История города Хулучжэня

3

За два года до того, как И Бай и двое его братьев поступили в университет, на жителей городка обрушилось страшное несчастье. В пору, когда лето переходит во вторую свою половину, в Хулучжэне, где каждые девять лет из десяти царила засуха, начались затяжные дожди, весь городок стал сырым и слякотным. Улицы утопали в грязи, стога сена во всех дворах от влаги заплесневели, и невозможно было даже лучину зажечь, чтобы приготовить в печи еду. Некоторые, не выдержав голода, просто снимали со своих домов дверные и оконные створки, рубили их на дрова и варили рис.

Жители городка, привыкшие круглогодично находиться под ясным небом, не могли терпеть долгое ненастье; один за другим они становились нервными и меланхоличными. В дождливые дни они принимались колотить детей: всё равно ведь нечем заняться. Больше не звучали в городке прежние песни и пляски: теперь их сменили душераздирающие завывания. Драки между супругами, ссоры между свекровями и невестками превратились в обычное дело; в каждом уголке Хулучжэня звучали крики, ругань и рыдания.

Внезапно в один погожий день из больших репродукторов на крыше дома культуры раздались скорбные звуки похоронного марша, которые заставляли сердце рваться на куски, хватали за горло, не давая перевести дух. Небеса рухнули! Горожане были потрясены, они обезумели от страха. Не поднимается уже больше на востоке Красное Солнышко! Во всём городке моментально установилась мертвая тишина, а затем раздался оглушительный плач.

Слезы перемежались с каплями дождя: никогда прежде Хулучжэнь не знал такого горя и скорби. Жителям казалось, что теперь всё окончательно рухнуло. Они могут взобраться на гору мечей, могут отправиться в огненное море, могут сорвать луну с небес, могут поймать черепаху в пяти морях, но они не могут жить без Солнца. Утратив Солнце, они утратили курс, утратили тепло, утратили свет… О небеса! Как же это страшно – сбиться с курса в холодной тьме!

Жители Хулучжэня были крайне подавлены, на них одновременно нахлынули скорбь и страх. Днями и ночами все горожане от мала до велика собирались у погребального зала, возведенного перед домом культуры, где то плакали, то кричали, умоляя небеса явить милосердие.

Кадровый костяк и народные ополченцы, а также народные представители из элиты городка были отобраны для несения дневной и ночной вахты в почетном карауле. Из больших репродукторов постоянно транслировали похоронный марш и «Обращение ко всей партии, всей армии, всему многонациональному народу страны». Горы замерли в торжественном молчании, реки Янцзы и Хуанхэ журчали со всхлипами, народ стенал, из репродукторов жители городка узнали, что небеса рухнули не только у них, но и в других местах.

Чудовищу И, Ню Цзогуаню, Ван Личжэну (по прозвищу Красные сапоги) и другим «вредным элементам» запрещено было рыдать открыто, потому что они этого не заслуживали – они не имели права разделить печаль революционного народа. В те дни Чудовище И, Ню Цзогуань, Ван Личжэн, а также вдова Бай и прочие «омерзительные чудища» прятались, трепеща в предчувствии беды, и каждый в своем темном углу тихонько утирал слезы. При любом неосторожном действии они рисковали оказаться виновными в страшном злодеянии – в том, что «воткнули нож в спину и посягнули на Красное Солнышко». Особенно волновался Чудовище И, который боялся, что сыновья заметят и разоблачат его поведение; поэтому он, сдерживая страдания, кусал кулаки, не осмеливаясь от души разрыдаться.

В качестве места проведения гражданской панихиды выбрали спортивную площадку средней школы в южной части городка. Площадь перед домом культуры казалась слишком тесной – она не могла вместить в себя всех жителей городка. Люди прикололи к груди белые цветы, повязали на руки черные повязки и под моросящим дождем с торжественным видом медленной поступью двигались в сторону средней школы в южной части городка. На спортивном стадионе собралась тьма тьмущая людей, помимо рыданий и кашля не было слышно ни единого звука. Даже дети, которых держали на руках женщины, имели серьезный вид и не издавали капризных криков, как обычно.

Похоронный марш прекратился. Из большого репродуктора послышался низкий мужской голос. Из-за его сильного акцента селяне не могли разобрать смысла слов и, понурив головы, лишь отвешивали поклоны вслед за стоящими в первых рядах кадровыми работниками коммуны – первый, второй, третий. Когда церемония закончилась, некоторые по инерции лишний раз поклонились, задрав задницы к небу – окружающие, глядя на них, и не знали, то ли плакать, то ли смеяться.

