Юные жены

Приглашения были разосланы и почти всеми приняты, так что понедельник следующей недели был выделен для намеченного грандиозного события. Ханна пришла в дурное расположение духа, потому что распорядок ее еженедельной работы был нарушен, и предсказывала, что «коли стирка да глажка не лигулярно делаютца, дак вабче ничего и нигде по-хорошему не выходит». Сбой в работе домашней машины дурно сказывался на всем предприятии в целом, однако всегдашним лозунгом Эми было «Nil desperandum!»^[2], и, раз приняв решение о том, что надо делать, она продолжала делать это, несмотря на все препятствия.

Начать с того, что не очень хорошо вышли приготовленные Ханной блюда. Цыпленок получился жестким, язык был пересолен, а шоколад не желал взбиваться как следует. Затем выяснилось, что торт и мороженое обошлись дороже, чем предполагала Эми, как, впрочем, и коляска, да и разные другие затраты, поначалу представлявшиеся пустячными, подсчитанные под конец, выглядели весьма внушительно. Бет простыла и слегла в постель; Мег была вынуждена сидеть дома из-за необычайного наплыва визитеров, а Джо настолько разошлась сама с собой во мнениях, что частота и серьезность совершаемых ею поломок и оплошностей, как и прочих неприятных случайностей, не могли не вызывать раздражения.

Было договорено, что, если в понедельник погода будет дурная, девицы приедут во вторник: это рассердило Ханну и Джо до предела. Утром в понедельник погода была в таком нерешительном настроении, какое выводит из себя сильнее, чем бесконечный проливной дождь. То чуть моросило, то недолго сияло солнце, то поднимался ветерок, и погода никак не могла принять определенное решение, пока не стало поздно и для всех других решить что бы то ни было определенно. Эми была на ногах уже на заре и тормошила спящих, торопя их вылезать из постелей и не задерживаться за завтраком, чтобы вовремя привести в порядок дом. Гостиная неожиданно поразила ее своим необычайно потрепанным видом. Однако Эми, ни на миг не задержавшись, чтобы повздыхать о том, чего ей недоставало, искусно использовала то, что имела. Она переставила кресла так, чтобы они закрыли изношенные места на ковре, и спрятала пятна на обоях статуэтками домашнего изготовления, что вкупе с вазами цветов, там и сям расставленными Джо, придало комнате вполне художественную атмосферу.

Накрытый на воздухе ланч выглядел очаровательно, и, обозревая его, Эми надеялась, что одолженный хрусталь, фарфор и серебряные столовые приборы вернутся домой в целости и сохранности. Экипажи были обещаны, Мег и матушка были полностью готовы приветствовать гостей, Бет оказалась в силах помогать Ханне «за кулисами», Джо изо всех сил старалась быть оживленной и дружелюбной, насколько ее рассеянность и головная боль, а также решительное неодобрение всего происходящего и его участников это позволяли. Пока, усталая, она одевалась, Эми подбадривала себя ожиданием тех радостных минут, когда, благополучно завершив ланч, она покатит прочь вместе со своими подругами, чтобы насладиться сугубо художественными удовольствиями, так как сломанный мост и шар-банан являли собою самые сильные стороны ее затеи.

Затем наступили часы напряженного ожидания, в течение которых она, волнуясь, перебегала из гостиной на крыльцо и обратно, а общественное мнение то и дело менялось, вслед за указаниями флюгера. Сильный ливень в одиннадцать часов, по-видимому, загасил энтузиазм тех юных леди, что должны были прибыть к двенадцати, так как ни одна не явилась, и в два часа пополудни истомленное семейство уселось под пылающими лучами солнца поглощать легко портящиеся деликатесы намечавшегося пиршества, чтобы ничто не пропадало впустую.

– Сегодня никаких сомнений по поводу погоды быть не может, так что нам надо сбегать кое за чем, чтобы быть готовыми к приему, – сказала Эми, когда солнце разбудило ее на следующее утро. Она произнесла все это оживленно, однако в тайниках своей души уже жалела, что предложила девицам и вторник, ибо ее интерес к собственной затее, как и ее торт, успел несколько утратить свежесть.

