Лонтано

3

Выходя от родителей, Гаэль обычно блевала.

Она заскочила в кафе, где туалет не слишком омерзителен, на углу улиц Монсо и Лисбон и сделала что нужно. Подростком она перепробовала все возможные техники блевания, от соленой воды до зубной щетки, запихнутой в глубину горла. Сегодня ее рвало по первому требованию. Достаточно было подумать о чудовищной материнской стряпне, и готово дело.

На улице ей стало лучше. Сентябрь выплачивал неустойку. После хмурого лета и ранней осени несколько солнечных дней были совсем не лишними. Она спустилась по авеню Мессины, наслаждаясь видом. Тени древесных крон дрожали на асфальте. Острые лучики света пробивались сквозь листву. Эта авеню была квинтэссенцией османовского Парижа. Балконы, атланты и кариатиды на каждом этаже нависали над раскидистыми платанами. Гаэль чувствовала себя королевой в аллеях Версаля.

Пройдя по улице Миромениль, она свернула налево, на улицу Пантьевр, и добралась до своего дома. Вокруг было пустынно. Несмотря на яркое солнце, в этих узких улочках ощущалось что-то мрачное. Она долго колебалась, прежде чем выбрать студию, расположенную в нескольких метрах от площади Бово – берлоги чудовища. В конце концов она решила проигнорировать этот факт. Победить врага – значит больше о нем не думать.

Наклонные мансардные стены, небольшие окошки, паркет из широких плашек, по которым так приятно ступать босыми ногами, – она не стала ничего обставлять, потому что хотела, чтобы это пространство было похоже на ее собственное существование: чистую страницу, которую предстоит заполнить. Единственное, чем она дорожила, была ее библиотека. Яркие обложки изданий «Пресс Юниверситер», университетских серий, коричнево-зеленые с позолотой издания «Плеяды», сигарный оттенок очерков Фрейда… Ниже – подборка биографий с яркими пестрыми корешками, по образу и подобию ее собственных увлечений. Гаэль знала все о Ницше и Витгенштейне, но зачитывалась также биографиями Шакиры, Милен Фармер, Аннет Вадим… Она чувствовала себя одновременно революционеркой и женщиной-вещью, интеллектуалкой и простушкой. Пока еще сама не разобралась.

Японский жареный чай. Маска из глины на лицо. Письменный стол. После воскресного обеда и экспресс-блевания третьим ритуальным действием было наведение порядка в своем профессиональном мирке. Обновление страничек в соцсетях, чтение полученных мейлов, редактирование твитов… Для актрисы очень важно регулярно поддерживать контакт со своими фанами – даже если они не толпятся у дверей. Она отправила СМС своему агенту, чтобы предупредить, что зайдет завтра после полудня: вот уже несколько недель та не могла добыть для нее ни одного кастинга.

Потом перебрала свой боевой арсенал: резюме, фотографии, публикации в прессе… Она обожала работать за столом, как какой-нибудь мастер-ремесленник. Вылизывала резюме, ретушировала фотографии, копировала отчеты о показах, писала режиссерам… Вся ее карьера сводилась к нескольким строчкам. Однажды она вела передачи о покере на Нете, сыграла несколько ролей второго плана в телефильмах. А еще один раз сыграла тупую блондинку в полнометражной ленте, но ее сцену вырезали.

Получалось немного. Особенно если учесть, скольких усилий это стоило – сотни кастингов, ужинов, ночей, проведенных в клубах с так называемыми заметными продюсерами. В конечном счете она была далека от того, чтобы зарабатывать себе на жизнь. И еще дальше от грааля актеров: пятисот семи ежегодных рабочих часов – суммы, которая позволяет рассчитывать на пособие по безработице. Поэтому она сводила концы с концами другим способом.

Когда ее подначивали на эту тему, она отбивалась: «Феминизм – это хорошо для лесбиянок и мещанок. Женщины настоящие, у которых нет ни гроша, готовы на все, чтобы выкрутиться, и плевать хотели на паритетное участие в Ассамблее или на то, правильно ли говорить „писательница“ применительно к женщине». А если ей напоминали, что она сама была «папиной дочкой», добавляла: «Я то, чем решила быть. И все начала с нуля».

Гаэль не лгала. С момента совершеннолетия она не прикоснулась ни к единому отцовскому евро. Она даже закрыла свой счет в банке и открыла новый на имя приятельницы – чтобы этот говнюк не мог перечислять ей деньги.

Да, она подрабатывала шлюхой, но из-за неподкупности и цельности характера.

