Весна была ранней, и в начале мая в Бродск уже пришло настоящее лето. Солнце прогрело истосковавшуюся по нему землю, молодая зелень крохотными мазками рассыпалась по деревьям, а воздух был так прозрачен и чист, как бывает в Сибири лишь дважды в год: в омытом первыми дождями мае и в золотисто-сером сентябре.

Под вечер первый весенний зной сменился приятной сумеречной прохладой. Технолог Бродской фабрики кондитерских изделий Митрошин уютно устроился на своей крошечной кухоньке и наслаждался прохладным ветерком, кружкой ледяного пива, пятницей и заботливым мельтешением жены перед глазами. Супруга Митрошина Анна, еще совсем молодая черноглазая женщина, суетилась, подкладывая своему благоверному самые лакомые кусочки: на накрытом на две персоны столе уже красовалась окрошка, копченые свиные уши и холодец. Детишек Митрошины сплавили на выходные к матери Анны и планировали провести первый майский уик-энд в неге и спокойствии.

И вот уже было допито постепенно переставшее быть ледяным пиво, и съедены были окрошка и свиные уши. Супруги Митрошины собрались укладываться спать. Перед сном Митрошин задумчиво посмотрел в окно, на начинающем темнеть небе ярко выделялся багрово-красный серп месяца.

– Смотри, Ань, луна-то какая красная, – прокомментировал он вслух увиденное.

– Да, Дим, красная, – не стала спорить Анна. – Ложись давай, завтра дел невпроворот.

Митрошин печально вздохнул, вспомнив, какой фронт хозяйственных работ запланирован его домовитой женой на завтра, растянулся на кровати рядом с теплой и сонной Анной и моментально уснул под пристальным взглядом кроваво-красной луны.

И эту ночь ни ему, ни Анне пережить не удалось.

Старший следователь Бродского межрайонного следственного отдела Ника Станиславовна Речиц пристально рассматривала кровавые брызги на стене. Перед ней на кровати лежали два трупа – Анны и Дмитрия Митрошиных, у обоих было перерезано горло, и буквально все в комнате: и мебель, и обои, и постельное белье – было в бурых кляксах и потеках. Особенно интересовали Нику пятна, напоминающие кометы, – с ядром и хвостом. Хвост такого пятна-«кометы» явно указывал на направление движения орудия убийства, а по нему можно определить примерную позу нападавшего и потерпевших. И мужчина, и женщина лежали в естественных позах, на боку, чуть повернувшись другу к другу, обнявшись, и могли выглядеть бы абсолютно безмятежно, если бы не кровавые раны на шеях.

– Судя по всему, с кровати жертвы встать не успели, – подумала Ника. – И, надеюсь, что даже не успели проснуться и понять, что их убивают в собственной постели. Странное убийство, странное. Дверь в квартиру была не заперта, трупы нашла мать Анны. Дочь и зятя она не видела с вечера пятницы, сегодня уже воскресенье. Интересно, сколько они так лежат? Судя по состоянию тел, убили их скорее в ночь с пятницы на субботу, – рассуждала про себя следователь Речиц, попутно заполняя протокол осмотра места происшествия. Краем уха она слышала, как ахают и охают от увиденного понятые, в ужасе застывшие в дверном проеме между спальней и коридором, как шелестят бланками опера в соседней комнате, как назойливо жужжит и бьется об стекло проснувшаяся после зимней спячки муха.

– И, главное, как он в квартиру попал? Входная дверь без следов взлома. Сами пустили? Если сами пустили, зачем легли спать, и что в это время делал убийца? В окно он залезть не мог, пятый этаж. Очень странное убийство… – резюмировала она.

Ника задумчиво посмотрела на фотографию, висевшую на стене. На ней было запечатлено счастливое семейство Митрошиных: рыжеватый здоровяк Дмитрий, худенькая миниатюрная Анна и двое детей лет пяти-шести, мальчик и девочка, то ли близнецы, то ли погодки. От мысли, что дети случайно могли оказаться в момент убийства в квартире, следователя Речиц передернуло. Она быстро отвела взгляд от снимка.

– Давай вот эти брызги сфотографируем с масштабной линейкой, – сказала она эксперту-криминалисту Новенькому.

Немногословный Новенький молча кивнул в ответ и защелкал фотоаппаратом.

Входная дверь в квартиру хлопнула, раздались звуки шагов, и в спальню зашел улыбчивый и добродушный судебный медик Федотов с дежурным чемоданчиком.

– О господи, – промолвил он, увидев раны на шее у покойных супругов. – Кто же это их так?

– Пока непонятно, Сергей Анатольевич! – пожала плечами Ника. – Что, приступим к осмотру трупов?

– Да, сейчас перчатки надену, – эксперт погрузился в свой чемоданчик, а Ника извлекла из дежурной папки два протокола осмотра трупа и приготовилась их заполнять.

И началась та самая следственная рутина, из которой при разном стечении обстоятельств может родиться как успешное раскрытие, так и унылый «темняк».

Зафиксировав под диктовку Сергея Анатольевича расположение и внешний вид тел, описав трупные явления и особенности ран на шее, Ника спросила:

– На взгляд не сможете сориентировать по орудию убийства? Следы какие-то странные? Это нож? – с сомнением уточнила она, глядя на несколько нетипичные для обычного кухонного ножа раны, концы которых напоминали хвостик ласточки. Эти «хвостики» слегка нервировали Нику, ей казалось, что она видела такие же совсем недавно.

И эксперт подтвердил ее догадки.

– Да орудие скорее всего серповидной формы, может что-то вроде садового ножа с изогнутым лезвием? – предположил Федотов. – И, кстати, я на этой неделе исследовал очень похожий кожный лоскут. И, если я не ошибаюсь, это был лоскут с трупа, поступившего из Бродска.

– И это был труп гражданина Мамонтова, – упавшим голосом то ли спросила, то ли констатировала Ника.

– Да, именно он. Вы же его направляли? Тоже множественные резаные раны шеи, – сказал эксперт. – Визуально очень похожи на эти, но, естественно, точно сказать можно будет только по результатам экспертизы. А что, по тому трупу еще непонятно, кто его так?

Ника поморщилась так, будто у нее внезапно заболели все зубы:

– То-то и оно, что убийство Мамонтова уже раскрыто. Арестована его сожительница.

– А подходящий нож есть? – оживился Сергей Анатольевич.

– Ножа, получается, что нет. Я дома у них все ножи изъяла, но насколько я помню, ножей с изогнутым лезвием среди них нет.

– Может, выбросила куда-то, – вздохнул эксперт. – В общем, я вам дал пищу для размышлений.

– Это точно, – улыбнулась Ника. – Будем разбираться.

Также Федотов подтвердил догадки Ники о том, что смерть потерпевших наступила, вероятнее всего, в ночь с пятницы на субботу.

Покончив с осмотром трупов, Ника еще раз прошлась по квартире. Нигде, кроме спальни, явных следов присутствия убийцы не было, лишь только на полу кое-где была кровавая мазня. Но эти пятна с большой вероятностью могли быть оставлены и теми, кто первыми, после убийцы, зашел в комнату с трупами: матерью Анны Митрошиной, сотрудниками скорой помощи, соседями и участковым.

Не боясь испачкать джинсы «для выезда», Речиц опустилась на колени и внимательно осмотрела бурые мазки на полу. К сожалению для возможной идентификации наследившего по обуви они были непригодны, четких отпечатков подошвы нигде не было. Но на всякий пожарный она и Новенький сфотографировали пятна на полу с масштабной линейкой, да взяли с них мазки на ватные тампоны. Мало ли, вдруг убийца тоже был ранен, и это все-таки его кровь.

Интересная находка ждала Нику в ванной комнате, на стенке ванной оказался слабенький, почти прозрачный, смешанный с водой кровавый потек.

– Кто-нибудь после вашего прихода мыл руки? – сразу уточнила Ника у понятых – пожилой супружеской пары из соседней квартиры.

Старички переглянулись и отрицательно покачали головой.

– Похоже, что преступник испачкался и решил сполоснуться перед уходом, – подумала Ника, фиксируя свою находку в протоколе осмотра места происшествия.

Затем она прошла на кухню. В раковине она обнаружила посуду, оставшуюся от трапезы двоих: две тарелки, две пивные кружки. В холодильнике остатки закуски. Все говорило о том, что Митрошины вечером в пятницу поужинали вдвоем и легли спать.

И несмотря на то, что воскресный день был теплым и солнечным, следователь Речиц ощутила, как по спине побежали мурашки. За семь лет практики следователя районного следственного отдела выезд на криминальный труп обычно приводил Нику в какой-то шалман, где вопрос, кто будет убийцей, а кто жертвой решался крайне просто: кто первый за нож схватился, тот и убийца, а тот, кто замешкался, обычно оставался лежать в луже крови посреди пустых бутылок и объедков.

Квартира Митрошиных выглядела как жилище обычных людей, не знакомых с шумными попойками и пьяными разборками. Как квартира, в которой жила сама Ника, со светлыми обоями, ламинатом «под дерево», мебелью из ИКЕА. Как квартира, в которой мирно и спокойно обитала семья из четырех человек, а теперь по воле неизвестного двое из жильцов плывут в лодке Харона, а их дети, чьими игрушками была буквально завалена детская комната, в одночасье стали сиротами.

Старший следователь застыла посреди детской. Порядок в комнате не был идеальным, было видно, что юные Митрошины перед тем, как идти к бабушке, активно собирали вещи и выбирали любимые игрушки. Ворох кукольной одежды был разбросан на одной детской кроватке, с другой кровати сполз на коврик пушистый медвежонок. Нике стало совсем тошно. Сейчас они закончат осмотр и уйдут в свою жизнь, а детство у совсем еще маленьких девочки и мальчика в этот день закончится навсегда. Ника подняла медвежонка с пола, посадила его на кровать и уже хотела вернуться в коридор, дополнив протокол описанием мебели в детской и дежурной фразой о том, что «порядок в данной комнате не нарушен», как вдруг замерла, заметив на прикроватном коврике бурые пятна.

– Идите все сюда! – позвала она участников осмотра, топтавшихся на пороге. – Тут, похоже, кровь!

– Она родимая! – снова защелкал фотоаппаратом Новенький.

Мазки крови были на коврике и на детском сундучке с игрушками.

– Зачем ему копаться в игрушках? – недоумевала Ника, пытаясь аккуратно поместить сундучок в картонную коробку из-под микроволновки, принесенную любезными соседями-понятыми.

– Может, подросток, может, психически больной, – сказал Федотов, уже закончивший свою работу и ожидавший, когда же его увезут обратно в бюро судебной экспертизы. – Судя по количеству ударов, вполне может быть и такое.

– Да, дети, психи и женщины любят наносить много ножевых, – согласилась Ника. – Со статистикой не поспоришь…

Закончив с осмотром детской, она вышла в коридор.

– Откуда тут взялся третий человек? Как попал в квартиру? – спросила она у начальника уголовного розыска межмуниципального отдела МВД России «Бродский» Коли Ткачука, вернувшего на место происшествия с поквартирного обхода.

– А непонятно, откуда он взялся. Никто из соседей ничего дельного не видел, ничего интересного не слышал. Видели только, что Митрошины в пятницу вечером отвели детей к теще, сами пошли домой. Вчера теща не могла весь день до них дозвониться, но подумала, что, мол, дело молодое, решили без детишек порезвиться. А сегодня заволновалась, пошла их проведать. А там дверь в квартиру открыта, пол в крови, а эти двое в кровати лежат, все изрезанные, – вздохнул Ткачук.

– Кого-то, значит, они пустили в квартиру, и кого-то из круга своего общения, раз они спокойно при нем спать легли. Надо отрабатывать друзей и родственников. Или у кого-то еще были ключи от квартиры, интересно, сколько у них было комплектов. Ключи мужа и жены я нашла в прихожей, у детей, наверное, своих комплектов еще не было.

– Сейчас мать Митрошиной немного в себя придет, расспрошу ее. Она сейчас на скорой в больницу уехала, ей плохо стало, – ответил Коля. – Еще на работу к ним съезжу, поговорю, с кем они общались, чем дышали. А так соседи говорят, что тихие очень были, никто к ним и не ходил. Компаний они не водили. Слушай, а может, они просто дверь на ночь не закрыли?

– И к ним именно в эту ночь пришел убийца и зарезал? Маловероятно, – скептически пожала плечами Ника. – Давай начнем с версии, что убийца – их знакомый. Если результатов не будет, начнем искать таинственного случайного человека. Кстати, а камеры тут поблизости есть?

– Есть на магазине рядом с домом, я туда уже Васю Никитенко отправил, он разузнает, как запись лучше снять.

– Хорошо, я сейчас постановление о производстве выемки напишу, сразу сходим и изымем.

– А так тут мало камер, поселок старый, считай, пригород Бродска, одни хрущевки, инфраструктуры особо нет. С одной стороны река, с другой – промзона. Депрессивно тут, одним словом.

– Ладно, давай вещдоки в машину унесем и пойдем смотреть записи камер с магазина.

Опечатав дверь, Ника, Коля и эксперты спустились вниз. Возле подъезда их поджидала старенькая милицейская «буханка», у которой курил исполняющий обязанности начальника межмуниципального отдела МВД России «Бродский» подполковник полиции Нурсултанов. В начале осмотра полковник успел потоптаться вместе с остальной следственной группой в квартире, а потом, заскучав, решил выйти на улицу.

При виде следователя Речиц Нурсултанов расцвел и двинулся ей навстречу.

– Ника Станиславовна, ну что там? – начал он издалека. – Мои догадки подтвердились, это ее муж зарезал, да? И с собой покончил, да?

– Я думаю, Игорь Васильевич, что описанный вами вариант развития событий можно полностью исключить, – усмехнулась Ника. – И нам предстоит увлекательный поиск убийцы. Или убийц.

– Жаль-жаль, – протянул Нурсултанов. – А я уж думал, отказной материал и никаких возбуждений. Испортите нам статистику перед праздниками, да?

– Испорчу, – ответила Ника, поддерживая шутовскую перепалку. Она хорошо знала подполковника Нурсултанова. До назначения исполняющим обязанности начальника межмуниципального отдела Нурсултанов много лет руководил отделом полиции «Нижнеямкинский», и Ника по работе сталкивалась с ним очень часто. Он был неглуп, наблюдателен, хитер, и рабочие отношения с ним были весьма приятны. Основным недостатком Нурсултанова была невероятная тяга к самолюбованию. Он ни слова не мог сказать в простоте и очень любил многозначительные паузы и взгляды.

Но по сравнению с ушедшим на повышение полковником Турусовым, ранее возглавлявшим отдел и запомнившимся Нике собственноручно совершенной им кражей ножа с места происшествия по «темному» убийству, Нурсултанов был просто ангелом во плоти. Или же его демонические крылья пока были надежно спрятаны от глаз следователя Речиц под черной форменной курткой сотрудника полиции.

– Ты куда сейчас? – спросил Нурсултанов у Ники, увидев, что она не планирует садиться в «дежурку».

– Мы сейчас пойдем в магазин, – Ника махнула рукой в сторону пристройки к дому с вывеской «Семейный». – Надо посмотреть записи с камеры.

– Я пойду с вами, – Игорь Васильевич выбросил бычок и поспешил за Колей и Никой.

– Может, «дежурка» пока экспертов развезет? – спросила у него следователь Речиц. – Зачем им нас ждать?

– Без проблем, Ника Станиславовна, – и Нурсултанов остановился дать водителю указания.

Ника махнула на прощание Федотову и Новенькому и зашла в магазин.

Похоже, что наличие камеры, установленной над входом в магазин, было единственным, что отличало эту торговую точку от типичного ларька из девяностых. У зашедшей в магазин Ники сразу появилось ощущение, что она, незаметно для себя самой воспользовалась машиной времени и очутилась в детстве: посреди магазина красовался прилавок, в котором были разложены шоколадки и печенье, за спиной у продавщицы раскинулись ряды водочных и пивных бутылок. Закуска же располагалась в холодильнике, издававшим такое громкое дребезжание, что Нике пришлось сильно повысить голос, чтобы поздороваться и представиться.

– Как она тут работает целый день в таком шуме, – пожалела она продавщицу.

Ника, Коля и продавщица нырнули в подсобку, там уже мучил старенький ноутбук опер Вася Никитенко.

– Вот, можно посмотреть запись. Хозяин камеру установил два месяца назад, малолетки повадились ночью в окно залезать и спиртное выносить, – отчитался он.

– Что там есть интересного? – раздался сзади голос догнавшего их Нурсултанова.

В подсобке стало очень тесно. Ника, продавщица и трое полицейских, заинтригованные донельзя, столпились вокруг ноутбука. Никитенко отмотал запись на вечер пятницы. Камера, установленная на крыльце магазина, хорошо захватывала основной подход к дому – асфальтированную дорожку, проложенную от ближайшей остановки. Пощелкав мышкой, Никитенко выбрал один из фрагментов и прокомментировал:

– Вот, я так понимаю, наши будущие потерпевшие идут домой.

И правда, на экране появились фигурки мужчины и женщины, устало ползущие с пакетами ко входу в подъезд.

– Вроде похожи, – согласилась с Васей Ника.

А дальше камера бесстрастно зафиксировала перемещения туда-сюда жильцов подъезда. Примерно до одиннадцати часов вечера они входили и выходили из подъезда довольно активно. Около девяти часов начало темнеть, силуэты на записи стало различать сложнее.

Вооружившись флешкой с записью, они вернулись на улицу. Нурсултанов и опера закурили, следователь Речиц еще раз осмотрелась во дворе. Двор как двор. Стоят по периметру четыре кирпичные хрущевки-пятиэтажки, в центре красуется ржавый остов старой детской площадки, окруженный цветочками да лебедями из покрышек, сделанными заботливыми руками местных бабушек. Да ветер гоняет по двору пустые пакеты, явно захваченные им в ближайшем мусорном баке.

– К дому два основных подхода: от остановки и со стороны реки? – спросила Ника.

– Да, – кивнул ей в ответ Никитенко. – Но с реки там сложно подниматься: берег крутой и стоит заборчик.

– Ника Станиславовна, какие дальше планы? – поинтересовался Нурсултанов.

– Сейчас я планирую съездить в больницу, попробовать допросить мать Митрошиной. А потом вернусь в отдел, буду анализировать, кто и когда заходил в подъезд в интересующий нас период. Меня почему-то сильно беспокоит это убийство, – внезапно поделилась своей тревогой Ника. – Не похоже оно на простую пьяную бытовуху. Может, заказное? Или вообще серийное?

– Ох, ну ты вечно придумаешь что-то, Ника Станиславовна! – засмеялся Нурсултанов. – Поди любовница какая-нибудь убила из ревности или любовник. Кто в здравом уме и твердой памяти будет заказывать технолога бродской «кондитерки» и бабу, которая конфеты на конвейере лепит? Или серийное, ха-ха-ха! Ты что, кино про маньяков насмотрелась? Не переживай, все раскроем!

И хотя подполковник был вполне добродушен, в его монологе Ника уловила легкую издевку.

– Ах так, – подумала она. – Ну посмотрим потом, кто из нас окажется прав.

Она оглянулась на оперов, стараясь по выражениям лиц прочитать, что они думают.

Рыжий, высокий и широколицый Вася Никитенко продолжал курить с абсолютно непроницаемым выражением на лице, а вот Ткачук был хмур и задумчив.

– Его тоже что-то насторожило. Надо будет потом спросить, что именно, – подумала Ника. – Кроме того, раны на шеях жертв очень похожи на раны с трупа Вити Мамонта. Неужели я поторопилась с арестом его сожительницы?

О том, как легко допустить в своей работе ошибку, следователь Речиц знала не понаслышке. Ее следственный путь, как и у многих ее коллег, не был абсолютно безупречен, и за все промахи ей было стыдно. В самый неожиданный момент они могли всплыть в памяти: и странный труп утопленника без телесных повреждений, непонятно как очутившийся в озере далеко от своего дома, и спорная ситуация, связанная с необходимой обороной, в которой Ника сгоряча разобралась неверно, и убийца, который три месяца водил ее за нос, почти убедил прекратить в отношении него уголовное преследование и привлечь к ответственности за убийство только своего подельника. И это была только верхушка айсберга таких неприятных воспоминаний, ведь чем старше и матерее становилась следователь Речиц, тем строже начинала она судить себя прежнюю – молодую и неопытную.

Но тот выезд с самого начала, еще со звонка оперативного дежурного, не предвещал ничего сверхъестественного. В собственной квартире был обнаружен труп мужчины с перерезанным горлом – местного алкоголика Вити Мамонта. Тело нашла сожительница покойного, она же первая и наиболее вероятная подозреваемая. И Витя, и его сожительница Верка, известная среди местных алкашей под многообещающим прозвищем «Черная вдова» злоупотребляли спиртным, и в подпитии Витя начинал лупцевать свою благоверную с такой страстью, что слышно было на всех этажах и во всех подъездах двухэтажного деревянного барака, расположенного на самой окраине Бродска, на улице с пролетарски звонким названием Красный Молот. Эта улица прямо прилегала к одноименному поселку, что зачастую рождало топографическую путаницу. Много лет назад какой-то невнимательный картограф, очерчивая границы Бродска, включил в него несколько бараков поселка Красный Молот, да не мудрствуя лукаво обозвал их улицей Красный Молот. Но проработав несколько лет в Бродском межрайонном следственном отделе следователь Речиц уже привыкла к причудам местной топонимики.

В ходе осмотра логова Мамонта и Черной вдовы Нику ничего не насторожило. Лампочка без абажура беззастенчиво освещала стол, покрытый потертой клеенкой, на котором стояли недопитая бутылка водки, две стопки, щербатая тарелка с надкушенным соленым огурцом. Натюрморт дополняло мертвое тело, лежащее на диване, и лужа крови под ним. А живую природу представляла пьяная в лоскуты сожительница Мамонта, почему-то ходившая по квартире босиком. Бурые лужицы на полу ее абсолютно не смущали, Верка топталась прямо по ним. Сама Черная вдова, одетая в хорошо знакомый любому следователю наряд типичного маргинала – брюки черные спортивные с белыми лампасами «три полоски», футболка черная спортивная, тоже вся была в крови. Бурые пятна были и на трениках, и на футболке, и на маленьких аккуратных ладонях миниатюрной Верки.

Обитатели барака прозвали ее Черной вдовой не просто так. Ее первого супруга зарезал второй претендент на Веркино сердце. Но ему, по словам самой Верки, дали немного, так как «там самооборона была». Именно этот достопочтенный кавалер стал ее вторым мужем. А его самого спустя пару лет зарезали собутыльники.

После всех этих трагических событий в жизни Верки появился неоднократно судимый Витя Мамонт, такой же любитель горячительных напитков, как и она сама. Он принес в жизнь Веры покой и стабильность, в течение пяти лет они жили вполне благополучно, все больше и больше спиваясь, пока однажды Мамонт не попал под суд за то, что ткнул Веру ножом в живот. Но Вера простила своего вспыльчивого возлюбленного, дождалась его из колонии как образцово-показательная «ждуля». И в вот в ту сырую апрельскую ночь Витю догнала его судьба, Черная вдова зарезала очередного любовника уже собственноручно.

– Так ты его сама? – спросил у Верки Коля Ткачук, кивнув в сторону трупа.

– Ты что, начальник, я такого бы никогда не сделала. Я Витю любила. Он меня вчера немножко побил, ну я и вышла освежиться. А прихожу, он тут мертвый лежит, – искренне удивилась возникшему в отношении нее подозрению Вера.

– Да ты, ты сама, – продолжал «колоть» Верку Коля. – Вон ты вся в крови: и майка, и треники, и руки.

– Это я ему первую помощь оказывала, – гордо ответила сожительница Мамонта. – Я, между прочим, умею первую помощь оказывать, я раньше фель-фель-фельдшером работала.

Слово, обозначающее название бывшей профессии, явно далось ей с трудом.

– Да что ты сочиняешь… Какая тут первая помощь, у него вон глотка от уха до уха перерезана. И соседи слышали, как вы вчера сначала пьяными песни орали, а потом дрались. А кроме тебя и Мамонта, они больше ничьих голосов не слышали… – плавно подводил ее Ткачук к признанию вины.

Как любил говорить подполковник Нурсултанов, дело ясное, что дело светлое. И Ника, и опера были убеждены, что Мамонта зарезала сама Верка, а отпирается она сейчас только по причине пьяной бравады. К утру она проспится, протрезвеет и спокойно напишет явку. Жители бараков на Красном молоте – не трепетные ромашки, а люди опытные, знающие, что в пьяной поножовщине от очевидных фактов отпираться глупо.

Но Верка все-таки попыталась ухватиться за последнюю возможность.

– У меня же это самое, алибя есть, – она в очередной раз запуталась в слогах и звуках. – Я же была у Сашки Малинкина, он подтвердит.

– Что он подтвердит? – не дал сбить себя с обвинительной линии Ткачук. – Ты Мамонта могла зарезать и до, и после того, как к Малинкину сходила. Тебя вообще, чего к нему понесло посреди ночи?

– Так я же говорю, поругались мы с Витькой, он меня побил, я пошла освежиться… – снова начала Верка. – Ну и пришла к Малине, выпили с ним, закусили, я успокоилась, пришла домой, а тут Витя мертвый лежит, – она начала рыдать и тереть кулачками глаза.

– Ох, Верка, что-то ты темнишь, – вздохнул Ткачук и посмотрел на Нику, которая сидела на соседской табуретке и под диктовку судебного медика фиксировала в протоколе трупные явления. Та понимающе кивнула в ответ: Черную вдову надо было тащить в отдел, дать ей протрезветь и работать с ней по полной программе.

Особых сомнений в причастности Веры к убийству у Ники не было: не дрогнувшей рукой она сгребла в картонные коробки все имеющиеся в квартире ножи, изъяла у Верки надетое на ней окровавленное шмотье, смывы с ладоней и срезы ногтевых пластин, а после заполнила протокол задержания гражданки Снегирь Веры Федоровны на сорок восемь часов.

Для очистки совести в то же утро Ника и Коля Ткачук дошли до соседней пятиэтажки, где обитал упомянутый Веркой Сашка Малинкин, и Ника сразу же допросила его. Дружок Черной вдовы категорично сообщил, что Верку этой ночью в глаза не видел, и она сочиняет про визит к нему с пьяных глаз.

Протокол допроса свидетеля Малинкина лег в папку к остальным протоколам. На следующий день в ту же папку легли протоколы допроса Снегирь В. Ф. в качестве подозреваемой и обвиняемой и постановление суда об избрании ей меры пресечения в виде заключения под стражу.

И хотя Верка свою вину упорно отрицала, ссылаясь на то, что была у Малинкина, пока горло Мамонта перерезал неведомый злоумышленник, старший следователь Речиц была абсолютно спокойна. Перспектива этого уголовного дела виделась ей четко: для полноты следствия она проведет очную ставку между Снегирь и Малинкиным для опровержения алиби обвиняемой, приобщит к материалам дела заключения экспертов, вынесет постановление о привлечении Веры Снегирь в качестве обвиняемой в окончательной редакции, ознакомит ее с материалами уголовного дела, составит обвинительное заключение и направит дело прокурору.

И поедет дальше этот «кирпичик» в суд, и осудят Верку, и уедет она по этапу, и уже другие пьющие маргиналы схватятся за ножи, чтобы создать материал для новых таких «кирпичиков», и вновь начнется все сначала и повторится все как встарь: ночь, нож, труп, сонные лица следователя и оперов, заплаканная баба, ходящая по крови босиком.

И дел таких сотни, и баб таких тысячи, и будут они резать своих «мамонтов», а те их, и работы следователям хватит до скончания века.

Но спустя неделю ласточкины хвостики на ранах, обнаруженных на шеях супругов Митрошиных, навели Нику на очень нехорошие мысли: не поторопилась ли она с арестом Верки?

– Ты что такой мрачный? – спросила она у Ткачука, как только Нурсултанов и Вася Никитенко ушли в сторону «дежурки».

– Мне эти трупы напомнили жуткую историю времен моей юности. Ты же не местная?

– Нет, я из Энска. Что за история?

– У меня, когда я учился в восьмом классе, зарезали трех одноклассников. В их собственных квартирах. Мотив корыстный, у всех были довольно обеспеченные родители, и после убийств из домов пропало что-то ценное, – задумчиво сказал Коля. – У меня эта вереница похорон до сих перед глазами стоит. Представь, каждую неделю похороны были. У меня с тех пор травма на всю жизнь, как вижу похороны, аж трясти начинает. Теперь еще и Аню с Димой хоронить… – Ткачук закурил и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– А убийцу-то нашли? – поинтересовалась Речиц.

– Нашего физрука тогда закрыли, он потом в СИЗО повесился.

Следователь и опер замолчали. И тут до Ники дошло, что Коля очень тепло и почти по-родственному говорит о покойных Митрошиных.

– Так ты с нашими потерпевшими хорошо знаком? – удивилась Ника.

И тут Ника с удивлением узнала, что Ткачуку прекрасно знакомы и супруги Митрошины, и все семейство погибшей Анны. А Ганна Игнатьевна Михалевич – мать покойной Анны Митрошиной, также является матерью ее подследственной Веры Снегирь.

Увидев, как у изумленной Речиц брови взметнулись вверх, Коля Ткачук поспешил объяснить:

– Ника, чему ты удивляешься? Красный Молот – поселок старый, все местные живут тут подолгу и все друг друга знают как облупленных. Тут как в деревне. Вот и получилось, что наша Верка – сестра Анны Митрошиной. Но мать с ней уже давно не общается, лет шесть-семь точно, с тех пор как Верку родительских прав лишили, а детей передали бабушке.

Ника кивнула, она помнила, что факт лишения Веры родительских прав фигурировал в деле об убийстве гражданина Мамонтова, но что мир поселка Красный Молот окажется настолько тесным, не предполагала. Выросшей в большом городе и переехавшей в Бродск по работе Речиц казалась странной такая невероятная осведомленность друг о друге жителей этого небольшого городка и окрестных деревень. А осведомленность была такая, что порой казалось, что все живут в домах со стеклянными стенами: о жизни соседей свидетели могли рассказать лучше, чем о своей, все приходились другу дружке родственниками, одноклассницами, бывшими любовниками, первыми влюбленностями. И хотя такие совпадения на уровне сюжетных поворотов в индийском кино по-прежнему забавляли Нику, она со временем привыкла к ним. В маленьких городках и деревеньках всякий каждому и сват, и брат, и ничего с этим не поделаешь.

– Ничего себе судьба у человека, – вздохнула она. – Одну дочь убили, вторая в следственном изоляторе, а бабушка осталась одна с четырьмя внуками. Врагу такого не пожелаешь.

– У нее еще сын есть, он работает где-то на вахте, на севере, – сказал Ткачук.

– Откуда ты все это знаешь? – снова удивилась Ника.

– Ника, ты не поверишь… – это все мои одноклассники. – И Верка, и ее брат-близнец Костя Михалевич, и даже Малинкин, у которого мы тогда были, – это все мои одноклассники. Покойная Анна была помладше, она вместе с моей женой училась. Я же сам отсюда родом, коренной красномолотец. И Ганну Игнатьевну я хорошо знаю, это моя учительница истории.

– М-да, дела, – протянула Ника. – Ладно, поехали в больницу, может твоя учительница хотя бы немного пришла в себя и что-нибудь полезное расскажет.