Многие из моих читателей, ожидали в продолжении узнать о дальнейшей судьбе персонажей первой части, раскрытие всех загадок, связанных с колдуном: как появились его способностями, подробности его деятельности на Земле до описываемых в первой части событий.

Поначалу, я так и собирался сделать, но для объяснения сверхспособностей главного героя, по первоначальному замыслу, требовалось отправить в похожий, но иной мир, где он пройдёт обучение навыкам целителя, и где сформируется его мировоззрение.

Мир, куда он попадёт, в своём развитии близок к европейской Эпохе Просвещения: там ещё существует произвол дворянства, а промышленная революция только-только показывает свои стальные зубы.

Первую книгу я закончил в январе 2022 года.

Приступая ко второй книге, на описание обучения главного героя в другом мире, рассчитывал выделить пару глав и вернуться снова на Землю, но мне настолько не захотелось возвращаться на Землю, даже на Землю в параллельной реальности, что я намертво «застрял» за компанию с героем в этом, в другом мире. Приглашаю читателей, вслед за мной, также «улететь» в иную реальность, в иной мир, с его кремневыми пистолетами, прекрасными баронессами и «волшебными полянами».

Пролог.

Для Константина Сергеевича, как оказалось, было важно точно знать год, когда всё это произошло. Он позже не раз пытался вспомнить сколько же ему было: восемь, девять, а может и все десять лет?

Те годы жизни, у ещё просто Кости Косова, были вполне обычными, для мальчишки его возраста и его поколения – простыми, беспечными. Обязанностей мало: не приносить из школы двоек и не надоедать матери. А все события, в жизни мальчика, казавшиеся ему тогда очень серьёзными, как, например, покупка велосипеда, по прошествии нескольких лет, становились совершенно незначительными. Не имелось якоря, к которому можно было бы привязать цепь воспоминаний.

Первое значимое событие – поступление в школу, разделившая жизнь на «до школы» и «после школы». Второе – смерть деда.

Он знал, он помнил, что поход «за скелетами» состоялся между этими двумя событиями: он уже учился в школе, а дедушка ещё был жив. Но, как не старался, не мог вспомнить ни точный год, ни сколько ему было лет, хотя, как выяснилось, – это было важно. Важно, поскольку во время похода «за скелетами», Костя Косов, сам того не подозревая, прошёл инициацию, и из обычного мальчика превратился в «Древоходца», со всеми прилагающимся невероятными возможностями и способностями.

Глава 1.

Те летние каникулы Костя, как обычно, проводил у бабушки в деревне Каменке, как, впрочем, за редким исключением, и все остальные каникулы. Деревня уже тогда входила в состав города Каменска, и её смело можно было назвать даже и не пригородом, а частью города, по крайней мере официально, по бумагам.

Но, по своей сути, она как была, так и оставалась деревней: с пастухом, собирающим поутру в стадо коров, с гусями на лужайке и с необходимостью постоянно носить сапоги.

Дом, выделенный бабушке горисполкомом, от всех остальных деревенских домов заметно отличался в лучшую сторону. Он был кирпичный и покрыт шифером.

Когда-то его построил зажиточный крестьянин Сечкин. Сечкин, как полагается, был объявлен кулаком-мироедом, отправлен в Сибирь, где, вроде бы, благополучно и сгинул, а дом забрали под Сельсовет.

Как к главному в прошлом административному зданию деревни, от шоссе к нему вела пусть и неширокая, но асфальтированная дорога, доходившая прямо до палисадника. Перед домом дорога заканчивалась площадкой под стоянку транспорта.

Площадка летом всегда была расчерчена мелом для игры в классики. На остальных трёх, или четырёх километрах, по которым изгибаясь вслед за шоссе расставила свои домишки деревня Каменка, другого заасфальтированного места, подходящего для игры в классики, не имелось.

