Большая книга ужасов – 65 (сборник)

Глава 2
Средства защиты

От нас до ближайшего города километров десять. Обычно «Скорая» часа два едет. А тут быстренько они. Не успели мы с Вичкой толком нареветься, а они уже примчались. На ухабах фары прыгали как ненормальные. И парень, молодой такой, симпатичный. Что он в таком захолустном городе делает? Там всего-то две улицы – одна главная, вторая поперечная. И тут вдруг парень. В белом халате. Поколдовал он над бабой Шурой, оставил стопку направлений на обследование и еще такую же стопку на лекарства и укатил. После него наша улица стала особенно темной. От реки потянуло прохладой.

Перепуганная Вичка отказалась спать в одном доме с умирающей бабушкой, поэтому на ночь перебралась к нам, а моя бабушка пошла туда – не бросать же больного человека. Остаток ночи у нас выдался веселый. Сначала мы ржали как полоумные, потом я рассказала, что ко мне Юлечка приходила и давала музыку слушать. Растревоженная собственными страхами Вичка помчалась по всему дому свет включать и даже старую радиолу^[4] врубила. Треск радио всегда рождал в доме уют и умиротворение. После этого у Вички батарейки сразу сели, и она уснула, а я еще немного межпланетный треск послушала, а потом пошла свет выключать.

Наушники я нашла на кухне. Обыкновенная черная змейка провода, кнопки затычек. Никуда эти наушники воткнуты не были. Просто так лежали. Но мне показалось, что я слышу музыку. Басы, клавиши. И голос. На одной ноте.

Я с такой скоростью убегала с кухни, что свет там не выключила, о чем мне первым делом и сообщила бабушка.

– А ну вставайте! – хлопнула она полотенцем по нам обеим.

Когда ты спишь, а тебе по голове стучат, это не самое приятное пробуждение. Тем более когда ты всю ночь перед этим гоняешь привидения.

– Вы зачем свет на кухне оставили? Голодные были?

– Ой, баба Мань! – тянулась Вичка. – Я там у вас какой-то салат съела. Ничего?

Я во все глаза смотрела, как Вичка выгибалась сначала в одну, потом в другую сторону, слышала, как хрустят ее суставы. Это значит, она тут сначала ржала, потом пугалась, потом спала, а между делом успела в холодильник нырнуть. Вот это сила!

Я представила, как Вичка, крадучись, идет на кухню, как, озираясь, открывает холодильник. Как ныряет головой в белую стынь, гремит тарелками, заглядывает под крышки кастрюль. И как на нее из-за этой дверцы смотрит Юлечка. Тяжелым таким, черным взглядом. Юлечка улыбается и толкает дверцу. Холодильник захлопывается, защемляя голову. Обезглавленное тело Вички валится на пол.

– А свет выключать тебя не учили? – ворчала моя бабушка – ночь была бессонная, весь сегодняшний день она теперь будет ворчать. – Завтракай и иди к бабке. Когда твои родители-то приедут?

– Э‑э‑эх, – от души зевнула Вичка. – В выходные. А что у вас на завтрак? Блинов не будет?

Я фыркнула от удовольствия. А моя бабушка застыла. Надо по утрам тоже блины требовать. Мне понравилось.

Все хорошее когда-то заканчивается – Вичка сожрала все бутерброды и убежала. А мне бабушка велела собираться:

– Мишка в город поедет, нас до церкви подбросит.

Первой в нашем списке значилась церковь. Это и правильно. Надо сначала использовать официальную медицину и уже потом бить по альтернативке – гомеопатия там, иглоукалывание. Повеселимся.

Я гоняла заблудившиеся в чашке чаинки – они, наверное, жалели, что забрели сюда из заварника, – а бабушка собиралась с силами, чтобы начать подробно расписывать план военных действий.

Она на меня смотрела, а я дула на холодный чай – мне от таких взглядов нехорошо становится. Даже мысль о блинах не бодрила.

– Правильно Шурка говорит – сглазили тебя, – проговорила наконец бабушка. – Вон и мешки под глазами, и похудела. Лидка. Она, не иначе. Кукушка старая. Опять за свое.