– Мне не удалось купить ни одного омара, так что сегодня тебе придется обойтись без салата, – сказал мистер Марч, вернувшись через час домой с выражением спокойного отчаяния на лице.

– Можно взять для этого цыпленка. В салате его жесткость не будет заметна, – посоветовала ему жена.

– Ханна на минуточку оставила его на кухонном столе, и до него добрались котята, мне очень жаль, Эми, – добавила огорчений Бет, все еще остававшаяся кошачьей патронессой.

– Тогда мне во что бы то ни стало нужен омар, потому что одного холодного языка явно недостаточно! – решительно заявила Эми.

– Может, мне поспешить в город и раздобыть омара? – вопросила Джо с великодушием настоящей мученицы.

– Да ты ведь тогда заявишься домой с омаром под мышкой и без всякой обертки, просто ради того, чтобы досадить мне! Я сама поеду, – отвечала Эми, чье терпение уже начинало сдавать.

Окутанная густой вуалью и вооруженная элегантной дорожной корзинкой, она отправилась в город, чувствуя, что поездка по утреннему холодку утихомирит ее взбудораженный дух и придаст ей силы справиться с трудностями дня. Не так уж быстро, но все же вожделенный объект был приобретен, как и бутылка готового соуса к нему, чтобы не терять больше времени на его приготовление, и Эми отправилась домой, весьма довольная собственной предусмотрительностью.

Поскольку в омнибусе, кроме нее, оказалась лишь одна пассажирка, сонная пожилая дама, Эми решилась уложить вуаль в карман и рассеять скуку долгого пути, попытавшись уяснить себе, куда же ушли все ее деньги. Она была настолько поглощена картой своих расходов, испещренной упрямыми цифрами, что не обращала внимания на нового пассажира, вскочившего в омнибус на ходу, до тех пор, пока не услышала, как мужской голос произнес: «Доброе утро, мисс Марч», и, подняв глаза, узрела одного из самых элегантных друзей Лори по колледжу. Всей душой надеясь, что он выйдет раньше ее, Эми совершенно игнорировала корзину, стоявшую у ее ног, и, поздравив себя с тем, что на ней новое дорожное платье, отвечала на приветствие молодого человека весело и с обычной своей обходительностью.

Они разговорились, и их беседа шла великолепно, потому что главная забота Эми очень скоро ее оставила, поскольку стало известно, что юный джентльмен выйдет первым, и она оживленно болтала в какой-то на удивление высокопарной манере, когда пожилая дама, собираясь выходить, пошла к двери; запнувшись, она опрокинула корзину и – о ужас! – омар, такой вульгарно огромный и блестящий, открылся высокородному взору потомка Тюдоров.

– Клянусь Юпитером, она забыла свой обед! – воскликнул ничего не подозревающий юноша, тросточкой заталкивая ярко-красное чудовище обратно в корзину и готовясь вынести ее прочь вслед за пожилой дамой.

– Не надо, прошу вас… он… он мой! – пролепетала Эми, лицо у нее было почти того же цвета, что ее омар.

– Ох, в самом деле? Прошу прощения. Необыкновенно замечательный экземпляр, не правда ли? – произнес Тюдор с великолепным присутствием духа сохраняя вид трезвой заинтересованности, что делало честь его воспитанию.

Эми пришла в себя сразу, едва переведя дыхание; она мужественно поставила корзину на сиденье рядом с собой и, рассмеявшись, спросила:

– А вам не хотелось бы попробовать немножко салата, для которого он предназначен, и повидаться с очаровательными юными леди, которым предстоит его отведать?

Вот что называется такт! Ибо Эми затронула две главные слабости мужской души. Омар немедленно попал в окружение самых приятных реминисценций, а любопытство по поводу «юных леди» отвлекло внимание потомка Тюдоров от комического происшествия.