Этот квадратный кусочек асфальта за палисадником, доставлял известные неудобства из-за постоянных звуков шаркающих подошв и криков спорящей детворы. Но бабушка, как директор школы, к детскому гомону привычна, а дедушка – тот вообще был глуховат. Зато, в качестве компенсации, они, могли спокойно, не утопая в грязи, дойти от дома, до городка в любую погоду.

Константин на всю жизнь запомни разговор с одной девочкой из Каменки. Однажды хвастаясь, та заявила: «Мы богатые! У нас есть корова и телефон!».

В тот раз Костик ей гордо ответил, что у бабушки тоже есть телефон, а затем добавил, прямо по Михалкову: «А ещё водопровод! Вот!». После чего девочка пристыженно замолчал, видимо поражённая величием бытового благополучия его бабушки. Костя ещё не сказал ей про подведённую к дому канализацию, но не потому, что пожалел полностью разрушать самомнение обладательницы коровы и телефона, а просто упоминание о канализации, при общении с дамой, ему показалось неприличным.

Действительно, похвастаться наличием в доме водопровода, не говоря уже о канализации, в деревне могли единицы.

Строение, в котором ранее находилось правление колхоза «Победа», а позже проживали бабушка с дедом, к благам цивилизации были подключены только благодаря одному оборотистому председателю. Под его руководством в какой-то период, колхоз «Победа» выбился на областном уровне в передовики, кажется, по удоям.

Колхоз решили сделать показательным – «маяком» для остальных хозяйств области и на его примере проводить обучение успешным методам работы.

На этой волне к зданию правления подвели водопровод с канализацией: негоже участникам слётов по обучению новым технологиям выдойки коров бегать справлять нужду на улицу. По ходу, без лишнего шума, председатель подвёл трубы, и к своему дому.

Со временем, в период реорганизации и укрупнения, колхоз «Победа» был объединён с несколькими другими хозяйствами и стал совхозом. Центральная усадьба новоявленного совхоза оказалась в другом поселении, а бывшее здание правление колхоза «Победа» перешло на баланс города Каменска.

Когда Евгению Петровну – бабушку Костика, назначили директором одной из школ Каменска, городская администрация предложила ей для проживания этот освободившийся дом, куда они со своим мужем – Фёдором Тихоновичем, а для Кости – дедом Фёдором со временем и переехали на постоянное проживание.

Но в бывшее здание правления колхоза заселили не только одну их семью. Изначально, ещё до Революции, дом строился из расчёта на проживание двух семей – семьи самого Сечкина и семьи его старшего сына.

Вход с улицы был общий, за ним шёл коридор, по которому можно было пройти дом насквозь и выйти на приусадебный участок.

Коридор был достаточно широкий, около четырёх метров. В его середине, напротив друг друга располагались две двери. Одна, слева по ходу с улицы, вела в часть дома, где раньше проживали старшие Сечкины, за дверью же справа находились комнаты, которые занимала семья его сына. И там и там было по две комнаты, разделённые печкой, а ещё отдельная кухня. По площади левая часть, старших Сечкиных, имела метров семьдесят, у младших немного меньше, метров, наверное, шестьдесят.

Конечно, внутри дом в своё время был перестроен под нужды правления, но перед заселением новых жильцов, старая, изначальная планировка была восстановлена и даже печки на кухне сложили заново.

Их соседями, через коридор, занявшими меньшую часть дома, была семья также из двух человек.

Муж – Николай Григорьевич Валов и его жена Клавдия. Отчества её Костик не помнил, для него она всегда была просто тётя Клава. Николая Григорьевича в детстве он тоже называл просто – дядя Коля, но с возрастом, где-то после 16-17 лет перешёл на уважительное, по отчеству – Григорьевич, или упрощённо – Григорич.

Григорич родился и вырос в этой деревне. После школы поступил в машиностроительный техникум, где и познакомился с Клавдией, своей будущей женой. Из техникума, с началом войны, его призвали в армию. Отучившись два месяца на курсах связистов, попал на фронт.

