Czytaj książkę: «Рецепт нас», strona 2

Глава 2

Десерты от Айви Патель съедены. Надеюсь, вам не жаль калорий. Переходим к напиткам.

Шампанское с тоником – мой личный наркотик. Две дольки лайма, веточка мяты, взмах ложки – и вот он, идеальный баланс между «праздником» и «катастрофой». Пьётся на одном дыхании – как те сообщения, на которые он так и не ответил.

У Сета, конечно, виски. Старомодный, односолодовый. Обожаю целовать его губы после – холодные, пропитанные дубом бочки и снисходительностью взрослого мужчины.

Итак, бокалы вверх – можно залпом.

Коктейль «Любовь меня вскружила»

Ингредиенты: солёная вода с пляжа Кот-Де-Баск (достаточно брызг на запястье, чтобы слизать с тоской), долька обольщения (зелёная, кислая, как моё «Ненавижу тебя!» в тринадцать лет), страстный поцелуй (осторожно: можно задохнуться), учебник по философии (можно швырнуть, разрешаю).

Встряхнуть, не взбалтывая эмоций. Украсить намёком на второй шанс (декоративный зонтик обязателен). Подавать в бокале с трещинкой – напоминание: «Да, именно так всё и было».

После Рождества мама проболталась папе о моих «нежных чувствах» к Сету. Мы сидели на его кровати, давили грецкие орехи (скорлупа трескалась так же резко, как моё детское сердце).

– Знаешь, почему мама выбрала меня, а не французского выскочку из юридического? – папа неожиданно положил молоток и посмотрел на меня так, будто собирался раскрыть главную тайну вселенной. – Я залез на дуб в Хайд-парке и орал на весь Лондон, что не слезу, пока она не выйдет за меня замуж.

Молоток застыл в моей руке.

– Ты и дуб? А как же страх высоты?

– Моя принцесса, когда у тебя фамилия Патель, то страх притупляется. А когда ты влюблён, то уже не можешь остановиться. Мы любим по-особенному. Запомни это.

И моим «по-особенному» стали непредсказуемо-скучные мальчишки, которые пялились на мои только-только начавшие округляться бёдра.

Однако Сет, как мне тогда казалось, смотрел на меня так, будто я была не тринадцатилетней девочкой, а кем-то гораздо важнее – взрослой. И когда я говорила что-то глупое (а говорила я много глупого), он не закатывал глаза, как папины друзья, а улыбался – только мне. И никогда другим.

Я старалась больше не думать о нём. Не ждать совместных ужинов. Не ловить его взгляд через стол. Но всё равно болело. Я перестала быть собой. Той, что смеялась громче всех и не боялась сказать глупость. Вместо этого я плакала в подушку и проверяла телефон каждые пять минут. Глупая девочка, которая так рьяно верила, что сможет влюбить в себя подростка.

В последний вечер в Лондоне Алфи расписывал для меня «гениальный план» по завоеванию Сета (что-то про ролики, падение и крики «Спаси меня!»).

Я кивала и делала вид, что слушаю, но внутри уже знала всё. Пора возвращаться в Биарриц.

Обнимая Алфи в аэропорту, я сдерживала слёзы. С ним всегда всё было просто. Как в детской считалочке: дружить, смеяться, но не влюбляться. А Сет был как папина овсянка по утрам: скучный, пресный, пока не добавишь горсть малины (он её любит) и мёда (который всегда должен стоять на столе). И тогда – волшебство.

Сета я не видела в тот день. Он укатил в Амстердам с той самой девушкой. Может, и к лучшему – детская обида грызла меня изнутри, как та белка из «Ледникового периода» (я смотрела его с папой сто раз) – яростно, но безрезультатно. В одном папа был прав: Патели никогда не выбирают лёгких путей. Даже если этот путь – невозможный и взрослый Сет Эванс.

В Биаррице мама устроила мне «День рождения новой жизни» (просто совпало с моим четырнадцатым днём рождения). Я грустно задула свечи, без энтузиазма приняла подарки и болтала по скайпу с Алфи. Никто не обижался на моё настроение – все понимали, что мне нужно было пережить первое разочарование.