«Он, разумеется, посмеется и позубоскалит об этом с Лори, но я ведь их не увижу, а это уже утешение!» – подумала Эми, когда Тюдор, раскланявшись, вышел из омнибуса.

Дома Эми ни словом не обмолвилась об этой встрече (хотя обнаружила, что из-за опрокинутой корзинки ее новое платье сильно пострадало от соуса, извилистыми ручейками пробиравшегося вниз по юбке), однако она упорно продолжала подготовку к приему, что теперь казалось ей гораздо менее приятным, чем прежде, и в двенадцать часов все снова было готово. Ощущая, что соседи весьма интересуются ее предприятием, она стремилась сегодняшним грандиозным успехом стереть из их памяти свою вчерашнюю неудачу, так что попросила подать шар-банан к этому времени и величественно отбыла встречать своих гостей, чтобы доставить их на банкет.

– Я слышу шум колес, они едут! Пойду-ка встречу их на крыльце. Это будет выглядеть гостеприимно, а мне хочется, чтобы бедная девочка после всех неприятностей осталась приемом довольна, – проговорила миссис Марч, сопровождая свои слова делом. Однако первый же взгляд с крыльца побудил ее вернуться назад, и выражение ее лица было бы трудно описать, потому что в шар-банане, совершенно потерявшись в большом открытом экипаже, сидела Эми, а с нею – одна юная леди.

– Бежим, Бет! Поможем Ханне убрать половину приборов со стола! Абсурд – предлагать ланч на двенадцать персон единственной гостье, – вскричала Джо, спеша вниз, слишком возбужденная и неспособная задержаться даже затем, чтобы рассмеяться.

И в дом вошла Эми, поразительно спокойная, проявляющая восхитительную сердечность к единственной гостье, выполнившей свое обещание. Остальные члены семейства, весьма приверженные драматическому искусству, прекрасно исполняли свои роли, и мисс Элиотт нашла, что они – исключительная по своей замечательности компания, так как было совершенно невозможно хоть как-то утихомирить веселье, их всех обуявшее. Переделанный ланч был радостно съеден всеми участниками, студия и сад посещены, проблемы искусства с энтузиазмом обсуждены. Эми попросила подать двухместный кабриолет (увы элегантному шар-банану!) и без всякой помпы повозила свою гостью по округе до захода солнца, когда «вечеринка ушла».

К тому моменту, как Эми, уже пешком, вернулась домой, очень уставшая, но, как всегда, совершенно спокойная, малейшие следы незадавшегося пира успели исчезнуть, кроме подозрительной складочки, наметившейся у Джо в уголках рта.

– Какой подходящий денек выдался сегодня для вашей поездки, моя дорогая, – уважительно промолвила миссис Марч, словно в гостях у дочери побывали все двенадцать девиц.

– Мисс Элиотт очень милая девушка, и, по-моему, ей у нас понравилось, так мне показалось, – с необычайной теплотой заметила Бет.

– А ты не могла бы уделить мне немножко от твоего торта? Ко мне столько народу приходит, торт мне и правда очень нужен, я не умею делать такие вкусные вещи, какие получаются у тебя, – серьезно сказала Мег.

– Да возьми его весь, у нас только одна я – сластена, и он тут просто заплесневеет, пока я с ним расправлюсь, – отвечала Эми, со вздохом подумав о том, сколько всего было щедро вложено в эти «вкусные вещи» ради такого результата.

– Как жаль, что Лори нет с нами, чтобы нам помочь, – начала было Джо, когда они садились за стол, чтобы второй раз за два дня съесть салат и мороженое.

Предостерегающий взгляд матери остановил дальнейшие замечания, и семейство продолжало есть в героическом молчании, пока мистер Марч довольно нерешительно не проговорил:

– Салат был одним из любимейших блюд у древних, и Эвелин…

На этом месте взрыв дружного, неудержимого хохота прервал краткую «историю салатов», к великому изумлению ученого джентльмена.

