Злость накатила на Прасковью, клокотала внутри, как картофельное варево в чугунке, душила и не находила выхода.
Закинув инструменты в сени и не заглядывая в избу, Прасковья направилась прямиком в магазин.
В магазине было тихо. Муха билась в пыльное окно, Ирина за прилавком читала книгу и громко щёлкала семечки.
– Ты чего это у чужих мужиков на могиле топчешься, шалава, а? – С порога накинулась на неё Прасковья.
Ирина оторопела, отложила книгу и сплюнула шелуху в ладонь:
– Ты дурная чёль? Чего на людей кидаешься? Совсем осатанела!
– Это я осатанела? Чего неймется тебе, дрянь! Чего ты приперлась сюда с щенком своим? Крутишь тут задом перед всеми, так тебе и того мало? Умер Колька! Умер! Хоть от мёртвого от него отцепись! – Сорвалась на крик Прасковья
– Так от тебя-то убудет ли чё? – Внезапно полушёпотом зашипела на нее Ирина. – К кому хочу, к тому и хожу, и прав у меня на него поболе, чем у тебя. Ты хоть знаешь, сколько раз он ко мне в город приезжал? Знаешь? Замуж звал. Говорил, брошу я деревню эту, и жену с дочкой брошу. А Пашка мой – от него! От него Пашка! Сын это его! Колькин сын!
Прасковью обдало жаром, как на минувшем пожаре. Она отшатнулась резко от кричащей Ирины, толкнула больно плечом полку с конфетами. Конфеты шумно рассыпались по́ полу, и она ещё долго не могла понять, почему они лежат тут, посреди натоптанного пола, круглые, яркие, разноцветные. Потом развернулась резко и выбежала из магазина под крики и проклятья Ирины.
1Клеть, стайка – хлев для скота
Часть 2
К осени погорельцы расчистили пожарища, начали закладывать фундамент под новые дома. Только на месте дома Прасковьи так и чернели размякшие от дождя и снега головёшки.
Всякий раз, проходя мимо, она только крепче прижимала концы платка к груди и ускоряла шаг.
Из-за затянувшейся весны с копкой картошки нынче тоже задержались. Ребятня уже пошла в школу, когда Ольга и Прасковья, собрав худые вёдра, подоткнув подолы в старые штаны, собрались в поле.
Картошка уродилась добрая, по 6-7 картофелин с гнезда, каждая величиной с хороший кулак. Погода тоже радовала тёплыми днями и неярким солнышком, земля была лёгкая, рассыпчатая, копалось хо́дко. Но к обеду стало понятно, что вдвоём им всю посадку не одолеть. Дети в школе в светлое время, выходных да отгулов накопилось – с гулькин нос, а ровнёхоньким рядам – конца не видать.
– Оль, трактор нанимать надо. Не успеем до дождя, – тяжело дыша и держась за спину, развернулась к сестре Прасковья.
– На что нанимать-то, Паш? Ребятам вон к школе только обновки справили, за свет, за газ не пло́чено.
– Ну как-то извернёмся, значит. Картошки не накопаем – зимой с голоду опухнем. А скотину чем кормить? Давай Егора попросим подсоби́ть. За бутылку согласится. А не согласится – договоримся частями расплатиться.
– Вот и договаривайся сама с ним. – зло бросила Ольга, продолжая ворочать вилами тяжёлые комья.
– Да ладно тебе. Егор-то при чём? Никто Валентину твоему насильно самогон в рот не лил.
– Все они там из одного теста! Хочешь – договаривайся, я лучше сама вилами помашу!
Прасковья махнула на сестру рукой, воткнула вилы в землю и двинулась в сторону дома, где жил Егор.
– Егор! Егор, открой!
Прасковья долго грохотала кулаком в за́пертые ворота, а когда собралась уже уходить, услышала, как заскрипела дверь в се́нках1, по настланным доскам во дворе прошлёпали босые ноги, и в проеме калитки возникла всклокоченная Ирина.
– Чего тебе?
– Егор дома?
– Спит Егор. А ты чего по чужим мужикам шляешься? – усмехнулась Ирина.
– Работа, скажи, есть. Пусть зайдет на́ поле, как проспится.
На поле Прасковья вернулась злющая, яростно принялась втыкать вилы в мягкую землю, копая сразу по два куста.
– Ты чего это? – Удивилась Ольга. – Собака бешеная у Егора тебя покусала?
– Да и правда, что собака бешеная. Шалава эта у него трётся. Всю ночь гудели похоже. Вышла, как ведьма, косматая. Тянет сивухой – на другом конце улицы слыхать. «Чего по чужим мужикам шляешься» – передразнила Прасковья писклявым голосом Ирину.
– Ох, батюшки, – вздохнула Ольга, опёршись на вилы. – А дитё опять дома одно. Ой, бедный парень, ни отца, ни матери..
И осеклась под тяжёлым прасковьиным взглядом.
К вечеру сил не было не то что копать, даже собирать тяжёлые обсушенные картофелины в вёдра.
– Всё, шабаш! Скотине готовить пора. – Скомандовала Ольга. – Ты гляди-ко, очнулся, болезный.
С дальнего конца поля к ним приближался Егор. Порядком помятый, обросший щетиной, хмурый, но трезвый.
– Чего хотели, бабоньки?
– По роже твоей соскучились. – Ольга раздраженно похватала вилы и направилась к дому.
– Да погоди ты. – Махнула на Ольгу Прасковья. – Егор, картошку надо выкопать. Не одолеем мы её, окаянную. Ну и мешки перевезти в подпол помочь. Бутылку поставлю, сделаешь?
– Шутишь, Прасковья Ивановна? Трактор-то мне бутылкой заправлять прикажешь? Денег возьму. 500 за сотку.
– Сколько? – Брови Прасковьи подпрыгнули вверх. – Откуда ж, ирод, я тебе столько деньжищ-то возьму!
Егор хмыкнул, отбросил докуренную сигарету и притянул к себе Прасковью.
– Можешь и не деньгами отдать. Ты баба ладная, по ласке, поди, тоже соскучилась. А я ж тебе и не откажу.
Прасковья с силой его оттолкнула:
– Пошел ты, кобель проклятый. Иринку меси свою, а ко мне не лезь!
– Так я и Иринку могу. Она тоже баба справная. Ну думай, Прасковья Ивановна. На неделе уже дожди обещают.
Подмигнул Прасковье похабно, сплюнул и пошёл к дому.
Ночью Прасковья долго ворочалась без сна, стараясь не разбудить спящую рядом Анютку. Трактор председатель не даст, все на колхозных полях. Отгулы – и те на коленях выпрашивала. А без картошки им зимой – смерть!
В конце концов тихонько оделась, осторожно прикрыла дверь и, пробираясь в тени палисадников, направилась к дому Егора.
Дожди зарядили к концу недели. С прохудившейся крыши набегало за день по три таза. Митрич слёг в больницу, ремонт обещанный так и не сделал. Пришлось снова Прасковье тёмной ночью пробираться к Егору на поклон.
А там то кран потечёт, то двери с петель слетят, то в стайке пол провалится.
Ольга всё чаще с подозрением поглядывала на сестру.
– Что-то зачастил к нам Егор. Ты у Пузанихи весь самогон, наверное, уже скупила?
Прасковья молчала.