Тут, конечно, напрашивался вопрос – а что было? Задать его я не успела – бабушка сама все рассказала.

– Вот-вот, смотрю, глаз у тебя какой-то странный стал. Все как в тот раз. Девка тогда высохла. Это еще на Вязовне было. Лидка на нее зыркнула раз – и все, через пару месяцев от девки один скелет остался, как ходила, непонятно. Лет пятнадцать ей было или шестнадцать. А возили-то ее, нет, не в Гостешево. В другом месте шептунья жила. Туда ее и повезли. Через порог клали, воск лили. Отходили. В себя пришла девка, только вот счастья у нее уже не было. Так и прожила бобылихой. Мать ее все ходила, жалилась. Сюда как-то за молоком они приезжали. Как Лидку увидели, так бежали сломя голову. Она как раз с краюшку живет, Лидка-то.

Ну, это понятно. Во всем виновата Лидка. Наверное, скоро всей деревней пойдут ей стекла бить. Не знаю, где она живет. Крайних домов у нас много. Деревня крестом стоит. Один край тычется в речку, противоположный – в поле, по другой перекладине – скотный двор подпирает, а если сквозняком деревню пройти, она просто кончается, потому что кончается. Ни темного леса, ни сырого бора, на опушке которого должна стоять изба бабы-яги.

Вот и Юлечка усмехнулась. Лицо у нее тонкое, а рот широкий, когда улыбается, кажется, что половину подбородка сносит. Она меня понимала: все это, конечно, ерунда. Никакая Лидка тут ни при чем. И нет на мне сглаза. Но с бабушкой лучше не спорить. Бабушка по спорам мастер. Ехать вот только совершенно не хочется.

Глаз у Юлечки потемнел. Куда-то она смотрела. На стол куда-то.

– Осторожно! – крикнула я.

Бабушка вздрогнула:

– Ой, кто ж это так нож-то положил!

Все-таки человек старый, реакция не очень хорошая – бабушка остановила руку в последний момент, не опустила ладонь на лезвие. Никогда не видела, чтобы ножи так клали – на ребро лезвием вверх. Он и не стоит так. Но сейчас стоял. Как раз под ладонь бабушки.

– Задела, наверное, неудачно, – пробормотала я, выбираясь из-за стола. А тут и сигналить стали у крыльца. До Троицкого нас обещал довезти Мишка на своем разваливающемся «Запорожце», обратно мы на автобусе доберемся.

Троицкое – это имение княгини Дашковой. Красивое место себе для жизни княгиня выбрала. Высокий холм пологими волнами уходил к реке. Через нее протянут подвесной мост. Крепкий. По нему даже на мотоциклах гоняют. И дом тут, видимо, стоял приличный. Одни въездные ворота чего стоят. Здоровые, каменные, с тремя пролетами. Сейчас за ними – ничего. Не вселенская пустота, конечно: кусты, трава, крапива. Где-то в этой крапиве основное здание и стояло. От него мало что осталось: кусочки фундамента, камни, битый кирпич и множество ходов под землю. Любила княгиня секретничать, устроила несколько подземных ходов – один вел к церкви, другой на берег реки. Ничего там сейчас уже нет, а говорят, когда-то парк был красивый, берег был укреплен каменными парапетами. Дом разобрали уже после войны, то есть лет шестьдесят назад, от всего имения – ворота, два флигеля и остатки театра. Флигель, что слева от ворот, стоит без крыши. Там, говорят, была когда-то школа. По тропинке продраться направо – второй флигель. В эпоху колхоза здесь было что-то общественно-полезное: окна заколочены, двери забраны деревянными палками крест-накрест. Напротив него бывший театр. У него две красивые башенки, крыши нет, одни стены. Высокие арочные окна вровень с землей. Сохранился треугольник портика над входом. Он выступает вперед, но колонн, которые должны его поддерживать, уже нет. Вверх торчат остатки труб. Они почему-то здесь разной ширины – правая заметно толще. Если забраться через окно, то окажешься в большой комнате, заваленной битым кирпичом, каменная лесенка ведет на второй (или третий) этаж. Здесь тоже кирпичи, бутылки, пластик. Пахнет кислятиной. Крапива, крапива, опять крапива, вдоль всей правой стороны. Окна тоже полукруглые. Комнатки похожи на подвал – небольшие, низенькие, с арочными сводами. Арки сходятся у центра потолка в выломанной точке – наверное, тут висела люстра.