А я просто скучала. По Алфи и нашим играм. По посиделкам в кафе и прогулкам по Лондону. По мишени под названием «Сет» я тоже скучала. Писала ему, но он не отвечал. А мне хотелось просто доказать ему, что я всё та же «малышка-подружка» и ничего не изменилось. Но взрослые редко отвечают надоедливым детям…

Пока Сет развлекался в компании девушек (спасибо социальным сетям), я с головой погрузилась в учёбу. Как ни странно, школа перестала казаться тюрьмой. Я втянулась, занималась с одноклассницами, ходила на вечеринки, влюбилась в песни группы Backstreet Boys и мечтала, что Кевин Ричардсон однажды заметит меня. Типичная жизнь подростка, если не считать, что по вечерам я часами болтала по скайпу с Алфи и даже завела новое хобби.

От лепки мне пришлось отказаться – вернее, преподавательница сама от меня отказалась. Я театрально рыдала в подушку (конечно, притворялась) и выбрала фортепиано.

Моя новая учительница, мадам Анриэтт Морель, жгучая брюнетка с пухлыми губами и взглядом, способным расплавить даже самый холодный скотч, при первой встрече рассмотрела мои руки и заявила:

– Шершель, моя дорогая, эти пальчики созданы не для клавиш, а для того, чтобы красиво прикрывать губы, когда тебе говорят комплименты.

Наши уроки проходили своеобразно: десять минут – гаммы, пятнадцать – «Лунная соната» (точнее, её первые четыре такта – дальше мадам махала рукой), а остальное время – курс «Как свести мужчину с ума без нот, но с эффектом».

Всё налаживалось. Если не считать одного «но». Алфи отправили в Хэрроу – ту самую школу, где когда-то учился Сет. И первое лето после переезда я провела одна.

Целыми днями я слонялась по пляжу с альбомом под мышкой, чувствуя, как солёный ветер путает мои волосы, и ощущая на языке лёгкую горечь. Не ту, что от океана, а ту, что остаётся после слов: «Айви, для их отца это важно!» Мы с Алфи всегда проводили лето вместе, а Дилан Эванс решил сделать из него второго Сета – идеального наследника их славной фамилии.

Мы ещё пытались сохранить связь – устраивали «ужины по скайпу» (я в мамином платье, он в пиджаке Сета), пили чай с видом лордов, обсуждали его учителей и мои успехи в игре на пианино. Но с каждым месяцем звонки становились короче и за два года превратились в короткие сообщения.

Два года без Алфи закалили меня. Я научилась играть «Лунную сонату», вздыхать так, что парни в школе оборачивались, и делала вид, что мне всё равно. (Последнее получалось хуже всего.)

Два года я искала себя. Заниматься бизнесом отца я точно не хотела. Мама видела меня юристом (это её мечта), папа – акулой бизнеса. А я…

Идея пришла ко мне на закате. Я бродила по пляжу Кот-де-Баск, швыряя плоские камешки в воду, когда закат вдруг разлился по волнам, как мамино шёлковое платье. То самое, в котором она кружилась под старые французские сонеты, пока папа случайно не зацепил рукой виниловый проигрыватель.

Я быстро достала блокнот и набросала эскиз платья-волны с золотыми нитями. В тот день я просидела на песке до тех пор, пока пальцы не онемели от холода, а в блокноте не осталось свободного места.

– Я буду дизайнером! – с криком ворвалась в дом, размахивая эскизами.

Мама приподняла брови, рассматривая мои каракули.

– Ну, хотя бы не бизнес-леди, – вздохнула она, поправляя мои растрёпанные ветром волосы.

Утром в моей комнате уже стоял манекен, а на столе лежала записка от папы: «Удачи».

Весь следующий год пролетел в безумном ритме: я жила между стопками тканей, горой испорченных набросков, восторженными возгласами мамы («Гениально!») и саркастичными комментариями Роже («Из теста и булок, мадемуазель! Браво!»). Просыпалась с карандашом в руке и засыпала с отрезом шёлка на лице. Такая вот «швейная терапия» забыть о первой любви…

Чтобы не утонуть в рутине и не потерять интерес к жизни, в шестнадцать я нашла себе занятие по душе – влюбляться. (Нельзя же вечно вздыхать по взрослому мужчине, верно?)

