Прибыв в окрестности Рима, Галл остановился, чтобы Мириам не шла днем по его улицам, возбуждая любопытство толпы. Он послал гонца к своей супруге Юлии, хотя и не знал, жива ли она, так как Галл семь лет не видел ее и не имел известий о ней, находясь все время в армии. Еще не стемнело, как гонец вернулся вместе с Юлией, женщиной средних лет, седой, но все еще красивой и величественной.

Мириам растрогала сердечная встреча супругов, так долго не видевших друг друга, причем девушку поразило одно обстоятельство: Галл, воздевая руки к небу, благодарил римских богов за счастливую встречу, Юлия же воскликнула:

– И я благодарю Бога! – и коснулась пальцами груди и плеч.

Затем взгляд ее упал на девушку, стоявшую несколько поодаль, и подозрение шевельнулось в ее груди.

– Какими судьбами очутилась эта красивая девушка на твоем попечении, супруг?

– По приказу цезаря Тита. Я обязан доставить ее тотчас по его возвращении в Рим. Она была осуждена на смерть за измену своему народу и за то, что она – назареянка!

Теперь Юлия вторично взглянула на девушку, спросив:

– Ты действительно этой веры, дочь моя? – И как бы случайно сложила руки крестообразно на груди.

– Да, мать! – ответила девушка, повторяя ее жест.

– Хорошо, супруг мой! – обратилась тогда Юлия к мужу. – Не наше дело, в чем она виновата, но она теперь на твоем попечении, и потому я рада принять ее! – Юлия подошла к Мириам, которая стояла с поникшей головой, и, запечатлев поцелуй на ее лбу, сказала:

– Приветствую тебя, дочь моя, столь прекрасная на вид и столь несчастная, – и чуть слышно добавила: – Во имя Того, которого ты знаешь!

Мириам поняла, что попала в руки христианки, как она сама, и возблагодарила Бога за то, что христианство всех народов и всех сословий держалось одной единодушной семьей, пока цезари властвовали в Риме.

Стемнело, и они вошли в Рим через Аппиевы ворота. Здесь Галл приставил к женщинам надлежащий эскорт, сам же со своими солдатами отправился сдавать привезенные им драгоценности в государственную сокровищницу, а затем отвести солдат в предназначенные для них казармы. Тем временем Юлия и Мириам пришли к небольшому чистенькому домику в узкой улице над Тибром близ Porta Flaminia, и здесь Юлия отпустила солдат, поручившись за пленницу.

Те удалились. Заперев за собой двери, Юлия ввела девушку через маленький внутренний двор в скромно обставленную, но опрятную горницу, освещенную висячими бронзовыми светильниками.

– Это мой собственный домик, доставшийся мне после отца. Здесь я жила все годы отсутствия супруга! Это небогатое жилище, но здесь ты найдешь мир, спокойствие и безопасность, а быть может, и утешение, дитя мое! – ласково сказала Юлия. – Я тоже христианка, хотя супруг еще ничего не знает об этом. Итак, приветствую тебя во имя Христа, Господа нашего.

Обе женщины опустились на колени и еще раз возблагодарили Бога: одна за то, что увидела своего мужа живым и здоровым, а другая – что нашла друзей и покровителей в далеком и чужом ей Риме. После этого Юлия провела девушку в приготовленную для нее небольшую, чисто выбеленную комнатку с белым мраморным полом и белоснежным ложем.

– Здесь когда-то спала другая девушка, – подавила вздох Юлия, – живи и будь счастлива, дочь моя!

– Эту девушку звали Флавия? Это было единственное дитя? Не так ли? – спросила Мириам.

– Откуда ты это знаешь? Неужели Галл говорил тебе о ней? Он не любил вспоминать об этом!

– Да, он говорил мне. Он всегда был так добр ко мне, да благословит его Господь за все, что он делал для меня! – добавила Мириам.

– И да благословит Господь всех нас – живых и умерших! – добавила Юлия и, поцеловав Мириам родственным поцелуем, удалилась.