Кстати, она не считала, что ее чистота может быть запятнана такого рода бизнесом. Ее артистическое призвание оставалось нетронутым. Примерами ей служили Брижит Бардо, Мэрилин Монро, Скарлетт Йохансон. Чувственные актрисы, они в то же время были великими артистками. Тело было их козырем, ну и что? Она воображала себя в роли Камиллы, лежащей на террасе виллы Малапарте в «Презрении»,^[19] или же Душечкой, соблазняющей Тони Кёртиса на борту яхты в ленте «В джазе только девушки». Искусство, конечно же, но искусство, обладающее формами.

На повестке дня запрос на рабочую визу в США. Рано или поздно любая актриса говорит себе, что удача улыбнется ей за океаном. Гаэль не питала никаких иллюзий, но хотела верить, а главное – попробовать. В случае провала она ни о чем бы не пожалела.

Она взяла свое досье, полистала документы, готовясь к встрече в консульстве. Все было в порядке. Она собрала свидетельства своих достоинств, серьезного отношения к профессии, надежности в работе. Фиктивные отзывы, полученные в обмен на минеты и бесплатные постельные игры. Она также заручилась обещанием работы в Штатах, что было несложно: продюсеры, которых она знала, имели свои компании и там. Это были те же люди, что выдали ей характеристики для обоих берегов Атлантики.

Эти свидетельства и фиктивные контракты навеяли на нее грусть. Досье было подобием ее жизни: фальшивкой. Но она в очередной раз предпочитала ложь той пропасти, которая разверзалась у нее под ногами, если она допускала хоть на долю секунды, что все ее планы тщетны. Отказаться от мечты – все равно что отказаться от жизни.

Ее глаза остановились на настенных часах – киношная хлопушка с закрепленными на ней циферблатом и стрелками, память о ее единственной поездке в Лос-Анджелес. 15:45. Она вздрогнула. У нее совершенно вылетел из головы назначенный на 16:00 «крупный план». Именно так она именовала свои интимные визиты по восемьсот евро.

Она бросилась в ванную, смыла маску из глины Мертвого моря. Вспомнила, что ожидающий ее тип – китайский финансист. «План» был ей рекомендован одной сводней-любительницей с авеню Ош. Она подняла голову и глянула на себя в зеркало. Увидев овальное лицо, монгольские скулы и глаза сибирской хаски, она взяла себя в руки и крепко вцепилась в край раковины.

Китаец. Отлично подходит для того, что у нее на уме.

4

София назначила ему встречу в Люксембургском саду.

Эрван припарковался на улице Бонапарта и вошел в сад через ворота на улице Вожирар.

Держа в каждой руке по племяннику, он миновал площадку для игры в петанк, потом теннисные корты: итальянка говорила об игровой зоне чуть дальше. Мысль, что он ее сейчас увидит, вызывала в нем трепет возбуждения.

Встретив ее в первый раз, Эрван задрожал. Во второй раз – надулся. В третий – что-то забормотал. Потребовалась четвертая или пятая встреча, чтобы он вновь обрел природную сдержанность. Только тогда он смог ее рассмотреть. София не была красивой: она была идеальной. Такая красота достойна глянцевых страниц журналов и киноэкранов, но ее прелести были не для продажи. Она была миллионершей, и принадлежность к высшей касте придавала ей еще больше величественности.

Когда в 2003-м Лоик привез ее в своих нью-йоркских чемоданах, Эрван спросил себя, как этот обдолбанный мозгляк умудрился покорить такую богиню. Отец задал себе тот же вопрос. Как хорошие сыщики, они провели собственное расследование и с изумлением выяснили, что София куда богаче Лоика. Она была дочерью предпринимателя из пригорода Флоренции, который сколотил себе состояние на торговле металлом и женился на графине Бальдуччи, разорившейся, но отдаленно связанной родством со славными Альдобрандески. София унаследовала красоту отца (физиономию владетельного синьора) и элегантность матери, презрительность одной и жесткость другого. Образование довершило все остальное. Детство в Сент-Морице с немецкой гувернанткой, частная школа в Милане, потом Университет Луиджи Боккони и Миланский университет языка и коммуникаций. Она набралась опыта на Уолл-стрит и наконец открыла для себя любовь в объятиях Лоика.

