Цель. Процесс непрерывного совершенствования

Глава 5

А сигара неплохая.

Знаток табака, пожалуй, нашел бы, что она несколько суховата после того, как пролежала две недели в кармане моего пиджака. Я, однако, с большим удовольствием выкуриваю ее, сидя на большом совещании, созванном Пичем, и вспоминая о другом, более странном «совещании» тогда с Ионой.

А вообще-то, на самом деле, было ли то другое «совещание» более странным, чем это? Пич стоит перед нами, тыча в центр графика длинной деревянной указкой. В луче проектора медленно клубится дым. Кто-то напротив меня честно вбивает цифры в калькулятор. Все, кроме меня, внимательно слушают, записывают или высказывают свои замечания.

«…последовательные параметры… крайне важно получить… матрица преимущества… обширный подъем до получения прибыли… операционные индексы… предоставляют косвенные доказательства…»

Я не имею ни малейшего понятия, что тут происходит. Все, что они говорят, звучит для меня каким-то чужим языком, не совершенно чужим, я когда-то его знал, но теперь с трудом могу его вспомнить. Термины кажутся знакомыми, но теперь я не уверен, что знаю их точное значение. Это просто слова.

Все это просто игры в цифры и слова.

Там, в Чикаго, в аэропорту О'Харе, я действительно какое-то время пытался думать над тем, что сказал мне Иона. Он каким-то образом сумел вложить в свои слова глубокий смысл; он в чем-то был прав. Но это было так, как будто со мной разговаривал кто-то из другого мира. Я должен был стряхнуть это с себя. Я должен был лететь в Хьюстон и рассказывать о роботах. Я должен был спешить на свой самолет.

Теперь же я задаюсь вопросом, а не был ли Иона намного ближе к истине, чем я думал сначала. Я скольжу взглядом по лицам сидящих здесь, и где-то глубоко внутри у меня появляется такое чувство, что мы все, сидящие здесь, знаем о медицине, которую практикуем, не больше, чем шаманы. Наше племя умирает, а мы в клубах дыма кружимся в ритуальном танце, изгоняя дух дьявола, снедающий нас.

Что же является действительной целью? Никто из присутствующих здесь никогда не задавался настолько элементарным вопросом. Пич все гундит свою песню о возможностях уменьшения затрат, плановых показателях «производительности» и так далее. Хилтон Смит поет аллилуйя всему, что бы Пич ни сказал. Хоть кто-нибудь, вообще, на самом деле понимает, что мы делаем?

В десять часов Пич объявляет перерыв. Все, кроме меня, выходят: кто в туалет, кто выпить кофе. Я так и сижу в своем кресле до тех пор, пока в комнате, кроме меня, не остается никого.

Что, к чертям собачьим, я здесь делаю? Я пытаюсь понять, какой прок мне – или любому другому – от того, что мы сидим в этой комнате. Что, в результате этого совещания (кстати, на него уйдет почти весь день) повысится конкурентоспособность моего завода, или оно спасет мое рабочее место, или поможет кому-нибудь сделать что-то такое, что принесет пользу всем?

Что делать, я не знаю. Я даже не знаю, что такое производительность. Но тогда сидеть здесь – это просто выбрасывать время. С этими мыслями в голове я обнаруживаю, что запихиваю мои бумаги назад в портфель. Я защелкиваю портфель, неспешно поднимаюсь и выхожу.

Сначала мне везет, и, пока я иду к лифту, меня никто ни о чем не спрашивает. Но пока я стою и жду лифта, ко мне подходит Хилтон Смит.

– Ты что, Ал, уходишь? – спрашивает он.

Сначала я, было, решаю не отвечать на его вопрос, но потом мне приходит в голову мысль, что он вполне может специально сказать обо мне Пичу какую-нибудь гадость.

– Приходится, – отвечаю я. – Обстоятельства требуют моего присутствия на заводе.

– Что так? ЧП?

– Можно и так сказать.

Двери лифта открываются, я захожу. Смит с насмешкой смотрит на меня, поворачивается и уходит. Двери закрываются.

У меня в голове пролетает, что Пич может уволить меня за самовольный уход с совещания. Но в том состоянии, в каком я нахожусь, идя по гаражу к машине, это только сократит три месяца тревог и волнений, неумолимо ведущих к тому, чего, как я подозреваю, избежать не удастся все равно.

Я не сразу возвращаюсь на завод. Какое-то время я просто еду, куда глаза глядят. Я еду по одной дороге, пока она мне не надоедает, потом сворачиваю на другую. Так проходит пара часов. Мне все равно, где я. Я просто хочу из всего этого вырваться. Свобода создает ощущение какого-то радостного возбуждения, до тех пор, пока не начинает вызывать скуку.

Крутя руль, я пытаюсь отключиться от всего, связанного с работой. Я хочу выкинуть все из головы. Красивый день сегодня. Солнце. Тепло. Небо голубое, ни облачка. И хотя еще во всем чувствуется сдержанность ранней весны – трава еще прошлогодняя, желто-бурая, – день сегодня такой, что не грех и прогулять.

Подъехав к заводу, я смотрю на часы – уже второй час. Я начинаю притормаживать, чтобы свернуть в ворота, как ловлю себя на том, что чувствую (даже не знаю, как это сказать): мне не надо туда ехать. Я бросаю взгляд на завод, нажимаю на педаль газа и проезжаю мимо. Я еще не обедал, думаю я, надо где-нибудь поесть.

И все же я понимаю, что я просто не хочу, чтобы меня сейчас кто-нибудь дергал. Мне надо подумать, а если я вернусь сейчас в офис, мне просто не дадут.

Проехав где-то с милю, вижу маленькую пиццерию. Она открыта, я останавливаюсь и захожу. Не экспериментируя, заказываю среднюю пиццу с двойной порцией сыра, пепперони, колбасой, грибами, зеленым перцем, острым перцем, черными оливками, луком, и все это – ммммм – приправлено анчоусами. Пока я жду мою пиццу, меня соблазняет содержимое полки рядом с кассой, и я говорю сицилийцу, стоящему за стойкой, чтобы он добавил к моему счету пару пакетов соленых орешков, немного чипсов тако и – на потом – несколько хрустящих соленых булочек. После всех сегодняшних потрясений у меня разыгрался аппетит.

Но тут возникает проблема. Не будете же вы запивать соленые орешки водой. Для этого нужно пиво. Как вы думаете, что я вижу в холодильнике? Конечно, днем я обычно не пью… Я смотрю на залитые светом холодные пивные банки…

А, плевать!

Я достаю из холодильника шесть банок Будвейзера.

Все это обходится мне в четырнадцать долларов шестьдесят два цента, я забираю пакет и возвращаюсь к машине.

Недалеко от завода, с другой стороны шоссе, есть грунтовая дорога. Она ведет на верх невысокого холма. Это подъездная дорога к подстанции в полумиле отсюда. Неожиданно для самого себя я резко поворачиваю руль. Мой «Бьюик», подпрыгивая, вылетает с шоссе на гравийку, и, если бы не моя хорошая реакция, пицца полетела бы на пол. Оставив после себя на дороге столб пыли, я останавливаюсь на вершине холма.

Я расстегиваю воротник рубашки, снимаю галстук и пиджак, чтобы не заляпать, и достаю мои припасы.

Внизу, за шоссе, среди поля стоит мой завод – большая без окон стальная коробка. Я знаю, что внутри этой коробки сейчас работают четыреста человек – дневная смена. Их машины стоят на парковочной площадке. Я вижу, как к разгрузочной эстакаде сдает на задней скорости грузовик, выруливая между двумя другими, уже стоящими там. Грузовики привозят материал, из которого машины и люди там внутри будут что-то делать. С противоположной стороны стоят другие машины, их загружают тем, что было произведено. В двух словах, это и есть то, что там происходит. А я должен руководить всем тем, что делается там внизу.

Я открываю банку пива и принимаюсь за пиццу.

Завод выглядит настолько естественной частью пейзажа, что кажется, будто он там стоял всегда и всегда стоять будет. Однако я знаю, что ему всего лет пятнадцать. И через пятнадцать лет его уже может здесь не быть.

Так что же все-таки является целью?

Чем мы здесь, по идее, должны заниматься?

Почему этот завод работает?

Иона сказал: существует только одна цель. Я не понимаю, как это может быть. Ежедневно в процессе работы мы делаем множество всяких вещей, и они все важны. По крайней мере, большинство из них… иначе мы бы их просто не делали. Что за чертовщина, да они все могут быть целями.

Что я имею в виду? Ну, к примеру, одним из видов деятельности, которым должно заниматься производственное предприятие, является закупка сырьевого материала. Нам эти материалы нужны для того, чтобы производить, и мы должны стремиться приобрести их на наиболее выгодных условиях; таким образом, закупки на наиболее выгодных условиях являются для нас крайне важными.

Пицца, между прочим, высший класс. Я поглощаю уже второй кусок, когда где-то в голове у меня возникает вопрос: «Разве это является целью? Разве закупки на наиболее выгодных условиях являются целью существования завода?»

От смеха я чуть не давлюсь куском пиццы.

Ну да, точно. Кое-кто из этих идиотов в отделе по закупкам точно ведет себя так, как будто это и является нашей целью. Они уже вынуждены арендовать складские помещения, чтобы хранить все то дерьмо, которое они закупают на таких выгодных условиях. Что там у нас сейчас? Тридцатидвухмесячный запас медной проволоки? Семимесячный запас нержавеющей тонколистовой стали? Все, что угодно. Миллионы и миллионы вбабаханы в то, что они закупили, и, между прочим, на очень выгодных условиях.

Нет, если посмотреть таким образом, экономные закупки никак не являются целью моего завода.

Что еще мы делаем? Мы нанимаем людей на работу. В масштабах завода это исчисляется сотнями, в масштабах ЮниКо – десятками тысяч. Мы, персонал, по идее, являемся «наиболее значимым капиталом» ЮниКо, как это однажды прозвучало в годовом отчете с подачи кого-то из работников отдела по связям с общественными организациями и частными лицами. Если стряхнуть словесную шелуху, то придется согласиться, что фирма не смогла бы существовать без хороших работников, без их разнообразных профессий и умений.

Я лично рад, что фирма обеспечивает людей работой. Стабильная зарплата заслуживает того, чтобы сказать о ней много хорошего. Однако это ясно, что завод существует не для того, чтобы обеспечивать людей работой. К тому же, скольких мы уже уволили?

И даже если бы ЮниКо предлагала работнику пожизненное рабочее место, как это делают некоторые японские фирмы, я все же не сказал бы, что целью являются рабочие места. Многие, похоже, думают и ведут себя так, как будто это и является целью (взять хотя бы начальников отделов, стремящихся укрепить свою империю, или политиков), и все-таки завод строился не для того, чтобы платить зарплату и обеспечивать людей работой.

Ладно, тогда для чего изначально строился завод?

Он строился для того, чтобы выпускать продукцию. Почему тогда это не может быть целью? Иона сказал – цель не это. Но я не вижу причины, почему это не могло бы быть целью. Мы являемся производственным предприятием. Это означает, что мы должны что-то производить, так? Разве идея не в этом, не в том, чтобы выпускать продукцию? Для чего еще тогда мы существуем?

Я начинаю размышлять над словами, которые я так часто слышу в последнее время.

Что, если взять качество?

Может быть, качество является целью? Если то, что вы производите, не является качественным продуктом, тогда все, что вы получаете на выходе, – это дорогостоящие ошибки. Чтобы удовлетворить потребности клиента, ваша продукция должна быть качественной, иначе вы и оглянуться не успеете, как останетесь не у дел. ЮниКо этот урок уже получила.

И мы его усвоили. Мы приложили массу усилий, чтобы добиться улучшения качества. Почему тогда будущее завода под угрозой? И если бы качество действительно являлось целью, как тогда могло случиться, что такая фирма как Роллс-Ройс оказалась на волосок от банкротства?

Качество само по себе не может быть целью. Качество важно, но целью не является. Почему? Из-за затрат?

Если основным является производство на основе наименьших затрат, тогда ответ мог бы быть – эффективность. Ладно… может быть, качество и эффективность вместе являются целью? У них, действительно, есть тенденция идти рука об руку. Чем меньше было допущено ошибок, тем меньше работы нужно делать повторно, что ведет к уменьшению затрат и так далее. Может быть, Иона это имел в виду.

Эффективно производить качественный продукт – это, должно быть, и является целью. Звучит, несомненно, хорошо. «Качество и эффективность». Красиво звучит. Что-то вроде «Материнство и американский образ жизни».

Я откидываюсь на сиденье и открываю следующую банку. От пиццы остались только приятные воспоминания. Какие-то несколько мгновений я испытываю полное удовлетворение.

И все-таки что-то не так. И это явно серьезнее, чем просто несварение желудка после обеда. Эффективно производить качественный продукт – звучит неплохой целью. Но может ли эта цель обеспечить работу завода?

Кое-какие примеры, пришедшие мне на ум, не дают мне покоя. Если целью является эффективно производить качественный продукт, почему тогда Фольксваген больше не производит «Жука»? Это ведь был качественный продукт, и его производство не требовало больших затрат. Или, если вспомнить историю, почему Дуглас прекратил производство DC-3? Исходя из всего, что я слышал о DC-3, это был отличный самолет. Я уверен: если бы они не прекратили его выпуск, сегодня они могли бы производить его намного эффективнее, чем нынешний DC-10.

Производить качественный продукт эффективно не достаточно. Целью является что-то другое.

Но что?

Потягивая пиво, я ловлю себя на том, что рассматриваю алюминиевую поверхность банки, которую я держу в руке. Технология массового производства – это, конечно, что-то. Ведь если подумать, эта банка до недавнего времени была куском горной породы где-то в недрах земли. Потом пришли люди и с помощью технологии и оборудования превратили камень в легкий, поддающийся обработке металл, который можно использовать снова и снова. Поразительно…

Стоп, думаю я, вот оно!

Технология – вот что это на самом деле. Мы должны идти во главе технологического прогресса. Вот что является для фирмы совершенно необходимым. Если мы не сможем идти в ногу с технологией, нам конец. Значит, это и есть цель.

Но если подумать… это не так. Если технология является действительной целью производственного предприятия, почему тогда самые ответственные должности находятся не в отделе исследований и разработки новой продукции? Почему тогда на всех схемах организационных структур фирм, которые я когда-либо видел, отдел исследований и разработки обозначен где-то сбоку? И, предположим, все наше оборудование было бы последним словом техники, спасло бы это нас? Нет, не спасло бы. Итак, технология важна, но она не является целью.

Может быть, целью является некое сочетание эффективности, качества и технологии? Но тогда я возвращаюсь к тому, с чего я начал: у нас много важных целей. А это, по сути дела, не говорит мне ни о чем, кроме того, что это не стыкуется с тем, что сказал мне Иона.

Я не нахожу ответа.

Я смотрю с холма вниз. Перед большой стальной коробкой стоит коробка поменьше, из стекла и бетона. Это офисы. Мой кабинет угловой слева. Прищурившись, я смотрю на его окна и почти вижу гору телефонных сообщений, которые моя секретарь складывает ко мне на стол.

Ну да ладно… Я поднимаю банку, откидываю назад голову, чтобы, не спеша отхлебнуть пива, и тут вижу их.

Рядом с заводом стоят еще два длинных узких здания. Это наши склады. Они доверху забиты запасными частями и нереализованным товаром, от которого мы никак не можем отделаться. На двадцать миллионов долларов готовой продукции, и это качественный товар, произведенный по самой современной технологии и с высокими показателями эффективности. Все это лежит в коробках, запаковано в пластик, в каждой коробке сертификат качества и чуть-чуть настоящего заводского воздуха. И все это ждет, когда его кто-нибудь купит.

Итак, вот оно. Само собой разумеется, что ЮниКо держит этот завод не для того, чтобы он забивал готовой продукцией склады. Целью является продажа.

Но если целью является продажа, тогда почему Иона не принял в качестве цели долю рынка? Доля рынка является даже более важной целью, чем продажа. Имея самую большую долю рынка, вы имеете самый высокий в вашей отрасли уровень продаж. Сумеете взять рынок, и дело сделано. Разве не так?

А может быть, и нет. Я вспоминаю старое высказывание: «Мы теряем деньги, но собираемся возместить потери за счет объема». Иногда фирмы продают себе в убыток или с минимальной наценкой на себестоимость, что, как известно, делает и ЮниКо, лишь бы избавиться от излишков готовой продукции. Можно иметь большую долю рынка, но если вы не делаете деньги, какое это имеет значение?

Деньги. Ну конечно… Деньги – вот что имеет значение. Пич собирается нас закрывать, потому что наш завод слишком дорого обходится фирме. Я должен найти способ сократить те убытки, которые фирма несет из-за нас…

Погодите. Допустим, я придумаю какую-нибудь невероятно умную вещь, мы сократим убытки и достигнем уровня безубыточности. Спасет это нас? Если исходить из долгосрочной перспективы, нет. Завод строили не для того, чтобы он был просто безубыточным. ЮниКо существует не для того, чтобы быть просто безубыточной фирмой. Фирма существует для того, чтобы делать деньги.

Теперь мне все становится ясно.

Целью производственного предприятия является делать деньги. Чего еще ради Дж. Бартоломью Грэнби основал эту фирму в 1881 году и пришел на рынок со своей улучшенной угольной печью? Ради любви к бытовому оборудованию? Ради великодушного жеста дать миллионам тепло и комфорт? Какого черта! Старик Дж. Грэнби хотел разбогатеть. И ему это удалось, так как это была лучшая печь из всех, существовавших в то время. И тогда инвесторы дали ему денег, чтобы разбогатеть самим и чтобы Дж. Барт стал еще богаче.

Делать деньги. Но является ли это единственной целью?

Я открываю портфель, достаю оттуда блок желтой бумаги и вытаскиваю из кармана пиджака ручку. Я начинаю составлять список того, что в представлении многих является целью: закупки на наиболее выгодных условиях, обеспечение квалифицированного персонала работой, новейшая технология, производство продукции, производство качественной продукции, продажа качественной продукции, доля рынка. Я даже добавляю к списку такие пункты, как обмен информацией и удовлетворение потребностей клиента.

Все пункты из моего списка необходимы для успешного управления бизнесом. Что они все обеспечивают? Они дают возможность фирме делать деньги. Но они сами по себе не являются целями; они являются средствами для достижения цели.

Знаю ли я это наверняка?

Нет, наверняка я этого не знаю. Но «делать деньги» в качестве цели производственного предприятия выглядит совсем неплохой исходной посылкой. Хотя бы потому, что ни один из пунктов в этом списке не стоит ни гроша, если фирма не делает денег.

Ведь что происходит, если фирма не делает денег? Если фирма не делает денег путем производства продукции и ее продаж, или путем выполнения контрактов по техническому обслуживанию, или путем продажи чего-нибудь из своих активов, или как-нибудь еще, ей конец. Она просто перестанет существовать. Несомненно, цель – это деньги. Ничего больше сюда не подходит. Как бы то ни было, это та исходная посылка, от которой я должен отталкиваться.

Если целью является делать деньги, тогда (как это сформулировал бы Иона) действие, приближающее фирму к достижению ее цели, является производительным. А действие, не приближающее фирму к достижению ее цели, не является производительным. В течение последнего года, или даже больше, мой завод, скорее, уходил от цели, чем приближался к ней. Значит, чтобы спасти завод, я должен сделать его производительным, я должен сделать так, чтобы мой завод приносил ЮниКо деньги. Это, конечно, упрощенный вывод из всего того, что происходит, но он правилен. По крайней мере, это выглядит логичной отправной точкой.

Мир через лобовое стекло выглядит сияющим и холодным. Кажется, будто солнце стало светить намного ярче. Я оглядываюсь кругом с таким ощущением, будто я только что вышел из длительного транса. Все кругом знакомо, но выглядит по-другому. Я допиваю пиво и вдруг понимаю, что пора ехать.

Глава 6

На моих часах почти половина пятого, когда я припарковываю «Бьюик» на площадке у завода. Что мне сегодня удалось сделать эффективно, так это не появляться в офисе. Я беру портфель и выхожу из машины. В стеклянной коробке передо мной стоит мертвая тишина. Это как засада. Я знаю: там внутри все только ждут, чтобы накинуться на меня. Я решаю не доставлять им такого удовольствия. Я лучше пройдусь по заводу. Мне хочется новыми глазами взглянуть на то, что там делается.

Я иду к двери, ведущей на завод, открываю ее и вхожу. Из портфеля достаю защитные очки, которые у меня всегда с собой. На полке у стены рядом со столом лежат каски, я беру чью-то каску, надеваю ее и прохожу внутрь.

Я поворачиваю за угол и оказываюсь на одном из рабочих участков. Мое появление явно озадачивает троих рабочих, сидящих на скамейке посреди одного из отсеков. У них в руках газета, они читают ее и разговаривают между собой. Один из них замечает меня и тут же толкает двоих других. Газета исчезает с грациозностью змеи, ускользающей в траву. Все трое приобретают озабоченный вид и с бесстрастным выражением лиц расходятся в разные стороны.

В другое время я бы, может, отнесся к этому спокойнее. Но сегодня это выводит меня из себя. Черт возьми, почасовые рабочие ведь знают, что завод переживает трудные времена. После всех тех увольнений, что мы провели, они не могут этого не знать. Казалось, они должны бы работать с большей отдачей, чтобы спасти завод. А что мы имеем? Трое парней, каждый из которых получает по десять-двенадцать баксов в час, рассиживаются здесь на своих задницах. Я отправляюсь на поиски мастера.

В ответ на мои слова, что его рабочие сидят без дела, вместо того чтобы работать, он в оправдание говорит, что они уже сделали свою норму и ждут, пока поступят новые детали.

Тогда я заявляю ему:

– Если ты не можешь найти им работу, я подыщу цех, в котором найдут, чем их занять. А теперь пойди и займи их делом. Или сделаешь так, чтобы твои люди работали, или останешься без людей, ясно?

Пройдя дальше по проходу, я оглядываюсь. Мастер отправил парней переносить какой-то материал с одного края прохода на другой. Я знаю, что, скорее всего, он просто нашел, чем их занять, чтобы они не болтались без дела. Ну и черт с ним, по крайней мере, эти трое работают. Если бы я ничего не сказал, сколько бы они еще там били баклуши?

И тут до меня доходит: эти трое парней сейчас чем-то заняты, а поможет это нам делать деньги? Они могут быть заняты работой, но производительны ли они?

Какое-то мгновение я раздумываю, не пойти ли назад и сказать мастеру, чтобы он поставил их что-нибудь производить. Да, но… может быть, им действительно сейчас просто не с чем работать. И даже если бы я, предположим, и перевел этих парней туда, где они могли бы что-нибудь производить, откуда я знаю, что та другая работа помогает нам делать деньги?

Это довольно странная мысль.

Правильно ли исходить из того, что заставить людей работать и делать деньги – это одно и то же? Это то, из чего мы всегда исходили. Основное правило всегда было: сделать так, чтобы все и всё были постоянно заняты работой; обеспечить безостановочный выпуск продукции. Если работы на данный момент нет, найти хоть что-нибудь, но занять людей. Если найти нечего, перевести на другие участки. Если и после этого им работы нет, увольнять.

Я смотрю по сторонам. Большинство людей занято работой. На моем заводе болтающиеся без дела рабочие – это исключение из правила. Практически все добросовестно работают все время. Однако денег мы не делаем. У одной из стен рядом со мной лестница, зигзагом ведущая под потолок, это подъем к одному из кранов. Я лезу по ней наверх и где-то на полпути к крыше останавливаюсь на одной из площадок, с которой я могу видеть весь завод.

Каждую секунду там внизу происходит множество разных вещей. Практически, все находится в постоянном движении. Этот завод, как и любой другой, настолько сложен, что, когда вы наблюдаете за тем, что там происходит, голова отказывается это воспринять. Ситуация в цехах постоянно меняется. Как я вообще могу контролировать, что там происходит? Как, черт побери, я могу знать, является ли то или другое действие, предпринятое на заводе, производительным или непроизводительным с точки зрения того, помогает это делать деньги или нет?

Ответ, по идее, должен быть в моем портфеле, я чувствую его тяжесть в моей руке. Он набит отчетами, компьютерными распечатками и всякими прочими бумагами, которыми Лу снабдил меня для сегодняшнего совещания.

У нас ведь есть множество показателей, которые должны нам говорить о том, производительны мы или нет. Но на самом деле они нам говорят о том, «работал» ли тот, кому мы выплатили зарплату, все то количество часов, за которое мы заплатили. Они говорят о том, соответствовал ли объем выпущенной продукции из расчета на час рабочего времени стандартному показателю для данного вида работы. Они говорят нам о «себестоимости продуктов» и об «отклонениях от нормативной стоимости живого труда, непосредственно затраченного на производство продукта», и все в таком роде. Но откуда я знаю, делает ли для нас деньги то, что происходит здесь, или мы просто играем в бухгалтерские игры? Между этим должна быть связь, но как ее найти?

Я спускаюсь вниз. Может, мне просто разослать по участкам служебную записку о том ущербе, который наносит чтение газет в рабочее время? Думаешь, это поможет нам выбраться из убытков?

Когда я наконец добираюсь до офиса, времени уже половина шестого, и большинство тех, кто мог меня там ждать, ушли. Фрэн, вероятнее всего, ушла одной из первых. Но она оставила мне все сообщения. Под ними почти не видно телефона. Половина сообщений, похоже, от Пича. Как я понимаю, он заметил, что я исчез.

Нехотя я снимаю трубку и набираю его номер. Бог, однако, милостив. Я слушаю гудки ровно две минуты, на том конце не отвечают, я облегченно вздыхаю и вешаю трубку.

Откинувшись в кресле, я смотрю в окно на красноватое золото начинающегося вечера и думаю о показателях, которые мы используем, и о том, каким образом мы оцениваем результаты деятельности: выполнение графиков работ, исполнение заказов в срок, оборачиваемость товарно-материальных ценностей, общий объем продаж, общий объем затрат. Существует ли более простой способ определить, делаем ли мы деньги?

Кто-то осторожно стучит в дверь.

Я поворачиваюсь. Это Лу.

Как я уже говорил, Лу – главный бухгалтер-контролер завода. Это полноватый пожилой мужчина, которому осталось до пенсии чуть меньше двух лет. Не изменяя лучшим бухгалтерским традициям, он носит двухфокусные очки в роговой оправе. Несмотря на дорогие костюмы, выглядит он почему-то всегда несколько потерто. Он пришел сюда из корпорации около двадцати лет назад. У него уже вся голова белая. Я подозреваю: он живет только для того, чтобы участвовать во всевозможных конференциях дипломированных бухгалтеров, где он может дать себе волю. Манеры Лу мягки до тех пор, пока вы не попытаетесь ему что-нибудь навязать. Тогда он превращается в Годзиллу.

– Привет, – говорит он от двери.

Я машу рукой, приглашая его зайти.

– Просто зашел сказать, что днем звонил Пич, – говорит Лу. – Ты сегодня разве не собирался быть у него на совещании?

– Что Билл хотел? – спрашиваю я, не отвечая на вопрос.

– Ему были нужны кое-какие последние данные, – говорит Лу. – Его здорово задело, что тебя там не было.

– Ты дал ему, что он хотел?

– Да, по большей части, – отвечает Лу. – Я все ему отправил, он должен утром получить. В основном это практически то же самое, что я подготовил для тебя.

– А что кроме этого?

– Я еще должен свести вместе пару вещей. Завтра будет готово.

– Я хотел бы взглянуть до того, как отправишь, ладно? – говорю я. – Просто, чтобы знать.

– Да, конечно, – отвечает Лу.

– Слушай, у тебя есть пара минут?

– Да, что-то случилось? – спрашивает он, очевидно, ожидая моего объяснения по поводу того, что происходит между мной и Пичем.

– Садись, – говорю я.

Лу подтягивает к себе кресло.

Я с секунду думаю, пытаясь найти правильные слова. Лу выжидательно смотрит на меня.

– Я хочу задать простой элементарный вопрос, – начинаю я.

Лу улыбается.

– Такие вопросы мне нравятся, – замечает он.

– Ты сказал бы, что цель нашей фирмы – делать деньги?

Он заходится смехом.

– Ты что, шутишь? Это что, вопрос с подоплекой?

– Да нет, ты просто ответь.

– Ну конечно, цель – это делать деньги!

Я повторяю:

– Значит, цель фирмы – делать деньги, так?

– Ну да, – подтверждает он. – Но мы кроме этого еще должны выпускать продукцию.

– Отлично, а теперь подожди, – говорю я ему. – Выпуск продукции – это только средство для достижения цели.

Я поясняю ему общую линию рассуждения. Он внимательно слушает. Лу на самом деле умный мужик. Ему не надо объяснять все до мелочей. Дослушав до конца, он соглашается со мной.

– Ну и к чему ты ведешь?

– Как мы определяем, делаем мы деньги или нет?

– Ну, существует много способов, – начинает он, и несколько следующих минут я слушаю, как он объясняет про общий объем продаж, долю рынка, прибыльность, дивиденды, выплачиваемые акционерам, и все в таком же роде. В конце концов, я поднимаю руку и перебиваю его.

– Посмотрим на это таким образом, – предлагаю я. – Предположим, тебе надо заново написать все учебники. Предположим, у тебя нет терминов и ты должен их придумать по ходу работы над книгой. Каким было бы минимальное количество показателей, необходимых тебе для того, чтобы определить, делаем мы деньги или нет?

Лу приставляет к щеке вытянутый указательный палец и задумчиво рассматривает сквозь очки свой ботинок.

– Ну, тогда тебе был бы нужен некий абсолютный показатель, – говорит он. – Что-то, что показало бы тебе в долларах, йенах или в чем угодно, сколько денег ты сделал.

– Что-то типа чистой прибыли, так? – спрашиваю я.

– Да, чистая прибыль, – подтверждает он. – Но тебе надо что-то еще, потому что абсолютный показатель скажет тебе не очень много.

– Разве? – не соглашаюсь я. – Если я знаю, сколько денег я сделал, для чего мне надо знать что-нибудь еще? Ты понимаешь, что я имею в виду? Если я сложу все те деньги, которые я получил, и вычту мои затраты, я получу чистую прибыль. Что еще мне нужно знать? Скажем, в конечном итоге я сделал десять миллионов, или двадцать миллионов, да сколько угодно, не важно.

На какую-то долю секунды в глазах Лу мелькает подозрение, что я полный тупица.

– Ладно, – говорит он. – Скажем, ты подсчитал, и у тебя получилось десять миллионов чистой прибыли. Это абсолютный показатель. Вот так с ходу это звучит довольно солидной суммой, и кажется: ты так все это и положил в карман. А с какой суммы ты начинал?