– Да уложите все это в корзину и отнесите Хаммелям! Немцам нравится такая мешанина! А меня уже от одного взгляда на это тошнит, и я не вижу причин для того, чтобы вам всем приходилось умирать от переедания из-за моей дурости, – воскликнула Эми, отирая слезы, выступившие от смеха у нее на глазах.

– А я думала, что помру, когда увидела только вас двоих, с грохотом трясущихся по дороге в этом, как его там, словно два крохотных ядрышка в огромной ореховой скорлупе, и маменьку, величественно стоящую на крыльце, чтобы встретить эту толпу девиц! – вздохнула Джо, совершенно обессилев от смеха.

– Мне очень жаль, милая, что ты разочарована, но мы все делали все, что в наших силах, чтобы ты осталась довольна, – сказала миссис Марч, и в тоне ее звучало материнское сочувствие.

– Но я довольна. Я смогла сделать то, что наметила, и не моя вина, что предприятие потерпело неудачу. И я себя этим утешаю, – ответила Эми, и тут голос ее чуть дрогнул. – Я вам всем очень благодарна и буду еще более благодарна, если вы не станете напоминать мне об этом хотя бы месяц.

Никто из них не напоминал ей об этом много месяцев, однако слово «пир» долго вызывало у всех улыбку, а в день рождения Эми подарком от Лори стал крохотный коралловый брелок в виде омара для цепочки ее карманных часов.

Глава четвертая
Уроки литературы

Фортуна неожиданно подарила Джо свою улыбку, подбросив на ее пути счастливый пенни. Если говорить точно, он не был золотым, этот пенни, но я сомневаюсь, чтобы даже полмиллиона могли принести ей больше радости, чем та малая сумма, какая попала ей в руки таким образом.

Раз в несколько недель она непременно и надолго укрывалась у себя в комнате, надевала «бумагомарательский костюм» и «окуналась в пучину», как она это называла, всею душой и сердцем погружаясь в работу над своим романом, ибо «пока он не закончен, ей не найти покоя». Ее бумагомарательский костюм состоял из черного шерстяного передника, о который Джо могла, когда ей заблагорассудится, отирать перо, и шапочки из того же материала, украшенной веселым красным бантом, под которую она убирала свои отросшие волосы, когда все палубы были очищены и подготовлены к решительным действиям. Шапочка являла собою предостерегающий маяк вопрошающим взглядам остальных членов семьи; сами же они в такие периоды держались на расстоянии, решаясь лишь просовывать голову в дверь и только в половине этих редких случаев задавать вопрос: «Как, Джо, огонь гениальности еще пылает?» И даже такой вопрос они задавали не всегда, поскольку внимательно следили за шапочкой и поступали соответственно. Если сия выразительная деталь костюма была низко надвинута на лоб, это служило знаком, что идет тяжкая работа; в волнующие моменты шапочка лихо сдвигалась набекрень, а когда автора обуревало отчаяние, ее напрочь сдирали с головы и даже швыряли на пол. В такое время любопытствующий молча втягивал голову обратно, и до тех пор, пока веселый красный бант не становился снова виден высоко над гениальным лбом, никто из родных не отваживался обратиться к Джо. Сама она отнюдь не считала себя гениальной, однако, когда на нее находил «писательский стих»*, она целиком и полностью отдавалась ему, забывая о заботах и нуждах, не замечая дурной погоды, живя в счастливом покое и безопасности воображаемого мира, в окружении множества друзей, почти столь же реальных и дорогих ей, как те, кого она знала во плоти. Она забывала об утомленных глазах, ее еда стояла нетронутой, день и ночь оказывались для нее слишком кратки, чтобы вдоволь насладиться тем счастьем, что нисходило на нее только в часы «бумагомарания» и делало эти часы столь яркими, что их стоило прожить, даже если бы они не приносили иных плодов. Божественное вдохновение длилось неделю, а то и две, а затем Джо возникала из «пучины» голодная, невыспавшаяся и сердитая или же приунывшая.

И вот теперь она как раз оправлялась от одного из этих приступов, когда ее уговорили сопроводить мисс Крокер на некую лекцию и в награду за это доброе деяние она обрела новую идею. Лекция была о египетских пирамидах, из программы «Народный курс», и Джо даже подивилась выбору такой темы для такой аудитории, однако приняла как должное, исходя из того, что какое-то огромное социальное зло, вероятно, окажется исправленным или какая-то огромная общественная нужда удовлетворена, если будут раскрыты великолепие и краса фараонов тем слушателям, чьи мысли заняты ценами на уголь и на муку, а жизнь посвящается решению загадок более трудных, чем загадка Сфинкса.

Джо с мисс Крокер явились рано, и, пока мисс Крокер поправляла пятку своего чулка, Джо развлекалась, рассматривая лица людей, сидевших на скамье рядом с ними. Слева от нее расположились две матроны с массивными лбами и в соответствующих шляпах, напоминающих чепцы, они обсуждали Женские Права и плетение кружев. Далее она увидела парочку скромных влюбленных, безыскусно державшихся за руки, мрачную старую девушку, поедавшую мятные лепешечки из бумажного кулька, и пожилого джентльмена, погруженного в предварительную дрему под прикрытием желто-пестрого носового платка. Справа же ее единственным соседом был прилежного вида паренек, поглощенный чтением газеты. Это было иллюстрированное издание, и Джо внимательно вгляделась в ближайшее к ней произведение искусства, праздно интересуясь тем, какое поистине удачное стечение обстоятельств нуждалось в мелодраматическом описании: индеец в полном боевом облачении валился в пропасть вместе с волком, вцепившимся ему в горло, в то время как неподалеку от них двое разъяренных молодых джентльменов, с ненатурально маленькими ножками и огромными глазами закалывали друг друга шпагами, а на заднем плане какая-то растрепанная женщина с широко открытым ртом убегала прочь.

Оторвавшись от чтения, чтобы перевернуть страницу, паренек заметил, куда Джо смотрит, и с мальчишеским добродушием, не колеблясь предложил ей половину газеты со словами: «Хотите почитать? Ох и первоклассная же это история!»

Джо с улыбкой приняла предложенное, ведь она так и не переросла своей особой приязни к мальчишкам, и очень скоро оказалась втянута в обычный лабиринт любовных и загадочных приключений и убийств, ибо история эта принадлежала как раз к такого рода легкой литературе, где страсти правят бал, а когда автору недостает изобретательности, грандиозная катастрофа очищает сцену от половины personae dramatis^[3], оставляя другой половине возможность бурно радоваться поражению первой.

– Здорово, верно? – спросил паренек, когда взгляд Джо пробежал последний абзац ее части рассказа.

– Ну, думаю, вам или мне удалось бы это сделать ничуть не хуже, если бы мы попробовали, – отвечала Джо, пораженная тем, как его восхищает такая чушь.

– А я бы посчитал себя настоящим счастливчиком, если б смог. Она здорово зарабатывает на таких рассказах, как я слышал. – И паренек указал на имя автора: «Миссис С.Л.Э.Н.Г. Нортбери»* под названием рассказа.

– А вы с нею знакомы? – спросила Джо, с неожиданно проснувшимся интересом.

– Нет, но я читаю все, что она пишет, и знаком с одним парнем из конторы, где печатается эта газета.

– И вы говорите, она хорошо зарабатывает рассказами вроде этого? – И Джо с гораздо большим уважением взглянула на взволнованную группу героев и густую россыпь восклицательных знаков, украшавших газетную страницу.

– Еще бы нет! Она знает, что людям нравится, так и пишет. За то ей и платят так хорошо.