– Ну вот куда ты залезла? – ворчит бабушка.

Вообще-то она мне сама сказала «Иди погуляй!». Я и пошла. В разваленный театр по привычке забралась.

– Вылезай! Отец Владимир нас ждет.

Будний день, церковь пустая. Народ приходит только по воскресеньям, тогда же и священник приезжает. Но сегодня он здесь. К чему бы это?

Отец Владимир – невысокий, полный, со смешной редкой, но длинной бородой и еле заметными усиками, волосы собраны в хвост. Глаза веселые. Смотрит, улыбается. Взгляд быстрый. Разок глянет – и сразу все понял. Вот и сейчас посмотрел он на меня и больше не поворачивался. С бабушкой говорил. Но говорил так, чтобы я тоже слышала. Я и слушала. А куда мне деваться? Стою ведь рядом. Старательно делаю вид, что ничего не понимаю.

– Внучка твоя? Внучка… Хорошая девочка. Умывайте ее святой водой по утрам. И пускай молитву читает. Молитвы-то знаете? Свечки? Поставьте. Чего не поставить? Иди у Богородицы помощи попроси. – Последнее – это уже мне.

Я получила легкий толчок в плечо от отца Владимира и пошла. Сначала налево. Нашла надгробие княгини Дашковой. Нашла икону. Остановилась. Надо было о чем-то просить. Про Юлечку не думалось. Думалось о дожде, о том, что речка пересыхает и что пыльно очень на дороге. Об этом и стала просить – о хорошем таком ливне, чтобы не пылило, ну и чтобы огород не так часто поливать. Про Юлечку ничего не стала говорить. Чего о мертвых в церкви рассказывать? Они уже там, сами за себя ответят.

Я быстро управилась, а бабушка все стояла, из церкви выйти не могла.

– А я прихворнул, да, прихворнул, – жаловался отец Владимир. – Что-то с утра грудь сдавило, вот никуда и не поехал. А с девочкой ничего, молитесь, и все пройдет.

Я пожала плечами. Было бы чему проходить. Бабушку бы лучше вылечил от ее мнительностей.

Я вышла на крыльцо церкви и огляделась.

Отсюда наша деревня не видна. Зато хорошо просматривается противоположный берег с городом, изгиб реки. Она у нас капризная, петляет постоянно, как будто длиннющую змею бросили и вот теперь она ползет, ползет, пока не встретится с Окой. Ока – с Волгой. А Волга – с Каспийским морем. Все как в учебнике.

Из-за того что река такая извилистая, все время меняется берег – то подмоет, то осушит. То разольет затон, то…

– Ну что опять застыла? – проворчала моя бабушка. – Топай давай! Не тяни резину. Автобус скоро.

Мы шли по тропе к подвесному мосту. Можно и по автомобильному речку перейти. Но для этого пришлось бы давать большой крюк через село. А тут – к реке спустился, на другом берегу по такой же тропинке поднялся. Надо нам было в городе лекарства купить. По списку. Тому самому, что оставил молодой фельдшер.

Я бодро топала по тропе, размышляя, отчего наша река такая заковыристая, с чего на нашей равнине такие холмы и овраги, ступила на мост и тут заметила, что передо мной кто-то вышагивает. И даже не вышагивает, а вытанцовывает. Капюшон черной кенгурушницы на голову натянул и давай тонкие ноги сгибать. Это, конечно, круто, танцуй себе на здоровье, но на твердой почве, а не на раскачивающихся досках. При таких плясках мост сразу заходил ходуном, противно заскрипели тросы. От жуткого скрипа показалось, что все сейчас оборвется и упадет.

– Ох ты господи! – вскрикнули у меня за спиной.