Морваны поверить не могли. Они были мужиками и в первую очередь копами. У них в голове не укладывалось, чем тип вроде Лоика может привлекать женщин. Его красивое лицо, тонкие руки, обезоруживающая улыбка – этого им было понять не дано. Как и того мистического магнетизма, которым наркоманы всегда притягивают девушек. Порок завораживает, потому что своими антеннами самок они чувствуют, что это притяжение навсегда останется самым сильным. Не говоря уже о чарующей привлекательности сорвиголовы, который играет со смертью…

Несколько месяцев спустя начались приготовления к свадьбе. Эрван втихую смаковал глухое противоборство отцов. В правом углу – старый африканский лис, суперкоп-махинатор, имеющий загадочные интересы в Конго. В левом – Джованни Монтефиори, по прозвищу Кондотьер, близкий к клану Берлускони и, без сомнения, связанный с кучей мафиозных ответвлений. Две акулы инстинктивно невзлюбили друг друга, потому что представляли два лика одной и той же гнили.

Молодые поженились на дорогущем швейцарском курорте Церматт, под снегом, на санях. Дурь отпрысков богачей. Монтефиори снял все окрестные шале, Морван оплатил банкет в одном из палас-отелей курорта.

Отправленный ночевать в сторожку, Эрван тут же решил, что позаботится об этих детях, не знающих жизни. Мало-помалу он приобрел при них законное положение телохранителя – еще один слуга среди прочих. Ему нравилась эта роль: крепыш в дешевом костюме, этакая напрочь лишенная элегантности безъязыкая скотина, с которой принцесса поддерживает добрые отношения, чтобы защитить «малыша».

Ибо теперь они стали союзниками. София следила за мужем и ограничивала его в потреблении кокаина (он больше не прикасался ни к героину, ни к алкоголю). Эрван отыскивал его, когда тот исчезал на целую ночь, а иногда и на неделю.

С годами ему стало казаться, что теперь он раскусил Итальянку. После великосветских приемов, уик-эндов в Портофино, путешествий на борту роскошных яхт он определил для себя ее пределы. Она любила Лоика, но это чувство не выходило за рамки ее социального класса. Брак был не более чем очередным этапом ее легкой жизни. В сущности, она не была ни высокомерной, ни заботливой: она являлась естественным продуктом итальянской буржуазии, держащейся за свои привилегии и условности своего мира. Запрограммированная машина, идеальная и очаровательная, в которую забыли вставить главную деталь: сердце.

Он ошибался. Рождение Лоренцо выявило ее настоящее лицо. Великой любовью Софии были ее дети. Лоик оказался всего лишь преамбулой, неизбежным этапом. Но почему она выбрала в качестве производителя наркомана? За его красоту? Улыбку? Ум? Позже, когда она носила Милу, София окончательно сбросила маску. С Лоиком все не ладилось, но ее это больше не занимало. Он свою роль сыграл. Если бы ему не удалось произвести потомство, его бы выставили вон. Или она бы его уничтожила. Как паучихи, которые убивают самца после спаривания.

– Там мама!

Она сидела на скамейке у игровой площадки. Мила и Лоренцо отпустили дядины руки и пустились бегом. Она встала, чтобы обнять их, и поискала его глазами. Кивнула Эрвану, оплатила вход для детей и повернулась к нему.

И сразу шум вокруг, мелькание прогуливающихся людей, кружение первых опавших листьев – все отошло на задний план. София предстала перед ним как в кино, когда камеру наводят на героиню, а декорации становятся размытыми.

Ее лицо, казалось, состояло из золотых созвучий, образующих симфонию, совершенную в каждой детали. Лоб, брови, нос, скулы – все было единой линией, единой восхитительной гладкостью. Белая кожа напоминала идеальную отполированную поверхность морской гальки. Непонятно, как эта плоть могла дышать. Губы, почти бесцветные, казались простой складкой в камне. София и не собиралась скрывать их бледность, а потому не наносила никакой косметики, непринужденно сияя обнаженными чертами. Венчали эту картину длинные темные волосы, расчесанные на прямой пробор, как на старых фотографиях Дэвида Гамильтона. Она скорее походила на фермершу-баптистку, чем на итальянскую фифу.

Однако две детали смягчали строгость ее облика. Веснушки на щеках вносили нотку шаловливой юности. Другой особенностью были тяжелые низкие веки, говорившие об евразийских корнях и вносившие нечто потаенное, вид утомленный и меланхоличный, смущающий вашу душу.

– Все в порядке?

– Да, – выдавил он, всегда затруднявшийся связать два слова в ее присутствии.

– У тебя есть пять минут?

Он кивнул, точно солдат, отдающий рапорт.

– Иди сюда. Я хочу видеть малышей.