Моим «лекарством» стал Эжен Шассе – рыжий, как лисья шкура в гостиной отца, и такой же самоуверенный. Первый в школе. Гребец, перед которым расступались не только волны, но и половина нашей школы.

Мы столкнулись на поле для лакросса – игре, где мужское достоинство измеряется силой удара. Мой мяч влетел прямо в его «королевские ворота» (между ног, если кто не понял). Эжен вскрикнул – не просто взвизгнул, а издал звук, который можно было описать только как «предсмертный вопль последнего представителя рода Шассе».

– Урсула! – прошипел он. (От «Фурии» Сета до «Урсулы» Эжена за шесть лет. Мой титульный рост очевиден!)

Я неспешно поправила волосы, демонстрируя идеальную невинность.

– Рыжая креветочка, – улыбнулась я, оценивая его спортивную форму.

Так начались наши с Эженом «отношения» – если, конечно, можно назвать отношениями ситуацию, когда парень первые три дня после знакомства ходил исключительно широкими шагами и садился с крайней осторожностью.

Наш «роман» Эжен называл спортивным марафоном, так что у нас всё шло по строгому расписанию.

Держаться разрешалось только за левую руку – правую он «берёг для гребли». Ужинали в кафе с пометкой «ПП» в меню. На соревнованиях мне отводилось «почётное место» – с табличкой «Девушка чемпиона» (в шестнадцать это казалось круто). Никаких конфет, плюшевых мишек или дешёвых колечек – только фруктовые корзины, протеиновые коктейли и блокноты, где он записывал «наши рекорды» – поцелуи на время. Самый длительный – семь минут. (Не понимаю девушек, которые могут целоваться часами. Мой язык устаёт быстрее, чем кончается терпение.) На седьмой минуте я судорожно вздыхала, шлёпала его по плечу и выдавала своё коронное: «Милый, я задыхаюсь!» (Лучшая роль в моей жизни.)

Не скажу, что с Эженом всё было ужасно… Мне нравилось быть его девушкой. Но часто я ловила себя на том, что сравниваю его с Сетом. Нет, не потому, что всё ещё тосковала, – просто привыкла, что он всегда держал ситуацию под контролем. Даже когда Эжен обнимал меня, я спрашивала себя: «А что бы сказал Сет?»

Перед летними каникулами мама сказала:

– Сет и Алфи приедут на пару дней.

Я сделала вид, что мне всё равно, а в комнате прыгала от счастья (конечно же, только из-за Алфи). Позвала Эжена на обед – похвастаться «легендарными братьями Эвансами». Но мой спортсмен решил, что это – «пора перейти на новый уровень», и новым уровнем стал мой удар коленкой в его «гордость». (Что поделать: если уж осваиваешь технику, нужно практиковаться регулярно.)

Извинялся он тоже в своём стиле – рванул с поля боя, даже не дождавшись моего финального слова.

– В следующий раз возьму вёсла! – крикнула я ему вдогонку и застыла как вкопанная.

Мой «рыцарь» врезался в Алфи. (Братья Эвансы всегда умели появляться в самый неловкий момент.)

Алфи замер с круглыми глазами и ухмылкой до ушей (я бы его придушила, если бы не была так рада).

Сет же смотрел на убегающего Эжена (тот бормотал что-то нецензурное на французском) со своим постоянным выражением – «мне плевать».

– Айви, ты, как всегда, в своём репертуаре, – рассмеялся Алфи, раскрывая объятия.

За два года мой лучший друг превратился в юношу – пышные пшеничные волосы, веснушки (они выглядели очаровательно, а не по-детски), курносый нос (который я дразнила сто раз) и всё та же улыбка – добрая, чуть озорная.

Я подбежала к нему и сильно обняла.

– Ты меня задушишь.

– Это месть за то, что не приезжал, – прошептала я ему в плечо.

– Добрый день, Айви.

Я сделала паузу, прежде чем обернуться, – ровно настолько, чтобы это выглядело естественно. (Хотя сердце бешено колотилось, и первым, кого я заметила, был, конечно же, он).

