Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев

Объясняя цели эксперимента, я сказал, что, на мой взгляд, любая тюрьма – это физическая метафора потери свободы, и каждый из нас по разным причинам переживает ее по-своему. Как социальные психологи, мы хотим понять, какие психологические барьеры создает между людьми тюрьма. Конечно, не все можно выяснить с помощью эксперимента, ведь наша тюрьма – не настоящая. Заключенные знают, что проведут в ней не долгие годы, как обитатели настоящих тюрем, а всего две недели. Они знают, что есть предел той жестокости, с которой мы можем обращаться с ними в экспериментальной среде, в отличие от реальных тюрем, где заключенных избивают, бьют электрическим током, подвергают групповым изнасилованиям, а иногда даже убивают. Я подчеркнул, что мы ни в коем случае не имеем права физически оскорблять «заключенных».

Я объяснил, что, несмотря на эти ограничения, мы хотим создать психологическую атмосферу, копирующую некоторые особенности атмосферы многих реальных тюрем, о которых я недавно узнал.

«Мы не можем применять к ним физическое насилие или пытки, – сказал я, – но можем создать атмосферу скуки. Можем создать ощущение фрустрации. Можем заставить их испытывать страх, до некоторой степени. Можем создать ощущение произвола, ощущение, что их жизнью управляет некий случай, которым полностью управляем мы, система, вы, я, Джаффе. У них не будет никакого личного пространства, они будут под постоянным наблюдением – мы будем видеть все, что они делают. У них не будет никакой свободы действий. Они не смогут сделать и сказать ничего, чего мы не разрешаем. Разными методами мы будем лишать их индивидуальности. Они будут носить униформу, никто и никогда не будет называть их по имени; у них будут номера, и их будут называть только по номерам. В целом все это должно создать у них ощущение беспомощности. Вся власть будет принадлежать нам, у них никакой власти не будет. Главный вопрос исследования звучит так: что они сделают, чтобы попытаться вернуть себе власть, вернуть себе определенную степень индивидуальности, получить некоторую свободу, отвоевать хоть какое-то личное пространство? Смогут ли заключенные действовать против нас, пытаясь хотя бы отчасти вернуть то, что у них было на свободе?»^[60].

Я обратил внимание наших начинающих охранников на то, что заключенные, вероятно, будут считать все это «игрой», но нам, сотрудникам тюрьмы, предстоит ввести заключенных в необходимое психологическое состояние и поддерживать его до конца исследования. Мы должны заставить их почувствовать, что они оказались в настоящей тюрьме; мы ни при каких условиях не должны называть все это исследованием или экспериментом. Ответив на вопросы будущих охранников, я кратко описал распределение обязанностей между тремя сменами, чтобы у каждой смены была своя задача. Затем я прояснил, что кажущаяся наименее привлекательной ночная смена будет, скорее всего, самой легкой, ведь как минимум половину времени заключенные будут спать. «У вас будет сравнительно мало работы, хотя вы не сможете спать. Вы должны быть начеку на случай, если они начнут что-то замышлять». Вопреки моему предположению, что ночная смена будет самой легкой, в итоге ей досталось больше всего работы. И вела себя эта смена с заключенными грубее других.

Здесь я должен повторить, что вначале я интересовался больше заключенными и их адаптацией к тюремной ситуации, а не охранниками. Охранники казались мне исполнителями второстепенных ролей, которые должны были создать у заключенных ощущение того, что они находятся в настоящей тюрьме. Думаю, здесь сыграло роль мое происхождение: выходец из низших слоев общества, я отождествлял себя с заключенными, а не с охранниками. Конечно, мое отношение к тюрьмам было сформировано тесным общением с Прескоттом и другими бывшими заключенными, с которыми я недавно познакомился. Поэтому моя речь должна была помочь охранникам «войти в роль»: я хотел кратко обрисовать некоторые ключевые ситуационные и психологические процессы, характерные для реальной тюрьмы. Со временем нам стало ясно, что наблюдать за поведением охранников не менее, а иногда даже более интересно, чем за поведением заключенных. Смогли бы мы получить те же результаты без этой встречи, если бы ограничились только поведенческим контекстом и описали роли? Как мы скоро увидим, несмотря на наши однобокие рекомендации, охранники вначале не спешили использовать методы подавления. Только через какое-то время воздействие новых ролей и ситуационных факторов привело к тому, что охранники превратились в правонарушителей, жестоко обращающихся с заключенными. За это зло, появившееся в Стэнфордской окружной тюрьме, я несу полную личную ответственность.