На другой день поутру, выйдя из своей комнаты, Мириам застала старого Галла в панцире и полном вооружении.

– Что это значит, Галл, здесь, в мирном Риме? – спросила девушка.

Тот отвечал ей, что получил приказ немедленно явиться к цезарю Веспасиану с отчетом о ходе дел в Иудее и о привезенных сокровищах.

Спустя три часа Галл возвратился и застал обеих женщин в тревожном ожидании, так как от воли цезаря зависела дальнейшая участь Мириам: он мог потребовать ее к себе немедленно и лишить ее искренних друзей. Но, к счастью, все обошлось. Муж Юлии рассказал, что цезарь Веспасиан отстранил его от военной службы, так как врачи признали, что он навсегда останется хромым. Сверх обычной награды за услуги цезарь назначил ему пожизненно половинное содержание. Старый же Галл был опечален тем, что больше не бывать ему в бою.

– Полно тебе, Галл, – успокаивала мужа Юлия, – тридцать лет ты воевал и проливал кровь. Теперь пора тебе и отдохнуть. Я в твое отсутствие успела собрать немного денег, на наш с тобой век хватит, и благодаря милости цезаря мы проживем безбедно. Но что, скажи, решил Веспасиан относительно этой девушки?

– Домициан, сын цезаря, очень любопытен. Он стал убеждать своего родителя, что следует приказать привести ее во дворец сейчас же, и цезарь чуть было не согласился, но вовремя одумался. А я доложил ему, что девушка была очень больна и сейчас еще нуждается в уходе и что жена моя будет ходить за ней до возвращения цезаря Тита, который считал эту девушку своей военной добычей. Домициан снова хотел что-то возразить, но цезарь остановил его:

– Эта еврейская девушка – не твоя невольница, Домициан, и не моя. Она пленница твоего брата Тита; пусть же она остается пока у этого доблестного воина, которому Тит поручил ее!

Он махнул рукой в знак того, что этот вопрос решен, и перешел к другому.

– Итак, Мириам, до возвращения Тита ты останешься у нас! – сказала Юлия.

– Да, до возвращения Тита. А затем? – спросила Мириам.

– А там боги одни знают, что будет! – досадливо отозвался Галл. – Но до того времени ты, Мириам, должна дать мне слово, что не попытаешься бежать из моего дома, тогда ты можешь считать себя здесь свободной. Помни, я отвечаю за тебя своей головой!

– Будь спокоен, Галл! Куда мне бежать?! Да я умру скорее, чем навлеку на тебя хотя бы самую малую беду!

Так прожила Мириам в доме Галла и Юлии целых шесть месяцев, и если бы не мысль об ожидающей ее участи, то она могла бы считать себя счастливой рядом с этими добрыми людьми, любящими ее, как родное дитя.

Иногда Юлия брала ее с собой побродить по улицам Рима. Затерявшись в толпе, Мириам изучала римлян. Вот богатые патриции в колесницах, на конях или в носилках и паланкинах, на плечах рабов, жирные, откормленные, наглые и самодовольные; вот суровые, с жестким выражением лица и гордой осанкой государственные люди, сановники и судьи; закаленные в боях, грубые жестокие воины; разнузданные юноши в ярких, крикливых одеждах, надушенные франты с наглым взглядом и пренебрежительной улыбкой. С душевным трепетом бедная девушка представляла день, когда она станет невольницей одного из этих людей.

Однажды, переходя площадь, Юлия и Мириам вынуждены были остановиться, чтобы дать дорогу целой веренице пышно и пестро одетых рабов с длинными тростями в руках: они расчищали кому-то дорогу. За слугами шли ликторы со своими связками, за ними следовала великолепная колесница, запряженная белыми конями. Ими правил красивый кудрявый возница небольшого роста. На самой же колеснице не сидел, а стоял, чтобы толпа лучше видела его, высокий молодой человек с румяным лицом в царском одеянии. Взор он потупил как будто от стыдливости, но наблюдательный человек легко мог заметить, что он все время пытливо разглядывал толпу своими бледно-голубыми, точно выцветшими глазами из-под опущенных век, лишенных ресниц. На секунду взгляд этих тусклых глаз остановился на Мириам, и она угадала, что вызвала какую-то грубую шутку этого краснощекого юноши, даже его возница не мог удержаться от смеха, и Мириам почувствовала, что ненавидит этого человека всей душой.

