За девятое небо

Глава 4. Идти за Светом во Тьме

Во мраке не было ничего. Ни боли, ни ненависти, ни страха. Бесчувствие пленило, но в то же время сводило с ума. Марья хотела было открыть глаза, но не вышло – вокруг была лишь Тьма. Вновь. Досада и обида оживили русалочье сердце, но чувства быстро растаяли под мягким покровом бархата мрака.

Сквозь Тьму послышалась Песнь. Сначала едва различимо, будто сон, но постепенно музыка становилась всё отчётливее и яснее. Где-то тихо пела птица – её Песнь звенела, словно весенний ручей, искрилась, подобно солнечным лучам, и овевала теплом, как сладкий, пропитанный ароматом цветов, летний ветер. Птичья трель открыла взору благоухающие поля и дремучие леса, бескрайние моря и высокие горы, степные луга и быстрые реки – весь Свет, которого никогда не будет во Тьме, видела Марья. Тот мир, ради которого Светозар отправился во мрак и спас её, мёртвую деву. Воспоминание о Светозаре ослепило болью – Марья предала его, по доброй воле вернувшись к Мору из-за собственного страха. Гибель Светозара была напрасной.

Она не смогла противостоять мраку своей души.

Она подвела весь Лес…

Крик отчаяния вырвался из девичьей груди, и Марья открыла глаза: волки-мавки и русалки волокли её к воде Русалочьего озера, обратно во Тьму. Увидев, что Марья открыла глаза, навьи ещё быстрее потащили её к воде.

– Ну уж нет, сестрица, мы тебя не отпустим! – сиплый хохот летал в холодном воздухе.

Марья пыталась вырваться – не получалось. Чем больше старалась освободиться русалка, тем крепче оплетала её чёрная паутина Тьмы, утаскивая в озеро. Тояга не было. Страх накатил вновь, но Марья, вспомнив о Дрозде, которого уже не слышала, запела песнь.

Русалка не помнила слов Светозаровой Песни – она, перестав сопротивляться, пела о своём. Пела о том, что явила ей Песнь Дрозда, о том, чего никогда не будет во Тьме: о полях и лесах, о солнце и небе, о морях и горах; пела о своём горе и погибшей любви; о человеческой жизни и новом бытии. И с каждым спетым словом мрак отступал, а почти померкший узор слов серебряной Песни разгорался вновь.

– Ты не посмеешь! – завизжали русалки, когда Марье ответил Дрозд, и кружево ворожбы Света вспыхнуло ярко.

Мавки разразились заупокойным воем.

Но Марья продолжала петь даже тогда, когда её голова коснулась ледяной воды озера. Даже тогда, когда мавки, стараясь разорвать оплетающую их ворожбу, набросились на Марью с новой силой. Даже тогда, когда русалки, пытаясь вновь наслать на неё морок, опутали своими чёрными словами… Марья пела. И серебряная Песнь разгорелась ослепительным светом.

Кружево светилось, всё больше сковывая Тьму, руша чёрную паутину ворожбы навий. Дрозд кружил над стаей волков и пел вместе с Марьей. И когда первый проблеск сизого рассвета прорезал мглу, чёрные мавки, пленённые Песнью, не могли пошевелиться.

Марья видела, как волки, превратившись в неясные кучи веток, сели на берегу, сдерживаемые оплётшим их серебряным кружевом ворожбы. За мавками высился тёмный лес, острые вершины которого упирались в светлеющее небо.

Марья не чувствовала слабости, как смертные, – русалка медленно села, поправила разорванный сарафан и плащ и огляделась: серые, похожие на духов, русалки парили над водой и смотрели на неё запавшими глазами.

– Я готова и дальше противостоять Тьме, – сухо сказала Марья, вставая. Дрозд кружил над головой русалки. – Готовы ли вы пойти за Светом?

– Но ты сама видела, что огонь Хорохая нас погубит! – хором ответили русалки, наклонив головы набок.

– Нас погубит не огонь, нас погубит страх, сестрицы, – ответила Марья, отряхнула сарафан и подошла к лежащему на земле тоягу. Подняла его, и Дрозд, чирикнув, опустился на навершие. – Правда, птица? – Марья посмотрела на Дрозда.

Дрозд утвердительно пропел.

– Если мы спасём Лес, он спасёт нас, ибо даже в самой тёмной душе есть искра Света, – заключила Марья. – Светает, сестрицы, – русалка кивнула в сторону сизого восхода. – Я возвращаюсь в Йолк и жду вас там.

– Но как же мы туда попадём? – удивилась одна из русалок. – Йолк хранит ворожба.

– Вас пустит Дреф, учитель Светозара.

– Того сварогина, кто освободил тебя? – спросила другая, крутанувшись вокруг себя.

– Да, – кивнула Марья, и русалки с удивлением переглянулись.

Марья обратила взор на мавок, что, став кучей веток, всё ещё лежали, скованные ворожбой.

– Вы тоже можете помочь, – сказала Марья им и, подойдя к мавкам, смахнула с них ворожбу: серебряные нити осыпались искрами.

Мавки было дёрнулись, но Марья стукнула тоягом оземь, и навьи, заскулив, отодвинулись назад.

– Примите своё обличье, сестрицы, – рассердилась русалка. – Хватит за лесными ветками прятаться.

Мавки, сипя, зашевелились: ветки осыпались, превращаясь в тёмный песок. Песок, кружа, поднимался и уплотнялся, обращаясь тьмой, из которой являлись чёрные создания. Только не волки предстали перед Марьей – тёмные девы в одеянии из коры и веток смотрели на дочь Леса горящими зелёными глазами.

– Сейчас ты победила, – просипела одна из них и шагнула к Марье, отчего с украшенной ветками головы мавки упали сухие листья. – Но в следующий раз мы одолеем тебя, предательница.

– Я не победила, сестрица, – покачала головой Марья. – Я пришла за тобой. Я пришла за всеми вами. – Марья раскрыла руки, показывая и на мавок, стоящих на берегу, и на русалок, парящих над озером. Дрозд вспорхнул с тояга русалки и закружил над её головой. – Вы можете вновь напасть на меня, только я вновь обращусь к Свету. Я пришла за вами, чтобы мы вместе спасли Лес.

– На кой нам это надо? – удивилась другая мавка. – Погибнет Лес – и ладно. Мы-то всё равно мёртвые, – криво усмехнулась, отчего по её серому лицу разбежались морщины. – Какое нам до живых дело?

– И правда, – скрипуче согласилась ещё одна мавка. – Зачем нам это? – Навь, прищурившись, посмотрела на Марью.

– Неужели вам нравится коротать вечность на границе между Явью и Неявью, на границе миров? – удивилась Марья. – Неужели никто из вас не хотел стать свободным? Пройти во Врата?

– Глупы твои речи, – нахмурилась первая мавка. – Вечность и мрак бесчувствия – лучший дар. И ты сегодня это ощутила тоже.

Марья услышала русалочий шёпот: навьи согласно переговаривались.

– Да, ощутила, – громко ответила Марья, обернувшись к русалкам, и те замолчали. Низкое небо над острым лесом покрывалось пеплом рассвета. – И да, я помню, каково это – лесом лихо заправлять, без чувств и мук совести. Я обманом погубила Светозара, я сбивала путников с пути и топила людей в болотах, как и все вы. Знаете, почему мы так поступаем?

Русалки и мавки молчали. Сумеречный холод сгустился над водой.

– Мы так поступаем, чтобы хоть что-то чувствовать, – ответила Марья, и Дрозд, чирикнув, вновь сел на её тояг. – Мы ищем чувств, но их нет. Чужая смерть нам нравится только потому, что мы можем ощутить страх того, кого убиваем, – это то единственное, что нам подвластно, но оно ещё больше пленит нас во Тьме. – Марья обвела взглядом и мавок, и русалок. – Но в каждом из нас есть искра Света, и в наших силах её разжечь. Будет больно, очень больно – как больно всем живым. Но эта боль освободит нас от пут, в которые мы заковали себя сами. – Марья немного помолчала и подошла к одной из мавок: – Вспомни, почему руки на себя наложила, – прошептала, глядя в зелёные глаза умертвия. – Вспомни, почему ступила во Тьму.

– Я не убивала себя, – прошелестела навь в ответ.

– Тогда как ты умерла?

Мавка, тяжело дыша, смотрела на Марью.

– Я не помню, – просипела.

– Помнишь – я вижу. – Марья наклонила голову набок, читая думы мёртвой. – Ты утопилась в Белой реке, после того как…

– Замолчи! – взвизгнула навь, и Марья умолкла. – Я не могу это слышать!

– Тогда скажи это сама, – велела дочь Леса. – Освободи дух, зажги своей болью искру Света – вспомни, каково это – жить, и стань свободной.

Мавка с ужасом смотрела на Марью; русалочий шёпот наполнял холодный рассвет: навьи страшились слов дочери Леса – того, что они пробуждали.

Марья, шагнув к мавке, коснулась её ледяного морщинистого лба и прошептала Слово, что когда-то услышал в лесу Светозар. Навь не успела отстраниться, и яркий свет прорезал вечную мглу бытия умертвия. Когда свет померк, мавка увидела мир, но увидела его иначе – окружающее дышало жизнью. Предрассветный лес пробуждался, наполняясь звуками: на лёгком ветру шелестели листья, где-то тихо журчал ручей и пропела первая птица. В травинках звенела роса и стрекотали кузнечики. Над озером стелился лёгкий туман, и небо окрашивалось серебром грядущего рассвета – мир не был ярок, но он завораживал.

И тут мавка вспомнила свою жизнь – все радости и печали, свою любовь и ненависть, обиду и разочарование… Чувств было так много, что мёртвые глаза наполнились слезами.

На Русалочьем озере воцарилась тишина: и мавки, и русалки внимали давно забытой ими жизни.

– Когда будете готовы и примете Свет и с жизнью, и с болью, передайте Слово сёстрам и следуйте за мной, – тихо проговорила Марья и, оглянувшись на замерших русалок, добавила: – Я буду ждать в Йолке.

* * *

– У неё получится, – сказала Иванка и опустилась на мох Большой Поляны рядом с остальными лешими. Холодный предутренний час укрыл мир изморосью, в тумане которой за частоколом, окружавшим поляну, в синеве леса проступали жёлто-зелёные огни Йолка. – Ни Светозар, ни Лес не могли ошибиться.

– Но её слишком долго нет, – заметил Айул. – Руен^[2] уже заканчивается…

– Может, она всех русалок решила собрать? – Явих взъерошил волосы.

– Да быстрее всем елмаганам дружину создать, нежели нечисть объединить, – поморщился Ватан. – Скоро вновь на Великую Поляну отправляться – ведь там будет собрано воинство Леса.

– Но Марья должна сначала прибыть в Йолк, так велел Дреф, – ответила Иванка. – Он же поручился за неё…

– Скоро рассвет, – посмотрел на небо Ватан. – Не думаю, что сегодня мы её дождёмся.

На Большой Поляне воцарилась тишина. Йари хмуро вглядывались в тёмный лес, простиравшийся за частоколом: мир замер в холодной предрассветной мгле. Низкое небо медленно светлело.

– Наверное, не сегодня, – нарушил тишину Ватан и поднялся. – Думаю, можно возвращаться в Йолк.

– Солнце ещё не встало, – возразила Иванка.

– Я тоже хочу, чтобы поступок Светозара не был напрасным. – Ватан подошёл к Иванке и положил лапу на её плечо. – Но если…

– Никаких «если»! – сердито перебила его Иванка, и Ватан опустил лапу. – Прости, – спохватилась лешая, и Ватан, кивнув, отвернулся и пошёл к Йолку.

– Наверное, я тоже пойду, – не смотря на Иванку, буркнул Явих. – Промок, кажется, до нитки, – добавил сконфуженно, встал и медленно побрёл к городу.

– У меня бы не хватило смелости поступить как Светозар, – тихо пробормотал Айул. – Я даже русалок ждать боюсь, несмотря на то что сие велел сам Дреф…

Иванка молчала, глядя на тёмный лес.

– Но я никуда не пойду, – продолжил Айул, и лешая удивлённо взглянула на него: елмаган печально смотрел в сторону леса. – Со своими страхами надо бороться, ибо страхи – слуги Мора.

Иванка улыбнулась и потрепала Айула по плечу:

– Пора, – тихо прошептала. – Йари правы – солнце вот-вот поднимется, пути мёртвых уже закрываются.

Иванка встала, Айул поднялся следом, и йари, опираясь на тояги, пошли к Йолку.

– У Марьи получится, – сказал Айул Иванке. – Только ей нужно больше времени.

Айул и Иванка смотрели на идущих к Йолку Явиха и маленького Ватана – их силуэты темнели в сером воздухе, пропитанном дождём. Туман тихо светился серебром, мягко озаряя мокрый мох, высокие столбы частокола и йарей. Послышалась едва различимая Песнь – будто шелест леса наполнился высокими девичьими голосами.

Иванка остановилась, Айул – тоже. Явих и Ватан, повернувшись к Айулу и Иванке, замерли, прислушиваясь: серебряная Песнь становилась громче, полнее, отчётливее. Звенящая мелодия пела о мире, парила туманом, моросила дождём, возносилась в небеса и опускалась к земле, чтобы прорасти вместе с травой…

– Они пришли, – прошептал Айул.

Иванка кивнула.

Явих и Ватан молча подошли к Иванке и Айулу – йари встали спиной друг к другу, крепче сжав в лапах тояги: серебряное кружево Песни звенело вокруг, искрясь в сыром воздухе. То, что ученики князя так долго ждали, произошло. И, как бы ни было страшно встречаться с мёртвыми, юные ведаи знали – это их испытание Леса перед великой битвой… Так Дреф велел закалить Дух перед грядущим.

Песнь набирала мощь, и дремучий лес, простиравшийся за частоколом, светился тихим серебром: сияние бежало по густым ветвям, струилось по стволам и возносилось в небеса.

Иванка, закрыв глаза, ответила ворожбе. Слова Иванки подхватил Айул, следом вступили Ватан и Явих. Лешие отвечали русалочьей песне, что, делаясь сильнее, озаряла мир серебром.

Слушая Песнь, врата между столбами частокола вспыхнули ослепительно ярко, и на Большую Поляну ступила Марья. В изорванном сарафане и плаще дева с растрёпанными огненными волосами вышла из леса, ведя за собой навий, сиявших мёртвым серебром, – прозрачные духи ступали на мягкую землю Большой Поляны, и ни одна травинка не шелохнулась от их поступи.

Когда навьи пришли в мир Яви, перед поющими йарями явился из воздуха Дреф: великий князь Леса ударил тоягом оземь, и Песнь заполнила всё бытие. И чем громче пела Песнь, тем ярче светился узор слов.

Первый солнечный луч возвратившегося из Нижнего Мира Даждьбога-Хорса озарил навий, и их серебристое сияние померкло, открыв взору серокожих русалок, зеленоватых мавок и тёмных в засохшей тине болотников. Сил Мора было немного, но больше, чем полагал Дреф.

Марья умолкла, и Песнь стихла. Лешие открыли глаза.

Йари увидели князя – напротив Дрефа стояла уставшая Марья, над которой кружил Чёрный Дрозд. Русалка поклонилась Дрефу, и навьи последовали её примеру.

– Теперь взывать к мёртвым смогут и лешие, и берегини, и вилы, – тихо проговорила она, и Дреф кивнул. – Грань между мирами стёрта, но равновесие не нарушено – все они, – Марья кивнула на стоящих позади неё духов, – явились в Свет по доброй воле.

– Я чувствую это, – кивнул Дреф.

– Нынче пришли не все, – продолжала Марья и, опираясь на тояг, шагнула к Дрефу ближе. Дрозд опустился на посох дочери Леса. – Но придут ещё. Если же на границу миров отправятся и вилы, и берегини, нам удастся провести многих.

Иванка смотрела на Марью и не могла её узнать: некогда белая, как снег, кожа русалки посерела, под глазами пролегли тёмные круги.

– Мы потушим огонь Хорохая и спасём Лес, – твёрдо сказала Марья. – И потом я спасу Светозара.

– Да придаст нам сил великий Индрик, – ответил русалке Дреф и обратился к навьям: – Можете оставаться на Большой Поляне. Только прошу сердечно, – полевик положил на грудь свою маленькую лапу, – не ступайте в Йолк. Не пугайте живых – они и так напуганы грядущим.

Навьи зашептались – ледяной холод наполнил осеннее утро:

– Как так?

– Нас к живым не пускают?!

– А говорили, что пустят!

– Марья обманула нас!

– Тише! – Дреф ударил тоягом оземь, и воцарилась тишина. – Вы не чувствуете ни холода, ни тепла, ни ветра – вам не нужны ни терема, ни избы, ни дома. Я понимаю ваше желание жить в Йолке, быть с живыми на равных, – говорил князь, и со всех сторон послышался одобрительный шёпот. – Но живые вас боятся. Я не могу лишить детей Леса последних спокойных дней, поэтому я останусь с вами. Я буду одним из вас, и мы разделим эту участь вместе.

Навьи удивлённо шелестели, переглядывались.

– Великий князь, – обратилась к Дрефу Марья, но полевик поднял лапу, и Марья умолкла.

– Возвращайся в Йолк с йарями, – велел Дреф Марье. – Тебе надо отдохнуть, ведь ты уже не навь.

Поражённая Марья удивлённо смотрела на Дрефа.

– Я останусь с тобой, князь, – сказала русалка. – Я…

Но Дреф вновь поднял лапу, и Марья покорно поклонилась.

– Это испытание Лес послал всем нам, – ответил полевик мягко. – И каждый – и леший, и великий князь – обязан принять его.

– Идём с нами. – Иванка подошла к Марье и протянула русалке лапу. – Как дочь Леса, ты обязана слушаться Учителя.

Дреф кивнул Марье, и русалка взяла лапу лешей.

– Йари, – Дреф обернулся к своим ученикам, – передайте весть всему Лесу, что Марья возвратилась – грань между мирами стёрта. Пусть каждый, кто на Великом Вече давал Слово Марье, отправится в сумеречный лес и приведёт в Свет всех, кто готов последовать за ним по доброй воле. – Князь Йолка обвёл взглядом учеников, и лешие кивнули ему. – Только по доброй воле, – уточнил полевик ещё раз. – Силой к Свету не вести – добра от этого не будет.

* * *

Весть о том, что Марья привела в Свет навий и грань между мирами нарушена, облетела всю Тайгу – и Южную, и Северную.

Крылатые вилы и сохатые берегини заворожёнными тропами отправлялись к русалкам, мавкам и болотникам – ко всем тем, кто внял искре Света, переданной Марьей. К силам Мора являлись и лешие – даже ведаи князя Йергала из города Ольх наведывались в русалочьи чащи.

Не обошлось и без битв – не все навьи были готовы обратиться к Свету по доброй воле. Но желающие выйти из Тьмы, одолеть огонь и обрести свободу постепенно собирались и на Большой Поляне Йолка, и на Великой Поляне всего Леса; и на поляны Миро, Лесограда и других таёжных городов всё больше приходило служителей Мора, последовавших за проблеском Света в своей мёртвой Душе.

Дреф исполнил Слово – полевик не покидал Большой Поляны Йолка – он говорил с навьями, рассказывал им о мире, поддерживая тлеющие угли Света в их душах.

Те дети Леса, кто не отправился в сумеречное межмирье к служителям Мора, тренировались в воинской науке и ворожбе – кто знает, какое ещё испытание явит тёмное будущее и удастся ли отвратить войну.

И когда бор оделся в траур снега, на Великой Поляне собралось грандиозное войско, которое не видели ни волхвы сварогинов, ни ксаи колосаев. Но люди – дети Богов – чувствовали его силу – силу леших, вил и берегинь, силу русалок, мавок и болотников – детей Леса, что объединились, дабы защитить свой дом.

Когда же долину Вольхова потрясла великая битва при Ровновольске, сокрытое от человеческих глаз таёжное воинство подошло к кромке южного леса – к тем землям, где должно вспыхнуть пламя священного огня.

Впереди всех ждали битвы навьи, во главе которых была Марья – русалка, вновь облачившись в одеяние из хвои, вглядывалась в серый заснеженный бор, за которым белело поле и высились далёкие горы. Марья крепко сжимала в руках тояг и нож, и Чёрный Дрозд кружил над нею.

Глава 5. Да померкнет пламя

Хороксай Ильвасар, обернувшись Птицей Духа, летел прочь от сражения, что разливалось по земле болью и кровью: войска подле полыхающей огнём границы Нового Каганата рассыпались чёрным жемчугом по белому снегу под холодным взором молчаливых гор.

Утлуг и Хизр остались позади; сизый орёл взнёсся над белой лесостепью и увидел идущее с востока войско северян.

Ильвасар не мог позволить, чтобы северная армия атаковала Новый Каганат – орёл опустился в огонь Хорохая, что хранил завоёванные ханом земли, и стал им. Хороксай содрогнулся от неистовой боли, когда его тело, оставшееся лежать в покоях в Хизре, опалилось, приняв на себя всю мощь священного огня.

Невзирая на пожирающее и Дух, и тело пламя, Ильвасар зашептал Слова, что были услышаны остальными ксаями, – все, кто умел призывать Птиц Духа и не отправился воевать за Улад, вторили хороксаю. Голоса ксаев сливались в унисон и низкой песнью летели над огнём Хорохая, отчего пламя разгоралось.

И чем ближе подходило идущее с Востока войско сварогинов, тем неистовее ревел огонь, вздымаясь до небес…

* * *

– Великий князь Богдавлад! – Гонец остановил лошадь и поклонился князю Восточных островов, восседающему на коне во главе войска, собранного правителями островных княжеств востока Сваргореи. – Огонь высотою до небес вздымается вокруг завоёванных колосаями земель! Нам не преодолеть его границу!

– Тебя так испугало сражение, юнец? – нахмурился Богдавлад.

– Перед Перуном мечом клянусь, коли вру! – выпалил на одном дыхании витязь. – Надо поворачивать обратно…

– Да как ты… – начал было Богдавлад, но великий князь Латохи Яробуд перебил его:

– Великий князь, на горизонте, – пробасил Яробуд, и Богдавлад устремил взор туда, куда показывал князь.

За небольшими развалившимися домишками пологого холма хутора Южный, в котором уже никто не жил, за полосой разреженной лесостепи, что серой дымкой темнела над снегом, вздымалось далёкое пламя, протянувшееся до самых гор.

– Отец Сварог… – только и смог прошептать Богдавлад.

– Там нет колосаев, – говорил гонец с поклоном. – Только огонь…

– Моровы силы, не иначе, на стороне этих колосаев, будь они неладны, – покачал головой князь Ярова острова. – Надо разворачивать войско…

* * *

Жар опалил дыханием зимний лес – Марья не видела огня, но чувствовала его – надвигающуюся мощь, которую никто не в силах остановить. Дрозд кружил над русалкой.

Навьи позади оживились – Марья ощущала сгустившийся холод – силы Мора предвкушали грядущее. И в этом предвкушении чувствовались и томление по грандиозным свершениям, и страх погибнуть в огне Хорохая, и желание вернуться в Свет, и проблеск надежды… И боль. Боль от вновь зажжённой искры Света, что отгоняла Тьму.

Серые русалки замерли, слившись со стволами вековых деревьев; мавки обратились тенями, как и зелёные, одетые в засохшую тину, болотники.

Навьи, чуя огонь, зашептали, и на лес опустился густой туман, почти такой же плотный, как и снег. И только светящиеся глаза выдавали мёртвое воинство Тайги.

Позади навий ждали своего часа ведаи леших, волхвы вил и берегинь – собирали Силы на случай, если у русалок не получится противостоять огню. А ещё глубже в Тайге схоронились облачённые в доспехи елмаганы и гаркуны, полевики со стрелами, вилы и берегини – если после того, как потухнет пламя, в лес явятся люди, дабы возжечь его, придётся защищать свой дом силой.

Марья, крепче обхватив тояг, тихо зашептала, Словом усиливая своё осязание. Её чувства обострились до предела, и когда русалка открыла глаза, сквозь сплетённые ветви заснеженных деревьев она увидела далёкое пламя, вздымающееся со снега вопреки законам природы и поглощающее всё на своём пути.

Огонь, рокоча, надвигался на лес: живая смертоносная стена, дышащая нестерпимым жаром.

– Пора, сестрицы, – едва слышно прошептала Марья навьям. – Вспомним о том, как ступили во Тьму, и болью потушим пламя, да разожжём огонь в наших душах и обратимся к Свету. Вернёмся на Дорогу Жизни и пройдём во Врата.

Слова дочери Леса были услышаны: русалки, мавки и болотники, зашипев, обратились тёмным дымом и растаяли в густом тумане, став им.

Туман сделался тяжёлым, пропитал всю Тайгу заупокойным мраком: даже те навьи, что не последовали за Марьей, вдруг обратили свои взоры на пронизывающий лес холод и устремились к нему, ведомые древней жаждой чувства.

Марья, подняв руку с ножом, в лезвии которого отражалось далёкое пламя Хорохая, зашептала, обращаясь к Тьме своей души – русалка вспоминала, как она ступила в огонь, из-за сковавшей сердце обиды, как пламя болью забирало её жизнь… Шёпот Марьи подхватили окружающие её навьи, и туман, темнея, уплотнялся, и заупокойный шелест слов едва слышимой Песнью струился по бору.

Ведаи леших, вил и берегинь зашептали тоже, усиливая ворожбу. Спрятавшиеся в глубине Тайги дети Леса увидели, как тяжёлая пелена тумана, будто море разлившаяся по лесу, полнилась мраком, в клубах которого звучала протяжная Песнь вечной тоски погибающего мира.

Когда языки золотого пламени коснулись ветвей деревьев, за которыми стояла Марья, русалка, воткнув тояг в снег, ножом порезала себе оба запястья: кристальная вода вместо человеческой крови потекла на пленивший Марью чёрно-серый туман, и тьма вспыхнула, озарив лес серебром.

Марья, бросив нож, раскрыла руки, продолжая шептать: вода из её запястий струилась множеством ручейков по туману, серебряной волной вздымавшемуся между деревьев. Дрозд подхватил засиявшую тьму и понёс её к стене рокочущего огня: за маленькой чёрной птичкой устремилась мёртвая вода тысячами капель, собравшихся в облака.

И когда пламя огня Хорохая, воспетое ксаями хана, переметнулось на вторую полосу деревьев, море плотного серебристого тумана, ведомое Дроздом, двинулось навстречу.

Марья продолжала шептать – мёртвая вода покидала её тело, обращая русалку в дым; и когда туман настиг пламя, Песнь навий невыносимым звоном заполнила бытие.

Хороксай Ильвасар содрогнулся от неистовой боли: крылья его огненного орла опалила мёртвая вода – подобного великий ксай предречь не мог.

Песнь мёртвых слилась с рокотом пламени в ослепительном танце: над лесом, будто море, волнами вздымался туман, с шипением наползая на огонь Хорохая и поглощая его. Перед Тайгой разыгралась битва стихий: над встретившимися водой и пламенем чёрный дым вознёсся до небес.

– Великий князь, оглянитесь! – прокричал витязь, и Богдавлад, не останавливая коня, обернулся.

– Отец Сварог… – только и смог прошептать поражённый сварогин.

Пламя, почти настигшее отступающее войско, остановилось перед таинственным серебряным туманом, что поднимался над лесом гигантской волной. Тайгу будто потопило серебряное море, и князю показалось, словно в неведомом сиянии он слышит музыку. Музыка была до того прекрасной, что сердце щемило от глубокой, испепеляющей чёрной тоски…

Тоска разливалась по миру серебряной Песнью, и в её всполохах мелькали огни далёкого сражения при Ровновольске: конница колосаев разбивала армию сварогинов, что, настигнутая страхом, рассыпалась по потемневшему от крови снегу.

Богдавладу показалось, будто он видит сущее, и князь, сняв с пояса рог, протрубил в него, приказывая войску остановиться. Велев волхву наполнить его голос силой, Богдавлад обратился к остановившимся сварогинам:

– Воины Сварога! Обуздайте страх в своих сердцах – нам помогают Боги! – говорил Богдавлад громко, указывая на туман, что уверенно теснил огонь. – Да будем достойны их помощи! Не повернём вспять – не поддадимся страху! Крепче сожмём в руках меч и, когда померкнет пламя, двинемся в атаку!

Согласие разлилось над войском сотней голосов и достигло слуха Бессмертного.

Всё видел Кощей, будучи в плену.

Видел, как колосаи разбивали войска сварогинов – армия сынов Сварога пала при Ровновольске, – их добила конница колосаев.

Видел, как Песнь хороксаев возожгла огонь, что смертью двинулся на лес и на армию северян, шедшую с Востока…

И его пленённый Дух ликовал – засуха, воспетая Моровым словом, привела кочевников на северную землю, и теперь дети Солнца были его карающим мечом. Кощей знал, что придёт время, он уничтожит и карающий меч.

Вдруг Бессмертный ощутил невыносимый жар: обратив взор на лес, увидел серебряное море тумана мёртвой воды, катившее волны на стену огня.

Уверенность исполненной мести сменилась беспокойством и гневом. Кто смел ему противостоять? Кто смел его же войско – мёртвых – против него направить?

Но не успел Кощей призвать Слово, что вернуло бы ему силу навий Тайги, – нестерпимый гром потряс чёрное бытие, и его взор ослепил Свет.

Чёрная скорлупа Слов птиц Мора осыпалась под силой Света. С грохотом рушились ледяные терема, рвались цепи и шелестели Слова Песни, что пела ему явившаяся за ним дочь… Она вняла ему! Она даже погубила Василису, что он привёл обманом к Колодцу!

Кощей рассмеялся, и его смех превратился в рокот, от которого по льду побежали трещины, а ледяной ветер смёл всё на своём пути.

Этот ветер подхватил его и понёс к свободе, и он не стал возвращаться взором на поле битвы. Даже если навьи Тайги и предали его, теперь, когда он вернулся в Средний Мир, его, Бессмертного Кощея, уже никто не сможет сокрушить.

Его поражение обернётся великой победой.

Победой над всем Светом.

* * *

Он бился с призраками.

Лязг мечей, стук копыт, рокот огня, вскрики дерущихся людей сливались в леденящую дух песнь битвы.

Вель едва успевал отражать удары – бытие слилось в одно невозможное переживание. Всё тело ломило от побоев и усталости.

Иногда казалось, будто в гуще сражения мелькает алый плащ Любомира. Вспыхивает, словно огонь. Огонь, хранивший Новый Каганат. Стена пламени разгоралась, устремляясь ввысь, ведомая ворожбой людей Солнца.

Сквозь муку Вель видел, как разверзлось пламя, изрыгнув тяжёлую конницу колосаев.

Но витязь продолжал отбивать атаки, даже тогда, когда жар сделался нестерпимым. Вель не знал, почему ещё жив, не знал, с кем борется – со своими или с чужими, не знал, когда всё это прекратится… Он не знал, где кончается его онемевшая рука и начинается меч.

За сражением он видел пламя. Его рокот набирал мощь – Вель, отбив выпад и сокрушив очередного противника, побежал в сторону леса, но тут невероятной силы удар по спине повалил его на землю.

Боль разлилась по телу пламенем, дыхание перехватило, холодный грязный окровавленный снег забился в глаза, нос, рот… Вель с трудом приподнял голову, чтобы увидеть всадника-колосая с палицей, мощная атака которой повлекла во тьму.

Вель не видел, как пал великий князь Возгарь и как погиб великий князь Сновид. Не видел, как северное войско было разгромлено. Не видел, как ликовали колосаи и как их армия покидала поле битвы, уступая его огню, воспетому их волхвами. Не видел, как люди Солнца взяли Ровновольск.

Не видел, как ревущее пламя почти настигло и его, и лежащего неподалёку Любомира.

Не видел, как со стороны Тайги грянул волной серебряный туман. Не слышал ледяную песнь, воспевавшую павших, не видел заупокойного света, что, слившись с золотым пламенем, теснил его.

Не видел, как пламя священного огня Хорохая стало отступать. Не видел, как волхвы колосаев не могли воспеть его вновь…

* * *

Вокруг было слишком тихо. Тихо и темно. В тишине разливалась боль – от каждого вдоха и выдоха. Во рту – солоноватый привкус крови.

Вель с трудом открыл глаза: вокруг парил лёгкий туман; в свете алой Дивии и серебристой Луны тускло мерцал снег. Холодный, он болью касался раненого лица. Всюду лежали мёртвые – тёмные фигуры на грязном снегу; на горизонте чернела полоса леса.

– Печальное наступило время, – прошелестело позади, и витязь с трудом повернул голову.

Рядом с ним на снегу среди трупов сидел старик. Ветхий, как само время, в тёмных лохмотьях, коряжистый, будто сухое дерево. Его глаза тускло светились в окутавшем мир серебристом тумане.

Вель попробовал ответить, но боль не позволила сказать.

– Славный богатырь, душа у тебя чиста, – просипел старец и положил свою сухую крючковатую руку на лоб Велю. От тёплого касания боль утихла, и Вель ощутил, как по онемевшему телу бежит горячая кровь и возвращаются силы. – На тебе и друге твоём дело великое. Тебе рано отправляться к Богам – время твоей кончины ещё не пришло.

– Мы проиграли битву… – с трудом прохрипел Вель.