Эрван проследовал за ней на игровую площадку, предварительно дав кассиру проштамповать себе руку. В ушах звенело, сердце то замирало, то бешено колотилось. Он не чувствовал почвы под ногами и решил было, что это от волнения. Потом понял, что площадка покрыта толстым слоем мягкого каучука, чтобы дети не поранились, если упадут.

«Расслабься же, черт тебя подери, – тихонько велел он себе. – Расслабься».

5

София нашла свободную скамейку.

– Лоик не смог прийти?

Вопрос она задала только ради удовольствия лишний раз указать на несостоятельность своего бывшего.

– Он занят по работе.

– Ну да, после кокаина своего отсыпается.

Неплохое начало. Эрван, не отвечая, сел рядом. Она неприязненно поглядывала на суету на игровой площадке:

– Не знаю, кто придумал воскресные походы в парк, но, на мой взгляд, это одна из причин бросить ребенка в роддоме.

София, образцовая мать, любила маленькие провокации. Она переняла эту манеру парижанок: обожала соленые шуточки, говорила прямо обратное тому, что думала, ради единственного удовольствия сострить или непонятного удовлетворения оттого, что выставляет себя стервой.

– По крайней мере, – заключила она, – у развода есть свои положительные стороны: все неприятное делится на двоих.

У нее был тонкий голос, не гармонирующий с ее лицом скорбящей Богоматери.

– А как дела у тебя? – спросила она дружеским тоном.

Он вымучил какие-то банальности о своей поездке в Африку. Она покачивала красивой головой, на самом деле почти не слушая. Ему самому было неинтересно то, что он говорил. В уголке сознания он всегда задавался вопросом: догадывается ли она о его чувствах?

Пока София жила с Лоиком, он держал ее на расстоянии. Теперь, когда пара распалась, он позволил себе роскошь влюбиться в нее. Шансов у него было не больше, чем раньше, – а может, и меньше. Но именно потому ему и нравилась эта безнадежная, ни к чему не обязывающая страсть.

– Ты знаешь, что я жила в Африке? – небрежно спросила она.

Ее черная шевелюра переливалась под зеленой листвой каштанов.

– Вот так новость!

– У моего отца были там дела.

– Какие дела?

– Металлы, как всегда.

– В каких странах?

– В бывших итальянских колониях. Эфиопия, Сомали, Эритрея…

Он попытался представить себе маленькую девочку, резвящуюся на латеритных^[20] тропинках у подножия гигантских плюмерий,^[21] но быстро опомнился. Она все выдумала: он прекрасно знал, где она выросла и где училась.

Она рассмеялась – снова искренне, по-товарищески.

– Несу всякую чепуху, – призналась она. – В жизни там не бывала. У тебя ведь есть на меня досье?

Вместо ответа он улыбнулся. Едва он приближался к ней, его охватывала неодолимая апатия. Не оставалось ни сил, ни энергии, хотя нервное напряжение так и пульсировало под кожей.

Неожиданно Мила и Лоренцо бросили свои игры и прибежали требовать полдник. Эрван пошарил в кармане в поиске монет, чтобы купить им мороженое, но София уже достала из сумки – винтажная вещица от Баленсиаги – печенье и «Актимель», которые они проглотили в одно мгновение. И исчезли с той же скоростью, что и появились. После мрачного обеда у бабушки с дедушкой они возвращались к жизни.

– Когда я была беременна, – продолжала София, провожая их взглядом, – я была такой же, как многие красивые женщины. Мечтала, чтобы это скорее закончилось и я снова стала такой, как раньше. Я не желала ни набрать хоть один лишний килограмм, ни пропустить хоть одну вечеринку. А главное, я хотела все держать под контролем. Но ребенок в твоем животе уже все за тебя решил. Может, он сам и решает, когда появиться, а?

Она прикурила сигарету. Детская площадка – последнее место, где нечто подобное можно проделать, но он любил ее и за это: за беспечную – и вполне естественную – манеру навязывать другим свою волю.

Почти мгновенно перед ними воздвиглась мать семейства с перекошенной физиономией и сжатыми кулаками:

– Вы что, с ума сошли?

Эрван, даже не вставая со скамейки, продемонстрировал свой бейдж с триколором:

– Полиция. Отойдите, пожалуйста.

Та застыла на несколько секунд, не зная, что сказать.

– Отойдите, или я устрою повальную проверку во всем парке!

Растерявшая свой благородный пыл дама побагровела и убралась, не говоря ни слова.

– Ну и рожа у нее была! – прыснула София.

Эрван улыбнулся в ответ. Он был доволен своим маленьким подвигом, но куда приятней было бы развлечь ее разговорами. Если надо закадрить официанток или продавщиц, ему равных нет, но перед ней он пересыхал, как печь для пиццы.