– Кто этот румяный молодой человек? – спросила она у Юлии.

– Кто же, как не Домициан, сын одного цезаря и брат другого, ненавидящий одинаково обоих?! Это дурной человек, которого никто не любит, но которого все боятся!

Шло время. Галл постоянно справлялся у всех вновь прибывших из Иудеи о Марке, но никто не видел, даже не слышал ничего, так что Мириам решила, что его, вероятно, нет уже в живых.

Однако в горькой судьбе своей бедная девушка находила утешение в молитве. В царствование Веспасиана христиан не преследовали. Мириам и Юлия часто посещали катакомбы на Аппиевой дороге и там получали благословение священнослужителя. Хотя в это время святые апостолы Петр и Павел уже приняли мученическую смерть, но оставили после себя много учителей и наставников, и христианская община в Риме увеличивалась с каждым днем. Известие о том, что его жена христианка, поразило Галла. Но ему изложили истины христианского учения, он слушал их внимательно и даже сочувственно, а потом решил, что Юлия в таком возрасте сама может решать, что для нее лучше.

Наконец прибыл в Рим Тит. Сенат встретил его за городом и с соблюдением издревле установленных обычаев сообщил ему о своем решении. Еще ранее вынесли решение о триумфе, который разделит с ним цезарь Веспасиан, его отец, некогда отличившийся своими подвигами в Египте, так что этот триумф, как говорили, должен быть величайшим торжеством, какое когда-либо видел Рим.

Вернувшийся Тит поселился в своем дворце и недели три прожил честным человеком, так как сильно нуждался в отдыхе. Но однажды утром Галла потребовали во дворец. Вернувшись оттуда, он довольно потирал руки, улыбался и старался казаться очень веселым.

– Что такое, супруг мой? – спросила Юлия, знавшая, что это – дурной признак.

– Ничего, ничего, милая… Только наша Жемчужина должна со мной сегодня явиться во дворец к цезарям Веспасиану и Титу, которые желают ее видеть, чтобы решить, какое место она будет занимать в шествии триумфа. Если ее найдут достаточно красивой, то она пойдет в самом начале процессии перед колесницею Тита. Что же ты не радуешься, жена? А какой дивный наряд для нее готовят. Все будут заглядываться на нее: на груди у нее должно быть изображение Врат Никанора, вышитое искусными мастерами.

Мириам разразилась слезами.

– Полно, девушка, к чему тут слезы? – строго остановил ее Галл. – Чего тебе бояться? Это не более как продолжительная прогулка под крики восторженной толпы. Затем последует то, что судил тебе твой Бог! Ну, пора собираться на смотр к цезарям: нас там ждут!

После обеда Мириам в закрытых носилках отнесли во дворец. Ее сопровождали Юлия и Галл. Но ее носилки намного опередили носилки супругов, и рабы тотчас же поспешили высадить и провести девушку в большой приемный зал, наполненный воинами и патрициями, ожидавшими аудиенции.

– Смотрите, это – Жемчужина Востока! – сказал кто-то, и все, столпившись вокруг, стали рассматривать ее со всех сторон, громко критикуя ее рост, лицо, фигуру, споря о ней.

– Люций говорит, что она совершенство!

– Да, конечно, вы посмотрите только, какое у нее тело – твердое и упругое! Видите, мой палец не оставил даже следа!

– Но зато мой кулак оставляет след! – послышался в этот момент гневный бас, и Галл врезал между глаз ценителю женской красоты с такой силой, что тот покатился на пол; кровь ручьем хлынула из носа.

Большинство присутствующих разразились смехом, а Галл, взяв Мириам за руку, пошел вперед, говоря:

– Дорогу, друзья, дорогу! Я должен поручиться перед цезарем, что ни один мужчина не коснулся ее даже пальцем. Дорогу, друзья, дорогу, а если этот франт, что валяется на полу, желает посчитаться со мной, то он знает, где найти Галла. Мой меч наложит ему метку лучше, чем кулак!

Толпа с шутками и извинениями, видимо, одобряя поведение Галла, расступилась, давая дорогу. Пройдя ряд красивых залов и вестибюлей, они остановились у большой арки, задернутой драгоценной завесой, у которой стояло два офицера. Одному из них Галл сказал что-то, и тот, войдя в арку, вскоре вернулся, пригласив их следовать за ним. Они очутились в большом круглом зале, высоком, светлом и прохладном, куда свет падал сверху.

В зале находились три человека: Веспасиан, которого нетрудно было узнать по крупному, спокойному лицу и по волосам с сильной проседью, Тит, сын его, Любимец Человечества, деятельный, энергичный, выглядевший аскетом, но с приятным выражением темных серых глаз и саркастической усмешкой в углах губ. Третий, Домициан, наружность которого уже описана, ростом значительно выше отца и брата, он был одет роскошнее их и смотрел надменно и самодовольно. Перед цезарями стоял церемониймейстер, предлагая на их усмотрение проекты шествия триумфа и отмечая на табличках их желания в изменении плана.

Здесь присутствовали также хранитель сокровищницы, несколько военачальников и наиболее приближенные друзья Тита.

Веспасиан поднял голову и взглянул на вошедших.

– Привет тебе, достойный Галл! – промолвил он ласковым, дружеским тоном человека, проведшего большую половину жизни в военном лагере. – И жене твоей Юлии тоже привет! Так вот она, эта Жемчужина, о которой так много говорят! Я, конечно, не ценитель и не знаток женской красоты, а все же должен сознаться, что эта еврейская девушка заслуживает свое прозвище. Узнаешь ты ее, Тит?

– Нет, отец! Когда я видел ее в последний раз, она была тоща, бледна, измучена до неузнаваемости, но теперь я согласен с тобой, что она заслуживает наилучшего места в шествии, а затем, вероятно, пойдет за весьма высокую цену, ведь и ее жемчужное ожерелье пойдет с ней в придачу, а также и стоимость ее весьма значительного имущества в Тире и иных местах, которые она ввиду особой нашей милости унаследует после деда, старого Бенони, одного из членов Синедриона, погибшего добровольно в пламени храма Иерусалимского!

– Как же может невольница унаследовать имущество, сын мой? – спросил Веспасиан.

– Не знаю! – ответил Тит, улыбаясь. – Быть может, Домициан сумеет объяснить тебе это, ведь он, говорят, изучал законы. Но я так решил и так приказал!

– Невольница, – вмешался Домициан, – не имеет никаких прав и не может владеть никаким имуществом, но цезарь Востока, конечно, может объявить, что известные земли и имущества перейдут с невольницей к тому, кто предложит за нее наивысшую сумму на торгах. Так, вероятно, и решил сделать, если я не ошибаюсь, цезарь Тит, мой брат?

– Да, именно! – подтвердил Тит спокойным тоном, хотя краска бросилась ему в лицо. – А разве не достаточно моей воли?

– Покоритель и завоеватель Востока, разрушитель твердыни Сиона, истребитель бесчисленных племен фанатиков, заблуждающихся фанатиков, в чем может быть недостаточно твоей воли? – возразил Домициан. – Но прошу милости, цезарь! Ты велик, так будь же и великодушен! – И насмешливым жестом он опустился на одно колено перед Титом.

– Какой же милости желаешь ты, брат, от меня, ты, знающий, что все мое будет принадлежать тебе?

– Ты уже даровал ее мне твоими драгоценными словами, Тит! Из всего, что ты имеешь, желаю только Жемчужину Востока, которая околдовала меня своей красотой. Я хочу только ее, а не ее имущество в Тире или где бы то ни было! Ты можешь все оставить себе, если хочешь!