Тут лекция началась, однако Джо слышала из нее очень немного, так как, пока профессор Сэндс скучно разглагольствовал о Бельцони*, Хеопсе, скарабеях и иероглифах, она украдкой списывала адрес газеты и принимала дерзостное решение участвовать в конкурсе на сенсационный рассказ за стодолларовый приз, предлагаемый на ее страницах. К тому моменту, как лекция закончилась и слушатели проснулись, Джо успела построить себе великолепное состояние (отнюдь не первое, построенное на бумажном фундаменте) и уже углубилась в сотворение своего рассказа, не зная пока, устроить ли ей дуэль до побега влюбленных или после убийства.

Дома она никому о своем плане не сказала, но на следующий же день принялась за работу, чем обеспокоила свою матушку, которая всегда выглядела несколько взволнованной, когда «гениальность начинала пылать». Джо еще не приходилось писать в этом стиле, она удовлетворялась весьма мягким романтизированием для газеты «Спред Игл». Ее собственный опыт и беспорядочное чтение теперь послужили ей на пользу, поскольку давали хоть какое-то представление о драматическом эффекте, а также предоставляли сюжет, язык и костюмы. Ее рассказ был настолько же полон безрассудств и отчаяния, насколько ее ограниченное знакомство с такими неприятными явлениями позволяло ей этого добиться, и, поместив действие рассказа в Лиссабон, она в качестве впечатляющей и вполне подходящей развязки завершила его землетрясением*.

Рукопись была тайно отправлена в сопровождении записки, где скромно говорилось, что, если рассказ не получит приза, на который автор вряд ли может надеяться, она будет рада любой сумме, какой он, по мнению редакции, заслуживает.

Полтора месяца – долгий срок для того, кто ждет, и еще более долгий для девушки, не желающей выдать тайну, однако Джо справилась и с тем и с другим и уже начала было терять всякую надежду даже на то, что вообще сможет снова увидеть свою рукопись, когда пришло письмо, от которого у нее чуть не перехватило дух, ибо, едва она распечатала конверт, как из него, прямо ей на колени, выпал чек на сто долларов. Целую минуту она глядела на него так, будто это была змея, потом прочла письмо и расплакалась. Если бы добродушный джентльмен, написавший это любезное письмо, знал, какое несказанное счастье принес он своему ближнему, я думаю, он посвятил бы часы своего досуга – если они у него есть! – именно такому развлечению, ведь для Джо это письмо оказалось значительно большей ценностью, чем деньги: оно ее поощряло, и ей, после многолетних усилий, приятно было сознавать, что она научилась что-то делать, пусть хотя бы только писать сенсационные рассказы.

Редко можно было бы увидеть женщину более гордую, чем Джо, когда, овладев собою, она взволновала все семейство, появившись перед родными с письмом в одной руке, чеком в другой, и объявила, что она выиграла приз. Разумеется, был устроен грандиозный праздник, а когда рассказ вышел, все и каждый его прочитали и похвалили, хотя ее отец, сказав, что язык рассказа хорош, романтический эпизод свеж и крепко сбит, а трагедия поистине волнует, покачал головой и добавил в свойственной ему, «не от мира сего», манере:

– Ты способна сделать гораздо лучше, Джо. Стремись к наивысшему и никогда не думай о деньгах.

– А мне кажется, что деньги в этом деле и есть самое лучшее, – заявила Эми, устремив на магический листок бумаги почтительный взор. – Что ты будешь делать с таким богатством?

– Отправлю Бет с мамой к морю на месяц-другой, – не задумываясь, ответила Джо.

К морю они и отправились после множества споров и обсуждений, и хотя Бет вернулась не такой розовощекой и пухленькой, как можно было бы желать, ей стало гораздо лучше; зато миссис Марч объявила, что чувствует себя помолодевшей на десять лет. Так что Джо была вполне удовлетворена тем, как сумела вложить свои призовые деньги, и с веселым воодушевлением принялась за работу, намереваясь заработать побольше таких восхитительных чеков. Она и правда в тот год заработала их несколько и почувствовала себя в доме некоей силой, поскольку магией пера ее «чепуха» превращалась в земные блага для всей семьи. «Дочь герцога» уплатила по счету мясника, «Призрачная рука» расстелила в гостиной новый ковер, а «Проклятие семьи Кавентри» обернулось благословением для семьи Марч, дав им возможность запастись бакалейными продуктами и купить кое-какую одежду.

Богатство, несомненно, вещь весьма желательная, но и у бедности есть своя привлекательная – солнечная – сторона, и одна из приятных черт этих неприятных обстоятельств – глубочайшее удовлетворение, которое дает усердная работа мысли или рук, и именно необходимости мы обязаны вдохновением, принесшим миру благословенно мудрые, прекрасные и полезные дары. И Джо с наслаждением вкусила от этого удовлетворения и перестала завидовать более богатым подругам, довольная тем, что может сама обеспечивать свои нужды, ни у кого не прося ни гроша.

Мало кто обратил внимание на ее рассказы, тем не менее своего читателя они нашли, и, ободренная этим, Джо отважилась на дерзновенный рывок к славе и деньгам.

Переписав свой роман уже в четвертый раз, прочитав его всем своим самым близким друзьям и предложив его, со страхом и трепетом, трем издателям, она в конце концов решила от него избавиться, поскольку по условиям требовалось сократить роман на треть и убрать из него как раз те части, которые ей самой особенно нравились.

Созвав семейный совет, Джо сказала:

– Ну, вот. Теперь я должна либо свалить все это в свой старый кухонный стол, обитый жестью, пусть он там плесневеет, либо напечатать книжку за свой счет, или уж порезать рукопись на куски для удобства покупателей в лавках и по возможности хоть что-то за это получить. Слава – прекрасная вещь для домашнего обихода, да только деньги гораздо удобнее, поэтому мне хотелось бы узнать, что считают по этому важному поводу участники нашего заседания.

– Не стоит портить свою книжку, девочка моя, в ней есть нечто большее, чем ты сейчас видишь, и ее идея разработана очень хорошо. Пусть она отлежится и дозреет, – таков был совет ее отца, у которого слово никогда не расходилось с делом: он сам терпеливо прождал тридцать лет, пока созрели плоды его труда, и даже теперь, когда они стали сладкими и сочными, не торопился их собирать.

– Мне представляется, что Джо больше выиграет не ожиданием, а не оставляя стараний, – сказала миссис Марч. – Критика – наилучшая проверка такой работы, ибо выявляет в ней как незамеченные достоинства, так и недостатки, а это поможет ей в следующий раз написать лучше. Мы слишком пристрастны, но хвала и хула посторонних окажется полезной, даже если Джо станет получать меньше денег.

– Да, – нахмурила брови Джо. – В том-то и дело. Я столько возилась с этой штукой, что уже и в самом деле не понимаю, хороша ли она, плоха или ни то ни се. Мне очень помогло бы, если бы нашлись спокойные, беспристрастные люди, которые посмотрели бы ее и сказали мне, что они о ней думают.

– А я бы ни слова из нее не выкинула. Ты ее испортишь, если согласишься, потому что ее интерес заключен более в мыслях и чувствах, чем в действиях людей, и все запутается, если ты по ходу дела не станешь ничего объяснять, – сказала Мег, в твердом убеждении, что этот роман – самая замечательная из всех когда-либо написанных книг.

– Но мистер Аллен говорит: «Уберите объяснения, сделайте роман кратким и драматичным, пусть сами персонажи рассказывают эту историю», – прервала ее Джо, имитируя тон издателя.

– Ну и сделай, как он говорит. Он знает, что станут покупать, а мы – нет. Сделай хорошую популярную книжку и получи столько денег, сколько сможешь. Со временем, когда у тебя будет имя, ты позволишь себе отвлекаться и описывать в своих романах людей с философскими и метафизическими идеями, – сказала Эми, рассматривая проблему с сугубо практической точки зрения.

– Ну, – воскликнула, рассмеявшись, Джо, – если мои герои высказывают философские или метафизические идеи, то я в этом ни капельки не виновата, потому что сама я про такие вещи ничего не знаю, разве только то, что папа порой говорит. Если какие-то из его идей замешались в мой роман, тем лучше для меня. А ты-то что скажешь, Бет?

– А мне так хотелось бы поскорей увидеть его в печати! – вот и все, что произнесла Бет, и она улыбалась, говоря это. Однако, совершенно бессознательно, она сделала ударение на слове «поскорей», а глаза ее, так и не утратившие детского чистосердечия, были печальны. На миг это их выражение пронзило сердце Джо холодком дурного предчувствия, и она решила предпринять свою маленькую авантюру «поскорей».

Итак, со спартанской твердостью юная писательница уложила своего первенца на стол и искромсала его безжалостно, словно какая-нибудь людоедка. В надежде угодить всем и каждому, она учла все полученные ею советы и, подобно старику с ослом из известной басни, не угодила никому*.

Отцу Джо понравилась метафизическая струйка, бессознательно просочившаяся в роман, так что она получила разрешение остаться, хотя у автора были сомнения на этот счет. Мама полагала, что в книге чуть многовато описаний. Прочь описания, а с ними вместе – многие необходимые, связующие рассказ нити. Мег восхищалась трагической линией, так что Джо сгустила краски до предела, чтобы угодить сестре, а поскольку Эми возражала против смешных сцен – с самыми лучшими намерениями, какие можно себе представить, – Джо притушила веселые эпизоды, облегчавшие мрачный характер повествования. Затем, довершая развал, она сократила роман на треть и легковерно отправила незадачливую тоненькую рукопись, словно ощипанную малиновку, в большой, занятый своими делами мир, навстречу ее судьбе.

Ну что же, роман был напечатан, а Джо получила триста долларов и множество похвал, хотя не меньше и хулы: и того и другого больше, чем ожидала, настолько больше, что впала в невероятную растерянность, из которой ей пришлось выбираться довольно долгое время.

– Вы говорили, маменька, что критика мне поможет. Но как же это возможно, если она так противоречива, что я не пойму – написала ли я многообещающую книгу или нарушила все десять христианских заповедей? – вскричала бедная Джо, перебирая груду отзывов, которые она просматривала, каждую минуту переходя от гордости и радости к гневу и отчаянию. – Вот, например, один критик пишет: «Изысканная книга, полная правды, красоты и искренности». Тут все мило, чисто и здорово, – продолжала растерявшаяся писательница. – А вот следующий: «Сама теория книги дурна, книга полна патологических измышлений, идеи ее спиритуалистичны, а персонажи ненатуральны». Но ведь у меня не было никакой теории книги, я не признаю спиритуализма, а персонажи мои взяты из жизни, я не вижу, как этот критик может оказаться прав. Еще один говорит: «Это один из лучших американских романов, появившихся за многие годы». (Ну, я-то знаю и получше!) А еще один утверждает: «Хотя роман оригинален и написан с большой силой и чувством, эта книга опасна». Ничего подобного! Некоторые над ним смеются, другие – перехваливают, и почти все настаивают, что я развиваю какую-то глубокую теорию, а я просто писала все это ради собственного удовольствия и из-за денег. И мне жаль, что он не напечатан целиком, лучше бы уж совсем не издавать – ужасно, что обо мне так неверно судят!

Все семейство Джо и ее друзья не жалели слов утешения и добрых советов. И все же это время было весьма тяжким для тонко чувствующей, пылкой Джо, которая желала сделать как можно лучше, а получилось явно хуже. Тем не менее это пошло ей на пользу, ибо критика тех, чье мнение реально оказалось стоящим, послужила к наилучшему воспитанию автора, и, когда первая горечь прошла, Джо смогла позволить себе посмеяться над злосчастной книжкой, но все же не отвергать ее, и почувствовала, что благодаря нанесенным ей ударам она стала мудрее и сильнее.