Тем временем в одном из дворцов цезарей, вблизи Капитолия, происходила другая сцена. Речь идет о дворце Домициана, куда по окончании торжеств триумфа поспешил удалиться младший сын Веспасиана в весьма дурном настроении. В этот день случилось много такого, что сильно раздражало его самолюбивый, завистливый нрав. Во-первых, он чувствовал, что вся слава этого дня всецело принадлежала не ему, даже не отцу его, а брату Титу, который был ему всегда ненавистен. Этого Тита настолько все любили за его добродетели, насколько ненавидели его, Домициана. И вот теперь Тит вернулся после блистательной, победоносной кампании и коронован цезарем, принят в соправители отца, его превозносит толпа. А он, Домициан, должен был ехать за его колесницей, почти никто его не заметил. Ведь восторженные крики толпы, поздравления сената и приветствия подвластных Риму правителей и иностранных царей – все это относилось к Титу, и завистливое чувство доводило Домициана до бешенства. Правда, предсказания говорили, что настанет и его час, но когда?

Кроме того, многие мелочи, как нарочно, сложились так, что задевали его самолюбие. Во время великого жертвоприношения в храме Юпитера его место было так далеко, что народ не мог даже видеть его, а во время пира, последовавшего за жертвоприношением, главный распорядитель позабыл налить чаши в честь его.

Затем красавица Жемчужина явилась на торжество триумфа без того пояса, который он послал ей в дар. В конце концов различные вина, которые он пил, в духоте и жаре, вызвали у него сильную головную боль и тошноту, чему он вообще был очень подвержен.

Под предлогом нездоровья Домициан рано покинул пир и в сопровождении своих слуг и музыкантов вернулся во дворец и стал ожидать Сарториуса, который должен был привести ему прекрасную еврейку, овладевшую его воображением. Он приказал своему домоправителю купить ее на публичном торгу за какую угодно цену, хотя бы даже за миллион сестерций. Да и кто осмелился бы оспаривать невольницу, которую пожелал для себя Домициан?

Узнав, что Сарториус еще не возвратился с торга, Домициан удалился в свои частные апартаменты, приказал призвать туда красивейших невольниц и заставил их плясать перед ним, а сам в это время упивался вином из любимых им лоз. По мере того как он пьянел, головная боль проходила. Вскоре он сильно захмелел и, как всегда в таких случаях, совершенно озверел. Одна из танцовщиц споткнулась и сбилась с такта, за что повелитель приказал ее же товаркам избить бедную полуобнаженную девушку немедленно. Но, к счастью провинившейся, повеление Домициана не успели привести в исполнение, так как вошел раб с докладом, что Сарториус вернулся и ждет разрешения войти.

– Он один? – вскричал Домициан, вскакивая со своего места.

– Нет, господин, с ним женщина! – ответил раб. Дурное расположение духа Домициана разом пропало.

– Отпустить ее на этот раз! – приказал он, имея в виду танцовщицу. – Да сказать, чтобы она впредь была осторожнее. Прочь вы все, вся орава, я желаю быть один! А ты, раб, иди и прикажи почтенному Сарториусу войти сюда вместе со своей спутницей!

Вошел Сарториус, лукаво улыбаясь и нервно потирая руки. За ним шла женщина, окутанная длинным темным плащом, под густым покрывалом. Согласно установленному порядку домоправитель принялся отвешивать поклоны и бормотать хвалебные приветствия, но Домициан прервал его на полуслове.

– Перестань, старик! Все это прекрасно при свидетелях! Так ты привел ее? – И он окинул жадным, сластолюбивым взглядом женскую фигуру, стоящую в глубине комнаты. – Я не забуду твоей услуги, и ты не останешься без награды. Сколько ты дал за нее? Пятьдесят тысяч сестерций? Кто смел перебивать ее у меня? Что за неслыханная наглость! Впрочем, за красивых рабынь давали и больше! – добавил он и обратился к невольнице: – Ты, полагаю, утомилась, дорогая красавица, после всего этого безумного торжества?

Но красавица безмолвствовала, и Домициан продолжал:

– Скромность украшает девушку, но я прошу тебя, забудь об этом на время! Скинь свое покрывало, красавица, чтобы я мог увидеть твои божественные черты, по которым истомилась моя душа. Впрочем, нет, я сам хочу снять твое покрывало! – И он нетвердой поступью приблизился к девушке.

Сарториус думал воспользоваться удобным случаем и улизнуть, убедившись, что его господин настолько пьян, что вряд ли поймет какие бы то ни было объяснения, и потому сказал:

– Благороднейший державный повелитель мой, позволь мне удалиться. Теперь, когда мое дело сделано, я более не нужен вашей милости.

– Нет, нет, – икая, произнес Домициан. – Ты великий знаток женской красоты, твое суждение мне нужно сегодня. Ты знаешь, возлюбленный мой Сарториус, что я не эгоист. Ты, конечно, не обидишься, но кто станет ревновать к такой старой обезьяне, как ты? Уж конечно, не я, которого все признают за первого красавца в Риме, несравненно более красивого, чем Тит, хотя он и называется цезарем… Ну, где тут завязки? Сарториус, отыщи мне завязки ее покрывала. И зачем вы укутали бедную девушку, точно египетского покойника, что ее господин не может увидеть ее?!

Один из рабов развязал покрывало, и все увидели девушку, очень привлекательную и лицом, и фигурой, но крайне утомленную и испуганную.

– Как странно! – пробормотал Домициан. – Она совершенно изменилась! Кажется, у нее были синие глаза, а волосы черные, вьющиеся, а теперь темные глаза и гладкие волосы. А где же ожерелье? Где ожерелье, Жемчужина Востока? И почему ты не надела сегодня тот пояс, что я прислал тебе в подарок?

– Я, господин, никогда не имела ожерелья и не получала никакого пояса! – робко произнесла невольница.

– Господин мой, благороднейший Домициан, тут есть маленькое недоразумение, которое я должен разъяснить! – вмешался Сарториус с легким нервным смехом. – Девушка эта – не Жемчужина Востока: та пошла за такую баснословную цену, что я не мог купить ее даже для тебя…

И он смолк, точно замер. Лицо Домициана сделалось ужасным, весь хмель разом вылетел у него из головы. Выражение зверской жестокости исказило черты, это был уже не человек – скорее дьявол или сатир.

– А-а-а! Вот как! Недоразумение! И ты посмел сказать мне, что кто-то другой выхватил у меня, Домициана, из-под носа девушку, которую я приберегал для себя!.. – скрежеща зубами, с адским шипением выкрикивал взбешенный тиран. – Ты осмелился привести мне эту шлюху вместо Жемчужины Востока! Эй, рабы! – ударил он в ладоши.

Немедленно сбежались десятки рабов.

– Возьмите эту женщину и убейте ее сейчас же! – приказал он. – Впрочем, нет, это может вызвать неприятность: ведь это одна из пленниц Тита. Не убивайте ее, а выгоните на улицу!

Девушку схватили и потащили вон из зала.

– Схватите его, – тиран указал на бедного домоправителя, – и бейте, пока не выбьете дух… О, я знаю, что ты – римский гражданин, но ты раб, хоть и свободный. Только что из этого, если ты через час станешь гражданином Гидеса^[1].

И это приказание рабы не замедлили исполнить. Наступила тишина. Только тяжелые удары длинных тростей и глухие стоны несчастной жертвы слышались.

– Негодяи! – завопил Домициан. – Да вы шутите, что ли?! Погодите, я вам покажу, как надо бить, чтобы он почувствовал! – И, выхватив трость у одного из рабов, он кинулся к своему распростертому на полу домоправителю.

Сарториус понял, что взбешенный Домициан разом выбьет из него дух, и, поднявшись на колени, простер к нему руки с мольбой.

– Послушай меня, государь, прежде чем бить! Ты, конечно, можешь убить меня в своем праведном гневе, да это счастье – умереть от твоей руки, но, грозный господин, помни, что если ты убьешь меня, то никогда не разыщешь Жемчужину Востока, которую ты так страстно желаешь!

– А-а! – воскликнул Домициан. – Розга – мать благоразумия. Итак, ты можешь разыскать ее?

– Конечно, если у меня будет время. Человеку, который может уплатить два миллиона сестерций за невольницу, нелегко укрыться!

– Два миллиона сестерций? Это любопытно! Расскажи мне об этом. Эй, рабы, отдайте ему одежды да отойдите, только не слишком далеко!

Сарториус дрожащими руками накинул на свои окровавленные плечи одежду и рассказал, как проходили торги.

– Что мог я сделать? – закончил он. – У тебя, господин, было слишком мало наличных денег!

– Что делать, дуралей?! Ты должен был купить ее в кредит, а я бы уж сам сговаривался о цене. А Тита я бы обошел и перехитрил. Но теперь вопрос в том, как поправить дело. Как ты его поправишь?

– Это я увижу завтра, господин! Я постараюсь разузнать, куда девалась эта девушка. А тот, кто ее купил, может и умереть. Остальное уже нетрудно!

– Тот, кто осмелился похитить у Домициана облюбованное им, должен, конечно, умереть! – воскликнул царственный тиран. – На этот раз я пощажу тебя, Сарториус, но знай: если ты вторично не исполнишь моего желания, то умрешь и еще худшею смертью, чем полагаешь! О, боги! Почему вы так немилостивы ко мне?! Душа моя уязвлена и нуждается в утешении поэзией. Эй, рабы, разбудите этого грека, вытащите его из кровати и приведите сюда: пусть он прочтет мне о гневе Ахиллеса, когда у него похитили его Бризенду: судьба этого героя сходна с моей судьбой!

И новый Ахилл удалился в свою опочивальню, чтобы там врачевать бессмертными стихами Гомера свою уязвленную душу. В те часы, когда зверь в нем дремал, Домициан мнил себя поэтом. Хорошо, что, удаляясь, тиран не видел выражения лица Сарториуса, прикладывающего какой-то целебный бальзам к плечам и спине, и не слышал клятвы, с какой этот верный и услужливый клеврет его ложился спать в эту ночь лицом вниз, так как от жестоких побоев он много дней не мог лечь на спину. Сарториус рисовал себе Домициана лысым, тучным, на тонких поджатых ногах, в императорской мантии цезаря, катающимся по полу своей опочивальни в отчаянной борьбе за свою жизнь с неким Стефаном, между тем как сам Сарториус вонзал в его спину свой кинжал, приговаривая с дьявольской усмешкой:

– Эге, цезарь! Вот это тебе за те побои тростью! Помнишь, цезарь, Жемчужину Востока? Это тебе за те побои! И это, и это!..

Но пока еще Домициан не подозревал о возмездии и, наплакавшись досыта над горестной судьбой богоподобного Ахилла, заснул крепким сном.

На другой день после триумфа Тита купец Деметрий, который раньше звался Халевом, сидел в конторе своего обширного склада товаров на одной из самых оживленных торговых улиц Рима. Он стал красивым, вид его, надменный и благородный, прекрасно шел к его осанке и положению. Но лицо его было озабоченно и печально. С какими невероятными усилиями прокладывал он себе вчера путь по улицам Рима, чтобы пробраться как можно ближе к Мириам, когда она шла позорным путем вслед за колесницей триумфатора! Был он вечером и на публичном торжище в Форуме, куда явился, обратив в деньги почти весь свой наличный товар, зная, что ему придется оспаривать Мириам у Домициана. Он предлагал за нее все, что имел, все до последнего гроша! Но она попала в чьи-то чужие руки. Даже сам Домициан не мог угнаться за этим таинственным соперником, представительницей которого явилась какая-то странного вида женщина в платке крестьянки под густым покрывалом. Халев был уверен, что эта женщина не кто иная, как ненавистная ему Нехушта. Но откуда у нее такая огромная сумма денег? Для кого, как не для Марка, могла она в таком случае торговать Мириам? Но Халев наводил справки, и оказалось, что Марк в Риме не появлялся; кроме того, Халев имел полное основание думать, что кости римлянина, как и кости многих тысяч славных воинов, стали добычей голодных шакалов в развалинах священного города. Если же он еще жив, то почему не участвовал в триумфе Тита? Он – один из выдающихся соратников цезаря и один из богатейших патрициев Рима!

С отчаянной тоской смотрел Халев, как таинственная женщина, нагруженная корзинами, увела Мириам. Тщательно скрываясь, он успел проследить, что они скрылись в узенькой калиточке одного сада. У него появилась минутная мысль постучать в эту калитку, но его обычная осторожность шепнула ему, что покупающие невольницу за два миллиона сестерций, конечно, держат наготове добрый меч для таких посетителей. Он обошел вокруг этого сада и прилегающего к нему дома и убедился, что то был богатый мраморный дворец, по-видимому, никем не обитаемый, хотя ему показалось, что за ставнем мелькнул огонь. Халев осмотрелся и узнал это место: поутру тут шествие на мгновение приостановилось потому, что один римский солдат, бывший в плену у евреев, чтобы уйти от публичного позора и посмеяния толпы, покончил с жизнью, бросившись под колеса колесницы триумфатора. Да, это было то самое место! При этом у Халева мелькнула мысль, что подобная участь ожидала и его соперника Марка, также захваченного им в плен живым. Дьявольская усмешка исказила черты Халева. До сего времени две всесильные страсти руководили жизнью его: беспредельное честолюбие и любовь к Мириам. Честолюбие его не было удовлетворено: он мечтал стать правителем, даже царем Иудеи, но Иудея пала и не подняться ей вновь. Судьба каким-то чудом пощадила его жизнь. Теперь одна любовь к Мириам побуждала его к самосохранению, чтобы следовать за ней хоть на край света. У него были деньги, предусмотрительно зарытые им перед началом войны. Эти деньги превратили его из предводителя военного отряда в зажиточного купца. Теперь он мог, конечно, стать богачом, но ведь он еврей, и ему, следовательно, никогда не занять высокого положения, не достигнуть славы и власти, о которых он так мечтал. Ну а Мириам? Она никогда не любила его, и все из-за Марка, этого проклятого римлянина, которого он ненавидел всей душой. Но теперь его несколько успокаивало, что Мириам если не досталась ему, то и Марку ведь тоже.

Всю ночь Халев бродил вокруг этого мрачного, видимо, безлюдного дома. С рассветом на широкой улице стали появляться группы запоздавших пешеходов: возвращающиеся с пира, перепившие вина мужчины и растрепанные женщины. Скромные труженики, рабочие и мастеровые, тоже выходили из своих домов, спеша приняться за свой дневной труд. Метельщики рано вышли в это утро с надеждой найти что-нибудь ценное после вчерашнего триумфального шествия. Двое из них, подметая вблизи Халева, начали подшучивать над ним, найдет ли он дорогу домой. Халев сказал, что ждет, когда откроются двери этого дома.

– Ну, тебе долго придется ждать! – сказали они. – Владелец этого дома убит на войне в Иудее, и еще неизвестно, кто будет его наследником.

– А как звали владельца этого дома? – спросил Халев.

– Его имя Марк, прозванный Фортунатом (Счастливым). Он был любимец Нерона.

Халев ушел домой.

Глава XXVI
Суд Домициана

Прошло два часа, а Халев все сидел в своей конторе. Попадись ему в минуту бешенства Марк, он задушил бы его собственными руками. Теперь он убежден, что Марк жив, что он в Риме, а Мириам – в его объятиях. «О, лучше бы уж она досталась Домициану, этому развратному негодяю, его она, по крайней мере, ненавидела бы, Марка же любит!» – думал завистливый еврей. Конечно, он мог выследить Марка и убить его, мог прибегнуть к услугам наемных убийц, но тогда его собственная жизнь подверглась бы опасности: он знал, какая участь ожидает всякого, кто осмелится поднять руку на римского патриция, а умереть Халев вовсе не спешил: теперь жизнь казалась ему единственным благом, оставшимся ему. Кроме того, пока он жив, у него остается надежда, что Мириам будет принадлежать ему. Нет, он не станет рисковать, нужно выждать, решил Халев. Выжидать ему пришлось недолго: в подобные моменты дьявол всегда успешный приспешник того, кто замышляет зло против своего ближнего.

Кто-то постучал в дверь, и Халев раздраженно воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушили его уединение.

В комнату вошел небольшого роста, коротко остриженный человек с неспокойным, бегающим взглядом. Под одним глазом у него красовался большой синяк с кровоподтеком, на виске угадывалась рана, залепленная пластырем. Он сильно хромал и поминутно передергивал плечами, будто они у него чесались. Это был домоправитель Домициана, и Халев тотчас же узнал его.

– Привет тебе, благородный Сарториус, садись, прошу тебя! Тебе, вижу, трудно стоять!

– Да, да, со мной произошел весьма неприятный случай! – отвечал тот. – Но и вы, уважаемый Деметрий, тоже как будто провели бессонную ночь!

– Я действительно несколько взволнован. Тоже неприятный, хотя другого рода, случай. Но чем могу быть полезен тебе, благородный Сарториус? Я человек занятой и прошу тебя прямо приступить к делу!

– Да, да, конечно… Вчера на торгу я заметил, что ты весьма заинтересовался той красивой еврейской невольницей, которая теперь известна всему Риму под прозвищем Жемчужины Востока. Я же был представителем одного очень знатного лица.

– Которое, вероятно, не менее меня заинтересовано невольницей! – добавил Халев. – Но увы! Третье лицо оказалось счастливее нас!

– Вот именно, и та высокая личность, о которой я говорю, до того огорчилась этим обстоятельством, что разразилась слезами и даже упрекала меня, несмотря на то что любит более, чем родного брата…

– Вот почему с вами и приключился неприятный случай, благородный Сарториус!

– Да, горе моего августейшего господина так поразило меня, что я, поспешив к нему, поскользнулся и упал…

– Подобные случаи нередки в домах великих мира сего, где полы так скользки. Но все это не к делу, я полагаю…

– Нет, нет, дело в том, что мне надо узнать имя человека, купившего Жемчужину Востока. Возможно, тебе оно известно?

– А на что тебе его имя, благородный Сарториус?

– Мне нужно его имя, так как Домициану нужна его голова! – прямо, без намеков отвечал домоправитель.

В это мгновение Халева озарила мысль: вот случай отомстить Марку, избавиться от него раз и навсегда!

– Ну, допустим, я помогу Домициану, притом без всякого скандала, получить голову того человека. Согласится ли он за эту услугу уступить мне ту невольницу? Я знал ее еще ребенком и питаю к ней самые нежные братские чувства!

– Да, да, так же, как и Домициан! Я, право, не вижу, почему бы моему августейшему господину не согласиться на это: ведь ему нужна голова того человека, а не рука той девушки!

– Но, мне кажется, лучше бы иметь в этом отношении полную уверенность! Основываясь же на одних предположениях, я не особенно расположен впутываться в это неприятное дело!

– Прекрасно, может, ты пожелаешь, уважаемый Деметрий, изложить свои условия письменно и получить на них письменные ответы?

Халев взял пергамент и перо и написал:

«Полное помилование и неотъемлемое право свободно путешествовать и торговать везде, в пределах всей Римской империи, засвидетельствованное подписью всех надлежащих властей, пусть будет выдано некоему Халеву, сыну Гиллиэля, участвовавшему в иудейской войне против римлян; а также письменное обязательство, собственноручно подписанное лицом, в этом заинтересованным, что если голова, нужная ему, будет предоставлена в его руки, то еврейская невольница, прозванная Жемчужиной Востока, будет немедленно передана Деметрию, купцу из Александрии, и станет его неотъемлемой собственностью».

– Вот и все! – подытожил Халев, передавая пергамент Сарториусу. – Халев, о котором я здесь упоминаю, мой ближайший друг, без помощи которого я совершенно не могу обойтись в этом деле. А без этого помилования и гарантий, я знаю, он не тронется с места. Конечно, потребуется подпись самого цезаря Тита, должным образом засвидетельствованная. Но это, конечно, только дань дружбе; я же, собственно, заинтересован, чтобы эта девушка была отдана мне.

– Ну конечно! Надеюсь вскоре возвратиться сюда с желаемым ответом, уважаемый Деметрий! – с двусмысленной гримасой промолвил Сарториус. – А что касается Халева, то пусть он не беспокоится. Кому охота связываться с грязным, жалким жидом, отступником своей веры и народа?! Цезарь не воюет с подпольными крысами и летучими мышами… Прощай, высокочтимый Деметрий, жди меня вскоре обратно.

– Буду ждать, благородный Сарториус, и в интересах своих и твоих прошу не забывать, что во дворцах полы скользки, так что при вторичном падении тебе, пожалуй, и головы не снести!

«Брошу еще раз кости, – думал Халев, оставшись один, – посмотрим, не улыбнется ли мне на этот раз счастье!»

А старый Сарториус, низко согнувшись перед своим августейшим господином, докладывал результат проведенных поисков и расследований.

Страдающий в это время от жестокого приступа желчнокаменной болезни Домициан, обложенный подушками, вдыхая розовую эссенцию и смачивая голову водой, смешанной с уксусом, слушал довольно равнодушно отчет своего верного слуги. Но, вникнув в условия таинственного александрийского купца, воскликнул в негодовании:

– В уме ли ты, старый дуралей? Он хочет взять Жемчужину Востока, а мне вручить только голову наглеца, который осмелился перехватить ее у меня! И ты смеешь передавать мне подобные условия!

– Божественный Домициан, позволю себе заметить, что рыба идет только на приманку! – ответил хитрый домоправитель. – Если не поманишь его, этот человек ничего не скажет нам. Думал я призвать его сюда и пыткой вырвать из него правду, но эти евреи такой заядлый народ: не скоро у него выудишь то, чего он не хочет сказать. А тем временем тот, другой, успеет скрыться с девушкой. Лучше уж обещать ему все, чего он просит.

– Ну а затем?..

– А затем забыть о своих обещаниях. Чего проще?

– Но ведь он требует письменных доказательств!

– Он и получит, моей рукой писанные. Но помилование этому Халеву, а если не ошибаюсь, это тот же Деметрий, надо выдать с подменной подписью цезаря Тита. Тебе же, божественный Домициан, безразлично, если еще один еврей будет иметь право пребывать в Риме и торговать в империи!

– Ты не так глуп, Сарториус, как я думал. Очевидно, вчерашняя трепка придала тебе ума! Но прошу тебя, перестань передергивать плечами и замажь себе этот синяк под глазом: я не выношу черного цвета. Да отправляйся и удовлетвори этого Деметрия или Халева.

Через три часа Сарториус вторично явился к Деметрию, александрийскому купцу.

– Высокочтимый Деметрий, все, что ты желал, исполнено! – сообщил он. – Вот помилование Халеву, подписанное самим цезарем Титом, хотя это было не так легко потому, что цезарь сегодня отправляется на свою виллу на берегу моря – так предписал врач. Три месяца цезарь Тит не будет заниматься государственными делами, так как нуждается в полном отдыхе. Доволен ты этим, уважаемый Деметрий?

Халев внимательно изучил подпись и печать и сказал:

– Мне кажется, документ в порядке!

– А вот письмо от божественного, вернее полубожественного, Домициана к александрийскому купцу Деметрию, засвидетельствованное мной. Мой августейший господин обязуется уступить тебе Жемчужину Востока, если ты выдашь ему голову того человека!

Халев и это письмо долго рассматривал.

– Странно, – протянул он, – подпись Домициана и твоя, благородный Сарториус, очень похожи!

– Весьма возможно, высокочтимый Деметрий, весьма возможно. При дворе высочайших особ в обычае, чтобы их приближенные, в том числе и домоправители, подражали руке своих августейших повелителей.

– А также и их нравственности! Впрочем, если тут есть какой-нибудь подлог, тем хуже для виновника, так как Домициану, вероятно, не доставит удовольствие, если это письмо будет предъявлено на суде!

– Конечно, конечно, – поспешил поддакнуть Сарториус, – но теперь попрошу назвать имя виновного.

– Его зовут Марк! Он был префектом всадников у Тита во время похода на Иудею. Старая ливийская женщина по имени Нехушта купила на публичном торгу, на Форуме, ту невольницу. Старуха привела ее в его дом на via Agrippa, где она, вероятно, и сейчас находится.

– Марк? Но его считают погибшим, и вопрос о его наследстве порождает большие толки! Как наследник проконсула Кая, он обладает громадным состоянием. Кроме того, в последние годы он был любимцем божественного Нерона. Марк – знатная особа, с ним даже Домициану не так-то легко будет справиться! Но откуда все это известно тебе?

– Через Халева, который выследил, куда старая карга увела девушку. Ему же достоверно известно, что Марк еще в Иудее был ее возлюбленным!

– Конечно, не вполне прилично соперничать с сыном и братом цезаря, но все же на публичном торгу это законно: он имел на то право…

– Ну а если Марк совершил тяжкое преступление?..

– Преступление? Какое?

– Он был взят в плен живым при осаде Иерусалима. Пленного бросили в старую башню, откуда он бежал.

– Но кто может доказать это?

– Кто? Да тот же Халев! Это он захватил его в плен и бросил в ту башню!

– Да, но где этот трижды проклятый Халев?

– Здесь, перед тобой, трижды благословенный Сарториус! – воскликнул мнимый Деметрий.

– Это великодушно, друг Деметрий, но что нам следует делать теперь?

– Арестовать Марка, поставить его перед судом за упомянутое преступление, а мне передать Жемчужину Востока, которую я тотчас же увезу из Рима!

– Прекрасно! В отсутствие цезаря Тита военные дела переданы Домициану, хотя ни одно из его решений не может быть исполнено без утверждения и подписи Тита. Но уж это будет видно. А пока счастливо оставаться!

– Благодарю. Позаботься, главное, о том, чтобы девушку передали мне! Ты от этого не останешься в убытке, уважаемый Сарториус: на пятьдесят тысяч сестерций можешь рассчитывать, если я получу невольницу!

– О, высокочтимый Деметрий, дары скрепляют дружбу, это несомненно… А я из этих денег задам тебе и той госпоже славный ужин! Еще раз счастливо оставаться! – И старик удалился.

На следующее утро Халева потребовали во дворец Домициана для свидетельских показаний. Идя по улицам Рима, он торжествовал в душе, что одолел наконец своего недруга, хотя внутреннее чувство и подсказывало ему, что не так, не такими методами следовало ему торжествовать над ним, не доносом и клеветой, а в честной борьбе. Но что до того! Все же он вырвет Мириам из его объятий. Если же она не забудет Марка, то будет его рабыней, хотя он предоставит ей место жены в своем доме. Она, видя его нежность, может научиться в конце концов любить его.

Но вот и дворец. В переднем зале Халева встретил Сарториус, и рабы, сопровождавшие свидетеля, отступили в сторону.

– Ну что? Они в наших руках? – спросил Халев.

– Только он. Девушка исчезла.

– Исчезла? Тогда зачем я буду давать показания?

– Этого я тебе сказать не могу, но теперь поздно отказываться. Эй, рабы, введите свидетеля в зал суда!

Движением руки Халев отстранил рабов и добровольно последовал за Сарториусом.

Они вошли в небольшой, но высокий зал, светлый и красивый. На высоком кресле сидел Домициан, облаченный в пурпурную тогу. По обе стороны его стояли узкие столы, около которых собрались пять-шесть римских офицеров из личной гвардии Домициана, в латах и доспехах, но без шлемов, два писца с табличками и человек в платье судьи, исполняющий, видимо, обязанности прокурора. В глубине зала стояло несколько солдат.

Домициан, несмотря на свой юный и цветущий вид, казался не в духе.

Он сурово встретил Марка и выразил полную веру рассказу Халева, подтвержденному лжесвидетельством одного солдата, когда-то служившего под начальством Марка и неоднократно наказываемого им за разные проступки.

Тщетно Марк, возмущенный недобросовестным обвинением, протестовал, – его не слушали. Тогда обвиняемый потребовал на правах римского патриция суда самого Веспасиана. Домициан не мог отказать ему в этом, а пока велел отвести в тюрьму.

1. Гидес – ад.