Сет стоял передо мной – вытянутый, изменившийся, но всё так же узнаваемый. В дорогом костюме с холодными зелёными глазами, полными равнодушия. Казалось, что перед ним не его личная «катастрофа» из детства, а просто случайная незнакомка. Если бы не этот проклятый парфюм с нотками скуки, возможно, я бы даже дрогнула. (Только спустя годы он признается, что был в шоке. Он ожидал увидеть ту самую тринадцатилетнюю девочку, а вместо этого столкнулся с взъерошенной шестнадцатилетней фурией. Но тогда, конечно, он старательно сохранял свою холодную маску.)

Сет сделал шаг ближе – и меня накрыло знакомым ароматом манго. Таким же, как тогда, в десять лет, когда я плюхнулась на него. Горло сжалось… Ненавижу его.

Я кивнула и сделала безупречный реверанс – такой, как учила мама.

– Извините за спектакль. Учу своего парня манерам. Алфи! – я резко развернулась к другу. – Пойдём пить чай.

Взяв его под руку, я потащила его за собой, хотя внутри всё дрожало. Как говорила мадам Анриэтт: «Даже когда не права – играй безупречно».

Но спина ныла от напряжения, особенно когда сзади раздались его ровные, размеренные шаги. Так хотелось обернуться и крикнуть: «Посмотри на меня! Я выросла!»

Но вместо этого сжимала зубы, ненавидя его всей душой, в то время как его голос звучал у меня в голове, читая очередную нотацию.

Мы с Алфи махнули на обед рукой и побрели к морю. Купили креветок, уселись на наше место и молча смотрели на воду, вспоминая настоящее детство – без всех этих взрослых заморочек.

– Сет говорил, что ты ему писала, – Алфи протянул мне салфетку.

Я вытерла пальцы, скомкав салфетку.

– Ну да, писала… Я всем писала. Даже Артуру.

Тогда я впервые соврала лучшему другу. Писала я только им двоим: Алфи – потому что скучала, Сету – чтобы поддерживать видимость, что ничего не изменилось.

– Брат никому не отвечает. Вечно занят работой, – Алфи отвернулся.

Мне стало грустно – ему не хватало нас в Лондоне. Мне не хватало его в Биаррице. А всем нам – того, ещё не взрослого Сета.

Оказалось, они приехали смотреть пустующие гостиницы для отцовского бизнеса. Алфи ненавидел эту возню с цифрами, но терпел ради матери. И только возможность увидеть меня заставила его согласиться на эту поездку.

Он с детства обожал рисовать. На его рисунках я была не просто девочкой с бантами – а огнём. «Ты сожжёшь весь мир, если захочешь», – говорил он. А сам мечтал о великой любви, довольствуясь походами в кафе со скучными девчонками.

Ужинали мы без Сета – он, конечно же, предпочёл осмотр гостиниц обычному человеческому отдыху. Мы с Алфи завалились ко мне в спальню, плюхнулись на кровать и устроили марафон болтовни, пытаясь впихнуть два года разлуки в одну ночь. Я рассказывала о своих «спортивных достижениях» с Эженом (опустив момент с коленкой) и о планах покорить мир моды, он – о своих робких романах и мечтах стать художником.

Утром Алфи ушёл рисовать, а я осталась, уткнувшись в учебник по философии. Вернее, делала вид – на самом деле я изучала куда более интересный объект.

Сет сидел напротив, без пиджака (впервые за все годы нашей дружбы) и в чёрном поло с золотым гербом. Важный. Неприступный. Листал документы с видом человека, решающего судьбы мира. Время от времени проводил рукой по волосам и отпивал кофе.

Я наблюдала за ним украдкой, как учила мадам Анриэтт: «Изучай противника, ищи слабые места». Но чем дольше смотрела, тем больше понимала – Сет был как те самые сливки у Роже: чтобы взбить их в нежный крем, нужно бесконечно долго и терпеливо работать венчиком. А моё терпение всегда заканчивалось слишком быстро.

Когда он поднял глаза и поймал мой взгляд, я задрала нос, делая вид, что изучаю Аристотеля.

Он встал и подошёл ближе. Я замерла, вцепившись в книгу.

– Второй час учишь одну страницу, – произнёс он.

Очередная попытка поставить меня на место. Весь такой взрослый и всезнающий. Но признать это – значит проиграть. А я ненавидела проигрывать.

– Учу, а не читаю.

Он провёл пальцем по странице, и буквы вдруг поплыли перед глазами.

– Интересно, и что же писал Леонардо да Винчи? – Сет взял книгу и начал листать страницы.

Я резко выхватила книгу, и переплёт с неприятным хлопком захлопнулся, будто испуганная ракушка.

– А ты можешь не доставать меня! – я вскочила.

– Самая первая строчка в твоём учебнике: «Где умирает надежда, там возникает пустота».

– Ой-ой, – я закатила глаза, – так и не научился выключать режим «моя няня»? – я язвительно улыбнулась. – Думала, к двадцати одному году это должно пройти.

– К шестнадцати обычно начинают думать головой. – Сет не отводил взгляда. – Твои колкости – как те камешки, что вы с Алфи подбрасывали мне в ботинки. Шуршат громко, а толку ноль. Особенно когда дело доходит до твоего выбора парней.

Его спокойствие сводило меня с ума. Я сжала учебник так, что, будь он живым, буквы бы все уже бежали сломя голову.

– Научись разбираться в людях, – бросил он.

Учебник вырвался из рук и полетел в его сторону. Сет едва успел уклониться – книга с глухим стуком ударилась о стену, разлетевшись на несколько страниц. В воздухе повисло напряжение, и я почувствовала, как адреналин заливает меня с головой. В его глазах мелькнуло удивление, но он быстро вернул себе привычное равнодушие. Я не могла позволить ему видеть, как сильно его присутствие выводит меня из равновесия.

Я подошла ближе к нему. Его взгляд скользил по моему лицу, а я упорно разглядывала вышитый на его поло герб. Моё молчание давало ему власть, а я терпеть не могла, когда кто-то держит верх.

– Упс-с… – вырвалось у меня. – Мне срочно нужен тренер по метанию книг в «скалы». Позову кого-то из своих… «неудачных выборов»!

Я выбежала, хлопнув дверью так сильно, что, наверное, проснулся даже старый кот Роже. Но не успела я сделать и десяти шагов, как осознала: я вела себя точно так же, как в тринадцать лет. А он по-прежнему видел во мне ту самую вредную девочку с блёстками. Разница лишь в том, что теперь от этой мысли у меня не просто щипало глаза – внутри всё болезненно сжималось. И самое противное – что его голос в моей голове всё равно продолжал твердить о манерах.

На следующий день они улетели, и я решила, что больше не буду думать о Сете. Я сократила общение с Алфи, потому что в каждом его сообщении неизменно звучали фразы: «Сет сказал…», «Сет сделал…». Это стало для меня настоящим испытанием, и я понимала, что нужно взять себя в руки и оставить все воспоминания о нём позади.

Вечером я выбросила блокнот с рекордами Эжена. Больше не хотела дурацких «спортивных отношений». Если любовь – игра, то я выбрала теннис. Там хотя бы правила понятны, и я научилась попадать в цель.

Тост от Айви:

Первая любовь лечит вторую, как текила лечит похмелье – создавая новую проблему, но хотя бы временно отвлекая. И если твой французский кавалер называет тебя именем диснеевской злодейки – беги быстрее. А если не можешь – бей. Коленкой. В самое… ну, ты поняла.

Коктейль: «Швейные бестии»

Ингредиенты: письмо с гербом (хранить как зеницу ока), четыре сорта безумия (фиолетовое, тихое, взрывное и ваше личное), дорогой плащ (готовый к акриловому апгрейду), один случайный показ (который окажется неслучайным).

Не взбалтывать. Дать настояться до состояния: «Я смогла».

После того фиаско с учебником философии я сосредоточила все свои силы на поступлении. Папины деньги лишь приоткрыли дверь, но удержаться в этом аду мне пришлось в одиночку. Когда пришло письмо с гербовой печатью Лондонского колледжа моды («Дорогая Айви, мы рады…»), я уже стояла у такси, крепко сжимая чемодан, из которого торчали ножницы и мой антистресс – полупустой пакет мармеладок «для вдохновения». (Вру, он был новый, но мне нравилось представлять себя такой измученной.)

Колледж встретил меня запахом крахмала и дешёвого кофе из автомата. В мастерских царил хаос: где-то дымился утюг, кто-то рыдал над испорченным шифоном, а в углу покоился «Лохнессо» – наш потрёпанный манекен, больше похожий на абстрактную скульптуру. Ходила легенда: сломаешь три иглы на одном платье – обретёшь удачу. Я же просто собирала коллекцию ожогов на пальцах и таскала этих чудовищ по лестницам.

Именно здесь я нашла своих «швейных бестий».

Эмили Картер – бывший математический гений, сбежавшая из Оксфорда, потому что шитьё успокаивало её «перегретый мозг» (по её словам). Наша дружба началась с драки за последний кусок бордовой кожи. В итоге сшили платье-трансформер, которое при желании превращалось в комбинезон (идеально для побега от бывшего, проверено). Её фишка – предлагать незнакомцам раздеться «ради искусства», причём с таким лицом, что они соглашались.

Хлоя Морган – «тихоня» с розовыми волосами, что было её маленьким бунтом против консервативных взглядов отца. Мы встретились в тот момент, когда она, охваченная творческим порывом, разрисовала мой плащ за пять штук баксов. Как она потом объясняла преподавателям, её вдохновение пришло после лекции о зигзагообразных швах.

Белл Рид – ходячий перфоманс. Наша дружба началась довольно необычно. В туалете колледжа она устроила «секс-квест»: затолкнула первого растерянного парня ко мне в кабинку, а второго – в соседнюю. Позже она подарила мне рисунок: на нем я, кабинка и два полуголых красавца, прикрывающих мне рот, с надписью «Девочка с персиками». Это было неожиданно, но в то же время идеально отражало её непредсказуемую натуру.

Мы жили в ритме «ночь-игла-кофе»: кроили, шили, засыпали на обрезках ткани. Цеплялись за любую подработку, даже если это означало целый день подавать булавки капризным ассистентам.

И вот в марте я увидела Сета. Два года я вычёркивала Лондон из маршрутов, закапываясь в Биаррице, лишь бы не наткнуться на его тень. Но судьба, как заскучавшая портниха, решила скроить нас зигзагообразным швом – криво, с напуском, да ещё и без припусков на ошибку.

На Неделе моды мы с девчонками работали «подиумными рабами»: ловили падающие шарфы, успокаивали плачущих моделей и прятались от бунтующих дизайнеров. Я допивала шампанское, когда заметила Сета. Всё такой же выглаженный, с той же привычкой поправлять непослушную прядь волос. Рядом – девушка с лицом «детка, завидуй молча».

– За кем так шпионишь? – Эмили вынырнула из-за моего плеча.

– Так… Старый знакомый.

– Подбери нитку, а то шов расползается, – она сделала паузу. – А это случаем не тот самый Философский Камень, в которого ты швырнула книгой?

Я кивнула. В голове крутилась мысль: «Ну конечно, мы должны были встретиться именно в тот момент, когда у меня под глазами темные круги, а волосы пахнут лаком».

Эмили вздохнула, хлопнула меня по плечу – и ринулась в атаку. Прежде чем я успела её остановить, она уже вцепилась в руку спутницы Сета.

– Вы не Камилла Мю? Ваш выход на показе Маккартни был обворожителен!

Модель расцвела. (Эмили коллекционировала модные сплетни, как другие – марки.)

– Не против, если я украду вашу спутницу на пять минут? – Эмили бросила взгляд на Сета, но её глаза кричали мне: «Шевелись, тряпка!». – Наши первокурсницы просто сдохнут от разочарования, если не расспросят её про Милан…

Сет посмотрел на меня так, словно сверял с прошлой версией меня – яркой, дерзкой Айви, а не измотанной, которая месяц не видела нормального сна и напоминала скорее потрёпанный эскиз, чем готовый наряд.

– Только недолго, – произнёс он ровным голосом, словно давал указания секретарю.

Когда Эмили увела его спутницу, он спросил:

– Какими судьбами, Айви?

Голос звучал так, словно мы виделись вчера, а не два года назад.

– Я здесь по учёбе, – ответила я, слишком резко скрестив руки. – А ты? Завёл новое хобби?

– Меня пригласили.

Губы его дрогнули. Не улыбка, не злость – что-то между.

– Всё ещё злишься за Биарриц? – спросил он, и я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Я выросла из детских обид, – солгала я, сжимая кулаки.

– Заметно, – он окинул меня взглядом с головы до ног, и мне вдруг стало стыдно за свой внешний вид.

Он неожиданно шагнул ближе. Я вздрогнула.

– Но учебники всё ещё кидаешь?

– Перешла на ножницы. Поострее.

Уголок его рта дёрнулся, но выражение быстро стало каменным.

– Береги руки. И передай родителям спасибо за парижские подарки.

И ушёл. Как всегда. Без оглядки. А я, как дура, снова смотрела ему вслед, разглядывая идеальную линию его спины в дорогом пиджаке. Он видел во мне только ту девочку с лопаткой – и это бесило. Но больше всего бесило, что мне всё равно было важно, куда он идёт.

Тост от Айви:

Лучшие подруги, как изысканное вино: не имеет значения, сколько стоит бутылка, важно то, что с ними даже детские обиды кажутся лишь мелочами. Они всегда готовы поддержать, когда жизнь начинает трещать по швам. И если ты застряла на краю, они просто толкнут тебя вперёд, не дожидаясь разрешения.

Коктейль: «Секс с видом на Трафальгарскую»

Ингредиенты: немного английского безумия (желательно в компании таких же отчаянных), шёлковая простыня (для идеального скольжения), капля персикового аромата (нет, правда, не надо).

Взболтать до состояния «Трафальгарская площадь в марте» – мурашки по коже обеспечены.

Я потягивала шампанское, наблюдая, как эта модель грациозно вьётся вокруг Сета, словно лента, обвивающая дорогую коробку. Вскоре к нему подошла его свита – высокие парни в строгих костюмах, создающие ауру безупречности. Мой «взрослый друг» обнял спутницу за талию с легкостью и безразличием, будто это было естественным продолжением вечера. «Ну конечно, Сет Эванс. Даже в этом ты должен быть безупречным».

– Держи. – Эмили сунула мне тюбик с кремом. – Твой философ велел передать. От ожогов. Видимо, переживает, что ты обожглась о его величие.

Я фыркнула, но внутри что-то ёкнуло – ровно как в десять лет, когда он вытирал мне слёзы своим пиджаком. Сжала тюбик так, что крем вылез наружу. Только теперь мне не десять, а восемнадцать, и его снисходительность бесила куда больше, чем холодность. Особенно потому, что где-то под этим льдом всё ещё жил тот мальчик, который носил меня на спине, когда я притворялась, что подвернула ногу.

– Пошли, – дёрнула меня подруга за рукав. – Там уже начинается самое интересное, и сотня красавчиков без пиджаков ждёт, когда ты выберешь себе жертву.

И там я познакомилась с Роландом Дорси. Полная противоположность Сета. Не скучный аристократ, а парень с горящими глазами и смехом, от которого становилось тепло. Он был моим доказательством, что мы с Сетом – как тот коллекционный виски в баре отца, годами пылившимся на полке в ожидании особого случая, который никогда не наступит.

Роланд был солнечным хаосом – кудри, нос с горбинкой и губы, как половинки спелого персика. Он снимался для рекламы боксёрских трусов и в клипах звёзд. Играл мне на гитаре (не под луной, а в прокуренном баре), пел каверы на Бибера (романтика) и смотрел так, будто кроме меня в комнате никого не было. С ним я впервые почувствовала себя просто девушкой, а не вечной девочкой из прошлого. Когда он целовал меня, я не вспоминала ни о чём. И это было прекрасно.

Поэтому именно ему я доверила самый неловкий шаг во взрослую жизнь (или по-айвовски: сорвать «пуговку»).

Наши отношения тогда перешли от невинных свиданий к попыткам остаться на ночь, и мы решили встретить лето под лозунгом: «Айви, эту ночь ты не забудешь». Студия в Брикстоне встретила меня ароматом «Персикового сада» и морем лепестков. Они были везде – даже на кровати из них был выложен мой силуэт. Не спрашивая, он подхватил меня на руки и швырнул в это розовое безумие.

Кто вообще придумал, что это романтично? Когда лепесток прилип к моей губе, я поняла – это не страсть, а повод вызвать 911.

Я закатила истерику (спасибо мадам Морель за уроки драмы), потом глубоко вздохнула (вторая лучшая роль), накричала и демонстративно хлопнула дверью. Дойдя до машины, я в ярости пнула колесо, развернулась и ворвалась обратно. Схватила его за руку – и мы поехали в гостиницу.

Не куда-нибудь, а в «Эванс». Тот самый отель, где мне в восемь лет Дилан Эванс подарил личный люкс с корзиной конфет и плюшевым мишкой. Ирония? Да. Поездка в прошлое? Только теперь не с тем, кто считает меня «безалкогольным коктейлем»…

Шёлковые простыни, духи с нотками жасмина, вид на Трафальгарскую площадь…

Ощущения – как от первого глотка ледяного мартини: мурашки по спине, подкашивающиеся колени, звон в ушах. Где-то между третьим поцелуем и расстёгиванием молнии на моём платье, я поняла – дрожу не от холода. Так я и узнала, что взрослый мир пахнет не только духами, но и потом, его парфюмом, и чем-то ещё, отчего сердце бьётся так, будто хочет вырваться наружу.

Утром мы «закрепили результат» на переднем сиденье моего жёлтого мини-купера. Тесно? Ужасно. Неудобно? Ещё бы. Но когда его зубы впились в мою ключицу, а руль вдавился в спину так, что остался след, я подумала: «Хочу ещё».

Всё лето пахло персиками и дешёвым шампанским из супермаркета. Секс в тесных туалетах кафе, где мы потом рисовали друг на друге смайлики ручкой. Платья с яркими принтами, которые к августу выцвели от ночных стирок в раковине.

А потом я застала его с дизайнершей из Милана – он даже не отпрянул, просто пожал плечами, будто я застала его за чашкой чая, а не с чужими губами на «нашей» подушке.

Горький привкус во рту смешался с остатками помады. Мой первый коктейль взросления оказался именно таким – сладким, крепким и с послевкусием дешёвого вермута.

Тост от Айви:

Настоящий мартини, как и первый секс, не терпит репетиций. Лёд должен быть прозрачным, оливка – чуть солёной, а дрожь в голосе – рвать тишину. И главное – никаких «ой, я передумала».

Коктейль: «Чужая боль»

Ингредиенты: стакан ледяного сентябрьского дождя (можно и два), четыре капли тишины (той, что звенит в ушах после ужасных новостей), запах остывшего кофе в чашке, оставленной на столе (никто не допил – не успели), лёд не добавлять.

Сентябрь встретил меня дождём, который барабанил по крыше так же хаотично, как пульс у меня в висках. Всего неделю назад я с наслаждением швыряла вещи Роланда в мусорный бак, а сегодня утром мама распахнула дверь без стука.

– Дилан и Фет разбились на вертолёте.

Не «погибли», не «ушли» – разбились. Как та дурацкая ваза, которую я уронила в двенадцать лет. Только новую уже не купишь…

По дороге к их дому я вспоминала миссис Эванс – как она в детстве защищала меня от мальчишек. И самого Дилана, который, несмотря на свою жестокость, научил меня главному: «Если стена – грызи бетон. Если бетон – стань алмазом».

В гостиной Сет стоял, будто вкопанный в пол. Его пальцы впились в спинку кресла так, будто это единственное, что удерживало его от падения. Он плакал по-эвансовски: беззвучно, без слёз, лишь челюстные мышцы дёргались.

– Они даже не успели… – прошептал он, когда моя мама обняла его.

Я знала, о чём он. Не успели поссориться в последний раз. Не успели обнять друг друга утром. Не успели стать теми родителями, которых он так ждал всю жизнь.

Когда я взяла его холодную руку, он не отдёрнулся, а лишь слегка сжал её в ответ.

Алфи вжался в угол, сгорбившись, как будто хотел провалиться сквозь стену. Мой вечный партнер по проказам теперь выглядел потерянным и маленьким – совсем как ребенок. В кармане жужжал телефон. Опять эти пустые слова… Люди, которые на самом деле не знали его. Не знали нас.

Я опустилась рядом, боясь лишним движением разбить эту хрупкую тишину. Лоб уперся в его холодное колено. В горле стоял ком, хотелось орать, бить кулаками в стены, трясти его, чтобы вернуть обратно. Но он просто сидел, не шевелясь, и одно слово, как заевшая пластинка, вырывалось наружу: