Czytaj książkę: «Рецепт нас», strona 5

Глава 4.2

Тартар из мраморной говядины под трюфельным соусом

Ингредиенты: усталость (лечь и не вставать), тридцать одна роза (именно белая, именно тридцать одна – не меньше, не больше), пиджак Henry Poole (обязательно забытый вашим мужчиной, обязательно дорогой), ножницы (острые, чтобы резать намерения, а не только ткань), фантазия (любая, но лучше – ядовитая).

Я вломилась в дом и схватила бутылку шампанского. Глотнула прямо из горла – пузырьки щекотали нёбо, словно его губы на моей шее. Два брата. Оба Эвансы. Один оставил на мне свою подпись, другой разорвал мечты в клочья. Родители ошиблись: из меня не выйдет миссис Эванс.

Снова я играю роль доброй Патель. Вру Алфи. Вру себе. Вру Сету, зная, что он видит мою ложь насквозь.

Хотела скинуть платье, но в дверь внезапно постучали. Тихо.

Графиня всегда стучала тростью, а этот стук был слишком осторожным.

– Кто?

– Курьер, мэм.

Я открыла дверь и увидела парня с улыбкой, которую он явно оттачивал перед зеркалом целых десять минут. Медленно провела пальцем по косяку, ощущая его холодную поверхность. Если бы он знал, что его «мэм» пять минут назад готова была сжечь весь мир, он бы не улыбался. Но правила игры знала только я.

Он протянул мне корзину. Белые розы. Огромные, в фиолетовой плетёнке (мой любимый цвет). Аромат сладкий, ванильный, как та ночная страсть, которая осталась на моих простынях.

Внутри записка с идеально ровными буквами.

Сет Эванс. И простое «спасибо». Как будто я – кассир в супермаркете, а он – клиент, которому автоматически выдали чек: «Ждём вас снова!» Злость накатила – резко, как удар по лицу. Я даже задохнулась.

Мужчины, запомните: после секса не пишите «спасибо». Это звучит как чек из супермаркета. Лучше скажите: «Лучшая ночь» или «Я не могу перестать думать о тебе». Но не «спасибо». Никогда.

Я швырнула записку на пол, подняла её и смяла, а затем бросила в стену – точно в нашу детскую фотографию. Другим бы простила. Тебе – нет. Эти розы ты будешь вспоминать долго…

Одна… две… три…

Тридцать одна. Скупердяй. Почему не сто? Почему не триста? Почему не две, чёрт возьми?!

Лучше бы не присылал ничего. Видимо сегодня Эвансы решили добить меня окончательно. Раз первому досталась статья, то второй получит у меня по полной программе.

На полу я заметила его пиджак. Сначала мне пришло в голову исполосовать его – банально. Затем – сшить из него платье и отправить ему фото. Слишком предсказуемо.

И вот тогда появилась новая идея.

Вырезать полоски, скрутить их, отрезать бутоны роз и прикрепить к стеблям тряпичные цветы.

Месть должна быть красивой. Но почему я хочу мстить? За что? За то, что он послал цветы? Или за то, что, пережив всю эту историю со мной, он осмелился остаться невозмутимым? Или я просто злюсь на него за то, что он снова дал мне надежду? Мои пальцы впились в плетёнку корзины так сильно, что тонкие прутья врезались в кожу. Этот сладкий ванильный запах – он помнил. Помнил, как в двенадцать лет я украдкой нюхала эти розы в его саду, пока он упорно делал вид, что не замечает…

Хватит! Я – Айви Патель – и завтра Сет Эванс поймёт, что его «спасибо» – только начало.

Я не копошусь обычно в чужих карманах, но вдруг там лежало что-то важное? Нет, пусто. «Все люди – пустота». Я сжала шёлковую подкладку. Если он заставит платить за испорченную вещь – плевать. Мой банковский счёт переживёт этот удар. Зато Скрудж Макдак впервые познает, каково это – стать жертвой начинающего кутюрье.

Беру ножницы в ящике с бижутерией, где их точно быть не должно. Уже представляю, как его скулы белеют от ярости. Прямо как в детстве, когда я тайком брала его рубашки. Особенно доставалось носкам: у каждой пары была своя коробочка. (До сих пор в его гардеробе царит строгий порядок: коробки для галстуков, ящики для запонок, специальные вешалки для ремней.)

Три часа кропотливой работы. Корзина тряпичных роз готова. (Хотя могла управиться и за два часа, если бы не мои бестии из чата с их голосовыми: «Айви, мы хотим поехать с тобой…»)

Осталось вручить «подарок» лично. Он сейчас в офисе и точно не ждёт меня.

Вновь неожиданный стук в дверь заставил вздрогнуть. Открываю – и вот она, моя спасительница от всех дурацких мыслей, миссис Фокс, в своём привычном шерстяном платье и с глазами, полными искреннего интереса.

– Милочка, я прождала всё утро! – ворвалась она в квартиру, размахивая тростью. – Оставлять меня без подробностей о том красавце, который утром уходил от тебя, – преступление!

– Это… старый друг, – выдавила я. – Таблетка от головной боли.

– Головной? – фыркнула графиня. – По-моему, ты лечишь совсем другие части тела, дорогая.

Я рассмеялась. Именно за этот яд в голосе я обожала свою семидесятилетнюю соседку. Иногда мне казалось, что я – это она, только в молодой оболочке.

– Чай? – предложила я, заметая следы преступления (то есть нитки) под диван.

– Какая прелестная корзина, – проигнорировала моё предложение графиня, тыкая тростью в мои «розы». – Хотя пахнет… «своеобразно».

– Это месть, – прошипела я. – Творческая.

Её бровь поползла вверх, а губы растянулись в ухмылке.

– У меня есть кое-что для тебя, – вдруг заявила она и исчезла, оставив после себя шлейф лаванды.

Ровно через семнадцать минут (я засекла) она вернулась с флаконом, который выглядел древнее моей дружбы с Сетом.

– Духи моего жениха-неудачника! – торжественно провозгласила графиня. – Он так и не решился сделать мне предложение. Пусть теперь послужат благому делу.

– Сколько им лет? – я осторожно взяла флакон.

– Если моя склеротическая память не врёт, то около пятидесяти, – она опустилась на диван с грацией не графини, а королевы. – Открывай!

Пробка со скрипом поддалась. Аромат ударил в нос – представьте себе заброшенное здание, где смешались запахи сырости, увядших пионов и… Апельсина с дубом.

– Они… испортились? – сморщилась я.

– В 1970 году это называлось «букетом страсти», – фыркнула графиня. – Капнешь две капли – и он навсегда запомнит аромат «мести».

Мы пили чай с её любимыми эклерами, она раздавала советы («Никогда не мсти в джинсах, дорогая»), а я внезапно попросила у неё платье.

– У меня есть несколько вещей в стиле леди Дианы, – ответила она, и вскоре мы обнаружили именно то, что подойдёт для Сета: белое с голубой полоской, украшенное кружевной отделкой. Это платье словно кричало: «Я невинна, как ангел», но при этом шептало: «И опасна, как остриё ножниц у края дорогой ткани».

Если уж идти на войну, то с шиком. Конечно, я могла надеть что-то откровенное или дорогущее… Но нет – Сет Эванс получит за своё «спасибо» меня в безупречном образе.

Миссис Фокс заплела мне «колосок».

– Держи голову ровно! – графиня вонзила в мои волосы шпильку. – Если бы ты жила в 1863 году, виконт Бриджертон подавился бы завтраком, увидев тебя. А сейчас получишь макияж в стиле «Айви, тебе бы нимб… и корсет потуже».

Мы капнули духов на лоскутные розы. От запаха зашевелились даже волосы на моей голове.

– Надо проветрить, – закашлялась я, выставляя корзину на улицу. – Сет Эванс должен пропитаться запахом, а не умереть сразу.

– Жду подробностей, – напутствовала меня графиня, поправляя воротник. – И помни: леди держит спину прямо, а язвит – только глазами.

Её объятие пахло лавандой и безусловной поддержкой. Как будто я шла не на войну, а на свой первый бал.

Водитель такси распахнул все окна, словно пытался избавиться не только от запаха, но и от моих слов.

– Еду на тематическую вечеринку, – сказала я, поправляя кружевной воротничок. – Буду играть невесту, которую жених закопал в саду, чтобы жениться на кузине. А эти розы… их аромат напоминает ту самую прогнившую землю.

Он что-то пробормотал про свою дочь-медсестру, а я придерживала волосы – порывы ветра норовили вырвать жемчужные шпильки.

Внезапно я осознала, что не знаю, на каком этаже его офис. Пришлось звонить отцу.

– Пап, офис Сета Эванса на каком этаже? – спросила я, глядя, как небоскрёб Шард пронзает облака, будто игла – плотную ткань.

– Тридцать первый, принцесса.

Тридцать одна роза. Тридцать первый этаж. Какой же он символист…

Платье графини внезапно стало давить под мышками. Вокруг – холодное стекло, сталь и возбуждённые голоса туристов. Я чувствовала себя чужой в этом современном хаосе – словно яркий лоскут, пришитый к строгому серому костюму.

Лифт поднимался мучительно медленно. Восемьдесят три секунды – и дверь наконец распахнулась. Ладонь вспотела, но пальцы сжали корзину крепче.

В голове стучало: «Ненавижу. Всё в нём – каждый взгляд, каждое слово». Но вдруг пришло осознание: а может, я ненавижу не его, а себя? За то, что снова стремлюсь к огню, зная, что могу обжечься. Месть – лишь удобный предлог. На самом деле я шла проверить: дрогнет ли он? Рассердится? Или… (страшно даже представить) – улыбнётся. Нет, он не улыбнётся…

Этаж встретил запахом сандала и дуба – его любимые ноты. (Духи графини пятидесятилетней выдержки он точно оценит.)

Я ожидала увидеть безликий офис в духе его спальни, но вместо этого – тёмные деревянные панели, массивная стойка администратора, пышные растения в кадках. На стене золотом сиял девиз Дилана Эванса: «Бизнес. Бизнес. Бизнес!»

Всё дышало роскошью. И ледяным отчуждением.

Я медленно шла по коридору, скользя взглядом по табличкам на дверях. У него действительно большой штат – целая империя за этими стеклянными перегородками. Когда в конце коридора я увидела приоткрытую дверь, то моя решимость мгновенно испарилась. Я уже потянулась к кнопке лифта, как вдруг…

Раздался тот самый низкий кашель, который я узнала бы из тысячи.

Не думая, я моментально развернулась и швырнула корзину с «розами» прямо ему под ноги.

– Вернула твой дешёвый жест! – выпалила я, хотя внутри всё сжалось от другой мысли: «Он не забыл. Ни розы, ни сорт…»

Сет едва заметно приподнял бровь, даже не удостоив корзину взглядом, но его пальцы сжались так, что кости побелели.

Мои уши мгновенно вспыхнули, а ноги задрожали. Только тогда он бросил беглый взгляд на корзину.

– Мой пиджак? – его голос звучал подчёркнуто ровно – по линейке.

– Разве это твой? – я сделала наигранно-невинные глаза. – Думала, папин. Прости за мою невнимательность. Но скажи мне одно… почему тридцать одна? Почему не сто? Или ты всем своим… подружкам даришь розы по номеру этажа?

– Три плюс один – четыре. Число стабильности, – ответил он, не меняя выражения лица.

– Значит, я для тебя просто ещё одна «стабильность»? Как все твои модели? Или те, с кем ты… – озноб пронёсся по телу, но я быстро взяла себя в руки. – Ты… ты правда мог так поступить? Переспать… а потом прислать цветы. Это что, оплата? Лучше бы вообще ничего не присылал! И знаешь, мне уже плевать на нашу ночь…

– Если тебе наплевать, – он внезапно взорвался, и я едва устояла на ногах, – то зачем ты здесь? Если тебя это не волнует, почему твой взгляд прожигает меня насквозь?!

Не дав опомниться, он вцепился мне в запястье и потащил в кабинет так резко, что я спотыкалась на каждом шагу. Второй рукой я ухватилась за подол платья – грубая ткань впилась в пальцы, а его хватка оставляла на коже жгучие полосы.

Дверь кабинета захлопнулась с таким грохотом, что вздрогнула бронзовая статуэтка на столе. Сет оттолкнул меня от себя, и на запястье уже начали проявляться яркие следы его рук. Всего за три шага он пересёк комнату и с силой бросил папку на стол так, что она едва не упала на пол.

Я напряглась, ожидая, что сейчас он швырнёт на стол и меня. Но вместо этого он подошёл ближе, и его пальцы скользнули по моей шее, словно проверяя старые шрамы – те, что оставил он сам. От этого прикосновения стало ещё страшнее: он видел то, что я годами прятала за криками и дерзостью.

Потом он медленно отступил, а я стояла, сжимая в кулаках складки платья.

– Когда же ты начнёшь думать головой, а не этой своей… – голос его сорвался. Он схватил газету с фотографией Алфи на первой полосе. Бумага хрустела, сминаясь в его руках, и с каждым звуком я непроизвольно моргала.

– Вот же засранец Алфи… – вырвалось у меня.

– Так мой брат тоже в курсе твоих выходок? – в его взгляде была не просто злость – что-то куда опаснее. – Ты вообще понимаешь, что натворила? Из-за тебя сорок процентов инвесторов уже отозвали подписи. Эти шотландцы – как викторианские старушки в килтах. Для них даже тень скандала – всё равно что плюнуть в их драгоценный виски!

Я прикусила губу, чувствуя, как подкашиваются колени. Носок яростно тёрся о дорогой ковёр – если бы не балетки, давно бы протёрла дыру. Да, я накосячила. Из-за ревности к Алфи наломала дров. Стыдно. Но признаться ему в этом? Он не поймёт. Особенно после той ночи. Всё как всегда – я снова намотала на шпульку старую нитку и пытаюсь сшить новое платье. Только вот ткань уже не та – то ли выцвела, то ли вовсе расползлась.

– Ты как… – он провёл рукой по лицу, и вдруг я увидела то, чего не ожидала: усталость в уголках глаз и лёгкую дрожь в пальцах. – Как спичка рядом с бензином. Бросишь – и жди взрыва.

Он шагнул ближе. И если думал, что я отступлю, то ошибся. Мы оба знали этот танец наизусть, но продолжали притворяться, спотыкаясь о ритм эмоций.

– Мой брат знает границы. А ты…

– Хватит! – крик вырвался неожиданно даже для меня самой.

Я вцепилась в его губы, ощущая под пальцами его небритость. Его тёмные, полные бездны глаза оставались открытыми, и я знала, что если отпущу сейчас – его слова ранят меня куда глубже, чем когда-либо. Где-то на полу валялась та самая газета, но сейчас это не имело значения.

Он подхватил меня и прижал к панорамному окну. Ледяное стекло впивалось в мою спину, а его пальцы сжимали бёдра так сильно, что завтра там точно останутся синяки. Я чувствовала, как между нами разгорается искра, способная как сжечь, так и спасти.

– Ненавижу, – прошептала я, когда его рука впилась в бедро. Но тело кричало обратное – каждый нерв требовал продолжения, жаждал этих мурашек, бегущих по коже.

«Тресни», – мелькнуло в голове, когда стекло задрожало под нашим весом. Где-то внизу копошились люди с их жалкими зонтиками, а здесь, на тридцать первом этаже, он превращал меня в пороховую бочку. Он знал, что я боюсь высоты. Значит, сделал это специально – чтобы между мной и пропастью оставался только он. Его дыхание. Его ненависть. Наша порочная химия.

– Мерзавец… – мой шёпот потонул в его поцелуе. Его укусы вытягивали из меня стоны, и это бесило. Бесило даже больше, чем моя собственная слабость. – Я боюсь… – вырвалось у меня, едва я оторвалась от его губ. Голос звучал неестественно высоко, будто у оперной певицы перед финальной сценой.

– Вот теперь и бойся, – прошептал он в ответ.

Его губы снова нашли мои. В кабинете стояла гробовая тишина, но мне чудилось, что все эти люди внизу подняли головы и снимают нас на телефоны. Каждый шорох юбки казался щелчком затвора.

И вдруг – знакомый вкус. Каперсы. Солёные, с лёгкой горчинкой, они вернули меня в детство, когда я выковыривала их из его салатов и бросала в Алфи. Теперь же я лихорадочно ловила каждую крупинку – словно это был последний поцелуй. Он даже пах ими, этот невыносимый человек. Ничего не меняется. Всё те же каперсы, тот же тартар из мраморной говядины, над которым мы смеялись.

Сейчас я была этой самой говядиной – сырой, дрожащей, нарезанной на кусочки его руками. Я обвила его бёдра ногами, когда его губы скользнули к шее. Жар разлился по телу, как тот самый вустерширский соус, от которого щиплет язык.

Он резко остановился.

– Расслабься.

– Не могу. Боюсь, что моя голая попа окажется на первых полосах, – соврала я, кусая губу.

Его палец грубо проник в мой рот, затем резко вышел – и мгновенно вошёл в «пуговку». Я вскрикнула так, как не кричала никогда. Он мгновенно заглушили мой стон поцелуем. Ещё одно точное движение – и он ставит меня на пол.

Быстрый рывок – и я снова прижата к стеклу. Даже не успела понять, как он успел надеть презерватив. Его яростные толчки не оставляют места страху. Вкус каперсов смешался с моей помадой. На этот раз не было методичности – только животная страсть. А в конце – его поцелуй и моя прикушенная губа.

Такой он и есть – Сет Эванс. Дорогой. Редкий. Как трюфель, который он всегда заказывал на обед.

Наши стоны слились воедино, как гудки катеров на Темзе. Когда всё закончилось, он отшвырнул презерватив в урну, а на стекле остался мутный отпечаток моего тела – словно след на месте преступления.

Он застёгивал ремень, не глядя на меня. Но я видела. Видела, как пульсирует жилка на его шее. Как дрожат пальцы. Как пряжка дважды соскальзывает, прежде чем попасть в отверстие.

Злость? Или то, что он так тщательно скрывает?

Он вышел, хлопнув дверью. Снова. Сначала бешеная страсть – потом ледяная стена. Я поправляла платье, собирая себя по частям, как ту разбитую вазу в детстве. За окном Тауэрский мост застыл в надменном спокойствии – его точная копия. У Сета всё по расписанию: цвет галстука, обед из трёх блюд, даже секс. У меня же – вечный хаос. И Гуччи с тобой (моя фишка вместо «Чёрт побери!»), он снова прав. Уже второй день подряд. Это начинало бесить.

– Ну? Что скажешь в своё оправдание? – его голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я не повернулась. Мы стояли у окна, и я вдруг поняла: ненависть и желание – одно и то же. Просто на разных скоростях. Он ненавидел мою дерзость, я – его контроль. Но в этой схватке мы оба истекали кровью, и единственное, что останавливало падение, – руки друг друга.

– Обсуждать не буду. Да, я облажалась с той статьёй. (Хотя «облажалась» – мягко сказано.) Мне стыдно. Готова исправить.

«Исправить» звучало громко. Ни плана, ни идей – лишь жгучее желание повернуть время вспять и заткнуть рот болтливой Дженни.

– Как? – он резко рассмеялся. – Приманишь инвесторов моими изрезанными пиджаками? Айви, это не твой бутик с платьицами – здесь цифры, контракты!

– Пари! – выпалила я, хватаясь за последний шанс.

– Нет! Мои юристы уже готовят иск. Твою подружку размажут по судам, а следом отправишься ты – за клевету.

Горло сжало – не от страха, а от его тона. Такого я ещё не слышала.

– Ты же не отступишь, да? – в голове уже рисовалась картина: родители в тюремном зале, а я в арестантской робе цвета «оранжевый – чёрный».

– Никогда не отступаю.

Почва ушла из-под ног, и я будто провалилась в зыбучий песок, который уже забивал рот, нос и лёгкие…

– Дай мне месяц. Если не спасу проект – продам два бутика и покрою убытки.

– Твои бутики мне не нужны. Провалишься – иск в суд. Пусть судья решит твою судьбу.

– А если справлюсь?

– Получишь свободу.

– Скучно! – фыркнула я. – Давай по-старому: я спасаю проект, а ты исполняешь тридцать одно желание. Помнишь, как раньше?

Уголки его губ дёрнулись:

– Ты до сих пор играешь в эти детские игры? В десять лет – песочные замки, в одиннадцать – катание на моих плечах… Сейчас ставки выше, Айви.

– Тем интереснее! Ты же знаешь – я всегда выигрываю. Или боишься, что твой «идеальный порядок» даст трещину?

– Я выполнял все твои просьбы, потому что ты была ребёнком. Но сейчас ты – угроза!

– Признайся, это действительно мило. Ты всегда говоришь «нет», а потом… – я сделала шаг ближе, нежно коснувшись его руки. Его взгляд оставался серьёзным, без намёка на улыбку. Хотя, нет – вот она, едва заметная усмешка. – В любом случае, ты всё равно проигрываешь. Как с теми замками, книгами или спасением мистера Жирафа.

Он подошёл к столу. Мы оба знали: отказ сейчас – признание слабости. А Сет Эванс не признаёт поражений.

– Четыре условия. Первое: ничего противозаконного. Второе: никаких желаний с Алфи.

Я вздохнула – никакой романтики.

– Скучно! Какие ещё два?

– Если провалишься – исчезнешь из моей жизни.

Его «исчезнешь» на секунду выбило меня из колеи. О нет, дорогой, условия должны быть паритетными. Будет жарче.

– Тогда моё условие: откажешься от одного желания – женишься на мне. В розовом цилиндре со стразами. Логично: мой провал – тюрьма, твой – алтарь.

Сет провёл рукой по волосам – верный признак внутренней бури. Я быстро вышла и вернулась с корзиной «роз». Запах «мести» всё ещё витал в воздухе – не резкий, но ощутимый. Поставила у его стола.

– Убери эту дрянь!

– Моё первое желание: корзина остаётся, пока не выполнишь все желания. – Я достала одну розу и помахала перед его носом. – Согласен?

– Согласен. И моё четвёртое условие. Работаешь стажёром в моей компании.

Я аж подпрыгнула:

– Что?!

Сет сделал шаг, морщась от запаха.

– Начало рабочего дня в шесть утра. Зарплата – тысяча фунтов в неделю.

Я в бутике за минуту столько зарабатываю, а он предлагает копейки.

– Это издевательство! Я спасаю твой драгоценный проект, а ты оплату как уборщице?

– Ты хотела игру? – он схватил телефон. – Вот правила. Или звоню юристам.

– Ладно, я согласна…

Я бросила первую розу в урну. Игра началась, мистер Эванс, и я не привыкла проигрывать. Встала на цыпочки и нежно поцеловала его в лоб – это была моя «печать» на нашем договоре. Его парфюм переплетался с ароматом тряпичных роз, создавая горько-сладкую симфонию, отражающую нашу вечную «войну».

Совет от стажёра Айви:

Если наутро он не пришлёт счёт за испорченный пиджак – считайте это предложением. По кембриджским меркам. А если пришлёт… Ну что ж, значит, впереди ещё тридцать желаний и один розовый цилиндр со стразами.