– Когда ты познакомишь нас со своей невестой? – осведомилась она, будто прочитав его мысли.

– У меня сейчас никого нет.

– Я иногда спрашиваю себя: ты коп или монах?

Снова он не нашелся что ответить и предпочел уставиться на орду ребятишек, которые с жутким гомоном носились во все стороны. Мила и Лоренцо болтались на тарзанке.

Заметив, что Эрван не реагирует на ее подколы, София заговорила о своем отдыхе в Тоскане, потом о многочисленных поездках из Парижа в Милан и обратно. Она собиралась создать дизайнерскую фирму – изготовление и продажа итальянской мебели. Эрван знал, что так или иначе она придет к единственной действительно важной для нее теме: войне, которую она вела против Лоика ради получения развода и опеки над детьми. По неясным мотивам его брат отказывался официально оформить их расставание.

– Я кое-что тебе принесла.

Она достала коричневый конверт формата А4 и открыла его: там лежали фотографии Лоика, общающегося с какими-то явно подозрительными типами. Незачем было рассматривать дважды, и так понятно, о чем речь: его брат покупал наркоту у второразрядных дилеров. Дата и время были указаны в уголке каждого снимка.

– Ты установила за ним слежку?

– Только когда он с моими детьми.

– У тебя с головой не в порядке?

– Это у него с головой не в порядке. По моим подсчетам, он сейчас на дневной дозе в пять граммов. – Она взяла одну из фотографий и сунула ему под нос. – Видишь это? Сделка происходит на паркинге в Ле-Аль около одиннадцати вечера. Если приглядишься, увидишь спящих в машине детей.

Эрван вернул ей снимки. София снова прикурила сигарету. Зажав ее губами, она нервно запихала фотографии обратно в конверт и снова сунула ему в руки.

– И что ты хочешь, чтобы я с ними сделал?

– Начни расследование против Лоика.

– Я в угрозыске, – заметил он ледяным тоном.

– Обратись к коллегам из наркоконтроля. Пять граммов – это больше, чем для личного пользования, это запас для торговли. Он может считаться…

– Ты сейчас говоришь о моем брате.

– А еще об отце моих детей. О наркомане до мозга костей, который утверждает, что в состоянии оставлять себе детей каждую вторую неделю, отводить их в школу, кормить, заботиться о них при любых обстоятельствах и…

Он резко встал:

– Можешь на меня не рассчитывать.

– Друг за друга горой, так?

– У Лоика свои недостатки, но…

– Свои недостатки? Он жалкая развалина. Я заснуть не могу, когда они с ним. Господи, это же просто здравый смысл!

Тревога исказила черты его невестки. Свет вокруг них переменился. Ртутные отблески мелькали среди листвы. Будет гроза. Настил под ногами показался Эрвану еще более неустойчивым.

– Делай что хочешь. – Он постарался придать голосу твердость. – У тебя есть эти фотографии. Наверняка есть и свидетельские показания. Отдай все своей адвокатессе. Она знает, что делать.

– Клан Морванов: плечом к плечу против угрозы.

– Твои дети тоже Морваны. Повторяю, не рассчитывай на меня.

Она тоже поднялась, яростно запихивая конверт обратно в сумку от Баленсиаги. В этот момент прогремел гром, и с такой силой, что задрожали портики. Дети закричали, многие бросились к матерям.

Эрван поискал глазами племянников, чтобы попрощаться, но не нашел. Ну и ладно. Внезапно тучи с облегчением вывернули свое нутро. Ливень обрушился с безудержной силой.

– Позвони, если я буду нужен, – сказал он Софии, – но только не для такого дерьма.

Она бросила сигарету и пристально посмотрела на него. Когда она сосредоточивалась, ее глаза под тяжелыми полуопущенными веками чуть заметно косили. Несколько секунд он видел ее такой, какой она была, – без поэтических прикрас и фантазмов. Папина дочка, выросшая в комфорте, любви и беззаботности, женщина, которой теперь пришлось столкнуться с горькой реальностью.

Не сделав и пары шагов, он насквозь промок. Тем лучше. Он испытывал потребность смыть с себя всю эту грязь. Отец, который установил слежку за собственной дочерью, чтобы подсчитать, с кем и сколько она трахается. Невестка, которая шпионит за его братом, чтобы подсчитать, сколько кокаина тот потребляет.

Садясь в машину, он решил, что Бретань и впрямь пойдет ему на пользу.

Воздуха! Воздуха с морским йодом!