«Мама, я хочу какать!» – с настойчивым требованием обратился к маме ребенок лет четырех – пяти, и, хотя голос его не был особенно громким, его услышал практически весь стадион. Мать от испуга побледнела и поспешила накрепко зажать рукой ребенку рот. Эта женщина была вдовой паралитика Ваня, а маленький мальчик, который, увидев, как взрослые оттопырили зады, захотел какать, был названным сыном паралитика Ваня – Вань Жэньтэном (по прозвищу Всеобщее Наказание). На самом деле он был плотью и кровью старшего сына семьи И – дурака И Ши. Когда-то паралитик Вань в свою первую брачную ночь искупался в ледяной воде, в результате чего ему парализовало нижнюю часть тела и он утратил способность к деторождению. Ему так хотелось иметь сына, что он заставил жену соблазнить полного сил и энергии дурака И Ши, после чего она наконец-то забеременела. Речь идет о том сенсационном инциденте с «донорством». Наибольшую выгоду от тех событий получил паралитик Вань: он смог обрести сына, не потратив при этом семени. А самой главной жертвой случившегося стал дурак И Ши, который вынужденно пошел на аморальное хулиганство, а из-за того, что приплел к этому Великого Вождя, простой проступок превратился в непростительное политическое преступление. Его осудили на десять лет тюремного заключения.

Пока жена паралитика Ваня выбиралась из толпы, сжимая сына под мышкой, Вань Жэньтэн едва не задохнулся. У него даже лицо посинело. Позже он говорил, что это не из-за того, что он старался не обделаться, а из-за того, что мать своей крепкой рукой намертво запечатала ему рот – так, что он не мог сделать ни вздоха.

– Ах ты, негодник, нет бы раньше или позже посрать, так нет, ты именно этот момент выбрал. И чего ж ты не лопнул! Настоящее Всеобщее Наказание!

Вань Жэньтэн на корточках сидел под деревом на краю спортивного стадиона и, слушая, как отчитывает его мать, обиженно защищался:

– Клянусь председателем Мао, мне правда захотелось какать!

Надевая штаны, Вань Жэньтэн задал матери вопрос, который только что пришел ему на ум:

– Мама, а раз председатель Мао умер, то кем мне теперь клясться?

4

Вопрос, который пришел на ум малышу Вань Жэньтэну во время отправления нужды, являл собой важную проблему, с которой должен был столкнуться народ всего Хулучжэня и даже всей страны. Городок одной стороной примыкал к горам, другой – к морю, и был расположен на холмах. Широкая дорога перед домом культуры, тянувшаяся с запада на восток, расходилась на две улицы – переднюю и заднюю, а протекающая с юга на север большая река (на самом деле это был просто незаметный ручеек) естественным образом разделяла городок на две части – западную и восточную.

Дом культуры имел символическое значение для Хулучжэня: местные мастера старшего поколения самостоятельно его спроектировали и построили, поэтому он был гордостью двух поколений. Это место общественных сборов, воздвигнутое в 50-е годы XX века, благодаря своей высоте и габаритам казалось весьма величественным на фоне низеньких жилых домов. Сразу после постройки дом культуры называли клубом и в основном использовали для проведения выступлений, митингов и кинопоказов.

С восточной и западной сторон от дома культуры находились самый большой в городке снабженческо-сбытовой кооператив (позже его переименовали в универмаг), парикмахерская, лавка печеных лепешек, фотоателье и трактир. С запада к трактиру прилегал большой двор коммуны с двумя выстроившимися в ряд просторными домами с черепичными крышами. В центре той улицы, что была напротив дома культуры, находилось зернохранилище коммуны, а по обеим сторонам от него – станция агротехники и обшарпанная лавка, где ремонтировали обувь. Мастер Янь из ремонтной лавки был старым, со всевозможными уве чья ми – у него было косоглазие, кривой рот и горб на спине. Вдобавок он страдал тяжелой формой астмы и дышал тяжело, издавая при этом сипение, словно раздувающиеся меха.

Большой каменный мост соединял два берега ре ки – за падный и восточный. Поселковая больница была построена на западном берегу реки, на южной стороне большой дороги, а на северной стороне большой дороги, напротив больницы, находилась ветеринарная станция. Если в производственной бригаде заболевала скотина, то ее приводили на лечение на ветеринарную станцию. Ну а если пригнавший скот человек тоже чувствовал головную боль, жар и недомогание, то он, не откладывая ни одного из дел, мог поручить рабочий скот ветеринару, а потом перейти через дорогу и обратиться к врачу, чтобы тот выписал ему лекарство. Впоследствии жители городка обнаружили, что врачей с ветеринарной станции часто отряжают для ведения приема в больнице, и предложили просто объединить две больницы в одну, чтобы зря через дорогу не ходить, но правительство этой идеей так и не воспользовалось. Правда, одно время глава ветеринарной станции по совместительству исполнял и обязанности главврача поселковой больницы.

Дом культуры и площадь перед ним всегда выступали как политический и культурный центр городка. На протяжении двадцати с лишним лет в доме культуры и за его пределами часто разыгрывались различные жизненные трагикомедии. Это были и песни с плясками, эстрадные номера, музыкальная драма Люй, образцовые спектакли в исполнении драматического коллектива художественной самодеятельности городка (творческой агитбригады), и воспоминания о былых страданиях, критические митинги, семинары по практической работе и церемонии принесения присяги. На этой сцене прославляли многих передовиков, работников актива, отличников труда, отличников производства и активистов и критиковали многих помещиков, зажиточных крестьян, правых, контрреволюционеров и преступные элементы. Первые стояли на сцене с сияющими улыбками, украшенные красными цветами, с похвальными грамотами в руках. Вторые же стояли на коленях, на головах у них были высокие колпаки, на шеях висели деревянные таблички, руки их были связаны за спинами, а лица белы от ужаса. А еще были те, кому доводилось стоять и в красных цветах, и в высоких колпаках – им были знакомы оба этих ощущения. В спектаклях кто-то частенько изображал смерть, а на критических митингах людей временами забивали насмерть по-настоящему.

Горбатый старик Янь, который съежился в лавке по ремонту обуви неподалеку от дома культуры, был ярым фанатиком площадных выступлений. Иногда он с трудом выдавливал из своего кривого рта слова: «Черт возьми, и чего они там маются, лучше бы свои рваные башмаки подлатали!»

5

Погребальный зал перед домом культуры снесли. Жители городка постепенно оправлялись от своего безутешного горя. Дождливая погода простояла сорок с лишним суток, фундамент зданий и постели во многих домах поросли зеленой плесенью.

Небо стало чистым: осенний ветер принес с собой ясную погоду. В каждом дворе спешили просушить промокшие постели, одежду, обувь и всяческую хозяйственную мелочевку.

Весь Хулучжэнь приобрел вульгарный вид. На столбах электролиний вдоль большой дороги и между деревьями протянулись веревки, на которых под дуновениями ветра развевались разноцветные пододеяльники, тюфяки, пеленки, трусы в цветочек, рваные занавески. Дворовые ограды, навесы над курятниками и частокол вокруг свинарников были заставлены поношенными ботинками с прокисшими носками, ночными горшками, кадками с разносолами и подпорченной соленой рыбой. По улицам разносилась вонь, в нос били запахи затхлости и гниения, а люди, зажимая носы, убегали на окраины, чтобы насладиться давно не виданными теплыми солнечными лучами.

Урожай в том году пропал. Посевы сгнили на корню. Пока женщины хлопотали над сушкой белья, мужчины бросились в горы и тщательно собрали проросшее заплесневелое зерно – до последнего зернышка. Они притащили назад всё, чем можно набить пустые животы – кукурузу, гаолян, соевые бобы, батат, редьку, капусту, после чего принялись бранить и понукать женщин, чтобы те убрали изношенное тряпье и освободили место для просушки зерна и хвороста, который позже пойдет на разведение огня, приготовление еды и отопление.

Однажды утром И Бай и И Цянь сломя голову примчались домой и, тяжело переводя дыхание, громко закричали своему отцу, Чудовищу И:

– Плохо дело! На стене перед входом в больницу появился реакционный лозунг! Иероглифы во-от такой величины…

И Цянь нервно жестикулировал.

– Там написано «Долой антипартийные элементы – Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин, Яо Вэньюань»^[11].

Не успел И Цянь договорить, как раздался хлопок. Чудовище И со всей силы отвесил своему сыну звонкую пощечину:

– Болван! Прекрати нести эту околесицу!

Старик трясся всем телом от напряжения. Он накрепко запер двери и наглухо закрыл сыновей в комнате.

И Бай и И Цянь не врали. Накануне вечером они ворошили просушивающееся зерно во дворе производственной бригады, а утром, возвращаясь домой, чтобы позавтракать, проходили мимо ворот больницы и увидели этот жуткий лозунг. Чудовище И предупредил своих сыновей, чтобы они никому про этот лозунг не рассказывали, будто бы его и вовсе не было.

Но шила в мешке не утаишь. Бросающиеся в глаза огромные иероглифы были заранее написаны на красной бумаге, и уж потом их наклеили на стену. Лозунг быстро сорвали, и вскоре подоспела из уезда полицейская машина. На ней увезли нескольких людей – Чудовище И, Ван Личжэна, а также вдову Бай с западного берега и учителя рисования по имени Ван Дафэн из средней школы в южной части городка. И Бай и И Цянь не верили, что это совершил отец, но не могли его спасти. В ту ночь на городок опустилась мертвая тишина: не слышно было даже лая собак.

Прошел один день, и репродукторы на крыше дома культуры зазвучали особенно звонко, открыто сообщив то же самое, что можно было прочитать накануне на плакате, который сочли реакционным. Жители городка поначалу опасались покидать свои дома и уж тем более не осмеливались верить своим ушам. Уже ближе к сумеркам некоторые кадровые партийные работники городка и члены производственного отряда начали обходить дворы, сообщая о мобилизации: после ужина все жители должны были собраться на площади перед домом культуры для проведения торжественного собрания. А еще они заявили во всеуслышание, что тех, кто не придет, оштрафуют на трудодни.

Чудовище И вернулся из уездного города к полудню второго дня – уже после того, как торжественное собрание закончилось. Тот лозунг, очевидно, был не его рук делом: учитель рисования средней школы Ван Дафэн признался в содеянном. Оказывается, у него, как и у осужденного в свое время Ань Гоминя, была дурная привычка к прослушиванию «вражеских радиостанций». Эту новость он услышал на волне одной зарубежной радиостанции и сразу же слепо в нее уверовал, впав в эйфорию. Не сумев совладать со стучавшей в сердце радостью, учитель Ван поднялся с постели посреди ночи и, рискуя собственной жизнью, поспешил поведать эту новость в форме лозунга еще ни о чем не подозревавшим жителям городка. Он и не думал, что своим порывом навлечет беду на Чудовище И, вдову Бай, Ван Личжэна и еще десяток людей, у которых было пятно на репутации. Хорошо еще, что в городке вовремя зазвучали репродукторы, а то страдания этих людей не ограничились бы одним – двумя днями. Хотя под арестом их держали всего сутки с лишним, вдова Бай за это время испытала такой шок, что слетела с катушек и маялась еще более двух лет, прежде чем пришла в себя.

Ван Дафэн не удостоился похвалы и награды за то, что смело опередил события, но, с другой стороны, ему простили прослушивание «вражеских радиостанций». Как бы то ни было, он одновременно совершил и подвиг, и преступление, которые уравновесили друг друга. Он вернулся в школу и продолжил применять свои способности к художественному написанию больших иероглифов. Власти городка вдобавок к этому на время отрядили его в агитбригаду, чтобы он «разил пером как мечом и основательно раскритиковал “шайку четверых”». В результате у Ван Дафэна появилась возможность показать себя, и он в сверх урочном порядке писал лозунги и рисовал агитплакаты. Три месяца у него ушло на то, чтобы исписать все стены в городе, которые были для этого пригодны, лозунгами и призывами в черном и красном цветах. За спиной жители городка шутливо называли учителя Вана Большим Сумасшедшим или – в уважительной форме – Сумасшедшим Учителем. Прозвище Большой Сумасшедший было созвучно его имени, поэтому оно за ним и закрепилось.

6

Жителям Хулучжэня никогда и в голову не приходило, что их Вождь может умереть, и уж тем более они не предполагали, что жену их Великого Вождя могут арестовать и заклеймить. Когда это случилось, они снова погрузились в неописуемый ужас.

Не успел еще народ снять с груди белые цветы, а с предплечий – черные повязки, как снова праздновал победу, подняв красные флаги и стуча в барабаны. Эти резкие перепады настроения – переходы от горя к эйфории, спады и подъемы – многих обескураживали. К счастью, внезапных происшествий за эти годы происходило много, и у крестьян из городка сформировались способности к психологической адаптации к внезапным переменам. Они никогда не теряли присутствия духа. Голос из репродуктора – это голос партии, надо слушаться партию и идти с ней в ногу, тогда точно не ошибешься. Глава революционного комитета Гэ сказал на одном из народных митингов такие слова: «Мы должны слушаться партию, мы должны сохранять единство с ЦК. ЦК от нас слишком далеко, нельзя докладывать туда о каждом деле и ждать указаний. А раз так, то слушайтесь меня, считайте меня представителем партии. Я-то точно слушаюсь партию, и партия говорит через меня моими словами, то есть, слушаясь меня, вы слушаетесь партийных указаний. Поддерживая меня, вы поддерживаете ЦК…» Многие люди сочли, что глава Гэ говорит вполне резонно, и наперебой закричали, что обязательно будут поддерживать главу Гэ и действовать в соответствии с указаниями руководства революционного комитета.

Тремя годами ранее, после того как Ань Гоминя арестовали за тайное прослушивание вражеской радиостанции, подпольные политики Хулучжэня, у которых было одно с Ань Гоминем увлечение, сразу же притихли. Больше они не собирались втихомолку по ночам, как прежде, и не обменивались информацией из тайных источников, касающейся острых политических вопросов. А развернувшаяся полгода назад крупномасштабная разоблачительная кампания, целью которой было расследование распространения контрреволюционных слухов, тем более заставила этих людей дрожать от страха, не находя себе места. Центральными персонажами этого кружка были игравший в агитбригаде на эрху Гуань Большой Зад (настоящее имя – Гуань Чжэндэ), Ху Три Заряда со станции образованной молодежи на западном берегу (настоящее имя – Ху Сюэюн), присматривавший за фруктовыми садами Юй Баочжу, учитель средних классов Дин Чанчжи (по прозвищу Родимое Пятно На Заду) и еще несколько пареньков с машинно-тракторной станции городка.

Гуань Дэчжэн состоял в агитбригаде вместе с Ань Гоминем – они тесно общались. Когда Ань Гоминь попал в тюрьму, Гуань Дэчжэн тоже едва не угодил за ним следом. Хорошо еще, что Ань Гоминь умел держать язык за зубами и не стал выдавать Гуаня по прозвищу Большой Зад, в противном случае, каким бы большим этот зад ни был, не миновать ему беды. Гуань Дэчжэну хорошо удавался анализ положения; он умел поднять не связанные между собой пустяки на высоту, недоступную для понимания обычным людям. В свое время он предсказал точное время начала третьей мировой войны – полвторого ночи некоего дня некоего месяца не кое го года, да еще определил точное место высадки японских и советских захватчиков при их совместной атаке на Китай – им должна была стать речная коса у южного побережья городка. В разговоре он любил сгущать краски и мог настаивать на том, что большие стрекозы на кукурузных листьях – это новая разработка советских ревизионистов, представляющая собой миниатюрные разведочные вертолеты. И хотя его анализ, предположения и предсказания относительно политических, военных событий и бедствий никогда не оправдывались, в своем кругу он всё же обладал большим авторитетом, и все его очень уважали.

После того как звуки траурного марша и овации постепенно стихли, у Гуань Дэчжэна и некоторых других вновь началось обострение интереса к политике. После нескольких лет молчания они вновь начали собираться вместе и время от времени устраивали встречи в шалаше присматривавшего за фруктовым садом Юй Баочжу, анализируя государственную обстановку и события за рубежом. Они не только обсуждали вопрос о том, умер ли великий предводитель по-настоящему или нет, а если всё-таки умер, то по какой именно причине, но еще и уделяли особое внимание глубокой разнице межу понятиями «Великий Вождь» и «Мудрый Вождь». В результате нескольких ожесточенных споров все единодушно уверовали в идею Гуань Дэчжэна: Великий Вождь наверняка умер, потому что девятого сентября он собственными глазами видел, как с запада упал огромный огненный шар, оставив за собой длинный хвост, и это, несомненно, самое убедительное доказательство смерти великого человека. А остальные, вторя ему, дополнили эту историю разнообразными странными явлениями, которые они якобы видели своими глазами, и в итоге все пришли к единому мнению. Но вот относительно причин смерти у каждого было свое видение, и Гуань Дэчжэну так и не удалось выдвинуть убедительную для всех версию. Но кое-что Гуань Дэчжэн обозначил очень ясно: «Глава революционного комитета Гэ не может представлять ЦК. Представителем ЦК должен быть как минимум уездный кадровый работник первой категории». Все закивали, соглашаясь с этим.