишься.
 

33

И Бай перестал бегать на станцию образованной молодежи на западный берег: Бай Вэйхун нанесла колоссальный удар по его чувствам, да и в моральном отношении он тоже испытал потрясение. Он пребывал в бреду, не понимая, когда день, а когда – ночь, тихонько бормоча себе что-то под нос, и лишь спустя два с лишним месяца постепенно пошел на поправку.

Чудовище И волновался и сердился, опасаясь, как бы его второго сына не постигла судьба старшего – И Ши. Он повсюду тайком выведывал, нет ли где предсказывающих судьбу и усмиряющих духов, способных отвести беду, и являлся под покровом ночи и к замужним женщинам, и к вдовам. На деньги, которые он наскребал по сусекам, он покупал им по килограмму печенья да по паре банок фруктовых консервов и украдкой молил о помощи всяческих знахарок. В те годы такого рода суеверия были строго запрещены, так что Чудовище И, ища способы излечить сына, рисковал повторно нарваться на критический разбор и распрощаться с жизнью.

Одна знахарка, богиня-удав, сказала ему: «На обратном пути пройди десять верст на юго-восток, как наткнешься на рытвину, остановись, отбей вперед три поклона, потом сожги несколько бумажек, и сын твой очнется». Чудовище И поспешно прошагал десять верст на юго-восток, там действительно нашлась рытвина, в которой какая-то семья заготавливала себе компост. Но он, нисколько не смутившись, запрыгнул прямо в выгребную яму, отвесил три поклона и сжег бумажки, провоняв с ног до головы. Другая, лиса-оборотень, сказала: «У тебя дома чан не на том месте стоит, возвращайся да передвинь его». Чудовище И всю ночь напролет, пыхтя и кряхтя, передвигал чан, в результате по неосторожности разбил его и растянул себе поясницу; пришлось ему, ворча, пролежать на печи десять с лишним дней, прежде чем он вновь смог встать на ноги. А еще одна, богиня-заяц, сказала: «У тебя в свинарнике один камень в оградке не на том месте лежит, надо бы переставить». Чудовище И, не дожидаясь, когда заживет поясница, взялся сносить оградку свинарника, в результате чего купленный несколько дней назад поросенок сбежал, а упавший с оградки камень свалился ему прямо на стопу, да так, что от боли он переменился в лице и отчаянно закричал. Когда Чудовище И, прихрамывая, заново возвел оградку вокруг свинарника, душевное самочувствие И Бая заметно улучшилось. В глубине души старик И еще сильнее уверовал в магическую силу этих знахарок. Он вновь купил несколько цзиней^[9] печенья и отправился поблагодарить этих великих богинь, которые спасли И Бая в минуту крайней опасности. И Бай и не подозревал о чудесных методах лечения, к которым прибегнул его отец. Ему лишь казалось, что на сердце лежит тяжелый камень, и это продолжалось до тех пор, пока он однажды во сне не пукнул, проснувшись при этом от испуга. После этого он почувствовал себя намного лучше, и камень с его сердца упал.

34

Еще одним изысканным развлечением, которое интересовало хулучжэнцев даже больше, чем поэтические соревнования, был просмотр и участие в выступлениях, которые часто организовывала творческая агитбригада, сформированная из прежней театральной труппы. За счет участия городской образованной молодежи произошли перемены в составе музыкальных инструментов оркестра агитбригады. На сцене начали появляться скрипка, виолончель, саксофон и другие иностранные штуковины. Благодаря этому удалось повысить уровень «военного оркестра», в котором упор делался на эрху, юэцинь и аккордеон, а для аккомпанемента использовались зурна и барабаны. Несмотря на то, что члены творческой агитбригады не были профессионалами, их часто привлекали к участию в различных художественных фестивалях уезда. Под предлогом репетиций они могли быть освобождены от таких тяжелых работ, как террасирование полей и капитальное строительство на селе. За репетиции и выступления артистам точно так же засчитывали трудодни и в полном объеме выдавали пайки; к тому же они могли одеваться в более красивую, более диковинную одежду, нежели обычные крестьяне из городка. Эти многочисленные привилегии привлекали толпы юношей и девушек городка. Они наперебой, пустив в ход все средства, просили мастеров взять их в ученики, чтобы получить возможность втиснуться в агитбригаду. Поэтому в Хулучжэне, известном своими музыкальными традициями, началась новая мода на пение и музицирование.

И Цянь и И Вань тоже не захотели оставаться в тени и начали уламывать своего отца, Чудовище И, чтобы тот позволил им обучиться игре на музыкальных инструментах. Семья И была очень бедной, такие заморские инструменты, как скрипка и труба, были им не по карману. В итоге И Цянь научился играть на губной гармошке, а И Вань – на флейте. Одновременно с двумя братьями музыкальной науке учились в городе еще три – четыре десятка человек; среди них были восемь – девять девочек, которые учились танцам у представительницы образованной молодежи в агитбригаде – Бай Вэйхун.

Вдруг в городке «все пустились в пение и пляс, повсюду зажурчали бурные ручьи». В доме культуры, под большими деревьями, на обеих сторонах излучины реки, в крестьянских дворах звучали музыка и песни, царили радость и веселье. Вечерами звуки трубы, флейты, циня, мужские и женские голоса, собачий лай и куриное кудахтанье, супружеская брань и детский плач сливались воедино: они то затихали, то вспыхивали вновь, создавая уникальную симфонию сельской ночи в Хулучжэне.

35

На второй год после женитьбы у Ню Юньвана и Албании родились двойняшки, да еще и разнополые – мальчик и девочка. Стирающие в излучине реки одежду женщины снова принялись хаять Албанию. Они пустили слух, будто Албания всё больше становится похожа на нечистый дух: ведь она умудрилась сразу «двух щенков нагулять». От курицы, которая несет яйца с двумя желтками, добра не жди, она может навлечь на человека беду, о чем жителям городка было известно издревле. Если курица снесла яйцо с двумя желтками – это недобрый знак, и если женщина родила двойню, это тоже не предвещает ничего хорошего. Люди слепо верили в то, что должно случиться какое-то несчастье, и, конечно, произойти оно должно было именно с непосредственным виновником события – Албанией.

Часто в нашей жизни желания расходятся с действительностью. Весть о том, что Ню Юньвана приняли на работу на уездной радиостанции, жители городка восприняли очень радостно, ведь деревенские жители только мечтать могут о том, чтобы попасть на работу в город!

Кучковавшиеся в излучине реки женщины негодовали: они не верили, что для «курицы, снесшей яйцо с двумя желтками», всё закончится хорошо. Сговорившись, они стали повсеместно распространять лживые слухи о том, что Ню Юньван якобы закрутил в городке с одной дикторшей интрижку. Они разнесли эту весть во все стороны, да еще и приплели к этому, что якобы кто-то из городка ездил в большой город и там своими глазами видел, как Ню Юньван гуляет под ручку с этой женщиной.

Албании, которая осталась дома одна, приходилось и приглядывать за двумя детьми, и работать на земле. Сплетни о том, что ее муж завел интрижку на стороне, так взволновали ее, что она не находила себе места и не знала покоя. Каждый раз, когда из рупора раздавался слащавый голосок дикторши, работавшей на уездном радио, Албания была эмоционально так взбудоражена, что частенько принималась бить чашки и плошки и даже избивать до жалобного плача детей.

Два месяца спустя, когда вся кухонная утварь в доме уже была перебита без остатка, Ню Юньван решил навестить родных и приехал домой. Албания ни в какую не соглашалась отпустить его обратно в город. Как бы жалобно Ню Юньван ее ни уговаривал, она не желала пойти ему навстречу. Она пригрозила, что, если он опять поедет в город, она утопит обоих детей в колодце. При этом Албания остервенело уставилась на своего мужа, и взгляд ее исполнился ужасающей свирепости. Ню Юньван уступил, и Албания посадила его под домашний арест. Так разрушилась мечта Ню Юньвана о том, чтобы стать жителем большого города. Когда впоследствии он узнал о коварной клевете женщин, толпящихся в устье реки, то от злости аж подпрыгнул. Вечером того же дня он спросил у Албании, красив ли голос у дикторши уездного радио. Жена ответила:

– Голос у нее слащавый, сразу понятно, что она – профессиональная соблазнительница.

Ню Юньван вперился остолбенелым взглядом в Албанию и отчетливо произнес:

– Эта дикторша – паралитик, она ведет эфир, сидя в инвалидном кресле.

36

Сын И Ши, единственный внук рода И – Вань Жэньтэн – потихоньку подрастал, слушая в объятиях матери местные народные байки (в основном это были истории о чудовищах). К своим шести – семи годам он уже мог бегло пересказывать своим друзьям интересные истории, которые услышал от своей матери, и даже приукрашивать их. Больше всего малыш Вань Жэньтэн любил историю под названием «Ароматный пердеж». Это была классика: байку очень хорошо знали несколько поколений жителей Хулучжэня. Вань Жэньтэн часто пересказывал ее своим товарищам.

«Жили-были два брата, мать и отец их рано умерли, старший брат был дураком, а младший – очень сообразительным. Старшему брату не удалось найти невесту, а младший женился. Жена младшего брата презирала дурака, заставляла его больше работать и кормила объедками. Сколько бы работы ни сделал глупый старший брат, жена младшего всё равно была недовольна, и в конце концов выгнала его жить в кладовку. Однажды дурак сплел корзину и повесил ее под карнизом, приговаривая: “Прилетит с востока птичка, снесет яичко, прилетит с запада птичка, снесет яичко”. В корзину то и дело прилетали птицы, и вскоре она наполнилась яйцами. Глупый старший брат сварил себе целый котел яиц и стал есть их вместо риса. Когда жена младшего это увидела, ее стала грызть зависть, и она, наступив на горло своей гордости, попросила того дать ей на время эту “волшебную корзинку”. Старший брат одолжил ей корзинку, она поспешно повесила ее у себя под карнизом и с нетерпением крикнула: “Прилетит с востока птичка, снесет яичко, прилетит с запада птичка, снесет яичко”. Тут же налетели птицы и принялись наперебой гадить ей на голову. Выйдя из себя, жена младшего брата разорвала корзинку на прутья и сожгла ее в печи. Когда глупый старший брат закончил работу на горе и вернулся домой, он попросил жену младшего брата вернуть ему корзинку, но она ответила: “Я ее разорвала”. Старший брат спросил: “А куда ты дела прутья?” Она сказала: “В печь засунула и сожгла”. Глупый старший брат, проливая слезы, полез в печь искать корзинку, но она уже давно сгорела. Тогда он взял палку, начал тщательно ворошить кучку пепла и, наконец, обнаружил в ней соевый боб. Глупый старший брат съел боб и вскоре почуял, что пускает газы. Он принюхался: “Как приятно пахнет!” Он слыхал, что люди пердят вонюче, и не думал, что пердеж может быть таким ароматным. Тогда дурак начал повсюду пускать газы, аромат которых действительно зачаровывал. Не было отбоя от богачей, которые приходили к нему, умоляя пернуть, и за большие деньги приглашали дурака в свои роскошные хоромы, чтобы тот пускал ароматные газы в светелках девиц, спальнях барынь, платяных шкафах и комодах. Оказывая такие услуги, дурак разбогател.

Когда жена младшего брата об этом узнала, она чуть не лопнула от зависти. Она попросила старшего брата научить ее, как разбогатеть. Дурак подробно поведал ей о секрете своего успеха. “Чего же в этом сложного?” – по думали младший брат с женой. Раз уж одним соевым бобом можно столько денег заработать, то мы нажарим целый котел бобов и набьем ими животы, а потом запьем холодной водой и тогда уж обретем большое богатство. Так и поступили эти супруги-сребро люб цы. Муж наелся, напился и давай зазывать клиентов с улиц: “Пускаю ароматные газы! Если хотите понюхать в своем доме ароматный пердеж, приглашайте меня!” Сразу же набежали люди и начали наперехват тащить его к себе домой. Потом подъехал один чиновник и, не говоря лишних слов, отнес его на паланкине к себе домой, закрыл в платяном шкафу и велел ему попердеть от души, а уж после он его наградит. В животе у младшего брата уже давно бушевала буря, он поднатужился и выдавил из себя всё, на что был способен, в результате чего комнату наполнила отвратительная вонь. Хозяин ужасно разозлился, навалял ему тумаков, а потом приказал слугам заткнуть деревянной пробкой его “выхлопное отверстие”…»

Вань Жэньтэн рассказывал эту историю всё бойчее и бойчее и так смешил взрослых и детей городка, что они хохотали, держась за животы.

37

Когда образованная молодежь с западного берега начала возвращаться в большой город, постепенно стало очевидным значительное сокращение количества кур, уток, гусей и собак в Хулучжэне. Это городская молодежь, которая обладала большими знаниями, нежели селяне, в процессе перевоспитания крестьянами-бедняками и наименее состоятельными середняками освоила многие навыки выживания. Они привезли в Хулучжэнь научные знания, искусство, научили жителей пользоваться тайными источниками информации, привили им хороший вкус (в основном речь идет о манере одеваться и подбирать аксессуары), а также полезные навыки гигиены, среди которых стоит особо отметить привычку чистить зубы. Однако в то же время они частично переняли у горожан местные варварские обычаи, невежественные суеверия, бережливость, трудолюбие, скупость и алчность – одним словом, они воровали местных кур, уток, гусей и собак. Когда сносили центр образованной молодежи, жители городка обнаружили в погребах под теми двумя домами с черепичными крышами (ранее они служили укрытиями на случай войны) шкуры и кости кур, уток, гусей, собак, свиней, баранов, ослов и другой домашней живности и наконец-то поняли, кто это всё воровал. Они и прежде подозревали во всём образованную молодежь, но никак не могли отыскать неопровержимые доказательства. Теперь же всё было кончено: образованная молодежь уехала, оставив после себя пустые дома.

В городке вновь появились дурак И Ши и Ань Гоминь. Их обоих освободили досрочно. В тот день, когда И Ши вышел из тюрьмы, ему как раз исполнилось тридцать лет. В ту пору, когда возвратился И Ши, городской репродуктор целыми днями передавал модную в то время новую песню со словами: «В октябре доносятся громы, восемьсот миллионов жителей Поднебесной поднимают драгоценные кубки. Это радующее сердце вино с насыщенным вкусом прекрасно, можно выпить десятки тысяч чарок и не опьянеть». После возвращения старшего сына Чудовище И целыми днями ходил навеселе и возражал репродуктору: «Да будет хвастаться! Ишь ты, “можно выпить десятки тысяч чарок и не опьянеть”! А как по мне, так тебе меня не перепить, от пяти стаканов свалишься, а еще про десятки тысяч чарок заливаешь!»