Я успела обрадоваться, что наконец-то бабушка увидела Юлечку.

– Мань! Это чего там такое-то? – спросила бабушка.

Я обернулась, собираясь ругаться. Ну не нравится мне, когда меня Маней зовут. И вообще мне имя «Мария» не нравится. Рика! И только так.

Нет, дело было не в Юлечке. Упав одним коленом на мост, бабушка обеими руками вцепилась в тросы. Доска под ней треснула и торчала острым сломом, задирая юбку.

– Мань! Чего это?

Еще и мост качался. Как ненормальный ходил волной вверх-вниз. Речка под нами жизнерадостно шуршала течением.

Я тоже ухватилась за трос, почувствовала, как по нему идет вибрация. В уши ударил хохот. Так и виделось, как эта дура Юлечка заливисто ржет, запрокидывая голову и распахивая свой лягушачий рот: гланды видны.

Мост скрипел и качался. Бабушка охнула, заваливаясь на бок. Я кинулась ее поддержать. На первом же шаге меня мотнуло. Ноги оторвались от досок. Жесткий металлический трос врезался под ребра. Я рухнула на колени. Дальше все произошло быстро – рядом со мной оказалась бабушка, она вздернула меня, не давая перевалиться в реку. И тут же мост перестал козлить. Замер, словно его натянули. А потом оказалось, что и правда натянули. На той стороне, куда мы шли, в самом начале моста стоял мужик на мотоцикле и ждал, когда мы пройдем. Тяжелая техника гасила вибрацию.

– Ну ты совсем малахольная стала, – испуганно вскрикивала бабушка. – Куда ты прыгнула? Я тебя еле поймала.

– Это ты прыгнула! – Я никак не могла продышаться после таких кульбитов. – Я тебя спасать бежала. Под тобою же доска была сломана!

– В речку ты бежала, а не спасать! – всплеснула руками бабушка. – Ты же прыгнула выше головы! Совсем со своими фантазиями с глузду двинулась. Нет, пускай твои родители тебя забирают. Не усмотрю я за тобой. Если ты эдак каждый раз будешь в речку сигать.

Мы шли мимо мужика с мотоциклом. На бабушкины слова он хмыкнул. Очень довольно хмыкнул. Интересно, что он видел? Спрашивать не стала. Третья версия могла быть самой невероятной.

Автобуса пришлось ждать долго. От нечего делать мы зашли в местный мемориальный музей Великой Отечественной войны. Он был врыт в холм. Два очень холодных сырых помещения. Стены увешаны плакатами и фотографиями. Сводки о погибших, найденные в окрестных лесах гильзы, каски, осколки мин и бомб. Все в этом музее было серое и безрадостное. Я успела представить, сколько же людей в наших лесах и полях было убито всего семьдесят лет назад.

Словоохотливая директриса стала рассказывать о военных действиях. Что во время обороны Москвы сюда все больше перебрасывали ополченцев, которых еще ничему научить не успели, поэтому они почти все погибли. В течение месяца тут погибли чуть ли не несколько сотен тысяч людей.

Все это так печально. Вот люди, вот живые, ходят, бегают, кричат, а вот они уже лежат на поле. Или в лесу. И как все это страшно. И непонятно. И самое страшное, что так внезапно убитые люди не успокаиваются, что все их неприкаянные души бродят здесь, несут нам свое послание.

– Ты у меня уснула? – Бабушка заметила, что я сижу на лавочке в дальнем зале и смотрю в стену. – Ты давай это кончай придуриваться. Хватит задумываться! Автобус уже! А ты тут.

И я сразу стала не тут, а там, потому что мы побежали на улицу. После унылого музея здесь было хорошо. Но даже в автобусе я чувствовала на себе угрюмые взгляды героев с фотографий на стенах.

– Смотрю, ты совсем приуныла, – качала головой бабушка. – Отец Владимир не помог.

Я пожала плечами. Как можно понять, помог или не помог, если ничего нет?

Или есть? Может, меня демоны мучают? Я видела в фильме. Там одна тетка была одержима демонами и все время орала. Ее потом от них освобождали. Она снова орала. Я вроде пока не ору. Да и не демон у меня, а одна Юлечка. Не налетает, крыльями не размахивает, огненные следы за собой не оставляет. От чего меня тогда вообще спасать?

Как только я увидела Вичку около нашего забора, сразу поняла, что меня ждут. С нетерпением. Бабушка пошла отдавать лекарство, а я распахнула калитку и огляделась.

Они лежали в траве. На дорожке были рассыпаны гвозди. По Вичкиной идее я должна была их обойти, ступить на газончик – а тут грабли. Только с чего у нас вдруг гвозди будут на дорожке валяться? Или какой дождь вурдалачный прошел?

– И что баба Шура? – спросила я, перешагивая гвозди. Поскользнулась.

– Осторожно!

Крик вошел в мою голову вместе с ручкой грабель. На мгновение показалось, что я вижу нахмуренное лицо Юлечки. Сведенные бровки. Из одного уха выпал наушник, и в моей голове теперь с грохотом разрывается Моррисон.

Я долго лежала обнявшись с граблями, отказывалась вставать. Вичка рыдала. Она клялась, что не хотела меня убивать. Что шоковая терапия – это верный способ от галлюцинаций. И что никакую Юлечку она в глаза не видела. Никогда. Ни вчера, ни ночью. Ни только что.

– С того самого вечера, как мы ее вызывали, не видела, – поправилась Вичка, шмыгнув носом.

Ну да, был у нас такой заскок. Встретив надгробный памятник, нам стало так интересно, кто такая эта Юлечка, что мы пошли в заброшенный дом и попытались вызвать ее дух. На наши призывы откликнулась корова, которая зачем-то забрела вместо своего двора к нашему шаманскому костру и повалила сарай. Баба Шура прибежала ее выручать. Вместе с коровой досталось и нам. Баба Шура все грозила, что на нас упадет крыша. Это вполне могло случиться – выглядел дом плачевно. После этого про Юлечку мы не говорили. Сразу разбежались по домам парное молоко пить да телевизор смотреть. Потом Вичка умотала куда-то на весь день, а я пошла гулять. Погода была плохая, спускать лодку на воду мне бабушка запретила. Еще так прикольно бегала за мной по воде, подобрав юбку, пока я возилась с лодочными замками. Бабушка победила, лодку отобрала. Тогда я обиделась и пошла на затон, где меня вечером снова выловила бабушка. С этого момента все дружно взялись за мое лечение. Особенно старается Вичка с граблями.

Значит, Вичка никого не видит. А я – так в полный рост. И при этом Вичка хочет меня от моих видений вылечить. Хорошо, что косу не подкладывает. Когда тебя перерубит пополам, очень тяжело потом жить. Зато с призраками будешь на дружеской ноге.

– Надо в этот дом еще раз ночью сходить, – сказала я, удобней перехватывая черенок грабель.

– Зачем?

– Все неспроста: кто-то пытается нас убить.

И я рассказала про бабушку, упавшую на мосту, про заболевшую бабу Шуру и про отца Владимира, который захворал как раз в тот день, как мы приехали. Вичка еще тут со своей сельхозтехникой.

Вичка усмехнулась. Есть у нее такая особенность – хмыкнет загадочно и молчит. Ей надо тогда массу вопросов задавать, чтобы объяснила, что ее так веселит. Но сейчас спрашивать я ничего не хотела. Чего спрашивать, когда и так ничего не понятно.

– Пошли чай пить, – вместо вопросов сказала я. – Мы конфет привезли.

Горячие напитки хорошо освежают мозги.

Мы пили чай и смотрели, как за окном носятся пацаны на велосипедах. Протарахтел один раз мотоцикл. Бегала по забору туда-сюда настойчивая трясогузка. Странно, что еще мальчишки не подошли. Они как раз после обеда подтягиваются. Если не уходят на рыбалку, не купаются или не уматывают еще куда. В этот раз, видно, выбрали вариант «еще куда».

– Ну и кто тут опять разбросал грабли? Наступить хотите?

Бабушка вернулась.

Вичка стала довольно хмыкать в чашку, шуршать фантиком, засовывая в рот сразу три конфеты.

– Давай, давай, иди, – гнала мою гостью бабушка. – Там твоя помощь нужна.

Вичка не слышала. Наоборот, по-хозяйски прошла по кухне, поставила новый чайник. Чай бабушке предложила. Подвинула ополовиненный пакет с конфетами.

Я молчала. А что тут скажешь? Чай – всегда хорошо. Особенно, когда есть конфеты. Даже не так – пока есть конфеты, чай – это хорошо. Интересно, Юлечка любила конфеты? Наверное, нет. Такие мрачные личности должны лимоны есть. Откусывать прямо с кожурой.

От фантазий у меня сразу стал полный рот слюны. Я сглотнула и перехватила внимательный бабушкин взгляд.

– Может, Шурка и права, – тяжело вздохнула бабушка. – Надо тебя на Соловки отвезти.

– Куда? – подавилась чаем Вичка.

– А ты что здесь сидишь? – встрепенулась бабушка и отобрала у Вички конфету. – Говорят тебе, домой иди. И чтобы в той развалюхе я вас больше не видела! Шурка говорила, вы там отирались. Крыша на башку свалится – вам самим надгробный памятник потребуется!

Закипев, чайник выключился. Вичка обиженно поджала губы и выползла из-за стола. Культурно сказала «Спасибо!» и отчалила. Глазами сверкнула: мол, держи в курсе.

– А в доме том кто жил? – спросила я. – Ну, который разваливается?

Бабушка смотрела непонимающе. Время шло, ответа не было. Я потихоньку хозяйничала – налила чай, достала кусковой сахар, виноградный. С ним пить чай очень вкусно. Как будто карамельку грызешь.

– Где крыша на нас свалится! – подсказала я.

– Да никто, – рассердилась бабушка, звякая ложкой о блюдце. – И что вы все к этому дому привязались? Стоит и стоит!

Вот ведь странные дела – дом лет пять заброшен, а то и все десять. Но в прошлом году мне это было неинтересно. Я целыми днями гоняла с пацанами на велике и пропадала на речке. Теперь велосипед мне скучен, речка вдруг превратилась в грязную и холодную. Я как будто впервые разглядела и дом, и таинственный камень у затона. Пацаны теперь кажутся маленькими и неинтересными. И все больше хочется быть одной, а не носиться шумной компанией.

– Ну да – никто! – проворчала я. – Дед какой-то. Там и штаны висят.

Бабушка долго шуршала пакетом, выбирая кусочек сахара покрупнее, потом в сердцах бросила все и посмотрела в окно.

– Надо тебя родителям отдать. Не услежу я за тобой, – повторила она утреннюю угрозу.

Сердце мое нехорошо сжалось. Я сразу представила, как перед отъездом рыдаю на камне Юлечки. Для полного трагизма надо будет дом деда подпалить. Чтобы памяти на весь год хватило. Но как я без деревни переживу август, не представляю.

Бабушка все смотрела и смотрела на улицу, а я придумывала, что бы такого жуткого сделать, чтобы меня здесь запомнили. И тоже уставилась в окно. Там как раз чье-то лицо появилось. Я успела подумать, что Вичке сейчас опять влетит от моей бабушки, как стекло запотело от дыхания и на нем появилось: «НЕ УЕЗЖАЙ».

Я поперхнулась чаем, фыркнула, представляя, как Вичка совершает акробатические этюды с запрыгиванием на приступок, с подслушиванием и надписыванием. И тут чай запросился из меня наружу. Потому что я вспомнила, что между окном и улицей, по которой сейчас рассекают велосипедисты, – палисадник. Как раз впритык к дому растут три куста шиповника. И чтобы подойти к окну, забраться на приступок и что-то написать, надо как следует насадить себя на куст. А шиповник – это не крапива: ночь поболело и прошло. Это такие царапины с занозами, что неделю помнить будешь.

И конечно, Вичка на такие подвиги не пойдет. А пойдет только тот, у кого уже никогда ничего болеть не будет. Юлечка. Вот кто сейчас заглядывал с улицы.

– А Юлечка в том доме жила? – спросила я, не отводя взгляда от белого лица с горящими черными глазами. Проклятая Юлечка все пялилась и пялилась на меня. И это уже были никакие не глюки. Граблями не спасешься. Это была правда.

– Какая еще Юлечка? Послушай, Мань!..

– Вот эта.

Я показала. Конечно, Юлечка качнула головой, как бы говоря, что не стоит. Но я все равно показала. Малыш тоже хотел познакомить родителей с Карлсоном. Но они все не могли его увидеть. А вот фрекен Бок разглядела. И даже повоевала с ним немного. Моя бабушка не была последовательницей фрекен Бок, ей даже было неинтересно знакомиться с моим призраком. Она смотрела на меня. С нехорошим таким прищуром. И сахар в пальцах ломала. Я сахар с трудом щипцами колю. Но у бабушки пальцы крепче – сахар ломался в мелкий порошок.

– Ты давай чай допивай, – ласково произнесла она. – А я пойду узнаю, может, нас кто до Гостешево довезет. Пешком мы будем долго ходить.

Она собрала пакет с сахаром, аккуратно его завернула и ушла. А я отправилась проверять кусты шиповника. Были они целенькие, не ломаные, зрели на них оранжевые ягоды. На всякий случай позвонила Вичке. Она заверила меня, что самурайскими подвигами не страдает, ни в какие кусты не залезала, руки и ноги не обдирала. Но тоже считает, что если я уеду, то конец лета будет безобразно испорчен. Потому что ее добрые родители отказываются приезжать и забирать милую дочь раньше времени. Велят сидеть с бабушкой. Ей, мол, помощь очень нужна. Сами они не могут приехать ее спасать.

Лезть в кусты и дышать на стекло я не стала. Может, Юлечка как раз этого и добивается, чтобы я тут демонстрировала разные степени буйного помешательства. И вообще не понятно, чего Юлечка хочет. Если она есть, конечно. Может, я устала отдыхать? И у меня от перегрева глюки начались?

Теперь в Гостешево к таинственной шептунье я рвалась даже сильнее моей бабушки. Повез нас опять Мишка. Он вернулся из Троицка, сгонял в райцентр, пообедал и снова намылился в путь. Сказал, что Гостешево, конечно, не ближний свет, но ради моих прекрасных глаз…

Дальше нести пургу ему не дала бабушка. Она строго сказала, чтобы Мишка всю дорогу молчал. И он честно продержался десять минут, чтобы, высаживая нас около развалившейся церкви, снова ляпнуть про «все на свете ради моих глаз».

Пока бабушка искала, где живет местная колдунья, я изучала информационный стенд около церкви, заботливо забранный разбитым стеклом. Выяснила, что это Богородично-Рождественский храм. Что построен на пожертвования местных жителей.

Не, сильная вещь. Мощная. Даже в таком развалившемся виде – решетки в окнах гнутые, под решетками провалы, битый кирпич везде, какая-то труба опять непонятная торчит – церковь впечатляет. Стоит на самой высокой точке, на холме. Сейчас он зарос. А раньше, наверное, вид на церковь был невероятный. Домики внизу, а наверху такая громада. Подниматься к ней надо было по ступенькам. Звон, наверное, отсюда плыл по всей реке. Птицы глохли. Рядом с этой наша церковь в Троицком – тощая манекенщица. А эта – барыня.

Я принялась читать дальше историческую справку про церковь и село. Сколько когда было дворов, сколько душ, число школ, кто и когда был приходским священником…

О том, что ко мне кто-то подошел, я увидела в отражении стекла. Кто-то ниже меня и сильно шире.

Я напряглась, готовая к тому, что сейчас начнут меня ругать – не так стоишь, не туда смотришь и вообще иди отсюда.

Но рядом со мной тяжело вздохнули, и я невольно повернула голову.

За мной стола бабка божий одуванчик. Светленькая, в белом платке, из-под которого выбивались седые волосы. По-доброму на меня посмотрела и произнесла:

– Эх, девонька. Плохо все у тебя.