Веспасиан поднял глаза, но, прежде чем успел вымолвить слово, Тит ответил брату сам:

– Я сказал тебе, Домициан, что все мое будет принадлежать тебе. Эта же девушка не моя, а потому слова мои к ней не относятся. Я издал указ, что сумма, вырученная от продажи пленниц, будет разделена поровну между ранеными солдатами и бедняками Рима; значит, она принадлежит им, а не мне!

– О, добрейший Тит! Неудивительно, что легионы боготворят тебя! Ведь ты не можешь ради родного брата обделить их одной невольницей из тысяч! – насмешливо воскликнул Домициан.

– Ты желаешь иметь эту девушку… Кто же мешает тебе купить ее на торгу?! Это мое последнее слово!

Но тут Домициан пришел в бешенство. Его напускное почтение к брату мгновенно исчезло. Он выпрямился во весь рост и повел кругом своими злыми выцветшими глазами.

– Взываю к тебе, цезарь великий! Разве имеет право так поступать этот убийца и истребитель благородного и мужественного племени! Это Тит сейчас говорил, что все его будет моим! А я прошу лишь одну его пленницу, и он отказывает мне! Прикажи ему, прошу тебя, сдержать свое слово!

Присутствующие взглянули на Веспасиана. Дело принимало серьезный оборот: тайная вражда завистливого Домициана к брату давно была известна всем, но до этого времени он старался скрывать ее, теперь же по пустячному случаю она выплыла наружу на глазах у всех.

Лицо Тита приняло жестокое и суровое выражение, подобно статуе оскорбленного Иова.

– Прикажи, отец, прошу тебя, – сказал он медленно и твердо, – чтобы брат мой не смел более говорить мне того, что для меня оскорбительно! Прикажи ему не обсуждать мою волю и мои распоряжения, как в малом, так и в большом. Пока он не цезарь, не подобает ему судить дела цезаря. Когда к тебе взывают, как к цезарю, отец, суди, как цезарь, и не только в этом пустячном деле, но и во всем, так как между мной и братом лежит многое, что следовало бы выяснить!

Веспасиан бросил вокруг беспокойный взгляд, как бы ища выхода, но не нашел его, хотя и осознал, что под этой ссорой кроется нечто глубокое и серьезное.

– Сыновья мои, вас только двое, и оба вместе или один за другим должны вы наследовать царства полувселенной. Плохо, если между вами разлад: на этой враждебности судьба может построить гибель вашу, вашего царства и подвластных вам народов. Помиритесь, прошу вас! Ведь обоим всего довольно, всего хватит с избытком; что же касается возникшего вопроса, то такой мой суд: как и вся военная добыча иудейского народа, эта девушка – законная и неотъемлемая собственность Тита. Тит, который гордится тем, что никогда не отменял и не изменял ни одного своего плана, решил, что она будет продана, а вырученные от продажи деньги пойдут его раненым солдатам и бедным. Следовательно, она действительно не принадлежит ему. Он не может распорядиться ею даже в угоду брату. Я согласен с Титом: хочешь иметь – купи ее на торгу!

– Да я и куплю ее! Но клянусь, рано или поздно Тит заплатит за нее такой ценой, которая покажется ему слишком дорогой! – И, повернувшись, Домициан вышел из зала в сопровождении своего секретаря и приближенных офицеров.

– Что он хочет этим сказать? – осведомился Веспасиан, тревожно глядя вослед сыну.

– Время и судьба покажут миру, что он хотел этим сказать, – ответил Тит. – Что же касается тебя, Жемчужина Востока, то ты столь прекрасна, что займешь одно из лучших мест в триумфе. А дальше желаю ради тебя же самой, чтобы нашелся в Риме такой человек, который на торгу перехватил бы тебя у Домициана! – Тит сделал знак рукою, что аудиенция окончена. Галл с пленницей удалились.

Глава XXII
Триумф

Прошла еще неделя – наступил канун триумфа. После полудня пришли две швеи и принесли Мириам наряд, который она должна надеть завтра. Наряд из дорогого белого шелка, вышитый серебром и жемчугом, с изображением Врат Никанора на груди был поистине великолепный, но так сильно обнажал плечи и грудь, что Мириам считала позорным для себя надеть его.

