Несовершенные

Federica De Paolis

Le Imperfette

Copyright © 2020 DeA Planeta Libri S.r.l. 2020

Published in the Russian language by arrangement with MalaTesta Literary Agency, Milan and ELKOST International literary agency, Barcelona

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2022

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2022

Нужно возвращаться к пройденным шагам. Повторять их, прокладывать рядом новые. Нужно начинать путешествие заново. Всегда.

Жозе Сарамаго. Путешествие в Португалию

Посвящается моей матери, которой я доверяю и сознательно, и слепо

Ветер с ревом бил в стекла, хотя буквально только что в долине, на автостраде, словно насвистывал песенку. Выходить из машины было страшновато: казалось, ветром может оторвать от земли. Правое переднее колесо заблокировалось. Анна включила заднюю передачу, нажала на газ, но сцепления с обледенелой дорогой так и не произошло. Двигатель ревел впустую, как на холостом ходу.

Она рывком открыла дверцу, поставила ногу на землю; велюровая балетка утонула в ледяной луже. Вынула ногу из лужи, захлопнула дверцу, огляделась. Вытряхнула подгузники Наталии из пакета и обернула ими одну ногу, промокшую, а полиэтиленовой упаковкой от подгузников – вторую. Схватила телефон, но сети не было: связь пропала, когда она начала подниматься в горы. Сердце колотилось уже бог знает сколько времени. От страха.

Она это заслужила. Будь она более внимательной, заботливой и бдительной, не оказалась бы сейчас здесь, – в чем в глубине души ни минуты не сомневалась.

Анна выбралась из машины, и ее окутало ледяным облаком. Наклонилась, увидела вывернутое колесо, застрявшее в ограждении. Мимо проехал белый пикап, и она замахала руками, закричала, подпрыгивая на месте: «Помогите!» – но ее охрипший голос канул в пустоту. Пикап скрылся за поворотом. Она побежала следом, сделала несколько неуклюжих шагов, но подъем дороги и морозный воздух не давали дышать. С пересохшим горлом она упала на колени, глядя на огни в долине и не понимая, сколько времени понадобится, чтобы добраться отсюда до гостиницы; она была не в состоянии определить расстояние. Обернувшись к своей «панде», она заметила горящие фары и пошла в обратную сторону. Вынула ключи из замка зажигания, включила сигнализацию. Если кто-нибудь поедет мимо – решит, что машину бросили. Может, даже начнут искать водителя.

Гвидо ждет ее.

Анна накинула капюшон, сунула руки в карманы и быстрым шагом пошла вдоль обочины. От пакетов почти сразу пришлось избавиться, потому что пластик скользил по обледенелой дороге. Вдалеке послышался гул мотора, потом сделался громче, и вот показался с трудом тащившийся по дороге джип с лыжами на крыше. Анна, раскинув руки, выбежала на середину дороги под прицел дальнего света и не выходила из этого светящегося конуса, пока машина не остановилась. За рулем сидел светловолосый мужчина со стрижкой коротким ершиком и тяжелым взглядом, лыжный шарф-труба прикрывал его подбородок. Он слегка опустил стекло.

– Помогите, пожалуйста, мне нужно наверх, подвезете меня?

Мужчина склонил набок голову, и выражение его лица смягчилось. Подавшись вперед, он глянул на ее балетки.

– Ist das Auto deins?^[1]

– Что?

Анна вцепилась пальцами в стекло. Зубы стучали от холода. Мужчина, не отвечая, изучал ее. Потом, неопределенно мотнув головой, наконец разблокировал двери. Анна забралась в машину с пассажирской стороны и, осторожно устроившись на сиденье, поблагодарила. Мужчина включил заднюю передачу и, прищурившись, тронулся.

– Куда мы? – крикнула она, но мужчина сделал ей знак молчать и бросил взгляд на заднее сиденье. Анна обернулась и увидела женщину, которая сидела, обнимая уснувшего у нее на коленях ребенка. Одна рука у него свесилась, рот приоткрылся. Мальчик лет четырех, примерно как ее сын. Анна сглотнула, чтобы не заплакать. Женщина озадаченно глядела на нее. Светлые волосы, неприметное серьезное лицо.

Мужчина продолжал ехать задом. Анна, не сдержавшись, сжала рукой его колено:

– Почему назад? Мне нужно туда, отвезите меня наверх, наверх!

– Ist es deins? ^[2] – спросил он, останавливаясь и указывая на ее «панду», уткнувшуюся носом в ограждение.

– Да, это моя машина, но я не могу сейчас на ней ехать! Мне надо наверх, отвезите меня туда, пожалуйста!

Она наморщила лоб, потом обернулась назад и умоляюще заглянула в глаза женщине. Та смотрела с неподдающимся расшифровке выражением, голова ребенка свесилась вниз.

– Please, bring me up^[3], – перешла она на английский, но мужчина, не слушая ее, уже потянулся открыть дверь.

– Езжайте, езжайте! – настаивала Анна, указывая на дорогу, тыча указательным пальцем в темноту. Лицо у нее странно перекосилось; она потерла запястьем глаза. – Езжайте! – повторила она, не сдерживая слез, будто этого никто не видит.

– Lass es uns zu den Pflanzen bringen ^[4], – послышался сзади голос женщины. И джип медленно тронулся с места.

За окном были одни лишь повороты да лед. Анна аккуратно пристегнулась и сидела прямо, не откидываясь на спинку. Мужчина раза два мельком глянул на нее, отчего она напряглась. Нестерпимо давило все – неизвестность, растерянность, чувство вины.

Из темноты вдруг прорезался женский голос:

– Was ist los?^[5]

Анна, обернулась: ребенок проснулся и лежал в позе эмбриона, наблюдая за ней. Надо бы ответить, но она не поняла смысла вопроса.

Дорога теперь шла прямо, с легким подъемом. За окном промелькнуло два домика, в сотне метров друг от друга: светящиеся окна, маняще пылающие камины. Гостиница, маленький супермаркет, аптека.

Периодически пролетал вертолет, выплескивая на снег потоки света. Позади послышалась сирена скорой помощи, и мужчина прижался к обочине. Анна поднесла руки к груди. Сердце пропустило два удара, потом еще один, и она подумала, что умирает. Свет мигалки полоснул по лицу мужчины. В его взгляде читалось изумление – он действительно не понимал, что происходит. А вот она знала прекрасно. Они проследили взглядом за скорой, та остановилась в сотне метров впереди, и сирена замолкла. У Анны вырвался вздох облегчения. Она увидела конец дороги, потом подъемники, толпу людей и временное ограждение. Оранжевую ленту, за которую пускали только людей в форме. Из долины, где виднелись далекие островки густых лесов, поднимались ратраки.

– Стоп! – выкрикнула Анна, и мужчина испуганно дал по тормозам.

Распахнув дверь, она выскочила наружу и торопливо зашагала сквозь безликую толпу – лыжные маски, шапки, шарфы. В воздухе висел запах выхлопных газов и гари: машины стояли с работающими двигателями, выплевывая в атмосферу ядовитые пары. Анна запахнула пальто и приблизилась к оранжевой ленте. Нужно было срочно найти Гвидо. Она постояла, оглядывая людей, суетившихся вокруг, – казалось, у каждого здесь неотложное дело, – потом шагнула к девушке в защитной форме: «Простите…» – но та не обратила на нее внимания. Какой-то мужчина в подшлемнике оттолкнул ее, убедительно предупреждая: «Вам сюда нельзя, отойдите».

Наконец она увидела его. Гвидо. Своего мужа. В полном лыжном снаряжении его было не узнать, но выдавали характерные жесты – решительные, безапелляционные. Она бросилась туда, под оранжевую ленту, уже не ощущая ног в балетках, и утонула в снегу по колено. Спину резанула боль, потом ее кто-то схватил. Подняв глаза, она увидела стоявшего перед собой полицейского.

– Синьора, за ленту нельзя, – властно заявил он. – Здесь ищут двух потерявшихся детей и мать. Возвращайтесь в гостиницу.

Анна, поглядев на него секунду-другую, снова метнулась взглядом в сторону горы, туда, где она видела Гвидо. Полицейский не отступал:

– Синьора, вы слышите меня?

Растерянно обернувшись к нему, она пробормотала еле слышно:

– Это я мать, пропустите меня.

1

Новое назначение Гвидо в клинике Сант-Орсола праздновали в тот самый день, когда отступило чувство вины. Анна мало что запомнила с той вечеринки. Не потому, что много времени прошло: нет, всего два месяца. Дело в том, что в то утро они с Хавьером занимались любовью. Торопливо, хватая ртом воздух, точно воришки. И потом она снова и снова прокручивала все в голове, вспоминала жесты, смаковала подробности. Ей казалось, что измена читается у нее на лице. Ее первая измена. И поэтому она почти весь вечер провела в молчании. Но заметил это лишь ее отец, Аттилио.

– Все хорошо, Анна? – протягивая ей бокал шампанского, спросил он, мягко поглядывая на нее из-под громадных кустистых седых бровей.

В воздухе пахло сладким. Праздновали в саду, во внутреннем дворе клиники. Особняк сороковых годов – декадентский, очаровательный, по периметру полоса гравия, вокруг пальмы и олеандры. Газовые «грибки», расставленные для обогрева, утягивали вверх сладкие ароматы. На круглых столиках стояли орхидеи, свечи, белое вино. Присутствовали врачи, медсестры, персонал, клиенты и, разумеется, новый главврач: ее муж Гвидо. В синем костюме в тонкую белую полоску, в пурпурном галстуке с крупным узлом, он по-хозяйски переходил от столика к столику, торжественно приветствуя гостей, точно созвал их на свадьбу. Квадратный подбородок, римский нос, большие зоркие глаза, изящные движения. Но Анну его привлекательная внешность больше не цепляла. Взаимное влечение проржавело, интерес истощился; теперь это был просто ее муж, хотя когда-то она смотрела на него будто зачарованная, и в особенности на подобных мероприятиях. Ей льстила мысль, что мужа ценят, что он великолепный хирург и настоящий профессионал. В точности как ее отец, на которого молились толпы женщин. И дело не столько в престиже, сколько в ощущении, что в этом «принце» она словно вновь обрела Аттилио. Эдиповы чувства направляли ее жизнь, точно дополнительная – неконтролируемая – мышца.

Гвидо бросил на нее заговорщический взгляд, одновременно протягивая бокал эффектной брюнетке. Скорее всего, намеренно, желая приободрить и успокоить, в чем она, в общем-то, как раз нуждалась. Анна ответила привычной улыбкой – но без привычной благодарности. Нет, сейчас забота мужа только угнетала, потому что утренние события представлялись ей катастрофой вселенского масштаба. Она словно ощутила, как бьется сердце Гвидо: идеально ровный ритм, по метроному. Отметила его неискреннюю улыбку – шаблонную, проверенную. Узнала эту стандартно приподнятую правую бровь, этот сверхобольстительный взгляд. И почувствовала какую-то странную, непривычную нежность к нему, будто к ребенку.

Когда она перестала любить его? И почему? Влечение сменилось привычкой, любопытство – равнодушием, она больше не слушала его, а просто регистрировала сказанное. Бывает так, что любовь постепенно угасает, и процесс сей, увы, необратим. Но Анна об этом не знала – и не понимала, почему вдруг оказалась в постели с другим.

Чтобы не смотреть на мужа, она подсела к Джильоле Капотонди – старушке за восемьдесят, которая больше тридцати лет проработала в администрации и считалась другом семьи. Аттилио неоднократно оперировал ее, делал подтяжки и липосакции.

– Как детишки? – спросила одетая в лисью шубку медового цвета Джильола.

– Хорошо, спасибо, – промямлила Анна, и в желудок словно вонзилась игла.

Мысль о детях мучила ее больше всего. Когда днем она вернулась домой переодеться, то сразу побежала в душ – а не бросилась к ним, как всегда. Воровато проскользнула в свою спальню. Такого еще ни разу не было. Казалось, вода смоет ее грех, нейтрализует этот влажный, непристойный запах, вернет ее к реальной жизни. Но в уме завертелись образы, мысли – и некоторые подробности невозможно было выкинуть из головы. Мелькнувшая лодыжка; подмышки, похожие на колючие бутоны; напряженный пресс. Она оглядела себя обнаженную в зеркале ванной, пытаясь оценить свое тело глазами Хавьера. Втянула живот: нужно похудеть, причем срочно, – две беременности не прошли бесследно. Но Хавьер зарывался в ее живот лицом, щекотал языком пупок, сжимал мягкие бедра.

Одеваясь, она ощутила дикое возбуждение. От постоянной прокрутки подробностей их торопливое совокупление раздулось до гигантских масштабов, и даже движения замедлились, стали преувеличенными. Анна схватилась за промежность, запирая охватившее ее желание. Заталкивая его обратно. И потом пошла к детям. Наталия сидела в манеже, Габриеле возводил башню из деревянных кубиков. Филиппинка Кора вытирала пыль с этажерки. Анна, стоя на пороге, поздоровалась. С тех пор как родились дети, она все время чувствовала себя какой-то виноватой, опоздавшей, неуместной. И не понимала почему. Сначала – единственная дочь, потом – молодая жена. Всю жизнь она заботилась лишь о себе, и на Гвидо до рождения детей тоже не тратилась ни морально, ни физически. Счастливое было время: она всегда чувствовала себя на своем месте. Жизнь соответствовала ее желаниям – простым, земным, без особых претензий. А с появлением детей она вдруг словно бы стала делать все не так. Очевидно, ответственность за двух малышей оказалась для нее чрезмерной. Каждую секунду, посвященную себе лично, она прямо-таки отрывала от детей, ощущая себя неправой или даже преступной. Завтрак, душ, разговор с подругой по телефону – все совершалось с молниеносной быстротой. Возвращаясь домой, она неслась обнять детей прямо в пальто и с сумкой на плече, подхватывала Наталию, зарывалась носом в тонкий и мягкий, благоухающий карамелью пушок на ее голове, а с Габриеле здоровалась по-эскимосски – терлась носом о его носик не менее пяти раз. Присутствие детей приглушало тревогу, ими же и порождаемую. Парадокс – однако она жила в его плену.

В тот день, впрочем, одна только мысль о том, чтобы прикоснуться к детям, была невыносима. Словно невидимая линия отгородила вход в комнату, такую чистую и незапятнанную. К горлу подкатил комок, пережимая дыхание. Казалось, именно их она предала в первую очередь. Именно детей, которые даже не протестовали, когда она ушла, а взамен получили лишь страдание.

Вопрос Джильолы так глубоко унес ее в свои мысли, что вынырнула она где-то на середине ее рассказа:

– Я предлагала шардоне, но твой отец всегда все хочет сделать с размахом.

Подошел Гвидо:

– Анна, ты пришла! Здорово мы тут все устроили?

С ним была молодая блондинка, державшаяся на шаг позади. Тонкая, элегантная, с гривой кудрей, в туфлях на шпильках.

– Волшебно! – вставила Джильола. – Будто май на дворе.

– Я подумал, на улице лучше будет. Твой отец одобрил.

– Потрясающе, – выдавила Анна.

Блондинка шагнула вперед, и Гвидо представил ее:

– Анна, это Мария Соле Мели, наш новый бизнес-ассистент.

– Добрый вечер, синьора.

– Очень приятно, – отозвалась Анна.

Она протянула руку, и та, опустив глаза, решительно ее пожала и скользнула обратно за спину Гвидо, а он уже повернулся поприветствовать архитектора Казати, с которым мечтал отреставрировать Сант-Орсолу.

С тех пор как Аттилио перестал оперировать, Гвидо вечно отсутствовал. И не только физически. Домой возвращался без сил и падал – на диван, в кресло или сразу в постель. Выходные проводил, уткнувшись в телефон: сообщения сыпались гроздьями. Он похудел, стал более энергичным, самоуверенным. Авторитарным.

В голове вдруг совершенно неконтролируемо, как урчание в кишечнике, возникла сценка из утреннего свидания: Хавьер своими сильными, узловатыми пальцами схватил ее за ягодицы: «Bésame aquí»^[6]. Анна вскочила, не в силах сдержать волнение, ужаснувшись, что поднявшаяся в ней волна чувств выплеснется на поверхность, проявится на коже, выдаст ее. Таких слов ей еще никто не говорил. Секс с Гвидо был словно одинокая дюна в пустыне.

– Простите, я отлучусь в дамскую комнату, – пробормотала она.

Закрывшись в туалете, Анна расстегнула верхние пуговицы на блузке. Она дышала с усилием. Эйфория у нее всегда опасно балансировала на грани, угрожая неприятными симптомами, и сердцебиение никак не успокаивалось. Свет в кабинке автоматически погас. Нужно было встать, чтобы активировать сенсор, но она осталась сидеть в темноте и пыталась снизить напряжение глубокими вдохами.

Выходя из кабинки, она наткнулась на Марию Соле.

– Господи!

– Простите, я вас напугала?

– Нет, я просто не ожидала… не слышала… – объясняла Анна, страшась выдать свое волнение.

– У вас все в порядке?

Анна кивнула. На Марии Соле был жемчужно-серый костюм в стиле восьмидесятых. Ее худоба ошеломляла. Запястья тонюсенькие, золотые браслеты вот-вот соскользнут. Изначально она показалась Анне куда более привлекательной: прекрасная фигура, копна непослушных кудрей приятного теплого оттенка. Теперь она производила какое-то странное впечатление. Эта худоба, эти печальные глаза. Было в ее лице что-то знакомое. Они уже встречались раньше?

– Вы давно тут работаете? – спросила Анна, плеснув холодной водой на лоб.

– Довольно давно, да.

– И как вам, все устраивает?

– Да, все прекрасно, спасибо.

Мария Соле открыла сумочку, достала блеск для губ. В ее движениях было что-то напускное, демонстративное. Собрав волосы на затылке, она сколола их украшенной жемчужиной и лучиками бриллиантов шпилькой, которая тут же утонула в этой копне. На ее шее спереди Анна заметила тонкий шрам и все пыталась вспомнить, где они могли пересечься. В клинику она не заглядывала с лета, а Мария Соле, очевидно, не водила знакомства ни с кем из ее окружения, так как была лет на десять моложе.

– Простите, мы уже встречались?

– Конечно, нет. То есть, я бы вас запомнила. – Мария Соле тряхнула головой, и кудри легли на спину. Взгляд был уже не печальный, а немного испуганный.

Анна поправила челку, глядя в зеркало. Кажется, ее карие глаза сегодня особенно сияют, и причина ей известна. Это все секс – закатился в грудную клетку стробоскопическим шаром и теперь освещает ее изнутри. Она провела пальцами по губам, застегнула раскрывшийся замочек на золотом колечке в ухе. Распахнула входную дверь, и Мария Соле с улыбкой проскользнула вперед. Да, тощая как скелет, – и все же Анна бы многое отдала, чтобы так похудеть. После родов она все время чувствовала голод, нервный голод, порожденный скукой и бесконечной чередой дней-близнецов, заполненных возней с детьми. И еда их тут тоже виновата: Анна полдничала вместе с ними, доедала яблоки, обсасывала кукурузные кочерыжки, выскребала остатки детского питания, а поначалу даже допивала молочные смеси.

Вернувшись в сад, она увидела Гвидо, который развлекал группу женщин – состоятельных, разного возраста, они галдели, хохотали, беспрерывно чокались и были уже навеселе. Пациентки клиники вызывали у нее отвращение. «Женщины-несовершенства», как называл их муж. И в этом прозвище ощущался уничижительный оттенок. Хоть Гвидо и любил свою работу, но в глубине души все-таки немного презирал тех, кто прибегает к помощи хирургов. Аттилио относился к этому по-другому: все женщины несовершенны по определению и все ищут способ исправиться, причем не только в плане внешности – то есть некое беспокойство души побуждает их всегда стремиться к улучшению, и весь женский пол обречен на вечный поиск, на непрерывное движение. При виде отца, осторожно пробиравшегося к их столику, Анна быстро осушила еще бокал, на этот раз – красного. Легкое опьянение отодвинуло все на второй план. Джильола все еще сидела рядом. Молча прихлебывала виски и наблюдала. Аттилио подсел к ним за столик.

– Джильола, дорогая, как дела? – прошелестел он, скользнув губами по ее руке.

– Скука смертная.

– А ты, солнышко? Тоже скучаешь? – обратился он к Анне с бесконечной нежностью в голосе.

Его добрые глаза напомнили глаза Наталии, таким же взглядом дочь сегодня провожала уходящую из дома маму. Она и детей предала, и своего отца – больше даже, чем мужа. Аттилио душу свою вложил в этот брак, все сделал, чтобы Анна была счастлива. Она его дочь, а дочь идеального мужчины не должна делать некоторых вещей. И до сих пор все так и было. Ни разу в жизни она не предала ни одного мужчины – а тут мужа… с каким-то незнакомцем…

– Совсем нет, папа, наоборот. И вино это чудесное.

– А я вот до смерти устал, – ответил отец, удобно устраиваясь между двумя женщинами и вытягивая ноги под столом. В синем блейзере с золотыми пуговицами он больше походил на адмирала, чем на хирурга, да и его молочно-белая шевелюра еще усиливала это сходство.

– А наша блондиночка старается вовсю. Она сегодня явно на высоте. Смотри, как щебечет, – заметила Джильола, указывая на Марию Соле пальцем с броским кольцом в виде блестящего кораллового краба.

– Да, сегодня она хороша, – отозвался Аттилио.

– Да, сегодня она хороша, – передразнила Джильола низким голосом.

– Какая ты вредная. Ревнивая и вредная.

Анна наблюдала их взаимный обмен колкостями. «Блондиночка» стояла, опираясь на спинку стула: должно быть, тяжело на таких шпильках.

– А чем конкретно она занимается? – выдавила она, пугаясь вновь замелькавших перед глазами сцен с Хавьером.

– Облизывает клиенток, – ответила Джильола, прихлебывая очередной «Джек Дэниелс».

– Она их консультирует, рассказывает про наши программы, про постоперационный период, ведет пациентов в стационаре. Прошла в Лондоне специализированный курс по новым направлениям в эстетической медицине. Гвидо хочет открыть новое отделение. И правильно, потому что будущее нашего бизнеса – вот в этом: гиалуронка, ботулотоксин, криолиполиз, мини-лифтинг, – объяснил Аттилио.

– А по-моему, не надо ничего вам открывать. Клиентки могут не понять. Мы тут хирургией занимаемся, а не эпиляцией.

– Ты даже не представляешь, дорогая моя Джильола, сколько можно заработать на эпиляции.

– А она раньше работала в салоне красоты? – спросила Анна, не сомневаясь, что уже где-то встречала Марию Соле.

– Да что ты, милая! Она профессионал, такая умница. Располагающая, убедительная, внушает людям доверие.

– Она неплохо лижет зады, – подытожила Джильола.

Анна улыбнулась. Эти двое вечно пререкались словно престарелые супруги, каждый в своем неизменном амплуа. Мария Соле теперь беседовала с какой-то брюнеткой, которая показывала на свой нос. Она накинула на плечи тренч песочного цвета, и уверенность Анны в том, что она уже видела ее раньше, только возросла. Она попыталась наложить ее, точно переводную картинку, на различные ситуации. Супермаркет. Гостиная приятельницы. Пилатес. Аптека. Парк. А, вот оно! Наверно, видела ее в парке, в этом песочном тренче.

В тот дальний парк она прошлым летом водила детей, когда Кора на месяц вернулась к себе на Филиппины отдохнуть. Неожиданно нагрянула жара, и они стали ходить туда на озеро. Анна брала с собой остатки хлеба, и дети бросали его через заборчик уткам, которые дрались за каждую крошку. Габриеле глядел на этих уток словно зачарованный, не мог от них глаз оторвать. Наталия только-только начала ходить. Анна поддерживала ее под руки, и они делали по десять-двадцать-тридцать шагов. Однажды малышка очень решительно бросилась за голубем: характер у нее твердый, несгибаемый, она падала и вновь поднималась как ни в чем не бывало. Железная маленькая леди. Прошло, наверное, минуты две, максимум три. Когда Анна наконец привела ее обратно к озеру, Габриеле не было. Она ясно помнила, как тогда растерялась, как сканировала взглядом посетителей, по большей части перуанцев (видимо, посещавших находящуюся поблизости церковь). Все на одно лицо, у всех одни и те же черты. На секунду она словно провалилась в бездну. Видимо, от страха в голове у нее совсем помутнело, потому что на самом деле Габриеле ушел недалеко: стоял на коленках у столетнего дерева, разглядывая что-то на земле. Рядом, сравнявшись с ним по высоте, сидела на корточках женщина. Анна подхватила Наталию на руки и побежала к ним. Задыхаясь, она поблагодарила женщину, а та, едва улыбнувшись, вскочила на ноги, повернулась и ушла. А Анна обхватила сына в таком смятении, будто не видела несколько дней.

Могла это быть Мария Соле – тогда, в парке? Они пересеклись глазами на несколько мгновений, но не лицо казалось знакомым, а, скорее, фигура. Анна глядела ей вслед и удивлялась – как так, ни слова не сказала? С другой стороны, хоть это и редкий типаж – худая кудрявая блондинка, – но такие женщины все словно на одно лицо.

– Пойдем? – спросил отец, тяжело поднимаясь со стула.

– Подвезти тебя, папа?

Они подошли к Гвидо, беседовавшему с распорядителем кейтеринга.

– Я уже вымотался, – прошептал он ей, почти не разжимая губ. – Скорей бы кончилось.

Аттилио поднял руку, прощаясь с Марией Соле. Та как-то по-армейски вытянулась и, увязая каблуками в гравии, подошла к ним.

– Доброй ночи, доктор, – произнесла она и протянула руку Анне: – Доброй ночи, синьора.

– Кажется, я вспомнила, где мы виделись, – начала Анна, округляя глаза и пристально глядя на Марию Соле. – В июле, в парке рядом с зоопарком, я… – Она запнулась, не желая упоминать при отце и муже, что потеряла сына, пусть и всего лишь на минутку.

– Не может быть, синьора. Меня в июле не было в городе, – ответила та.

Ее голос прозвучал без тени сомнения, и Анна подумала, что ошиблась. Однако что-то в тоне Марии Соле ее все же беспокоило. Хотя, может, это просто из-за слова «синьора», которое Анна за вечер наслушалась сверх меры и от которого ее уже сегодня передергивало?