Вернулся с войны в 1944 году, комиссованный по ранению. Из-за ранения сильно прихрамывал при ходьбе, за что «сердобольные» односельчане наградили его прозвищем – «Колька Шлёп Нога».

Клавдия его с фронта дождалась. Они поженились, воспитали двух сыновей. Сыновья выросли и уехали. Один устроился в Ростовской области, другой где-то на Урале.

После войны Григорич работал в какой-то «Спецсвязи».

Что это за «Спецсвязь» такая, Костик не знал, а когда об этом спрашивал, то Григорич отмахивался, или говорил, что это страшно секретная работа, и он не имеет права разглашать.

Пункт этой спецсвязи находился на окраине Каменска в отдельном строении, огороженном высоким забором с колючей проволокой. В этом же строении, Григорич раньше не только работал, но и проживал вместе со всей семьёй. По некоторым оговоркам, Костя понял, что тот просто дежурил при рации.

Из каких-то соображений, эту точку спецсвязи решили ликвидировать, или законсервировать. Григоричу же с женой для проживания выделили тоже часть дома бывшего правления колхоза.

Бабушка и дед с соседями жили очень дружно, можно сказать -душа в душу. Хотя и Григорич был инвалид, и дед Фёдор тоже инвалид -контуженный, но они были мужиками деятельными и «рукастыми».

Вода и канализация к дому были подведены, но в бывшем правлении все удобства сосредоточились в одном месте – маленьком туалете в коридоре, где имелся ржавый умывальник, а вместо унитаза железный помост из рифлёного железа с дыркой посередине, прожжённой сваркой.

После долгих споров, и, в первую очередь, по настоянию бабушки, на месте туалета устроили ванную комнату. Водонагреватель на первых порах, работал на дровах. Так как общий коридор в доме не отапливался, то в зимнее время, разогревшись после ванны, надо было стремительно бежать в жилые комнаты.

На собрании жильцов, было решено, что если ванная будет общая на две семьи, то туалеты каждый делает себе сам в своей части дома.

Позже от Григорича Костя узнал, что на месте, где они соорудили ванную комнату, раньше было стойло для коровы. Как оказалось, отец Григорича подрабатывал у кулака Сечкина на пасеке и ребёнком, Григорич несколько раз бывал в этот доме, когда с отцом привозил сюда мёд с пасеки.

– Мне, тогда совсем огольцу, этот дом казался большим и богатым. Жить в таком было пределом мечтаний, – как-то поделился Григорич воспоминаниями с Костей.

– Но этот дом не очень… Ничего так особенного, – удивился Костик.

– Не знаешь ты, как мы раньше жили! Наша деревня ещё более-менее: и шахты, и заводы со станцией в Георгиевске – есть где подработать. Я-то во время войны по России-матушке помотался. Насмотрелся на избы – мазанки с земляными полами и соломенными крышами. Так что, по тем временам это были просто хоромы.

– А почему он корову в доме держал? – спросил Костя. У него не укладывалось в голове, как человек имеющий несколько мельниц, конезавод, пасеку, много земли – жил в доме вместе с коровой.

– А кто он такой Сечкин? Он что, дворянин какой? Нет, он простой мужик. Да оборотистый, да работящий. Привыкли они так испокон веков жить вместе с коровой в доме, так и продолжали.

Ему все завидовали по-чёрному, а когда раскулачили и выслали – вся деревня радовалась, только не плясала.

– И отец твой радовался? – поинтересовался Костя.

– Мой отец, наверное, больше всех.

– Но он же после выселения Сечкина работу потерял на пасеке. Или нет?

– Сечкин его раньше, ещё до раскулачивания выгнал, – якобы, батя мёд воровал.

– А он не воровал? – поинтересовался Костик.

– Ну как не воровал? Подворовывал, конечно, понемногу. – Григорич улыбнулся. – Когда мёд качали, я так объедался, что на пузе красные пятна появлялись, и из них мёд сочился! А работать на пасеке и не прихватить немного мёда – не по-русски это как-то.

Правда отец погорел на продаже целой бочки с медовыми сотами. Сечкину кто-то донёс, а батю сначала избили. Сильно избили, ну и, само собой, запретили и близко к пасеке подходить. Так что, когда у Сечкина всё отобрали, а самого с семьёй выслали, отец только радовался. И я тоже радовался, вместе со всей деревней. Кто ж богатых любит? Это потом с возрастом дошло…

Спустя пятьдесят с чем-то лет, после постройки, в бывшем доме Сечкина, на месте стойла для коровы, совместными усилиями двух семей, смонтировали ванную комнату. На ванной настаивала Евгения Петровна – бабушка Костика, урождённая петербурженка. На общую ванну в коридоре, согласилась из-за сложностей с подводкой и монтажом водонагревателя.

Дед же Фёдор – бывший житель Псковской губернии требовал во дворе поставить баню.

Позже он всё равно начал подбивать Григорича на строительство бани. Тот в бане особого толка не видел, но дед Фёдор соблазнял возможностями гнать там самогон, под видом топки бани, а затем, в чисто в мужской компании, спокойно употреблять полученный продукт в антураже из пара и берёзовых веников.

В конце – концов, деду Фёдору удалось сагитировать всех на это дело, и на участке за домом появилась баня.

Где-то после войны, на месте бывшего постоялого двора, частично использовав старые полуразрушенные строения, частично добавив новые постройки, колхоз создал бытовой комплекс с баней, столовой и магазином. Когда, после укрупнения хозяйств, центральная усадьба перешла в другое поселение, баню закрыли.

Так что возведённая дедом Фёдором баня, оказалась единственной частной баней в Каменки, за много веков её существования. А может и не только в деревне Каменке, возможно и во всех окружающих деревнях на сотни километров.

Каменка находилась в историческом центре России, где сформировалась, и откуда выросла Великая Могучая Российская Империя.

Практически, не было бань в деревнях исторического центра России. Не было их ни в Рязанской, ни в Тульской, ни в Калужской, ни в Московской губерниях.

И когда некоторые патриоты, говорят о чистоплотности жителей патриархальной России, которые, якобы, постоянно мылись в бане, в отличие от нечистоплотных немцев и прочих европейцев, мывшихся в бочках, то следует задать патриотам вопрос: «Каких россиян вы имеете ввиду?».

Бани были распространены на территории бывших Новгородского и Псковского княжеств.

Возможно, эти княжества и были завоёваны москвичами, потому как, воины князя московского не были избалованы банями, а потому и «дух» их был крепче.

Константин как-то спросил у Григорича, как они раньше мылись, чем ввёл того в некоторое замешательство.

– Да не заморачивался тогда никто особо мытьём и чистотой. Руки и рожу перед школой протёр и хорош. Летом в прудах купались. А когда особо приспичит, или там мать заставит в «чистый четверг», то в тазик встанешь в сенях, из ковшика водой тёплой на себя побрызгаешь. Отец мой так годами не мылся. А я впервые в баню попал, уже когда в техникуме учился.

Конечно, в годы, когда Костя стал приезжать на летние каникулы в деревню, отношение жителей к чистоте тела сильно изменилось в лучшую сторону, по крайней мере у молодёжи. Было правда и другое: хотя Костик особо не слышал запах немытых тел от жителей Каменки, – там и так хватало неприятных запахов: практически все держали свиней, коз, или другую живность, но все, даже самые сильные запахи, перебивал запах сгоревшей серы, прямо-таки висевший внутри домов, пропитывая и одежду, и волосы, и кожу жителей деревни.

Причиной столь неприятного запаха, являлся бурый уголь, которым отапливали дома. Он получался дешевле и доступнее дров – шахты рядом, а для шахтёров он вообще выделялся бесплатно, но из-за большого содержания серы, при сжигании появлялся довольно неприятный, едкий и стойкий запах гари. Люди со временем к нему привыкали и не замечали.

Однажды, уже будучи студентом, Константин приехал в Каменку со своими одногруппниками. Они там собирались отметить майские праздники, пожарить шашлыки, попариться в баньке.

В то время бабушка уже жила с дочерью в Георгиевске и для Константина с ребятами явилось тогда полной неожиданностью, и, честно сказать, неприятной неожиданностью, обнаружить по приезду бабушку в доме. Она в тот день тоже решила выбраться в Каменку покопаться на огороде.

Шёл сильный дождь, который выгнал их из сада, не дав приготовить шашлыки. Баня для такой оравы оказалась маловата, и Константин предложил перебраться в пустующий дом по соседству. Бывшие владельцы дом продали и съехали, а новые ещё не заселились, и он около года стоял закрытый.

Константин выпросил ключ у Григорича, который по просьбе новых владельцев приглядывал за домом, и, дав обещание ничего там не сломать и не сжечь, вместе с одногруппниками, подхватив сумки с выпивкой и закуской, бегом, спасаясь от дождя, направились туда.

Дом долго стоял полностью закрытый. Запах серы и едкой гари в непроветриваемом помещении настоялся и обрёл подлинную выдержку и крепость. Они находились в нём, от силы, пять – десять минут, затем у одной из девочек началась рвота, перешедшая в икоту, следом, зажав рот, из дома выскочила её подруга. Ребятам пришлось опять бегом, придерживая с двух сторон постоянно икающую девушку, возвращаться обратно под пригляд бабушки Константина.

Евгения Петровна, как уже упоминалось, была выпускницей биологического факультета МГУ, преподавала в школе биологию, ботанику и химию. Набегавшись под дождём, Константин с товарищами, чинно восседали вместе с Евгенией Петровной за столом в её доме и слушали интереснейшую лекцию, на тему, как сера из бурого угля при сгорании превращается в сернистый газ, или оксид серы, или серный ангидрид и насколько это опасные и ядовитые вещества.

Но, что правда, то правда, сама Евгения Петровна никогда бурым углём в своём доме не топила. Используя возможности директора школы, она на свою семью и на семью Григорича завозила каменный уголь, который при сгорании не давал столь ядовитый запах.

Окружающие Каменку угольные шахты не только пропитали всё запахом сернистого газа, не только перемололи поля, леса и дороги подвалкой, но и оставили отпечаток на внешнем виде, на одежде проживающих рядом с шахтами людей.

Константин на всю жизнь запомнил увиденную однажды весной картину. Он тогда подошёл к деревне со стороны оврага. Перед ним открылась панорама склона с огородами, куда, пользуясь выходным и хорошей погодой, вышли на свои земельные участки почти все жители деревни.

Абсолютно, без исключения, они были одеты в куртки от шахтёрской робы и в шахтёрские же сапоги. Все, и мужчины, и женщины. Правда на мужчинах были ещё и штаны от робы. Мало того, для отпугивания птиц, на огородах, стояло ещё с десяток пугал, состоящих из деревянного креста, на котором висела всё та же роба, а сверху, вместо головы, болтались шахтёрские каски.

Константину тогда показалось, что на него цепью надвигаются солдаты в единой форме. Первая цепь двигалась пригнувшись, вторая цепь – пугала, шла поднявшись во весь рост, а ещё наступление поддерживают небольшие стальные танки. Роль небольших танков выполняли разбросанные по участкам шахтные вагонетки, приспособленные для сбора воды. Костик тогда ошеломлённо замер: ни одной яркой косынки, ни одного яркого пятна – только серые шахтёрские куртки.

Была ранняя весна, даже не распустились жёлтые цветки одуванчиков, и если бы не редкие кустики зелени на тропинках между участками, пробившиеся через пожухлую прошлогоднюю траву, то было бы полное впечатление, что смотришь чёрно-белый документальной фильм о малоизвестной войне, войне за выживание, которая шла в центре России, через двадцать лет после взятия Берлина.

Но не только взрослые носили шахтёрские куртки. В этих робах, ушитых под размер, некоторые детишки ходили и в школу. Обычно – дети работников совхоза. Шахтёры зарабатывали неплохо, и могли обеспечить своих детей нормальной одеждой.

Был ещё один предмет из амуниции шахтёров, очень востребованный в хозяйстве – шахтёрский аккумуляторный светильник.

И свет в Каменке часто отключали, и уличное освещении – пять фонарных столбов на всю деревню. Шахтёрский светильник требовался также и из погреба чего достать, или картошку там перебрать. Очень удобно, – закрепишь фонарь на лбу, а руки свободны.

Но у шахтёрского светильника имелась неудобная особенность – для зарядки требовался не только трансформатор, но и специальное устройство под его клеммы.

Всё это было у Григорича. Он поставил небольшой сарайчик у себя на участке, где мог заряжать сразу пять шахтёрских фонарей, да ещё и любые другие аккумуляторы.

За зарядку шахтёрской лампы брал немного, но нормальному, полноценному развитию бизнеса мешало огромное количество родственников. Сам он был родом из этой деревни, и, хотя близкой родни здесь уже не осталось – сестра продала дом отца и уехала с мужем в город Шахты, но разных там троюродных братьев и сестёр, двоюродных племянников, имелась целая куча.

Как говорил Григорич: «Брось в этой деревне в собаку камень – попадёшь в моего родственника».

А родне «стыдно» было с «дядей Колей» расплачиваться наличными, боялись этим обидеть – мол, как-то неудобно деньгами-то, родня всё же. Поэтому приносили в основном подарочки, кто ведро яблок падалицы, кто несколько яиц. Женщины часто приносили самогон: всё равно муж-ирод найдёт и выжрет, лучше с Колей Шлёп Нога самогоном расплачусь.

Среди родственников была некая тётка Теша. В каком колене и с чьей стороны она приходилась ему роднёй, – Григорич не знал, как, впрочем, не знал и её полного имени -Теша, да Теша. Но был уверен – точно родня. На всех свадьбах и поминках сродственников она всегда присутствовала, с надрывом «плакала-голосила» на похоронах, и громче всех орала: «Горько!» на свадьбах.

Вот эта Теша за зарядку своей лампы и подарила Григоричу от «всей души» щенка, и, чтобы не возникло сомнений в ценности подарка, сопроводила презент словами: «Мать – овчарка пограничная, немецкая. Отец – тоже кобель хороший».

Ни у кого в деревне овчарок не было, да и в городе Каменске их было наперечёт, поэтому установить происхождение щенка оказалось не сложно.

Действительно, мать была немецкой овчаркой, ну а отец, возможно, и был «кобель хороший», но неизвестный. Упустили хозяева свою воспитанницу, недоглядели.

Желающих взять беспородных щенков не нашлось, а когда собрались избавиться от нагулянного на стороне приплода, объявилась Теша и одного забрала. Ей отдали самого сильного, который всегда из кучи щенков выбирался наверх, ну а всех остальных его братьев и сестёр утопили.

А мудрая Теша и доброе дело сделала – жизнь собачью спасла, и за лампу подарочек принесла.

Григорич щенка взял, чем-то он ему понравился, но предупредил, что, если следующий раз Теша решит притащить ему какую ни будь живность, пусть это будет хотя бы цыплёнок.

Щенок вырос, и как в сказке: красотой пошёл в мать, а умом в отца. Он действительно внешне был вылитая немецкая овчарка, только немного мелковат для кобеля овчарки.

Ну, а умом в отца? Что было, то было – кобелём он оказался очень хорошим, удержать его около дома во время собачьих свадеб – задача невозможная. Или срывался с цепи, или выл так, что сами отпускали.

Да и кличка, которую ему придумала жена Григорича, тётя Клава – Гусар, заставляла соответствовать – постоянно волочиться за хвостатыми прелестницами.

Однажды Костя увидел Гусара рядом с домом своей матери в Георгиевске, это где-то километров пятнадцать от Каменки.

Пёс его узнал, подбежал виляя хвостом, ткнулся носом, вроде как: «Рад тебя видеть, но прости друг, – дела, дела», и побежал дальше догонять собачью свадьбу.

При своих кобелиных чрезмерностях, полученных по наследству от отца, у него были и явные достоинства. Он не лаял попусту, не трогал кур, или другую живность во дворе, кроме крыс, но по команде бросался на человека и мог прикусить за ногу, или за руку. Гусар иногда бегал встречать с работы тётю Клаву, и, однажды, защищая её, покусал пристававшего к ней пьяного мужика, обратив того в бегство.

Было у него и ещё одна полезная способность, которую часто использовала тётя Клава – Гусар легко находил знакомых людей.

Григорича, или как его называли некоторые местные – Колю Шлёп Нога, жители деревни часто приглашали к себе домой: проверить электропроводку, отремонтировать холодильник, или телевизор. А ещё у него имелся сварочный трансформатор, и, если кому-то по хозяйству требовалась электросварка, он брался и за это. Приглашали его не только деревенские, но и из города.

Когда же Клавдии требовалось срочно найти Григорича, она привязывала к ошейнику Гусара записку и давала команду искать.

Гусар обычно быстро его находил. Когда вплотную подойти не получалось, начинал коротко, звонко лаять, вызывая хозяина.

Получив представление о деревне, где Костя проводил свои каникулы, о доме бабушки, о соседях бабушки, и даже о собаке соседей, необходимо, конечно, рассказать более подробно и о семье Константина. Исстари, чтобы понять, что за человек, старались узнать: «Чьих будет?».

Так вот, его прадед – Пётр Васильевич Волков родился в Петербурге, в семье не очень богатого купца.

В одну из своих поездок, отец Петра Васильевича провалился вместе с лошадью и товаром на зимней переправе через какую-то речку. Лошадь с подводой и кучером быстро ушли под лёд, сам выбрался, но сильно простыл и вскоре умер, оставив жену вдовой, а троих детей сиротами.

Жена продолжить дело сама не смогла, да и не пыталась, – потихоньку распродала оставшийся товар. Продала она и дом с лавкой и переехала с детьми в дом поменьше.

Пётру Васильевичу, пришлось уйти из реального училища, где обучался до кончины отца. Родня по матери хотели пристроить помощником приказчика в галантерейный магазин, но его очень привлекала техника, и он ушёл на Орудийный завод, где работал токарем, и где затем познакомился с простым шлифовщиком – Михаилом Калининым, в честь которого завод позже и переименуют в завод им. М.И. Калинина.

Завод, во время гражданской войны, перевели в Подмосковье, куда пришлось перебираться Петру Васильевичу, забрав туда затем жену с тремя детьми, среди которых и была дочка Евгения – будущая бабушка Константина.

Дальше, по семейной легенде, Пётр Васильевич, тогда уже начальник цеха и член партии, встретился с Михаилом Ивановичем Калининым, посетившим завод имени М.И. Калинина. Тот, якобы, его узнал по-доброму с ним поговорил и посоветовал: «Учиться и ещё раз учиться!».

Получив правильный посыл, Пётр Васильевич закончил двухгодичные инженерные курсы, и, опять же исходя из семейных легенд, якобы, по протекции Калинина, был направлен в Комиссариат путей сообщения.

После назначения вся семья переехала жить в Москву на служебную квартиру.

Бабушка Константина – Евгения Петровна, поступает в МГУ, и, отучившись два, курса выходит замуж, за сокурсника – Павла Юрьева.

А дальше произошли события, которые в те времена казались им катастрофой, а по прошествии лет они поняли, что это было их спасением. Петра Васильевича неожиданно переводят в Читу, руководить службами по ремонту паровозов и подвижного состава. Московскую квартиру отбирают, и, чтобы продолжить обучение, Евгения Петровна с мужем снимают комнату в небольшом домике рядом с Мытной улицей.

Там, на Мытной и появляется на свет мать Константина – Валентина Павловна Юрьева. Девочке ещё не исполнилось и двух лет, когда её отца, химика по специальности, непонятно каким порядком и не понятно в каком качестве, отправляют, как тогда в 1940 году говорили, на войну с белофиннами.

С войны он не вернулся. Умер он уже после окончания боевых действий от скоротечной формы туберкулёза, оставив семье пачку писем, да фамилию-отчество маленькой дочке.

Практически одновременно с мужем, у Евгении Петровны в Чите умирает мать и тоже от туберкулёза. В те предвоенные годы, да, впрочем, как и в военные и послевоенные, туберкулёз забирал много жизней, не щадя ни молодых, ни старых.

Евгения Петровна, вместе с маленькой дочкой, переезжает к отцу в Читу в достаточно большую квартиру в центре города. После смерти жены Пётр Васильевич оставался там вместе с младшей дочерью – Любой. Сестра Люба, или Любочка, как все окружающие обычно её называли, была намного моложе старшей сестры- Евгении Петровны. На начало войны ей было чуть больше десяти лет.

Так, вчетвером, в достаточно комфортных, для военного времени условиях, они и переживут все эти страшные сороковые годы.

По приезду в Читу Евгения Петровна сразу устроилась на работу. Преподавателей с высшим образованием в Чите катастрофически не хватало. Она преподавал и в школе рядом с домом, да ещё и в университете.

Во время войны она ещё находила силы и время, вместе со студентами, ухаживать за ранеными. Часть строений университета была отведена под госпиталь, и студенты после занятий шли туда и старались, как могли, помогать медперсоналу.

Со всеми её заботами, основная нагрузка по уходу за дочерью легла на малолетнюю тётку – Любочку.

Там же в госпитале, Евгения Петровна встретила и Фёдора, своего будущего мужа.

Фёдор привёз для раненых тушу лося, сбитого составом на перегоне. Увидев во дворе группу студентов в белых халатах и выделив среди них руководителя – женщину, направился к ней. В свою очередь, Евгения Петровна, заметив капитана железнодорожных войск, решила, что его сюда направил отец, с каким-то сообщением, поэтому быстро пошла навстречу.

Не доходя несколько шагов, она, во избежание недоразумений, представилась, а затем произнесла: «Я вас слушаю».

Фёдор, немного стушевавшись под строгим взглядом, указал рукой в сторону стоявшего грузовика и сказал: «Вот, привезли в госпиталь, надо чтобы приняли».

Поняв, что это не по её душу, а капитан просто, видимо, привёз со станции новую партию раненых, ответила: «Я приёмом раненых не занимаюсь».

– Да он и не ранен, он убит. – Фёдор уже оправился от смущения и решил просто «подурковать» с симпатичной дамочкой.

– Как убит? – с удивлением переспросила Евгения Петровна.

– Никто точно не знает, никто не видел, но есть серьёзное подозрение, что его восемьдесят шестой прикончил, – доверительно прошептал Фёдор.

Евгению Петровну разговор начал пугать, и она нервно оглянулась, – далеко ли люди и окликнула ближайшую студентку.

– Да, я вас слушаю Евгения Петровна, – отозвалась та подходя ближе.

– Позови кого-нибудь из работников госпиталя.

– Завхоза позовите, – вмешался Фёдор, – Мы для раненых тушу лося привезли, сдать требуется, – пояснил он.

– Я так понимаю, что восемьдесят шестой убийца – это номер эшелона? – рассмеявшись, поинтересовалась Евгения Петровна.

Эта история про убийцу номер восемьдесят шесть вошла в семейный эпос. А тогда, после разговора, капитан запомнил имя приглянувшейся женщины, и при случае постарался побольше про неё разузнать. Она ему очень понравилась: умное и симпатичное лицо, заразительный смех, а главное, главное – она была высокого роста. Как все, не очень высокие мужчины, он буквально млел от высоких женщин, и, чем выше была цитадель, тем отчаянней Фёдор бросался в атаку на неё.