С другой стороны, наши охранники не прошли никакого формального обучения. Мы просили их обеспечивать порядок, пресекать попытки к бегству, ни в коем случае не использовать против заключенных физическую силу, и дали общую информацию о негативных аспектах психологии тюремного заключения. Эта процедура была очень похожа на введение в должность сотрудников реальных исправительных учреждений. Часто у них нет никакого специального обучения, и им позволено использовать любые силовые методы, особенно в критических обстоятельствах. Правила, которые зачитали заключенным начальник тюрьмы и охранники, как и мои инструкции во время встречи с охранниками, представляли собой вклад Системы в создание ряда начальных ситуативных условий, бросивших вызов ценностям, отношениям и личностным особенностям, которые внесли в эту уникальную ситуацию участники эксперимента. Скоро мы увидим, как был разрешен конфликт между влиянием ситуации и ролью личности.

Глава четвертая
Понедельник: бунт заключенных

После первых дня и ночи, показавшихся нам бесконечными, наступил понедельник – день тяжелый, тоскливый и утомительный для всех нас. Но ровно в 6 утра снова раздается пронзительный свист, и заключенные просыпаются. Они, сонные, выходят из камер, протирают глаза, натягивают свои шапочки и робы, распутывают цепи на лодыжках. Они вялые и угрюмые. № 5704 позже сказал нам, что встретил новый день с тоской, зная, что ему придется снова пройти «через все это дерьмо, а может, и кое-что похуже»^[61].

Охранник Серос поднимает за подбородки опущенные головы – в первую очередь заключенного № 1037, который, кажется, спит на ходу. Он толкает их в плечо, заставляя выпрямиться, тычками исправляя осанку. Он похож на маму, которая готовит своих сонных детей к первому школьному дню, только немного грубее. Пришло время еще раз повторить правила и сделать утреннюю зарядку, прежде чем будет подан завтрак.

Венди проявляет инициативу:

«Итак, мы с вами будем повторять эти правила, пока вы их не запомните»^[62].

Его энергия заразительна; Серос начинает ходить вдоль строя заключенных, размахивая дубинкой. Заключенные повторяют правила недостаточно быстро, он теряет терпение и кричит:

«Шевелитесь, шевелитесь!»

Серос похлопывает дубинкой по открытой ладони, этот звук явно свидетельствует о сдержанной агрессии.

В течение нескольких минут Венди читает инструкции по поводу туалета. Он повторяет их много раз, пока заключенные слово в слово не повторят, как долго можно там находиться, и что при этом нужно соблюдать тишину.

«№ 819 думает, что это забавно. Возможно, для него у нас есть кое-что особенное».

Охранник Варниш держится в стороне, почти ничего не делая. Серос и Венди меняются ролями. Заключенный № 819 продолжает улыбаться и даже смеется над нелепостью ситуации.

«№ 819, здесь нет ничего смешного!»

Тем временем Сероса сменяет охранник Маркус. Он снова читает правила.

Серос: «Громче! Заключенные должны сообщать охранникам о любых нарушениях правил».

Заключенных заставляют петь правила. Очевидно, после множества повторений они выучили их назубок. Затем приходит черед инструкций по поводу того, что койки нужно заправлять как в армии.

«С этого момента ваши полотенца должны быть свернуты и аккуратно сложены в ногах кровати. Не кое-как брошены, а аккуратно сложены, понятно?» – спрашивает Венди.

Заключенный № 819 начинает паясничать. Он перестал делать зарядку и отказывается продолжать. Другие тоже останавливаются и ждут, когда их приятель присоединится к ним. Охранники просят его продолжать, и он подчиняется – ради товарищей.

«Прекрасно, № 819, теперь посидишь в карцере», – заявляет Венди.

№ 819 отправляется в одиночную камеру, но с непокорным видом. Пока он неторопливо шагает по коридору вдоль строя заключенных, самый высокий охранник, Карл Венди, с удовольствием демонстрирует свою власть.

«Итак, какой сегодня день?»

В ответ заключенные что-то бормочут.

«Громче. Вы счастливы?»

«Да, господин надзиратель».

Варниш, пытаясь войти в игру и казаться при этом «крутым», спрашивает:

«Все вы счастливы? Двое ничего не сказали».

«Да, господин надзиратель».

«№ 4325, какой сегодня день?»

«Сегодня хороший день, господин надзиратель».

«Нет. Сегодня прекрасный день!»

«Да, сэр, господин надзиратель».

Заключенные начинают петь: «Это прекрасный день, господин надзиратель».

«№ 4325, какой сегодня день?»

«Сегодня хороший день».

Венди: «Неправильно. Сегодня прекрасный день!»

«Да, сэр. Прекрасный день».

«А ты, № 1037?»

№ 1037 отвечает преувеличенно бодро и саркастически: «Сегодня прекрасный день».

Венди: «Так и есть. Ладно, возвращайтесь в камеры и чтобы через три минуты там были чистота и порядок. Потом встаньте в ногах своих кроватей».

Он инструктирует Варниша о том, как осматривать камеры. Три минуты спустя охранники входят в камеры. Заключенные стоят у кроватей по стойке «смирно».

НАЗРЕВАЕТ БУНТ

Совершенно очевидно, что выходки охранников все больше раздражают заключенных. Кроме того, они проголодались и устали, потому что не выспались ночью. Но они продолжают шоу и добросовестно заправляют кровати. Тем не менее Венди недоволен.

«Ты говоришь, это аккуратно, № 8612? Это полный бардак, все переделать». – С этими словами он срывает с кровати одеяло и простыню и бросает их на пол.

№ 8612 инстинктивно кидается к нему и кричит: «Что ты сделал? Я же только что ее заправил!»

Венди захвачен врасплох. Он отталкивает заключенного, бьет его кулаком в грудь и кричит, чтобы придать себе уверенности: «Охрана, чрезвычайная ситуация во второй камере!»

Все трое охранников окружают заключенного № 8612 и грубо тащат его в карцер, где он присоединяется к спокойно сидящему № 819. В темноте и тесноте бунтари начинают планировать восстание. Но они пропускают поход в туалет, куда других сопровождают парами. Скоро им становится трудно терпеть, и они решают затаиться, но поднять мятеж чуть позже. Что интересно, охранник Серос позже сказал нам, что ведя заключенного в туалет и обратно, ему было трудно играть роль охранника, потому что там не было внешних физических атрибутов тюрьмы – туалет находился за ее пределами. Как и большинство других охранников, он утверждал, что во время походов в туалет с заключенными он действовал более жестко и был более требовательным, чтобы не выйти из роли. Охранникам было труднее быть «крутыми», оставаясь один на один с заключенным. Они также испытывали чувство стыда: взрослые люди превратились в «туалетный патруль»^[63].

Пара повстанцев, сидящих в карцере, пропускает и завтрак, который подают в 8 утра во дворе. Одни заключенные едят, сидя на полу, другие – стоя. Они игнорируют правило «не разговаривать», беседуют и обсуждают возможность голодовки, чтобы показать свою солидарность. Они приходят к выводу, что пора начать выдвигать требования, чтобы испытать свою силу. Нужно потребовать вернуть им очки, лекарства и книги; нужно отказаться делать зарядку. Те, кто раньше вел себя спокойно, даже № 3401, единственный доброволец азиатско-американского происхождения, возбуждены благодаря своей открытой поддержке зачинщиков.

После завтрака заключенные № 7258 и 5486 проверяют новый план и отказываются выполнять приказ вернуться в камеры. Это вынуждает трех охранников силой затолкать их в камеры. Такое неповиновение должно было бы привести их в карцер, но он уже и так переполнен, больше двух человек там просто не поместится. Среди нарастающего шума я с удивлением слышу, что заключенные из третьей камеры добровольно вызвались помыть тарелки. Этот жест согласуется с готовностью сотрудничать заключенного Тома-2093, но противоречит настроению его сокамерников, которые планируют бунт. Возможно, они хотят разрядить обстановку и сбросить растущее напряжение между охранниками и заключенными.

Кроме этого любопытного исключения, заключенные постепенно выходят из-под контроля. Утренняя тройка охранников решает, что заключенные несерьезно относятся к их власти и поэтому не слушаются. Они приходят к выводу, что пора принять жесткие меры. Во-первых, они устанавливают часы утренней работы. Например, сегодня заключенным предстоит вымыть стены и полы в тюрьме. Затем, в первом порыве коллективной творческой мести, охранники забирают одеяла с кроватей заключенных из первой и второй камер, выносят их из здания, и волочат их по кустам, пока одеяла не покрываются шипами и колючками. Если заключенные не хотят быть исколоты, им придется потратить не меньше часа на то, чтобы вытащить колючки, – конечно, если они хотят спать под одеялами. Заключенный № 5704 выходит из себя и возмущается бессмысленностью этого занятия. Как раз этого и добивались охранники. Бессмысленные и бесполезные задания – необходимый атрибут их власти. Охранники хотят наказать мятежников и заставить всех остальных слушаться. Отказавшийся было выполнять бессмысленную работу № 5704 соглашается – он думает, что этим задобрит охранника Сероса и заработает сигарету. Поэтому он начинает послушно выбирать сотни колючек из одеяла. Смысл этой работы – порядок, контроль и власть: кому она принадлежит и кто хочет ее получить.

Охранник Серос спрашивает: «В этой тюрьме вы получаете только лучшее, согласны?»

Заключенные невнятно бормочут, изображая согласие.

«Вы совершенно правы, господин надзиратель», – отвечает голос из третьей камеры.

Но № 8612, только что выпущенный из карцера и вернувшийся во вторую камеру, высказывает другое мнение: «Да пошел ты в жопу, господин надзиратель».

Ему приказывают закрыть свою грязную пасть.

Это – первые ругательства, прозвучавшие в ходе эксперимента. Я ожидал, что охранники будут часто ругаться, чтобы соответствовать роли «крутых мачо», но ошибся. Однако Дуг-8612 без всякого смущения начинает сыпать ругательствами.

Охранник Серос: «Мне было странно командовать. Я чувствовал, что мы все равны. Вместо этого я заставлял заключенных кричать друг другу: “Ты – куча дерьма!” Я не верил своим ушам, когда они послушно снова и снова повторяли это по моей команде»^[64].

Венди добавил: «Я заметил, что вошел в роль охранника. Я не испытывал неловкости; наоборот, я стал более властным. Заключенные не слушались, и я хотел наказать их за то, что они разрушают нашу систему»^[65].

Следующие признаки непослушания проявляет небольшая группа заключенных, Стью-819, Пол-5704, и впервые 7258, прежде послушный Хабби. Они срывают со своих роб идентификационные номера и громко протестуют против недопустимых условий содержания. Охранники немедленно принимают ответные меры – приказывают им раздеться догола и находиться в таком виде, пока их номера не будут пришиты обратно. Охранники отступают в свою комнату, они все еще не привыкли к собственному превосходству. Пока они нетерпеливо ждут конца своей слишком длинной первой смены, во дворе повисает зловещая тишина.

Дневная смена, добро пожаловать на бунт

Незадолго до 10 утра появляется дневная смена. Пока охранники переодеваются, они узнают, что ситуация вышла из-под контроля и все не так спокойно, как было вчера, перед их уходом. Заключенные из первой камеры забаррикадировали дверь и отказываются выходить. Охранник Арнетт немедленно берет на себя инициативу и просит охранников утренней смены остаться в тюрьме до тех пор, пока конфликт не будет улажен. Его тон подразумевает, что утренняя смена так или иначе виновата в случившемся.

Предводитель бунта, Пол-5704, убедил своих товарищей из первой камеры, Хабби-7258 и Глена-3401, что пришло время выступить против нарушения договора, который они заключили с властями (т. е. со мной). Они придвинули свои кровати к двери камеры, завесили дверной проем одеялами и выключили свет. Охранники не могут открыть дверь и вымещают свой гнев на обитателях второй камеры, где сидят главные нарушители спокойствия, ветераны карцера Дуг-8612 и Стью-819 – и с ними Рич-1037. Охранники предпринимают неожиданную контратаку, врываются во вторую камеру, хватают три койки и вытаскивают их во двор, а № 8612 отчаянно сопротивляется. В камере – возня, удары и крики. Все это слышно во дворе.

«К стене!»

«Дай мне наручники!»

«Сейчас получишь!»

№ 819 дико кричит: «Нет, нет, нет! Это же только эксперимент! Оставьте меня в покое! Дерьмо, отпусти меня, придурок! Вы не заберете у нас эти гребаные кровати!»

№ 8612: «Чертов опыт! Это просто гребаный опытный эксперимент! Это не тюрьма. Хренов доктор Зимбарго!»

Арнетт удивительно спокойным голосом говорит: «Когда заключенные из первой камеры будут вести себя как положено, мы вернем ваши кровати. Повлияйте на них любыми средствами, чтобы они вели себя как положено».

Еще более спокойный голос заключенного отвечает охранникам: «Это наши кровати. Вы не можете их забрать».

В полном замешательстве голый заключенный № 8612 жалобно произносит: «Они забрали у нас одежду, они забрали у нас кровати! Этого не может быть! Они забрали у нас одежду, они забрали у нас кровати! – и добавляет: – В настоящей тюрьме такого не делают».

Как ни странно, другой заключенный отвечает: «Делают»^[66].

Охранники громко смеются. № 8612 просовывает руки между прутьями двери камеры, поворачивает их ладонями вверх, в просительном жесте, с удивленным выражением лица и говорит новым, странным тоном. Охранник Дж. Лендри требует его убрать руки, но Серос действует грубее и бьет дубинкой по прутьям. № 8612 убирает руки как раз вовремя, чтобы ему не разбили пальцы. Охранники смеются.

Затем они направляются к третьей камере, а № 8612 и № 1037 кричат товарищам из третьей камеры, чтобы те тоже забаррикадировались.

«Придвиньте кровати к двери!» «Поставьте одну горизонтально, а вторую – вертикально! Не впускайте их! Они заберут у вас кровати!»

«Они забрали у нас кровати! Вот дерьмо!»

№ 1037 вне себя: «Бейте их! Сопротивляйтесь! Пришло время для настоящей революции!»

Охранник Лендри вооружен большим огнетушителем. Он стреляет во вторую камеру зарядами углекислого газа, охлаждающего кожу, вынуждает заключенных отбежать назад.

«Заткнитесь и отойдите от двери!» (Как ни парадоксально, это именно тот огнетушитель, на наличии которого настаивал комитет по опытам на человеке на случай чрезвычайной ситуации!)

Но кровати из третьей камеры уже вытаскивают в коридор. Мятежники из второй камеры чувствуют, что их предали.

«Третья камера, что происходит? Мы же сказали вам забаррикадировать двери!»

«Разве это солидарность? Это кто, Сержант (№ 2093)? Сержант, если это из-за тебя, то ничего удивительного, потому что мы и так знаем, кто ты такой».

«Эй, первая камера, держите свои кровати. Не впускайте их».

Охранники понимают, что вшестером они смогут подавить бунт заключенных, но в будущем им придется действовать только втроем против девяти заключенных, и это будет нелегко. Но ничего страшного: Арнетт объясняет остальным охранникам психологическую тактику «разделяй и властвуй». Нужно сделать третью камеру «элитной» и дать ее обитателям особые привилегии – мыться и чистить зубы, вернуть им кровати, постельные принадлежности и включить в их камере воду.

Охранник Арнетт громко объявляет, что заключенные из третьей камеры ведут себя хорошо, «и их кровати вернут, когда будет восстановлен порядок в первой камере».

Охранники уговаривают «хороших заключенных» убедить остальных вести себя «правильно».

«Ну, если бы мы знали, что значит неправильно, мы бы им сказали!» – восклицает один из «хороших заключенных».

Венди отвечает: «Вам не нужно знать, что значит неправильно. Просто попросите их успокоиться».

№ 8612 кричит: «Первая камера, мы с вами, все трое!»

Затем он высказывает туманную угрозу в адрес охранников, которые толкают его назад. Все еще голый, с полотенцем вокруг бедер, он кричит: «Эй, ребята, вы что, думаете, мы раскрыли все карты?»

Дело сделано, и охранники устраивают небольшой перерыв, чтобы покурить и подумать, что делать с первой камерой, где забаррикадирована дверь.

Рич-1037 отказывается выйти из второй камеры, и трое охранников выносят его на руках, бросают на пол, надевают наручники ему на лодыжки и тянут за ноги во двор. Он и бунтарь № 8612 продолжают кричать о неприемлемых условиях, они просят всех заключенных поддержать бунт. Охранники пытаются освободить вторую кладовку в коридоре, чтобы устроить там еще один карцер, куда можно было бы посадить № 1037. Вытаскивая коробки, чтобы освободить место в кладовке, они тянут его по полу назад в камеру. Его ноги все еще скованы наручниками.

Охранники Арнетт и Лендри совещаются и находят простой способ навести хоть какой-то порядок в этом бедламе: начать перекличку. Перекличка всегда помогает навести порядок. В строю по стойке смирно стоят всего четверо заключенных. Для начала охранники приказывают им назвать свои номера.

«Мой номер 4325, господин надзиратель».

«Мой номер 2093, господин надзиратель».

Перекличка продолжается, хотя в ней участвуют только три «хороших мальчика» из третьей камеры и № 7258, голый, с полотенцем вокруг бедер. Что примечательно, № 8612 выкрикивает свой номер из карцера, но насмешливым тоном.

Охранники снова тащат № 1037 и запирают в кладовке в коридоре, превращенной во второй карцер. Тем временем № 8612 продолжает кричать суперинтенданту тюрьмы: «Эй, Зимбардо, тащи сюда свою задницу!» Я принимаю решение не вмешиваться, но понаблюдать за этой конфронтацией и попытками охранников восстановить законность и порядок.

В ретроспективных дневниках заключенных (завершенных после окончания эксперимента) есть некоторые интересные комментарии. Пол-5704 пишет, что искажение восприятия времени уже начинает влиять на мышление заключенных. «После того как утром мы забаррикадировались в камере, я заснул, потому что плохо спал ночью. Когда я проснулся, то подумал, что уже наступило утро следующего дня, но день еще не закончился, еще даже обеда не было!» Днем он снова заснул, а когда проснулся, то решил, что наступила ночь, но было только пять часов вечера. Искажение восприятия времени отметил также № 3401, он очень проголодался и злился, что до сих пор нет обеда. Он думал, что уже девять или десять вечера, хотя было всего пять часов.

Хотя охранники подавили бунт и использовали его как предлог для усиления давления и контроля над «опасными заключенными», многие обитатели тюрьмы довольны тем, что им хватило смелости бросить вызов системе. № 5486 отметил, что у него «было хорошее настроение, мы были вместе, готовы устроить заваруху. Мы придумали “бунт против прыжков”. Больше никаких насмешек, никаких прыжков, никакого подчинения». Он добавил, что чувствовал, будто его действия зависят от того, поддержат ли его сокамерники из «хорошей камеры». Если бы он был в первой или второй камере, то «поступил бы так же, как они» и бунтовал бы более яростно. Для самого маленького, хрупкого заключенного, Глена-3401, студента азиатско-американского происхождения, бунт стал боевым крещением: «Я предложил придвинуть кровати к двери, чтобы не пускать охранников. Обычно я спокоен, но мне не нравится, когда со мной так обращаются. Я помогал организовать наше восстание и принимал в нем активное участие, для меня это было важно. Это придало мне уверенности. Я считаю это самым важным событием моей жизни. Это было какое-то самоутверждение; после этой баррикады я лучше узнал самого себя»^[67].

После обеда можно устроить побег

Первая камера все еще забаррикадирована, а некоторые мятежники сидят в карцере. Так что пообедать удастся немногим. Для «хорошей третьей камеры» охранники приготовили самое лучшее угощение. Они получат его на виду у непослушных товарищей. Но заключенные из третьей камеры снова нас удивляют: они отказываются от еды. Охранники пытаются убедить их только попробовать эти восхитительные блюда. Заключенные проголодались, потому что съели всего лишь легкий завтрак из овсянки и скудный ужин вчера вечером, но обитатели третьей камеры не могут позволить себе стать предателями, «крысами-штрейкбрехерами». Весь следующий час во дворе висит странная тишина. Однако обитатели третьей камеры охотно сотрудничают во время рабочих часов, т. е. продолжают вытаскивать колючки из одеял. Заключенному Ричу-1037 предлагают выйти из карцера и тоже взяться за работу, но он отказывается. Он предпочитает сравнительное спокойствие в темноте. По правилам заключенный может провести в карцере не больше часа, но № 1037 сидит в одиночке уже два часа, как и № 8612.

Тем временем в первой камере двое заключенных спокойно приступают к реализации первой стадии нового плана побега. Длинными и крепкими ногтями (благодаря игре на гитаре) Пол-5704 откручивает винты электрощитка. Сняв крышку, заговорщики хотят использовать ее острый край как отвертку и отвинтить дверной замок камеры. Один из них притворится больным, и когда охранник поведет его в туалет, он откроет главную входную дверь в холле. Извещенный свистом, второй выскочит из камеры. Они собьют с ног охранника и сбегут на волю! Как и в настоящей тюрьме, заключенные проявляют удивительные творческие способности, делая оружие из любых подручных средств и изобретая изощренные планы побега. Время и угнетение – отцы всех мятежных изобретений.

Но удача не на их стороне. Охранник Джон Лендри, делая обычный обход, поворачивает ручку двери первой камеры, и она падает на пол со звучным глухим стуком. Начинается паника. «На помощь! – кричит Лендри. – Побег!»

К нему спешат Арнетт и Маркус, они блокируют дверь, достают наручники и сковывают беглецов-неудачников вместе, уложив их на пол камеры. Конечно же, один из нарушителей спокойствия – № 8612, и он в очередной раз оказывается в карцере.

Чтобы успокоить массы, нужна хорошая перекличка

С тех пор, как началась дневная смена, прошло несколько тревожных часов. Пора усмирить этих дикарей, пока не возникли новые проблемы.

«Хорошее поведение вознаграждается, а плохое поведение не вознаграждается».

Я уже узнаю этот спокойный, уверенный голос: это Арнетт. Вместе с Лендри они строят подопечных для очередной переклички. Командует Арнетт. Он стал лидером дневной смены.

«Руки на стену, на эту стену. Давайте проверим, хорошо ли вы выучили свои номера. Как мы уже делали, произносим свой номер, начиная с этого конца».

Начинает Сержант. Он отвечает быстро и громко, задавая тон. Его подхватывают другие заключенные. № 4325 и № 7258 отвечают быстро и послушно. От Джима-4325, крупного, мускулистого, метр девяносто ростом, мы пока слышали мало, хотя, если бы он захотел, то мог бы доставить охранникам массу проблем. Глен-3401 и Стью-819, наоборот, всегда говорят медленнее, с очевидной неохотой уступая бессмыслице. Арнетт недоволен и применяет собственные методы контроля – заставляет заключенных рассчитываться самыми творческими способами. Они рассчитываются на первый-третий, потом в обратном порядке – всяческими вариантами, которые он придумывает, чтобы бессмысленно усложнить задачу. При этом Арнетт проявляет недюжинные творческие способности, как и Хеллман. Но Арнетт, кажется, не получает от этого такого удовольствия, как лидер другой смены. Для него это просто работа, которую нужно выполнять хорошо.

Лендри предлагает, чтобы заключенные снова пропели свои номера. Арнетт спрашивает: «Вы делали это вчера вечером? Им понравилось петь?»

Лендри: «Я думаю, вчера вечером им понравилось».

Но несколько заключенных отвечают, что им не нравится петь.

«Ну что же, вам придется учиться делать то, что вам не нравится; это нужно для возвращения в общество нормальных людей», – говорит Арнетт.

№ 819 возражает: «У нормальных людей нет номеров».

Арнетт отвечает: «У нормальных людей и не должно быть номеров! А у вас есть номера, потому что вы здесь!»

Лендри объясняет, как петь номера: как гаммы, «до-ре-ми». Заключенные подчиняются и поют гаммы, стараясь изо всех сил, сначала от «до» к «си», а потом по нисходящей, от «си» к «до». Не поет только № 819.

«№ 819 не умеет петь; повторяем все сначала».

№ 819 начинает объяснять, почему не может петь. Но Арнетт разъясняет цель этого упражнения: «Я тебя не спрашиваю, почему ты не можешь петь, твоя задача – научиться».

Арнетт критикует заключенных за плохое пение, но утомленные заключенные только хихикают и ерничают, издавая фальшивые ноты.

В отличие от своих товарищей охранник Джон Маркус кажется вялым. Он редко участвует в общих акциях во дворе. Напротив, он добровольно делает то, для чего нужно покинуть тюрьму, например принести еду из столовой колледжа. Вся его фигура говорит о том, что его не вдохновляет образ «крутого мачо»; он сутулится, плечи и голова опущены вниз. Я прошу начальника тюрьмы Джаффе поговорить с ним и попросить серьезнее относиться к своим обязанностям, за выполнение которых ему платят. Джаффе уводит его со двора для серьезного разговора.

«Охранники должны понимать, что им нужно быть достаточно жесткими. Успех этого эксперимента зависит от поведения охранников, которое должно быть предельно реалистичным», – говорит ему Джаффе.

Маркус не соглашается: «Мой личный опыт показывает, что жесткое, агрессивное поведение не дает результатов».

Джаффе возражает ему, объясняя, что цель эксперимента – не перевоспитать заключенных, а понять, как тюрьма меняет человека, столкнувшегося с ситуацией, когда вся власть принадлежит охранникам.

«Но эта ситуация влияет и на нас. Мне тяжело даже надевать униформу охранника».

Джаффе пытается успокоить его: «Я вас понимаю. Но нам нужно, чтобы вы действовали определенным образом. Сейчас нам нужно, чтобы вы играли роль “жесткого охранника”. Нам нужно, чтобы вы реагировали по-хамски, что ли. Мы пытаемся создать стереотип охранника, а ваш личный стиль слишком мягкий».

«Хорошо, я попытаюсь вести себя иначе».

«Спасибо, я знал, что мы можем на вас рассчитывать»^[68].

Тем временем заключенные № 8612 и № 1037 остаются в одиночках. Но теперь они громко жалуются на нарушение правил. Никто не обращает на них внимания. И тот и другой просят позвать врача. № 8612 кричит, что он заболел, что плохо себя чувствует. По его словам, ему мерещится, будто его арестантская шапочка все еще у него на голове, хотя он знает, что ее там нет. Его требование встретиться с начальником тюрьмы будет удовлетворено в тот же день, но немного позже.