– Ничего, ничего! – успокаивала ее Юлия. – Это для того, чтобы толпа могла видеть твое жемчужное ожерелье, от которого ты получила свое прозвание.

Так успокаивала девушку добрая женщина, но в душе она проклинала эту развратную толпу, которая могла наслаждаться позором беззащитной бедняжки.

Галл получил предписания, куда и к какому времени доставить вверенную ему девушку и кому ее передать. Принесший предписание вручил Галлу еще сверток, в котором оказался драгоценный золотой пояс с аметистовой застежкой. На поясе была надпись: «Дар Домициана той, которая завтра будет его собственностью!»

Мириам отшвырнула от себя этот драгоценный пояс, как будто он ужалил ее.

– Я не надену его! – воскликнула она. – Сегодня я еще принадлежу себе!

Вечером, когда стемнело, Мириам посетил епископ Кирилл, глава христианской церкви в Риме, бывший некогда другом и учеником апостола Петра.

Галл сторожил, чтобы никто не вошел невзначай и не потревожил их, пока Кирилл утешал и ободрял бедную девушку. Он благословил, напутствовал ее и простился с нею.

– Я должен теперь покинуть тебя, дочь моя, но на моем месте незримо будет тот, кто не покинет тебя до конца и спасет, как уже не раз спасал тебя. Веришь ли этому?

– Верю, отец! – убежденно и искренне ответила Мириам. Действительно, в те времена еще были люди, знавшие и видевшие самого Иисуса Христа, слова его еще были живы в их памяти и звучали над миром. Глубокая убежденная вера его последователей была достаточно сильна, благодаря чему они временами ощущали его присутствие рядом.

В эту ночь во многих катакомбах Рима горячо молились за Мириам. Девушка, успокоенная и утешенная, спала крепким сном. На рассвете Юлия разбудила ее, нарядила в великолепные одежды и со слезами простилась с ней.

– Дитя мое, ты мне стала дорога, как родная дочь. Увижу ли тебя когда-нибудь?!

– Быть может, даже очень скоро. Но если нет, то призываю благословение Бога на тебя и на Галла, которые полюбили и берегли меня, как родную!

– И которые надеются и впредь оберегать тебя, дорогая! Клянусь римскими орлами, Домициану стоит остерегаться того, что он задумал сделать. Кинжал мщения может пронзать и сердца цезарей!

– Но пусть это будет не твой кинжал, Галл, – возразила ласково Мириам, – надеюсь, что тебе не придется мстить!

В этот момент во двор внесли носилки, в которых поместилась Мириам с Галлом, чтобы отправиться к месту сборища. Солнце еще не взошло, но толпа стояла до того плотно, что солдаты с трудом прокладывали себе и носилкам дорогу. Путь они проделали продолжительный, но вот носилки остановились у ворот большого здания, и Мириам пригласили выйти. Здесь ожидало несколько должностных лиц, которые выдали Галлу расписку, словно приняли от него ценную вещь. Получив эту расписку за должной подписью, Галл ушел, не простившись с ней и не взглянув на нее.

– Ну, пойдем, что ли, поворачивайся! – приказал один из служителей.

– Эй, ты, осторожнее с этим сокровищем! Это Жемчужина! Знаешь, та пленница, из-за которой поссорились цезари с Домицианом. О ней весь Рим говорит. Помни, что теперь многие наши патрицианки и принцессы стоят меньше, чем она сейчас! – заявил кто-то служителю.

Тогда раб с низким, почтительным поклоном попросил Мириам последовать за ним в приготовленное для нее помещение. Она послушно прошла через толпу пленных в небольшую комнату, где ее оставили одну. До нее доносились звуки голосов, прерываемые временами заглушенными рыданиями, вздохами и жалобными воплями. Но вот дверь отворилась, слуга внес кувшин молока и хлеб, Мириам обрадовалась, так как чувствовала, что силы ее нуждаются в поддержке. Но едва только она принялась за еду, как явился раб в ливрее императорского двора и поставил перед нею серебряный поднос. На нем стояли серебряные сосуды с самыми изысканными блюдами и напитками.

– Жемчужина Востока, – сказал он, – господин мой Домициан посылает тебе привет и вот этот дар; все эти ценные сосуды и блюда из чистого серебра твои; их сохранят для тебя. А сегодня вечером ты будешь ужинать из золотых тарелок!

Мириам ничего не ответила, но едва раб вышел, как она ногой опрокинула все серебряные сосуды и продолжала есть хлеб и пить молоко из глиняного кувшина. Вскоре явился офицер и вывел ее на большую квадратную площадь. Солнце уже взошло, и она увидела перед собой великолепное, грандиозное здание, а перед ним весь римский сенат в богатых тогах и лавровых венках на головах и множество вооруженных всадников в блестящих доспехах. Перед зданием между длинными величественными колоннами сидели знатные дамы, а впереди стояли два кресла из слоновой кости, никем еще не занятые. По правую и левую сторону кресел, насколько хватал глаз, тянулись бесконечные ряды войск. И вот из-за колоннады в богатых шелковых одеждах и с лавровыми венками на головах появились цезари Веспасиан и Тит в сопровождении Домициана и свиты. Солдаты приветствовали их громкими криками, которые слились в общий рев, подобный рокоту моря, и долгим раскатом звучали в воздухе, пока Веспасиан не подал рукой знак смолкнуть.

Цезари заняли свои места и, накрыв головы плащами, казалось, произносили тихую молитву среди всеобщей тишины. Затем Веспасиан выступил вперед и обратился с речью к солдатам, благодарил их за мужество и воинские подвиги, обещал награды. Речь его воины снова приветствовали громкими криками, после чего легион за легионом прошли мимо императоров туда, где для них был приготовлен богатый пир.

Затем цезари и свита удалились, а церемониймейстеры принялись выстраивать процессию. Ни начала, ни конца этой процессии Мириам не могла видеть. Она заметила только, что впереди нее вели не менее двух тысяч пленных евреев, связанных по восемь в ряд; за ними шла она одна, а за нею – также один, но в сопровождении двух стражей, знаменитый еврейский военачальник Симон, сын Геора, в белой одежде и пурпурном плаще, с золоченой цепью на шее, но с кандалами на руках. Это был тот свирепый воин, которого евреи пустили в Иерусалим, чтобы одолеть Зилота Иоанна Гишала. Мириам не видела его с того самого дня, когда этот Симон вместе с другими членами Синедриона осудил ее на страшную смерть. И вот теперь судьба снова столкнула их, он сразу узнал ее.

Вскоре торжественная процессия двинулась по Триумфальному пути.

За пленными евреями, за Мириам – Жемчужиной Востока, как ее называли в Риме, и Симоном несли на подставках и столах золотую утварь и сосуды Иерусалимского храма, золотые семисвечники, светильники, а также священную книгу еврейского закона. Далее возвышались над головами идущих богини победы из слоновой кости и золота. Когда это шествие подошло к Триумфальным воротам, в него вступили цезари, каждый в сопровождении своих ликторов, fasces (связки прутьев) которых были увиты лаврами.

Впереди ехал цезарь Веспасиан на великолепной золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней, которых вели под уздцы воины-ливийцы; за спиною цезаря стоял чернокожий раб в темной одежде, чтобы отвращать дурной глаз и влияние завистливых божеств.

Этот раб держал над головою императора венок из золотых лавровых листьев и время от времени наклонялся к его уху, шепча знаменитые слова: Respice post te, hominem memento te (Оглянись назад на меня и вспомни, что ты смертен).

За Веспасианом, цезарем-отцом, следовал Тит, цезарь-сын, на блестящей колеснице с изображением Иерусалимского храма, охваченного пламенем.

Подобно отцу, он был одет в расшитую золотом тогу (верхняя одежда) и тунику, окаймленную серебряными листьями. В правой руке он держал лавровую ветвь, в левой – скипетр. За его спиной также стоял раб, держал над ним лавровый венок и нашептывал ему те же слова.

За колесницей Тита, вернее, почти рядом с ней, ехал верхом на великолепном коне в богатейшем наряде Домициан, за ним – трибуны и всадники, а дальше – легионеры числом около пяти тысяч с копьями, увитыми лаврами.

Медленно подвигаясь вперед, процессия приближалась к храму Юпитера Капитолийского. Десятки тысяч людей толпились на пути шествия; из окон выглядывали зрители, крыши домов были усеяны ими; громадные трибуны, наскоро воздвигнутые из досок, были сплошь заполнены людьми. Куда ни падал взор, всюду волновалось беспредельное море голов так, что в глазах рябило. Это море, издали спокойное, едва приближалась процессия, начинало волноваться, и шум волн постепенно переходил в настоящую бурю и потрясал воздух, подобно раскатам грома.

Время от времени шествие останавливалось: то кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, то участники чувствовали потребность подкрепить свои силы несколькими глотками вина. Тогда крики толпы смолкали, и зрители начинали обмениваться критическими замечаниями, едкими шутками и насмешками в адрес того, что попадало им на глаза. Мириам невольно уловила замечания относительно нее. Почти все эти люди знали ее под именем Жемчужина Востока и без церемоний указывали на ее жемчужное ожерелье; многие знали ее печальную историю, они всматривались в изображение Врат Никанора на ее груди. Большинство же цинично обсуждали ее красоту, передавая из уст в уста слух о Домициане и о его ссоре с цезарями, а также о его намерении купить ее на публичном торгу.

Вблизи бань Агриппы, на улице Дворцов, шествие остановилось. Тут внимание Мириам привлек величественного вида дворец с закрытыми ставнями, пустым крыльцом, не разукрашенным и не разубранным, как все остальные здания на пути шествия.

– Чей это дворец? – спросил кто-то из толпы.

– Он одного богатого патриция, павшего в Иудее, теперь запертого, так как пока еще неизвестно, кто будет его наследником!

Глухой стон и громкий веселый смех отвлекли внимание Мириам от этого разговора; оглянувшись, она увидела, что Симон, еврейский начальник, измученный до изнеможения, лишился чувств и упал лицом на землю. Его стражи, забавлявшиеся все время тем, что стегали его плетьми для увеселения толпы, теперь делали то же самое, чтобы привести его в чувство. Мириам с болезненно сжавшимся сердцем отвернулась от этого возмутительного зрелища и увидела перед собой высокого человека в богатой одежде восточного купца, стоящего спиной к ней и спрашивающего у одного из маршалов триумфа: «Правда, что эта девушка, Жемчужина, как ее называют, будет продаваться сегодня на публичном торгу на Форуме?» Получив утвердительный ответ, незнакомец скрылся в толпе.

Теперь Мириам впервые почувствовала, что мужество покидает ее, и при мысли о той судьбе, какая ожидала ее сегодня вечером, у нее явилось желание упасть на землю и не подниматься до тех пор, пока плети погонщиков не добьют ее на месте. Но тут, словно луч света во мраке, сладкое чувство надежды зародилось в ее груди; она стала искать среди окружающих ее лиц то, которое могло внушить ей эту бодрость. Но не в толпе ей следовало искать этот источник внезапной светлой надежды. Взгляд ее случайно вновь остановился на том мраморном дворце по левую ее руку, и ей показалось, что одно из окон этого дворца, раньше закрытое ставнем, теперь открыто, но задернуто внутри тяжелой голубой завесой. Вдруг тонкие темные пальцы показались в складках этой завесы, и сердце Мириам почему-то дрогнуло. Теперь она не спускала глаз с этого окна. Завеса медленно раздвинулась, и в окне появилось лицо темнокожей старой женщины с седыми волосами, красивое и благородное, но скорбное. Мириам чуть не лишилась сознания: то было дорогое лицо Нехушты, которую она считала умершей.

Мириам не верила своим глазам; ей казалось, что это видение, игра ее расстроенного воображения. Но нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу. А между тем маршалы принуждали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла чашу с вином к ее губам, грубо промолвив: